НЕОБИТАЕМЫЙ КРАЙ

НЕОБИТАЕМЫЙ КРАЙ

1942 год, 12–16 декабря

Мы переходили линию фронта примерно неделей, позже бригады Васильева и почти на том же самом участке. Несколько дней и ночей полковая разведка тщательно изучала обстановку в районе деревни Каменка, и наконец 12 декабря южнее ее скрытно сосредоточился полк. Ждали наступления ночи.

Для меня это был девятый переход линии фронта,[70] дело, казалось бы, не новое, но я готовился к нему очень тщательно, без скидок на имеющийся опыт.

Да их и нельзя никогда делать, поскольку даже при самых благоприятных обстоятельствах и даже на таких участках, где почти нет вражеских войск, эта операция таит в себе смертельную опасность. Если противник обнаружит полк в своем прифронтовом тылу, он всегда будет в состоянии подтянуть достаточное количество сил, чтобы нас уничтожить. Вот почему разведчики буквально прощупали за несколько дней каждый сантиметр участка перехода.

В двадцать три часа все подразделения заняли исходные позиции. И в это время, то ли обнаружив наше передвижение, то ли стреляя наугад, для острастки, гитлеровцы накрыли нас артиллерийским огнем. Обстрел был недолгим и не причинил никакого вреда, однако сильно обеспокоил. Было еще не поздно изменить маршрут: я знал, что как севернее, так и южнее Каменки имелись другие подходящие участки, и все-таки решил идти именно здесь. Если нас и в самом деле обнаружили, подумал я, противник почти наверняка посчитает, что в том месте, где был произведен артналет, мы действовать не станем.

Я знал, что в последние месяцы никто, в том числе и армейские разведчики, ни разу не пересекал линию фронта позже часа ночи. Решил начать движение в четыре. В предутренние часы тревога ночной настороженности неизбежно угасает, делает свое дело и физическая потребность сна, который, если кругом тихо, буквально валит с ног. А насколько предутренний сон крепок, знает, я думаю, каждый. Может быть, и немецкие наблюдатели будут дремать.

Еще раз обговорив с командиром воинской части, занимавшей позиции в районе Каменки, детали возможного взаимодействия — они касались в основном поддержки нас артиллерийским и пулеметным огнем в случае обнаружения противником, — ровно в четыре дал команду начинать движение.

Ночь выдалась самая подходящая: низкие, черные облака, видимости почти никакой. Впереди двигалась группа разведчиков, прокладывая три параллельные лыжни. В голове основной колонны находился Степанов, ближе к середине — я, дальше — Казаков, а в арьергарде — Алексеев с группой минеров.

Отойдя в сторону, прислушался. Только заглушенный шорох, напоминающий шум тихого ветра в верхушках деревьев, доносился с лыжни. Люди сосредоточенны, осторожны — недавний артналет заставил каждого собраться, отбросить ненужную удаль. Пока все хорошо. Только бы пройти без выстрелов!

Справа и слева от нас два немецких дота. Между ними метров триста, и доты сейчас не видны, но мы в зоне огня. Только бы не заметили! Как тени, медленно и неслышно скользят и скользят тремя бесконечными цепочками партизаны. Тихо вокруг. Тихо…

Наконец, около семи утра, заминировав промятый тремя сотнями лыжников след, мы углубились в Рдейские болота. Там на лесистых островках можно найти укрытие для дневного отдыха, а если потребуется, то и удобные для обороны позиции.

С рассветом противник наверняка обнаружит наш след и бросится в погоню. Значит, сейчас задача одна — успеть уйти как можно дальше. А времени на это не так уж много: светает в декабре хоть и довольно поздно, после девяти, но сейчас уже семь, надо торопиться. Двигаемся без привалов.

Идти было трудно. За ночь мороз сменился оттепелью, снег стал мокрым и рыхлым, он налипал на лыжи, затруднял движение. Тяжелее всего приходилось разведчикам, прокладывавшим лыжню, и хозяйственникам, тащившим на специальных санях-волокушах все наши запасы взрывчатки. И все-таки нам везло. Когда наступил рассвет, мы обнаружили, что движемся в густом тумане, который сменился затем мелким и нудным дождем, сыпавшим из нависших над самыми верхушками деревьев плотных облаков. Значит, вражеских самолетов можно не опасаться. Я решил воспользоваться этим, и мы продолжали движение днем. Заставляло торопиться и то, что сзади, в той стороне, откуда мы пришли, раздалось несколько характерных взрывов — судя по всему, на наших минах подорвались вышедшие на след гитлеровцы.

