Глава II

Глава II

Оставив отца в столовой постоялого двора, удобно сидящим у теплого камина, я думал только об одном: так или иначе попасть снова в цирк и увидеть чудесных артистов. О последствиях этих действий я нисколько не думал. Всё, о чем тогда помышлял, сводилось к удовольствию от принятого решения и желанию его выполнить.

За воротами постоялого двора, признаюсь, я поколебался, но только на мгновение. Очень быстро храбрость вернулась ко мне, и я помчался к цирку, ускоряя бег, стараясь скрыться из виду до того, как меня спохватятся. Примчавшись, я снова оказался возле цирка и увидел людей, входивших в шатер. Заняв место в этой толпе, я заплатил из своих карманных денег требуемую за вход сумму и весь в волнении прошёл через дверь, чтобы увидеть то чудо, которое подтолкнул о меня к непослушанию.

Как только представление началось, все мысли о том, что мне будет, когда снова встречусь с отцом, быстро улетучились. Зрелище захватило меня настолько, что я забыл и думать ещё о чём-либо ином, ну вы в состоянии это представить. Сначала циркачи показали один номер, потом другой.

Все было так же блестяще, как и раньше, и я увидел ещё несколько новых трюков. Не всегда, надо вам знать, артисты делают одно и то же, конечно, если это не какой-то гвоздь программы, про который зазывалы рассказывают на улице, чтобы привлечь побольше зрителей.

Представление закончилось по моим ощущениям очень быстро, а другого в этот день больше не планировалось — о чём сообщил шпрехшталмейстер, так как время было уже довольно позднее. Люди встали со своих мест и начали расходиться по домам. Тут я задумался, что же мне делать. Отец, предположил я, станет меня искать, а мне не очень хотелось с ним видеться, ибо он, конечно же, будет страшно злиться. То, что я и в самом деле очень боялся, вы сами, надеюсь, можете догадаться.

От этих горьких мыслей пришло неожиданное решение: если удастся, лучше всего остаться на ночь в цирке. Намного лучше, чем выйти на улицу и встретиться с отцом или, того хуже, отвечать какому-нибудь полицейскому, почему это я, чужак в незнакомом городе, так поздно гуляю. Ибо, должен вам доложить, полиция быстро бы об этом узнала. В России знают намного больше, чем такие пустяки. Российская полиция на самом деле знает очень много о том, что её интересует. Вы, возможно, когда- то читали об этом.

Но как незаметно остаться в цирке? Чувствовал, это будет очень трудно сделать. Тем не менее, раз эта мысль уже пришла мне в голову, я знал, что ничего лучшего сделать нельзя, так что как-то нужно что-нибудь придумать. Я догадывался: наверняка есть много местечек, где можно спрятаться. Но, что бы я ни задумал, это надо делать быстро, так как цирк на глазах пустел.

Итак, с почти созревшим в голове планом, двинулся туда, где стояли большие деревянные ящики, делая вид, что ищу своего отца. (Как же я был рад, что его тут на самом деле не было). Мало кто обращал на меня внимание, и вскоре я добрался до намеченного места. И там. возле этих ящиков, остановился и огляделся. Не так уж много людей к тому времени оставалось в цирке, где погасили почти все огни.

Приметив, что на меня никто не смотрит, я проскользнул за ящики и сел там, не вполне представляя себе, что делать дальше. Там я и находился, когда внезапно послышались голоса. Они приближались. Заглянув за угол ящика, чтобы рассмотреть, что происходит, я пришёл в ужас, увидев двух цирковых служащих, которые шли с фонарями, проверяя, всё ли в порядке в цирке перед наступлением ночи. Все лампы, скажу я вам, к тому времени погасили, и в цирке стало темно. Если бы меня обнаружили, мне было бы нечего сказать в оправдание. Я взаправду очень боялся. Да, в самом деле, я был напуган, и не думаю, что вы меня осудите за это.

Однако быстро решил, что делать. Спрячусь прямо там, где нахожусь! Укроюсь в одном из этих ящиков, который был открыт и лежал на боку. В него я заполз, закопавшись в сене с опилками. Как раз вовремя, так как скоро увидел отблески качающихся фонариков. Но меня не увидели, так глубоко я запрятался. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем огни удалились и эти люди ушли. Я по-прежнему не шевелился, на случай если они вернутся: не хотел зря рисковать.

