«Христос воскресе!»

«Христос воскресе!»

6 апреля

Первый день Пасхи. Ночью был у Христовой утрени в гимназической церкви. Залитая огнями и мило украшенная цветами церковь была полна девочек в белых передниках, нарядных и настроенных весело, празднично. Вот кончилась утреня. Гимназистки хлынули из церкви, и началось оживленное христосование и между собой, и с некоторыми из учительниц. На радостные возгласы звонких, юных голосов: «Христос воскресе!» я отвечаю: «Воистину воскрес!» — и старшим ученицам дружески пожимаю руки. Но вот ко мне во второй раз походит восьмиклассница Т-ва, с которой немного времени назад я похристосовался за руку. Она, восторженно смотря, снова говорит: «Христос воскресе!» И когда я снова отвечаю рукопожатием, Т-ва начинает настаивать, чтобы я похристосовался «по-настоящему». Я во избежание скандала поспешил скорее отделаться от нее, сказав, что христосуюсь только так, т.е. без поцелуев. Этот отказ, видимо, больно задел девушку, не взвесившую все неудобство такого «христосования» учителя с ученицей в стенах гимназии. И когда мне через некоторое время пришлось идти мимо нее, она с самым расстроенным видом сорвалась с места и ушла из церкви домой. А между тем, похристосуйся я с ней, какие толки вызвало бы это и среди учениц, и в городе, особенно среди разных моих «доброжелателей»!

12 апреля

Вчера восьмиклассницы устроили вечеринку в гимназии. Вечеринка носила очень скромный, домашний характер. Гостей (посторонних) было всего человек 10. Из педагогов были приглашены я, математик и начальница. Благодаря такому небольшому числу гостей ученицы чувствовали себя по-домашнему. Никакого официального концертного отделения не было, но отдельные ученицы пели, играли на рояли, было и общее пение. Танцевали мало. Но зато были игры как на обычных домашних вечеринках. В общем и хозяйки, и гости остались, по-видимому, довольны.

29 апреля

Экзамены уже идут (пока еще письменные). Но теперь у нас в гимназии другая злоба дня. Это конфликт начальницы с частью педагогов. Исходной точкой здесь послужило то ненормальное положение, которое занимают у нас классные дамы с начальницей во главе.

Придя в зал, где сидели ученицы (экзамен был письменный), я заметил, что вопреки правилам и обычным порядкам некоторые семиклассницы сидят не по одной, а по две на парте, а парт для рассаживания их в зале не хватает. Когда я сказал об атом начальнице, которая и должна была заранее об этом позаботиться, та обиделась и недовольным тоном стала говорить, что парт в гимназии не хватит и т.п. А в заключение этого препирательства вполголоса бросила мне: «Не фыркайте! Раздавайте бумагу». Оскорбленный словами начальницы (которые притом же могли слышать и близ сидящие ученицы), я ушел из зала в соседнюю комнату, где был председатель. С ним еще до этого был у меня не особо приятный разговор, т<ак> к<ак> он забраковал все три представленные мной темы (чего за 7 лет моей службы ни разу не бывало), навязывая мне свою, и едва согласился на компромиссное решение. Когда я начал разговаривать с председателем, в комнату вошла начальница и, обратившись к нему, начала раздраженным тоном жаловаться на меня: «Что это такое?! То ему классные дамы негодны, то парт мало в зале! И считал бы сам, сколько у него учениц! И за кого он считает меня, заставляя исполнять такие обязанности?!» Я стал возражать насчет парт, отстаивая законность своих требований (парты действительно нашлись, и их в это время уже таскали), но не счел удобным упоминать о том оскорблении, которое начальница мне только что нанесла.

Эта выходка начальницы сразу же показала мне, во что она превратилась теперь. Укрепив свое пополнение в глазах округа и установив хорошие отношения с новым председателем, она теперь решительным образом повернулась спиной к своим бывшим товарищам. Принимая всякое законное требование, обращенное к ней или к покровительствуемым ею классным дамам за личное оскорбление, она сама, не стесняясь в выражениях, оскорбляет преподавателей и в то же время жалуется на них по начальству, прекрасно зная шаткость нашего положения и полную зависимость от того же председателя. Председатель, как и следовало ожидать, придал ее жалобе самое серьезное значение и, приняв сторону начальницы, подробно допрашивал меня потом и выражал мне свое неудовольствие, хотя мне — вопреки собственному желанию — пришлось для реабилитации себя коснуться и поведения начальницы, и поведения ее фавориток. Начальнице после этой ее выходки я не стал подавать руки. А она, нисколько не сознавая некорректности своего поступка, считает, видимо, виноватым меня и старается мстить мне даже в мелочах. Берегись, значит, теперь: начальство объединилось!