Однако нам становилось все труднее и труднее. Люди устали, все чаще приходилось делать привалы. К тому же дождь принес с собою еще одну, совершенно неожиданную, неприятность. Выяснилось, что многим достались полушубки из плохо выделанной овчины. Намокнув под дождем, они стали вытягиваться в длину, и через некоторое время в колонне было немало совершенно комичных фигур: полы до земли, рукава ниже колен… И грустно, и смешно. А чего ждать от этих полушубков, когда они высохнут?

К исходу дня погода немного улучшилась. Дождь перестал. Мы углубились в болота километров на тридцать и расположились наконец на длительный отдых. В наступившей темноте стало заметно, что небо над участком нашего перехода линии фронта освещается беспрерывно запускаемыми ракетами. Вероятно, противник принял нас за крупную воинскую группировку, зашедшую ему в тыл, и опасался теперь одновременного удара с двух сторон. Значит, преследования можно не опасаться. Да и ушли мы довольно далеко.

На следующий день с утра в небе опять висели облака, сыпал мелкий дождь, и мы, не боясь нападения с воздуха, совершили большой переход и вышли к западной окраине Рдейских болот.

К вечеру горизонт на северо-западе очистился от облаков, температура стала стремительно падать, начало подмораживать. Очень быстро мокрый снег превратился в наст, наши полушубки — в ледяные панцири, а валенки — в самые настоящие колодки. Возникла опасность поморозить людей. Единственный выход разводить костры.

Это было рискованно — мы ведь не знали нынешнего расположения гарнизонов противника, — но другого выхода не оставалось. В небольшом лесу между деревнями Хвалютина и Глотова устроились на отдых. И сразу же в лесу запылали десятки костров. Одновременно во все окрестные населенные пункты были высланы группы разведчиков.

К счастью, гитлеровских гарнизонов в ближайшей округе не было, и мы провели эту ночь спокойно. Все смогли обсушиться, согреться и выспаться, так что наутро выступили в путь бодро. Впрочем, если бы противник и был поблизости, он вряд ли решился бы напасть на нас. И вот почему.

Когда рассвело, я отошел от нашего лагеря в сторону метров на двести и заметил, что дымки костров, поднимаясь верх и переплетаясь между собой, образовали такой чудовищный столб, глядя на который, можно было бы предположить, что в лесу находится не полк, а целая дивизия. А какими силами могли бы располагать гарнизоны противника, если бы они и были поблизости? В таких условиях гитлеровцы всегда предпочитали не торопиться: они сначала подтягивали крупные силы, создавая численное превосходство, и только затем вступали в бой. И еще одно. Когда полк двинулся в путь, я вновь отошел в сторону и прислушался. Триста пар лыж скребли жесткий наст, издавая такие звуки, услышав которые, можно было думать о чем угодно — даже о движении по лесу мощной колонны техники совершенно неизвестного типа. Впрочем, все это только предположения, и хорошо, что они в конце концов предположениями и остались.

В этот день я вел полк к той самой деревне Зеленый Клин, где летом располагался мой штаб. Я хотел выйти к одному из тайников, о которых уже писал, чтобы забрать полушубки взамен пришедших в негодность.

Знакомые до мельчайших подробностей места. Кажется, что каждая тропка, каждая лесная дорожка встречает нас, как родных. Удивительно быстро привязывается человек к той земле, которую защищал, на которой терпел лишения и боль, на которой и сам находил прибежище и защиту. «В своем доме и стены помогают…» Я заметил, что кочевая наша жизнь приучила каждого видеть дом под любым деревом — лишь бы ветви его были способны укрыть в случае чего от ветра и дождя. И вот странность: то дерево, под которым провел ты ночь, кажется наутро настолько своим, что уходить из-под его кроны почти так же грустно, как грустно уходить из дома, под крышей которого прожил ты долгое время.

Мы шли по земле, ставшей для каждого, кто бывал уже здесь, родной. Шли через леса, через болота, через деревни, в которых знали раньше каждый дом. Грустный это был марш.

Почти все деревни на нашем пути стояли заброшенные. Да и что это были за деревни?! Пепелища, торчащие тут и там обгорелые печные трубы, почерневшие от огня деревья. И кое-где собаки, не понимающие, куда делись люди, но ждущие их, продолжая привычное свое и никому уже не нужное дело: сторожить. Что сторожить? От кого?..

