АНДРЕЙ БОРЩОВ
АНДРЕЙ БОРЩОВ
Познакомились мы с Янкой следующим образом: я еще был студентом Политеха тогда, и кто-то принес кассету — одну из первых егоркинских, где были всякие песенки — ну, «Лед Под Ногами Майора», «Иван Говнов», про телевизор, который с потолка свисает, которую вот Янка, кстати, и пела… Это, кажется, 87-й год был, и у них этим же летом был концерт в Вильнюсе — единственный, по-моему, там фестиваль был. Короче, мы приехали в Вильнюс с какими-то там знакомыми — тусовщиками, я еще никого не знал, и ГО-шников тоже мало кто знал. И был такой двор-колодец, в котором, собственно, и был концерт, и кто-то, опять же, из тусовщиков, сказал: «Вот, мол, ГО-шники». Был там Егор, был еще Жевтун, Янка была, барабанщиком тогда, вроде, Аркаша был. Ну, я никогда не был в этой тусовке, я вообще студентом был, но вижу — вот она, Янка, поет такие песенки, думаю — надо похвалить, а что ж сказать такое? Панки все-таки. Говорю: «Ты, мол, такую песенку поешь?», — она говорит: «Я». — «Ну, — говорю, — пиздец! Заебись!» А Янке это страшно не понравилось.
Ну, потом как-то мы их послушали, я их пофотографировал, и нужно было уезжать. Мы ехали в Питер, и они ехали в Питер. На вокзале этом в Вильнюсе, какая-то жуткая толкотня была, билет было не купить, чуть ли не морду друг другу били, и там, в этой очереди за билетами, мы разговорились. И оказалось — из-за чего, собственно, и познакомились — что я слушаю реггей, и они слушают реггей. А реггей тогда мало кто слушал. Обменялись телефонами, а потом оказалось, что им негде жить в Питере. А у меня как раз тогда не было дома родителей, они уехали на дачу, и вот они все приехали ко мне, человек пять. Я обзвонил, естественно, знакомых, все приехали, понавезли реггея всякого — как же, ГО-шники, а они уже тогда были более или менее известны в таких… альтернативных кругах. И мы всю ночь слушали этот реггей, часов до пяти, потом они все-таки сдались и легли спать.
И с тех пор как-то так повелось, что каждый раз, как они приезжали, мы встречались, слушали всякую музыку кайфовую. Еще у нас была такая развлекуха — хоккей настольный. Как мы с ними рубились в этот хоккей! Причем, Егор как бы ничего играет, но лучше всех играл Игорь — это просто пиздец какой-то! Не знаю, то ли у него тренировка гитарная, то ли еще что, но вот с ним было очень круто… Янка неплохо играла.
Еще помню такой забавный эпизод: не помню, с чего, но вышел спор: кто сможет в какую-то позу такую, специальную, сесть при этом очень круто изогнувшись. У меня это в принципе не могло получиться, у других, в общем-то, тоже. А Янка такая полная девчонка была, но она оказалась единственная, кто смог так завернуться. Такая гибкость поразительная…
Ну что еще? В какой-то день рождения Янка подарила мне сумочку такую хипповскую — ну, понятно, защитного цвета, с широкой лямкой и расшитую бисером. Она у меня до сих пор где-то есть.
А еще на том же дне рождения я совершенно жутко напился, с середины просто лежал на лестнице, мне было так плохо, страдал, говорил какие-то глупости типа: «Ну вот, я студент…» Или инженер? В общем, вроде: «Да кто я такой?» И пришла Янка, утешала, говорила: «А мы вот тоже так… песенки поем, живем как-то…»
Ну, они из Сибири, понятно, и язык у них немножко отличается от нашего, там есть всякие слова, которые здесь не шибко употребляются, типа «голимый». Сейчас-то оно везде, а тогда не очень-то. Меня это ставило в тупик, я спрашивал: «Янка, что такое «голимый»? — «Как? Ты что, не знаешь?!» А еще они котов очень любят — Янка очень любила котов — называют их ласково «котейка». И вообще Янка придумывала всякие такие названия. Подружка у нее была тут, питерская, она ее всюду таскала на всякие тусовочки, и я уже не знаю, почему, может, фамилия была такая — называла ее «Федяйка».
Потом, понимаешь, они какие-то… Ну, как сказать? Корневые, что ли. То есть они приезжают — и сразу видно, что они другие.
А вообще, знаешь, если честно, то мне с ними как-то общаться, музыку вместе слушать всегда было интереснее, чем на их концерты ходить. Я так скажу: только со временем я как-то привык и начал получать удовольствие от их песен. Потому что сама музыка поначалу мне совершенно не нравилась, ведь каждому нравится та музыка, которая внутри отзывается. И тогда, 8–9 лет назад, можно сказать, что я не совсем был готов… Сейчас-то, конечно, все это по-другому воспринимается — и егоркины, и янкины тексты.
А по жизни… Ну, конечно, она была человеком, заряженным со знаком «плюс», причем настолько сильно, что была совершенно способна других людей поддерживать. А песни… не знаю. Не знаю, как это объяснить, для меня вообще загадка, как так случилось, что… То есть, что произошло, совершенно никак не вяжется у меня с тем, что я о ней знаю. Для меня это было полнейшей неожиданностью — такая веселая, кайфовая девчонка…
Последний раз я ее видел… Сложно сказать. Вот смотри: в 89-м я как раз был в Америке, привез кучу пластинок, и ей подарил пластинку EINSTURZENDE NEUBAUTEN — летом они у меня на дне рождения были, в июле, тогда я ее точно видел, а потом… Видел ли я ее в 90-м, не помню. Ну, видишь, зима 90–91 вообще была временем каким-то ужасным, я не видел вообще никого, было какое-то нервное совершенно время, я до сих пор с ужасом вспоминаю… А потом я зашел к Плюхе в магазин[12], и Плюха мне сказал, что, вот, так и так… То есть я об этом узнал уже задним числом. И с Егором никогда не говорил на эту тему, то есть даже вообще не упоминал. Понимаешь, были вот Егор и Янка во всей этой компании, потому что и Игорь, и Аркашка — ну, Аркашка, он пришел-ушел — еще какие-то люди кайфовые, но без Егора они совершенно ничего не образуют такого.
Санкт-Петербург, 17.05.98 г.