Столько времени я уже не брался за свой дневник! Все не до того было. И времени свободного не хватало, да и настроения подходящего не было.

Прошли за это время и экзамены, вчера был последний совет, и теперь семиклассницы и восьмиклассницы уже кончили. В младших классах у меня немало переэкзаменовок, но чем старше класс, тем успехи лучше (в пятых классах десять переэкзаменовок, в шестом — четыре). В седьмом у меня «провалилась» только одна, та самая Т-ая, которая в течение года вымогала тройки слезами, истериками и обвинениями учителей в юдофобстве. Впрочем, она и по остальным предметам держала плохо (по истории и математике тройки вывели с большой натяжкой, по географии было два за год). Так что словесность явилась уже последней каплей. За письменную работу она получила два, на устном экзамене на мои вопросы почти ничего не могла ответить и вела себя так развязно и вызывающе, что я вынужден был сделать ей замечание, отказавшись ее спрашивать, попросил экзаменовать ее председателя. Однако на двойке я не настаивал и вывод среднего балла был оставлен до совета, который, приняв во внимание ее сомнительные баллы по остальным предметам, единогласно поставил по словесности два. За исключением этой девицы, остальные все по словесности сдали. А между тем у учителей, слишком снисходительно относившихся к ученицам в течение года, на экзаменах дела шли весьма неважно.

По истории, например, было почти поголовное понижение сравнительно с годовыми баллами. Некоторых спасли только годовые четверки — три двойки за экзамены. И двое все-таки провалилось. Провалилось четверо и у добрейшего математика, хотя здесь складывались вместе все три математических предмета и один мог прикрыть другой.

В восьмом классе я закончил свои уроки еще 19 апреля. После урока педагогики (когда я показывал атлас по экспериментальной педагогике) я, выходя из класса, сказал им, что теперь они кончили свои уроки, что было у нас во взаимоотношениях хорошее, бывало и худое; пожелал, чтобы они не поминали нас лихом и постарались потом, когда будут учительницами, не повторять наших ошибок.

Экзамены у них сошли недурно, хотя бывали и не очень приятные случаи. Одна математичка, например, хотела отказаться от специальности (у нее была еще другая — словесность), обиженная тройкой за пробный урок. Ее не освободили, и она нарочно написала все три работы по математике никуда негодно, чем добилась-таки своего — освободилась от математики. У меня одна словесница наделала в сочинении грубейших ошибок и получила за него двойку. Но для спасения привлекли к делу ее другие письменные работы (прошлогодние экзаменационные сочинения и прошлогодние работы по методикам), которые были написаны грамотно, объяснили ошибки случайностью и допустили до устного, который она сдала хорошо. Таким образом, все восьмиклассницы курс свой кончили благополучно. Мои экзамены, в частности, сошли очень недурно. По педагогике вышло, например, в среднем 18 пятерок и только 5 троек (из 29). По словесности вышла только одна тройка и четыре пятерки (из 14), так что, прощаясь со своими специалистками после экзамена (15 мая), я пожелал, чтобы жизнь их шла так же блестяще, как сегодняшний экзамен.

Вообще экзамены еще раз мне подтвердили, что разумная строгость по отношению к ученицам в течение года полезнее для них же самих, давая и большее количество и большую устойчивость на экзаменах. Заметно было для меня также, как постепенно улучшается успеваемость моих учениц, идя от младших классов к старшим. И без сомнения, еще выше была бы она (как показывает успеваемость по педагогике), если бы на словесника не взваливалось кроме теоретического курса и орфография и т.п., одним словом, если бы словесность была таким же устным предметом как, например, история, география, педагогика.

Вообще говоря, хотя этот учебный год и был, можно сказать, отдыхом сравнительно с предыдущим, когда мы жили под управлением Б-ского, но все-таки тяжелого было немало и ныне. Лучше всего обстояло дело с ученицами. Правда, бывали и здесь конфликты, но не глубокие и скоропроходящие. Учебное же дело шло в общем недурно. Особенно интересен был для меня первый опыт с рефератами, давший немало хороших минут и ожививший гимназическую жизнь. Но зато взаимные отношения педагогического персонала, не сдавленного ныне общими тисками, как в прошлом году, заметно испортились. Снова всплыли разные личные и групповые разногласия, и среди последних особенно рельефно сказался обычный антагонизм между классными дамами и учительским персоналом. Я лично весьма заметно чувствую неприязненное отношение ко мне большинства классных дам, не здороваюсь о начальницей и встречаю довольно холодное отношение со стороны ее фавориток из учительниц. Все это с каждым годом становится чувствительнее. Приобретая с годами педагогический опыт и знание своего предмета, неся ответственность за самый основной педагогический класс, невольно обижаешься, когда не встречаешь не только более или менее справедливой оценки твоего труда, а даже и прост корректного и предупредительного отношения со стороны каких-то надзирательниц, которые — во главе с начальницей — не стесняются даже покрикивать на неугодных им учителей (недаром когда-то так воевал с ними Ушинский!).