Деревни Зеленый Клин тоже не было. Но тайник на окраине болота уцелел, никто не приходил к нему раньше нас. Вскрыв его, мы смогли заменить полушубки и валенки всем, кто в этом нуждался. Тем, кто сломал в походе лыжи, выдали новые, а поскольку продовольствия в вещевых мешках к этому времени почти не осталось, наполнили их прекрасно сохранившимся зерном. На всякий случай забрали из тайника и почти все хранившиеся в нем боеприпасы — до них, как я уже говорил, любой из нас был особенно жаден.

Двинулись дальше, а когда стало уже смеркаться, услышали над головами знакомый звук трудяги У-2, деловито ковылявшего откуда-то к линии фронта. Через несколько часов, в лесу возле Витебской железной дороги, я узнал, что на этом самолете был вывезен в советский тыл тяжело больной Васильев.

Узнал я об этом от того самого Сарычева, который был когда-то моим заместителем по хозяйственной части, а теперь занимал эту должность в штабе 2-й бригады. Вместе с группой разведчиков, которым было поручено разыскать наш полк, он пришел ко мне с запиской от Орлова. Сергей Алексеевич предлагал мне изменить маршрут, соединиться с бригадой и принять командование ею. Но как я мог согласиться на это, не имея указаний из Ленинграда или Валдая? Поэтому написал в ответ, что принять командование бригадой считаю за высочайшую для себя честь и, если на это будет приказ Никитина или Гордина, последую ему с радостью. Пока же продолжаю выход в заданный район.

Никогда больше не встречал я Орлова и не знаю, чем руководствовался он, посылая мне ту записку. Некоторое время спустя в командование бригадой вступил Николай Александрович Рачков, бывший командир 3-го полка.

Вдоль Витебской железной дороги гитлеровцы расположили по деревням довольно густую сеть своих гарнизонов, поэтому двигаться дальше общей колонной стало небезопасно. Решили выходить к цели поотрядно. Штаб полка шел со вторым отрядом, которым командовал Андреев.

Ночью мы пересекли железную дорогу и, отойдя немного в сторону от нее, расположились на отдых в деревне Пригон — впервые за много дней в теплых деревенских избах. Рядом, в Чихачево и Сорокине, — крупные вражеские гарнизоны. До Чихачево пять с половиной километров, до Сорокине — четыре. Выставили усиленные заслоны, предупредили людей о том, что возможен бой, что надо быть в полной готовности.

Утро опять выдалось туманным. Как и после перехода линии фронта, видимость не более 100 метров. Не использовать такую погоду нельзя, поэтому, учитывая, что люди уже успели немного отдохнуть, я дал команду готовиться к маршу. И в это время, видимо обнаружив у железной дороги наш след и выйдя по нему к деревне, нас атаковало подразделение гитлеровцев.

Они залегли на кладбище, расположенном на холме перед деревней, и открыли пулеметный огонь. Однако в завязавшейся перестрелке мы довольно быстро выкурили их с удобных позиций и погнали в сторону Чихачево. Но у нас появились раненые: трое, и все тяжело. К тому же почти наверняка на выстрелы уже спешат солдаты из гарнизона в Сорокине, и надо теперь готовиться к тому, чтобы отбить атаку с — другой стороны. Минут через двадцать наш заслон почти в упор расстрелял отряд полицаев человек в сорок, шедший от Сорокино. Теперь надо было уходить. Форсированным маршем двинулись на север и, пройдя километров пять — семь, пересекли большак Бежаницы — Порхов. Здесь нас догнала группа, преследовавшая гитлеровцев, напавших со стороны Чихачево. Наши люди гнали фашистов километра два и уничтожили 15 человек. На кладбище, с которого немцы нас атаковали, было обнаружено еще 7 убитых. Значит, вместе с теми 40, которых расстреляли на пути из Сорокине, получается 62.

Когда мы переходили большак, туман стал рассеиваться, и видимость вскоре сделалась нормальной. Со стороны Бежаниц по дороге двигалось несколько автофургонов, которые, заметив нашу колонну, остановились в отдалении и наблюдали за нашим движением. Я приказал двигаться на северо-запад, а не так, как было намечено ранее. Выйдя из зоны наблюдения, мы вернулись на нужный курс. Теперь перед нами лежали знакомые по осенним скитаниям холмы Судомской возвышенности.