Никто больше не прошёл мимо меня, и вскоре все звуки, не считая тех. что издавали животные, утихли. Только тогда я повернулся, чтобы можно было лежать поудобней, и, смертельно уставший, провалился в сон. Когда проснулся, кругом стояла тишина. Выбрался наружу и огляделся. Не слишком много поначалу я мог разглядеть: было довольно темно. Но как только мои глаза привыкли к мраку, понял, что остался один-одинёшенек в цирке.

Итак, я начал осторожно его исследовать. Мне хотелось есть и пить, потому надеялся, что смогу найти что-нибудь закусить. Увы — не получилось! Но то, что отыскал, доставило мне много радости. Прямо в одном из уголков цирка, за какими-то столами и стульями, я споткнулся об гири силачей. «Очень хорошо, — сказал я себе, — сейчас смогу попробовать свои силы». Но, как ни старался, мне не удалось поднять самую большую штангу на мало-мальски значимую высоту. Она и взаправду весила много, несомненно, не меньше того, что про неё заявляли. Я и раньше этому верил, по правде говоря, но проверить сё тяжесть на себе было гораздо лучше, чем полагаться на чьи-то слова. Как это по-разному ощущается: опробовать тяжесть на себе или просто узнать о ней со слов. Вы согласитесь с этим, я знаю!

К утру животные начали шуметь, потому что они проголодались, так же, как и я, и хотели, чтобы их покормили. Оставаться там дальше означало быть застигнутым теми, кто в любой момент мог прийти к клеткам. Ещё раз огляделся в поисках хоть чего-нибудь съестного — опять неудача! Я стал пробираться вдоль кромки циркового полотна, нащупывая, где шатер был бы не столь туго натянут и его можно приподнять и вылезти наружу. Долго искал напрасно, и даже решил, что никогда не смогу выбраться. Затем нашел место, где канаты не были сильно натянуты, и, осторожно приподняв полотно, выглянул из-под него. Никого поблизости не было видно, так что я выполз и поднялся на ноги, очень довольный вновь оказаться на свободе. Над стоящими вдали холмами только занималась заря.

Минуту-другую я оставался на месте, размышляя, что же делать дальше. В холодном сумраке утра события кажутся совсем не таким,. какими они были вчера вечером. Я страшился отцовского гнева, осознавая его причины. Однако возвращаться домой придётся, так как больше идти было некуда. Что делать и что говорить, когда вернусь, не знал. А что я мог сказать? Я не знал ничего такого, что спасло бы меня от наказания и, возможно, изгнания из дома.

Итак, с тяжёлым сердцем отправился я в путь из Саранска за пятнадцать миль, как вы помните, это я уже говорил, таких долгих теперь миль. Совсем других, чем накануне, когда, сидя в седле, я гнал табун лошадей. Много раз по пути я останавливался, обдумывая, что мне делать и говорить, когда, наконец, прибуду в отцовский дом. Ничего поесть найти не мог, а воровать не хотел. Только вода из чистых ручьев была для меня бесплатна, и этим я был доволен, так как жажда иссушала.

Около полудня я увидел свой дом и остановился. Остановка, однако, означала только короткую отсрочку неизбежного. Так, подбадривая себя, со сбитыми ногами, голодный до обморока, несчастный, доковылял остаток пути до дома, покорившись, но страшась того, что, как я чувствовал, наверняка ждёт меня.

На ватных ногах я приблизился к воротам. Преодолев себя, большим усилием воли, толкнул калитку и решительно подошёл к двери, в которую робко постучался, на что сначала не было ответа.

Тогда я постучался снова, немного громче, но по-прежнему никто не отвечал. Не вполне понимая, отчего там так тихо, постучался ещё раз, гораздо сильнее, чем раньше. До моих ушей донёсся звук шагов, я узнал поступь брата. В следующий миг дверь открылась, и он застыл на пороге, изумлённо глядя на меня.

