БОЕВОЙ САЛЮТ У МОГИЛЫ КОМБРИГА

БОЕВОЙ САЛЮТ У МОГИЛЫ КОМБРИГА

1943 год, 26 января — 26 марта

Большой прифронтовой госпиталь в Едрово неподалеку от Валдая, куда привезли нас с аэродрома, гудел. Во всех палатах говорили об одном — о победе Красной Армии под Сталинградом. На все лады обсуждались цифры, известные из сводок Совинформбюро. А они были поистине грандиозны: только в плен под Сталинградом попала 91 тысяча гитлеровцев, в их числе 24 генерала во главе с фельдмаршалом Ф. Паулюсом и 2500 офицеров.

Военный госпиталь — не дом отдыха. Многие из лежавших здесь были искалечены войной на всю жизнь. И не только физические страдания испытывали они, — человека, ставшего вдруг инвалидом, мучат страдания нравственные, вызванные сознанием собственной своей неполноценности. Вчерашние мальчишки, не успевшие еще набегаться, натанцеваться, только раз неумело обнявшие своих подруг — да и то на прощанье, на прощанье! — их тела кромсали осколки, в переполненных полевых лазаретах над ними склонялись врачи, которые и рады бы помочь, да не могут, а потом из операционных прифронтовых госпиталей их везли на каталках — кого без рук, кого без ног… Они стыдились своих обрубков, они становились раздражительны и нетерпимы, они мучились сами и мучением для окружающих было видеть, как они страдают.

Думаю, нет необходимости продолжать эту тему: военные госпитали были местом концентрированной боли, концентрированных физических и нравственных мучений людей, и мне кажется, что в подробном рассказе обо всем этом всегда кроется изрядная доля садистской жестокости, извращенности, даже святотатства. Я заговорил о страданиях раненых, только чтобы подчеркнуть следующую мысль: даже самые тяжелые из них, узнав о Сталинградской победе, забывали о своей боли — так велика была значимость произошедшего.

Сколько дней, ночей, недель и месяцев — тяжелых, мучительных — ждали мы этого дня! В изнурительной битве с врагом произошел коренной перелом. Он не означал еще, разумеется, конца войны. Но всему миру стало ясно: гитлеровский фашизм не выдержит схватки с Советским Союзом. И мы гордились своей страной, первой и единственной нанесшей такой сокрушительный удар по ненавистному гитлеризму, военная машина которого подавила почти всю Европу, ни в одном из других государств не встретив достойного отпора. Нет, никого из нас не могла в те дни поглотить собственная боль. Жадно ловили мы каждое сообщение Совинформбюро. Узнавали, что враг потерял под Сталинградом 1,5 миллиона человек, свыше 10 тысяч орудий и минометов, до 2 тысяч танков и штурмовых орудий, около 2 тысяч самолетов. Затаив дыхание следили мы за тем, как по приказу Ставки Верховного Главнокомандования разворачивались активные боевые действия Красной Армии на всем тысячекилометровом протяжении линии фронта от блокированного Ленинграда до Черного моря и Кавказа.

С 24 ноября 1942 года по 20 января 1943 года была осуществлена Великолукская и почти одновременно с ней (с 25 ноября по 20 декабря 1942 года) Ржевско-Сычевская наступательные операции. В январе — феврале 1943. года наши войска овладели Ворошиловградом, Краматорском и Ростовом. В то же время значительные силы гитлеровцев были разгромлены в Нальчико-Ставропольской и Краснодарской операциях, в ходе которых была освобождена большая часть Северного Кавказа, а враг отброшен на 500–600 километров. В январе — феврале силами Воронежского и Брянского фронтов были полностью разбиты острогожско-россошанская и воронежско-касторненская группировки войск неприятеля. 8 февраля советские войска освободили Курск, 9-го — Белгород, 19-го — Харьков.

Январь 1943 года принес с собой радость и осажденному Ленинграду. Кольцо вражеской блокады удалось наконец разорвать, город принимал первые железнодорожные эшелоны с продовольствием. А вскоре всем нам, находившимся в Едровском госпитале, стало ясно, что на нашем Северо-Западном фронте назревают новые события.

Мы пробыли в Едрово лишь несколько дней, а затем неожиданно и спешно нас перевели сначала в госпиталь, располагавшийся в полусотне примерно километров восточнее станции Бологое, а оттуда так же скоро погрузили в санитарный поезд и повезли дальше на восток. Каждому стало понятно, что прифронтовые госпитали освобождают для приема новых значительных партий раненых, которые могут быть только при крупном наступлении. Значит, оно планируется и начнется совсем скоро.

О наступлении на Северо-Западном фронте мы узнали, когда санитарный поезд все дальше и дальше увозил нас к Уралу. В феврале — марте наши войска разгромили демянскую группировку 16-й гитлеровской армии.

* * *

Санитарный поезд уходил на восток. В один из вечеров он остановился на станции Котельнич, и все мы, привыкшие за два почти года войны к тщательной светомаскировке, были совершенно поражены видом ярко светивших фонарей на платформе и окон домов, из которых лился на улицу свет электрических ламп. Небольшая станция не могла, конечно, освещаться как-то по особенному, однако всем нам показалось, что мы видим самое настоящее море огня. Как это было прекрасно!

