10. Школьные отработки в колхозах

10. Школьные отработки в колхозах

Классным руководителем в средних классах у нас был Пиваков Александр Григорьевич, учитель географии и истории. В старших — Македон Петр Вакулович, физик, хороший педагог, но, к сожалению, не блещущий талантом преподаватель. Я рада, что у меня были такие воспитатели. Сейчас рядом с Александром Григорьевичем вечным сном спит моя мама.

Из всех учителей самые яркие впечатления оставила учительница русского языка Голубь Галина Андреевна, не благоволившая мне, даже пытавшаяся навредить в выпускном классе, учитель математики Жаран Татьяна Николаевна, настоящая умница, и Осмоловская Раиса Григорьевна, учившая нас химии и биологии. Всем им спасибо. Кого не называю, те прошли по моей жизни тенями. Все равно я их помню.

В наш период школьные состязания в знаниях, сформировавшиеся позже в систему олимпиад, только создавались, и они проводились не по всем, а по отдельным предметам, в частности по математике, физике и химии.

Пока химию у нас преподавала Осмоловская (по мужу — Гунадзе; фамилия грузинская, хотя дядя Саша был в доску русский человек) Раиса Григорьевна, я ее знала и любила. Это была яркая учительница, энергичная, инициативная, отдающаяся своему дело сполна. Но, опять же, вмешалась конкуренция: ее вынудили уйти на пенсию по выслуге лет и ее часы отдали Пасовской Алле Леонидовне, тихо и незаметно устранившей конкурентку и даже ставшей завучем. С тех пор химия в нашей школе читалась вяло, неинтересно, с безразличным отношением к знаниям учеников. Со стороны учителя это была своего рода месть миру за неласковость личной фортуны.

Конечно, это пагубно сказалось на будущем многих из нас. Например, мой отец, замечая талант сочувствия, сострадания и терпения, мечтал видеть меня врачом, но, несмотря на Золотую медаль, я не решилась поступать в мединститут, куда профилирующим предметом сдавалась именно химия. Это лишь один пример нереализованной мечты. Воистину, настоящее зло действует тихой сапой.

Зато в остальных олимпиадах я всегда участвовала. По математике занимала призовые места в районе, бывала и на областных соревнованиях, но с меньшим успехом.

А вот по физике и в области занимала первые места, чем запомнилась сотрудникам кафедры общей физики ДГУ — устроителям этих олимпиад. Позже, легкомысленно потеряв преимущества медалистки на письменной математике, я им сдавала вступительную физику. Вспоминаю этих преподавателей, как и всех, кто принимал у меня конкурсные экзамены, с благодарностью и низким поклоном.

* * *

Важной частью школьной жизни была работа в колхозе, где весной мы помогали с прорывкой и прополкой кукурузы и подсолнухов, реже — свеклы, а осенью в течение месяца (в сентябре-октябре) — с уборкой кукурузы или чисткой ее на токах и в хранилищах заготовительного пункта зерна. Для тех, кто не понимает написанного, поясню, что кукурузоуборочных комбайнов в те годы не было, и эту работу производили вручную. Последовательность операций была такой: люди шли по рядам выламывали початки из стеблей и укладывали в ведро, а потом относили и сбрасывали на общую кучу. Обычно распределялись по двое на рядок — один ломал, а другой носил ведра. Это была утомительная работа — сухие листья резали руки, от тяжелых ведер болели мышцы, уставала и ныла спина. К тому же в чащобе стеблей, куда не проникал свежий воздух, потому что они поднимались выше головы, стояла духота, пот заливал глаза, и приходилось дышать поднятой с листьев пылью.

Для школьников существовала норма: младшим для сбора кукурузы выделяли по рядку, средним — по три рядка на двоих, а старшим — по два рядка на одного. Длина рядков колебалась в каких-то нормативных пределах — от 700 метров до километра, как мне помнится.

Очень редко кукурузу чистили прямо на стебле, прямо во время уборки, ибо это замедляло ее темп. Чаще очистку производили в защищенном от непогоды месте, когда уже на полях ничего не оставалось. Как убирать кукурузу, так или эдак, диктовала погода, ведь осенью погожих дней мало и их приходилось беречь для основных работ — уборки и вывоза урожая с полей.

Учеников начальной школы на полевые работы не привлекали, но все равно я уже знала, что это такое — когда моя сестра перешла в десятый класс, то их на целый месяц отправили чистить кукурузу в бригаду, расположенную в Ратово, соседнем селе. Там же они и жили. А мы втроем, родители и я, ездили навещать ее, возили еду на ужин и покупали у ее квартирных хозяев парное молоко от домашней коровки, которое выпивали там же на месте.

Чистить кукурузу, то есть, снимать с початков шубки, мы любили больше всего. Легкая эта работа позволяла всем классом находиться вместе и безумолчно шутить или петь.

Однажды — помню, это было в восьмом классе — нас повели на элеватор, за четыре километра от дома, чтобы там очищать початки, сваленные в закрома. Дело было срочное — кукурузу убирали уже под моросью и невысушенную свалили здесь, надеясь на вентиляцию. Но, утрамбованная в кучах, она начала преть. Зерно надо было спасать любой ценой. А мы пришли усталыми, да и развинченными — по дороге бегали и баловались, поэтому никак не могли взяться за спокойную монотонную работу. Мальчишки бросали друг в друга початки, девчонки просто шушукались и хихикали. Петь никто не хотел — в нашем классе ребят с хорошими голосами не было.