«Что случилось? — сказал он вместо приветствия. — Где ты был всю ночь? Мы очень волновались, думали, что тебя украла шайка грабителей. Это правда? Живо отвечай, мне не терпится узнать!»

Но я пропустил его слова мимо ушей. Со страхом перешагнув порог, в свою очередь, спросил, где отец. Он отвечал, что тот вернулся в город, где был накануне рынок, чтобы узнать, есть ли у полиции, куда он сообщил прошлой ночью о моем таинственном исчезновении, какие-то новости обо мне. Если бы я держался на обратном пути прямой дороги, то наверняка бы увидел его, или бы меня обнаружил какой-нибудь полицейский. Но я, должен сказать, выбирал для путешествия по возможности лесные участки, так что меня едва ли кто-то заметил.

Выслушав это, я рассказал брату все, что натворил. Услышанное его заинтересовало и взволновало, так как ему тоже нравился цирк, хотя, наверно, не так сильно, как мне. А ещё он очень жалел меня, и он был рад за себя, так как не он «был обут в мои ботинки», как вы выражаетесь в Англии. Он тоже много раз, знаете ли, испытывал на себе гнев отца.

Узнав, куда поехал отец, я решительно настроился тут же оседлать коня и поскакать ему навстречу. Но мать, которая подошла к нам и все слышала, посоветовала не делать этого, говоря, что намного лучше будет мне немедленно пойти работать и выполнять свои обычные обязанности, чтобы к возвращению смягчить отцовский гнев.

Итак, обильно поев и попив, что мне было весьма необходимо, я принялся за обычные работы и направил коня к дому только тогда, когда солнце почти зашло.

Уже затемно вернулся домой, устроил коня на ночлег и приготовился к встрече с надвигающейся бедой. Однако, только выйдя из конюшни и свернув на тропинку; идущую к дому, я увидел приближающегося ко мне отца. Было очевидно, что ему всё рассказали о моей проделке, ибо в руке он держал пастуший кнут. Последний, я знал без пояснений, скоро будет обвиваться вокруг меня.

Инстинктивно я подумал о бегстве. Но ноги не хотели мне повиноваться. Обычно резвые, теперь они налились свинцом. Отец стремительно подошел ко мне, и в каждой черточке его лица сквозила ярость. Его рука тяжело упала на мое плечо, но с уст не сорвалось ни слова. Пока он не выпорол меня, он вообще не разговаривал.

Затем всё, что накопилось у него в голове, легко возникло и на языке. Он говорил мне такие вещи, что я просто не в силах их произнести. Меня поселят в отдельную комнату, где буду есть и спать в одиночестве. Я не получу ничего, кроме чёрствого хлеба и воды, чтобы надолго запомнил, как низко я упал в его глазах.

Итак, я поплёлся в предназначенное для меня место, несчастный, мучимый болью, чтобы гам обдумать свое глупое непослушание. Той ночью для меня не было ни сна, ни какой-либо еды. Вода, однако, у меня была, мне дали большой кувшин, из которого я жадно пил, так как меня лихорадило. Вся сила моего отца, думаю, вместилась в тот пастуший хлыст, который так много раз опустился на моё тело. Ранним утром мне принесли хлеба и велели немедля отправляться работать. Гнев отца несколько остыл после того, как он отхлестал меня, но в душе не было добрых намерений ко мне. Итак, очень довольный лишь оттого, что можно выбраться из дома, я быстро, как было велено, поехал, чтобы вернуться только к наступлению ночи. Оказавшись дома, направился к предназначенной для меня комнате, в которой должен был спать и есть в одиночестве, усталый, с такой болью на душе и в геле, что трудно описать.

Недолго пробыл там совсем один, когда отец зашёл навестить меня, и я испугался, что он продолжит и дальше наказывать меня. Но в этот раз кара совсем не была связана с физической болью. Отец сообщил, что я больше не буду выполнять свою обычную работу. Цирка тоже больше не увижу, так как уеду на юг ухаживать за множеством коров, лошадей и верблюдов, которых содержали в самом отдалённом имении. И прямо на следующий день я должен был приступать к новым обязанностям. Таковы оказались указания отца, и они причинили мне большую душевную боль. Ведь я шал, что эта работа очень долгая и тяжелая даже для мужчины, и совсем неинтересная.