Война, присутствие которой мы ощущали всегда и повсюду, стала казаться вдруг давно ушедшим в прошлое делом, к которому никогда уже не будет возврата. Тяготы и страдания, лишения и потери, смерть и увечья, холод и голод, ощущение постоянной опасности и постоянное напряжение нервов — все это будто растаяло в ярком электрическом свете. Это ощущение можно сравнить только с тем, которое приходит в момент исчезновения долгой и острой боли. Человек уже привык к ней, знает, что она уйдет не скоро, старается думать о ней как можно меньше, и вдруг — нет ее. Покой. И он понимает, что вот оно, счастье: особое, приносящее душе удивительное наслаждение, счастье утихшей боли.

Может быть, не все находившиеся в нашем эшелоне люди испытали именно это чувство. Но я совершенно отчетливо видел, что сама атмосфера нашего вагона стала иной. Даже тяжело раненные перестали стонать. Даже искалеченные войной стали спокойнее. Даже утомленные бессонными ночами и бесконечными заботами медсестры и санитарки стали казаться не такими усталыми.

А потом — потом вагоны стали постепенно освобождаться. Раненых размещали в госпиталях, расположенных на пути следования эшелона. Наконец в городе Кирове вынесли из вагона и меня.

Тогда, путешествуя из госпиталя в госпиталь, удаляясь все глубже на восток, я потерял всякую связь со своими товарищами. Я ничего не знал ни о том, как идут дела в моем полку, ни вообще о том, как воюют ленинградские партизаны. Текли бесконечной чередой госпитальные будни. Еще в Едрово мне сделали операцию: оказалось, что у меня была повреждена пяточная кость. Перевязки. Процедуры. Потом выяснилось, что операция была неудачной. Меня оперировали вторично. И вновь перевязки, вновь надо было учиться ходить сначала опираясь на костыли, а потом, преодолевая боль, без них… Одним словом, в Валдай я возвратился лишь в двадцатых числах марта. Нога еще болела, я ходил с палкой. Получил поэтому приказ отдыхать.

И как раз в эти дни, вдруг, совершенно неожиданно для всех нас, — тяжелая весть: 25 марта 1943 года в Вышневолоцком военном госпитале скончался Николай Григорьевич Васильев.

Гроб с его телом привезли в Валдай, и все бывшие в это время здесь партизаны вышли проводить комбрига в последний путь. Похоронили его в самом центре города, перед зданием Дома культуры. Был траурный митинг. Один за другим поднимались на трибуну люди, говорили о том вкладе в партизанскую борьбу с гитлеровским фашизмом, который внес Николай Григорьевич. С первого дня войны в тылу врага он не выпускал оружия из рук, смело, честно и беззаветно служил народу, который это оружие ему доверил. Мы не скрывали слез. Мы поклялись навсегда сохранить в своих сердцах память об этом человеке стойком солдате Родины, отдавшем за нее свою жизнь и никогда не помышлявшем ни о каких для себя привилегиях, кроме безусловного права бороться против ее врагов.

Сохранились и были впоследствии опубликованы некоторые из писем Васильева к семье. Вот одно из них, к жене, написанное 10 октября 1942 года — как раз в те дни, о которых я писал выше: у Николая Григорьевича были тогда огромные неприятности. Но он ни словом не обмолвился о несправедливости, яд которой отравлял ему душу.

«Здравствуй, Нина!

Сообщаю тебе о том, что я жив и здоров.

За последние два месяца мною и моими товарищами много прожито и вряд ли может повториться в жизни… Только русский народ в борьбе за Родину-мать в состоянии драться и переносить такие тяжести и нечеловеческие лишения. Мы дрались с фашистскими гадами до последнего патрона, до последнего вздоха, но мы вышли победителями.

Я отдыхаю вместе с товарищами. Как только встану на ноги и окрепну, приеду к тебе. Прошу тебя, мать и отца не волноваться за мое здоровье. Ничего страшного не произошло — несколько недель находились в тяжелых условиях, но фашистов били без устали. Немного истощал и простудился, как только поднимусь и окрепну, так скоро буду у тебя.

Температура у меня нормальная, потихоньку начинаю ходить, ноги окрепли. Еще раз прошу тебя, мать и отца не беспокоиться за мое здоровье, силы восстановлю быстро.

Скоро настанет час, когда мы будем вместе.

Твое письмо получил, спасибо.

Ну вот, кажется, все. Ждите! Скоро буду в Оринах.[78]

Целую, Коля».[79]

Приехать к жене, работавшей в одном из военных госпиталей, он так и не смог. Не успев излечиться от той болезни, о которой писал, Васильев снова повел свою бригаду в тыл врага…

На траурном митинге была зачитана радиограмма:

«26 марта 1943 г. Мы не имеем возможности сегодня своими руками увить венками и обложить цветами могилу своего замечательного командира, но придет время, эта могила будет святым местом для нас.

Клянемся перед прахом друга и боевого товарища высоко держать честь Второй партизанской бригады. Наш грозный удар по врагу, уничтоживший 608 фашистов в последнем бою, — это боевой салют у могилы нашего любимого Николая Григорьевича Васильева.

По поручению партизан и партизанок 2-й бригады

Рачков, Орлов».[80]

Николай Григорьевич ушел из жизни очень рано. Я уверен, что, доживи он до конца войны, — и не было бы среди, ленинградских партизан человека более заслуженного, уважаемого, известного и любимого всеми.

Он не узнал, что Родина отметила его заслуги высшей наградой — званием Героя Советского Союза. Какое безжалостное слово — «посмертно». Пусть же вечно живой будет память о нашем комбриге!