И тут меня осенило почитать стихи. Я выбрала что-то из Есенина. Кто это? — спросили у меня одноклассники. Тогда этого великого поэта мало кто знал, его недавно разрешили к печати, и то издавали маленькими тиражами, так что достать его сборник было немыслимо. А я на летних каникулах случайно откопала в завалах маминого магазина брошюрку о его жизни и творчестве с обильным цитированием стихов и буквально проглотила ее. При своей уникальной памяти, еще не испорченной болезнью, конечно, запомнила от корки до корки.

Так вот и получилось, что теперь я могла долго рассказывать о Есенине, причем интересно и содержательно — с подробностями биографии, стихами и их анализом. Так я и сделала. Мои одноклассники до конца дня сидели притихшие — слушали, и я видела, что все-все воспринимали. Кажется, тогда многие открыли меня для себя впервые, а до этого как-то не замечали. Заодно и литературу открыли, как увлекательный предмет. Люди Букреева так и говорила впоследствии, что начала интересоваться книгами именно после этого моего рассказа-лекции.

Происходили на полевых работах и менее интересные события.

Расскажу о происшествии одной весны, более ранней по хронологии. Тогда я была в шестом классе. Нас отправили на работы более тяжелые, чем осенние, — на прополку кукурузы с обязательным ее прореживанием, это когда из двух-трех вылезших из земли росточков надо оставить один, самый сильный. Выбрать жизнеспособный побег всегда непросто — кукурузные всходы вообще такие красивые, живые, трепещущие, что рука не поднимается их удалять. Короче, по неопытности и чрезмерному усердию я никак не попадала в число передовиков, тем более что многие работали некачественно — кое-как выдергивали и бурьян, и лишние побеги, лишь бы бежать вперед. А кроме того, весной и солнце палило нещадно, и работать с тяпкой надо было в полусогнутом положении с частыми наклонами — от всего этого кружилась голова и ломило тело.

От суммы неблагоприятных факторов у меня возникли колики в животе. Я долго превозмогала их, потихоньку отставая от товарищей, а потом присела и заплакала.

Классный руководитель, который присматривал за нами, по моему виду понял, что дело плохо — я побледнела и весьма красноречиво обещала укатиться в обморок. Такого поворота событий никто не ждал, наступила полная растерянность — с нами не было ни аптечки, ни даже воды, да и кусты с тенью находились вне поля, на расстоянии, которое осилить я не могла. И тут на своей двуколке приехал бригадир — проверить, как идут работы. Классный руководитель упрекнул его в отсутствии на поле воды и попросил отвезти меня в больницу. Безмерна человеческая беспечность — меня, симпатичную девочку тринадцати лет, отправили одну с незнакомым мужиком, даже не дав кого-нибудь в сопровождение.

Ехать нам предстояло не больше пяти километров, причем по простому и понятному маршруту: по прямой выехать с поля на большак и по большаку поехать налево, что привело бы к цели. И все. Там, в центре села, эта дорога упиралась в больничные ворота.

Чем этот мужик думал, что собирался делать и почему не поехал правильным путем, можно лишь предполагать. Выехав на большак, он не повернул налево, а пересек его и направился в балку, по дну которой протекала Осокоревка. Склон был довольно крутой. Но не это вывело из себя лошадь, которая была умной и норовила ехать не прямо к реке, а по дуге, как обычно ездят по крутым горкам. Ее испугало состояние хозяина. Несмотря на то что она бежала на пределе возможностей, он постоянно понукал ее, распалено, с одержимым азартом. Это и я отмечала, оставаясь безучастной ко всему в силу коматозного состояния, а также запечатлела в памяти, как лошадь прядала ушами, поворачивала голову набок, стараясь увидеть возницу и лучше понять его намерения. Но дядька гнал ее и гнал, будто сумасшедший. Она очень старалась, бежала изо всех сил и по полю, и через большак, идущий в село, и на спуске в балку, и уже просто не могла убыстрить темп. Мужик вел себя все более странно, бил ее вожжами по крупу, орал. Наконец лошадь не выдержала — споткнулась и упала, а разогнанная двуколка кувыркнулась, полетела через ее голову дальше вниз. При первом же качке оторвавшейся от земли коляски я, обмякшая от боли, кулем вывались на землю и почти не пострадала, только испугалась. А бригадир как подброшенный перевернулся вверх тормашками, упал перед мордой лошади, и угодил под свалившуюся на него коляску.

Я сидела на мягкой траве и смотрела, как он лежит недвижимо, треснутый коляской со всего маху. Но вот он зашевелился, выполз из-под нее, освободил от узды коня, помог ему подняться, поставил коляску на колеса и заново собрал ее. Мужик был плох, очень помят, лицо в ссадинах, к тому же напуган — случилось то, чего не должно было случиться. Когда все было готово и мы сели на прежние места, он направил двуколку вдоль речки, чтобы проверить, цела ли лошадь, а потом вырулил на большак, что надо было сделать с самого начала, и поехал в село, больше не фокусничая. Подвозя меня к больнице, видимо, сообразил, что случай с аварией не останется тайной и тогда ему придется ответить, зачем он стремился увезти меня в балку. Думаю, это грозило ему более чем неприятностями, это была попытка злодеяния. И он начал просить меня никому не рассказывать о происшествии. Я обещала, но все равно родителям рассказала.

Больше этого мужика я в селе не видела. А лошадь его, свою спасительницу, помню и удивляюсь ее поступку, явно сознательному.

При медицинском обследовании мне диагностировали кардионевроз и освободили от весенних полевых работ. Действительно, в зрелом возрасте я начала ощущать сильное утомление даже при небольших физических нагрузках, сдавленность в горле и удушье, невозможность сделать свободный и глубокий вдох, у меня появилась склонность к обморокам. Понятно, что мне вредно было жить в атмосфере постоянного беспокойства, царящего в нашей семье. Но что могли поделать папа или сестра, если они его излучали на окружающих исключительно по своей несчастной природе?