На рассвете отец пришёл ко мне и велел вставать и идти за ним. Весь день мы ехать на лошадях, добравшись до цели нашего путешествия уже затемно. Здесь меня передали управляющему имением вместе с рассказом о моей проделке. Это было очень унизительно, так как мне предстояло в будущем выполнять его распоряжения под страхом дальнейшего отцовского наказания. При том, что управляющий ранее должен был добросовестно докладывать мне и выполнять мои указания, когда я объезжал с проверкой все имения и заезжал навестить его.

На следующий день отец уехал, после того как увидел, что я приступил к работе по выполнению моих новых и неприятных обязанностей. Они, скажу вам, сводились к присмотру за множеством животных и поиску пастбищ для них. Я должен был также следить, чтобы они не сбились с пути и их не сожрали дикие звери, что было вероятно. Вы, возможно, удивитесь, когда скажу, что всего под моей ответственностью было более 200 верблюдов, около 400 коров и более 300 лошадей. Должен сказать, не сразу, позже, когда научился управляться с этим делом, мне доверили такое стадо. Это, однако, не весь скот, содержавшийся в имении. Нет-нет! Столько животных было только под моей опекой. Примерно по стольку же имелось у других пастухов. Но то были взрослые мужчины, тогда как я являлся не более чем подростком.

Так я проводил лето, и со временем работа стала мне все больше нравиться. Единственными моими спутниками целыми днями были животные, и я старался сделать их своими друзьями, вместо того чтобы хлестать их, когда они упрямились и показывали норов. С лошадьми управлялся лучше всего, так как они были самыми умными из моих подопечных. Верблюды и коровы, как вы, несомненно, знаете, не такие смышленые, и не с такой готовностью выполняют команды, как лошади. Верблюды, к тому же, иногда сильно плюются. Но я всегда находил какой-нибудь способ заставить их понять, чего от них хочу, при этом мне хорошо помогала в работе моя свора собак, которые повсюду меня сопровождали. У меня их было шестеро, очень свирепых к чужим зверюг и преданных мне, потому что я их понимал и был добр. Ещё я научил собак многим забавным трюкам.

Всё это время, в первое лето, проведённое вдали от дома, я часто мыслями возвращался в цирк и его чудесную жизнь. Пытался исполнять трюки наездников, какие видел в тот незабываемый вечер, и очень неплохо преуспел после многих падений. Я стал совершенно свободно чувствовать себя на лошадиной спине, так, как другие на земле. Также постоянно забавлялся борьбой с самой большой своей собакой. Любовь к атлетическим занятиям не оставляла меня, и я тренировался в лазанье на очень высокие деревья, что в первую очередь, думал я. укрепляло мои руки и ноги. С макушек деревьев было видно, куда могло забрести любое из моих животных, а такое случалось очень часто. Тогда я либо спускался и скаты галопом за ними, либо посылал своих собак, чтобы пригнать их обратно.

Это была одна из вещей, которым я довольно легко научил их, так же. как и нападать разом на любого дикого зверя, который представлял опасность для стада. Им много раз приходилось делать это, иногда с риском для жизни. И тогда мне нужно было застрелить их врагов из винтовки, и, будучи хорошим стрелком, я никогда не промахивался. Сколько же медведей уложил таким образом!

Вскоре, однако, начиналась зима, и я гадал, что мне делать. Ибо в южной России, вы должны знать, мы не ходим в школу круглый год, а только в зимние месяцы, начиная с 15 ноября и заканчивая занятия 15 апреля. Но мне недолго пришлось теряться в догадках: вскоре для меня пришло указание от отца возвращаться в Саранск, чтобы там продолжить учиться. Письмо отца было очень дружелюбным, так как ему докладывали о моем хорошем поведении. А всем, кто работал в имении, было искренне жаль со мной расставаться. Итак, я вновь возвращался домой, радуясь этому, как никогда. Вы легко поймете, почему я испытывал такие чувства. Было действительно очень приятно снова быть с моей семьёй: ведь отец совсем простил меня.