Еще тяжелее отзываются все эти неприятности ввиду той массы работ, которую приходится набирать себе, чтобы обеспечить сколько-нибудь сносный заработок. Ведя по двадцать четыре урока в неделю и сверх того пробные уроки, т. е. по пять часов в день, и будучи занятым почти все вечера письменными работами и подготовкой к ответственным урокам в старших классах, я совершенно лишен свободного времени, хотя бы даже для чтения. И за все это получал по 118 рублей в месяц. Насколько справедлива такая расценка, ясно хотя бы из того, что на днях один мой знакомый молодой человек, уволенный из-за неуспеваемости из VI класса реального училища в тот самый год, как я окончил высшее учебное заведение, прослужив те же восемь лет, что и я, получил уже нынче должность с жалованием в 200 рублей. Товарищи мои по высшей школе и даже значительно младшие, чем я, тоже теперь далеко обогнали меня по службе (особенно юристы). И все, пожалуй, из-за того, что я попал в женскую гимназию, где настолько невнимательны к учащим, что за семь лет службы даже не удосужились дать мне чина, несмотря на диплом высшего учебного заведения.

Особенно обидно это при сопоставлении с тем значительно лучшим положением, в каком находятся теперь учащие мужских учебных заведений, где получают то же, что и я, при вдвое меньшем числе уроков, хотя бы даже и в младших классах. (Даже учителя без высшего образования получают там 750 руб. за 12 годовых уроков, т.е. столько же, сколько в женских гимназиях полноправные педагоги с высшим образованием; при этом последние только этим и ограничиваются, а первые только из-за того, что они учат чему-то в мужском учебном заведении, получают еще пятилетние прибавки. Получают их и народные учителя, и только мы их лишены.) Желание разгрузить себя от ненормального количества работы и неприятности с начальницей и классными дамами заставили меня подумать о переходе в мужскую гимназию, где директорствует наш же председатель, сам однажды предложивший мне такую комбинацию. Правда, работать в старших классах и по словесности, конечно, интереснее, чем изучение грамматики в низших классах (там вакансия именно в них). Приятнее также работать по той сравнительно самостоятельной программе, по которой работаю я, чем по строго регламентированной и довольно неясной программе мужских гимназий. Но эта самостоятельность и развивающее значение курса литературы с каждым годом все сокращается под давлением начальства. Заниматься при таких условиях все хуже и хуже. Работа по методикам с восьмым классом теперь, с закрытием ныне последнего приготовительного класса, тоже принимает нежелательный характер, будучи сопряжена с беганьем по чужим школам и с каким-то заискиванием перед народными учителями, от которых мы теперь попадаем в зависимость. Неприятно подействовали на меня также и доносы (личные и анонимные) родителей, жаловавшихся председателю на мое якобы пристрастное отношение к их дочкам.

В результате всего этого я, хотя и со стесненным сердцем, пошел сегодня к председателю заявить о своем согласии на переход в муж скую гимназию. Но не тут-то было. Ш-ко, не так давно сам предлагавший мне это место и в глаза расхваливавший меня как самого подходящего кандидата, теперь вдруг повернул фронт. Приняв меня очень сухо, он заявил, что извещение о вакансии будет сначала послано в историко-филологический институт к сведению оканчивающих курс, и уже потом, если никто из этих новоиспеченных педагогов не пожелает сюда, можно будет хлопотать и мне. Сам же он, по-видимому, не желает сделать и шагу для поддержки моей кандидатуры. Чем объяснить такой поворот в отношении ко мне директора, сам не знаю. Может быть, тогда следовало выразить восторг и рассыпаться в благодарностях по поводу его предложения, а я просто сказал, что подумаю. Может быть, тут сказались и еще какие-нибудь посторонние веяния (хотя бы со стороны начальницы). Но, во всяком случае, отношение ко мне председателя опять изменилось. А при таком отношении не только не получить перевода, а даже и со старого места можно слететь. А между тем в здешнем же реальном училище спокойно сидят на местах учителей русского языка — в младших классах какой-то юрист, а в старших — хотя и филолог, но такой, что даже окружной инспектор аттестовал его как безграмотного. Весь город говорит, сверх того, о нем как о взяточнике. Но ученики благодаря его попустительству относились к нему весьма благодушно до сих пор, пока ныне в двух выпускных классах не провалилось по словесности сразу восемнадцать человек. Зато этот почтенный педагог не лишен других талантов: он дружит и с директоршей — и потому ему все сходит с рук.