Я сантехник

Я сантехник

А сантехником я стал вот как: в 1945 году по поручению Теуша я подготовил договор с Челябинским м. у. треста «Промвентиляция». Ему надо было изготавливать отдельные фосонные части вентсистем и отопительные регистры из труб разных диаметров. С сантехникой я был знаком постольку, поскольку ее изучал по курсу ВУЗа довольно поверхностно, пришлось взять на вооружении некоторые учебники и справочники по сантехнике, восстановить кое-что в памяти, не хотелось быть дилетантом перед лицом, специалистов промвентиляции. С этого года мастерские стали выполнять заказы управления, приходилось довольно часто бывать у них.

Близилось мое освобождение и я решил написать письмо Борису Марковичу Шкундину о возможности моей работы в системе гидромеханизации Гулага. Время шло, а ответа не было. Н-к управления промвентиляции тем временем вел разговор с Теушом, чтобы он меня уговорил после освобождения идти работать к ним. Об этом он не раз говорил и со мной, но я согласия пока не давал. За несколько дней до освобождения Теуш заводит разговор о том, что за моей спиной 10 лет, что я контрреволюционер и несмотря на это, люди просят тебя идти работать к ним, знают кого берут, с кем будут иметь дело. Допустим тебя примут на работу где-то и кто-то, но найдутся там и такие, которые будут смотреть на тебя косо, а при случае и лягнут. Здесь же этого не будет. Они мне сказали, что уже согласовали твою кандидатуру в Свердловске в тресте «Уралсантехмонтаж» на начальника Миасского участка — на строительстве УралЗИСа. Не раздумывай, соглашайся. В Ленинграде тебе прописки все равно не дадут. Жизнь надо начинать, по существу, заново, тем более, что твоя Рая будет рядом с тобой. Взвесив все «за» и «против», я дал согласие.

Это было 22 ноября 1947 г., а 24-го я был уже в Миассе и принимал участок. Нач-к участка переводился в прорабы, а прораб — в ст. мастера, а мастер — в бригадиры. Я не думал, что буду причиной такого передвижения. Но почему-то никто из них на меня не обиделся, может быть потому, что все они были практиками и генподрядчик все время обращался в трест о необходимости усиления руководства участком. Январь вышел с хорошими показателями, я только начал входить во вкус.

Будучи в Челябинске, в конце декабря, зашел в ИТК к Теушу, он передал письмо из Москвы, адресованное лично мне. Это было письмо от Шкундина, в котором он сообщал, что был в командировке и поэтому не мог ответить на мое письмо и, что я могу приехать в Москву для встречи с ним и тогда обговорить куда и кем я могу поехать на один из участков «Гидромеханизации», работа для вас всегда найдется. Этим заканчивалось письмо. Но оно опоздало. Повернуть назад было бы бессовестно. В феврале 1948 года Ч. М. У. «Промвентиляция» сливается с Челябинским сантехническим управлением и меня переводят в Златоуст принять дела от ликвидирующегося монтажного управления — переходящего в участок. Вызвал меня к себе из Миасса начальник Ч.М.У. треста «Уралсантехмонтаж» и, как оказалось, знавший меня еще по Магнитки. Главным инженером управления стал Петр Павлович Симонов, работавший до слияния гл. инженером Злотоуст. м. у.

Делать было нечего — соглашайся, не соглашайся, а принимай дела, т. к. в те годы мало считались с личным желанием. Надо и все! Так я вторично утвердился в сантехнике. Златоустовский участок стал вскоре лучшим в системе управления. Участок вел работы в самом Златоусте, в Чебаркуле, на титановообогатительном руднике, который напрямую находился в 12 км от Злотоуста, но добираться туда иногда приходилось 36–40 часов из-за бездорожья и с ночевкой в горах и лесах, в г. Аше, Сатке, Миньяре.

В 1949 г. меня назначают заместителем главного инженера Челябинского управления по работам треста «Златоустстальстроя» и «Южуралрудстроя». Хотя это было в противовес мнению некоторых товарищей из Главка, которые считали, что мои 10 лет дальше начальника участка не дадут двигаться. Выходило, что они ошибались.

В этом году мне опять пришлось встретиться с НКВД. Был арестован бухгалтер нашего участка, вернувшийся в 1946 году из Китая, где работал на КВЖД и получивший разрешение от нашего правительства вернуться на Родину. Местом жительства ему был определен Златоуст и на работу к себе его принимал я.

Однажды в конторе участка появился человек в штатском костюме, подошел ко мне и сразу на меня напал.

— Как вы держали рядом с собой контрреволюционера — шпиона китайской разведки? Вы должны были проявить свою бдительность, а этот случай ставит под сомнение ваши лояльные дела. Не забудьте, что вы отбывали наказание по политической статье. Имейте это ввиду.

От его посещения осталось нехорошее, тяжелое чувство. Неужели начинается опять недалекое, старое. Это была очередная встреча с НКВД.

Показатели участка росли с каждым годом. Еще в 1948 году я как-то завел разговор с бригадиром Иосифом Хруменчуком, уроженцем Молдавии — Кишинева. Превосходным сантехником, получившим закалку в условиях безработицы еще мальчиком работая с отцом, поэтому умевшим работать быстро и, если надо, то классно — качественно, а разговор был о том, чтобы он взялся работать без всяких нарядов, а за определенный процент зарплаты, заложенной в смете объекта.

Я ему предложил:

— Поедешь с бригадой в Ашу — предварительно завезем туда всю необходимую заготовку, оборудование, которое ты сам проверишь здесь — его комплектность и качество. Стоимость этого объекта 20 тысяч рублей, фонд зарплаты наш 11,2 %, резервируем на заготовку, на другие расходы по содержанию участка, а 9 % — 1,8 тысяч рублей — остается для бригады. Выполнишь работы за 15 дней, они твои, за 10 — тоже твои, а потом мы с тобой будем думать как это оформить нарядом. Только ты должен обязательно привести процентовку и справку о сдаче объекта строителям с оценкой качества.

Он согласился. Первый такой эксперимент фактического подряда прошел сверх ожидания — работа была выполнена за 10 календарных дней. С этого пошло и пошло. Так стали работать и другие бригады. Управление в Челябинске было всегда уверено в участке. На одном из совещаний по случаю приезда в Челябинск начальника «Главсантехмонтажа» Марцинского Александра Фомича, последний попросил меня открыть секрет такой высокой производительности труда и низкой себестоимости, причем такой устойчивой. Я задал ему вопрос:

— А Вы не будете меня ругать?

— Нет, не буду, т. к. думал, что ваши дела не связаны с уголовными.

И я рассказал, какой метод оплаты труда и организации монтажа применял на участке. Все это, конечно, очень интересно и эффективно, такова была его оценка. Я попросил узаконить этот метод.

— Нет, это, к сожалению, я сделать не могу, могу только закрыть глаза на эти полезные нарушения.

В 1949 году впервые отправился в отпуск к своим — сестре, брату в Ленинград. В Москве решил зайти в Министерство к Райзеру Д. Я. — министру строительства тяжелой и химической промышленности, в которое входил Главк. Он принял меня сразу.

В Магнитке Д. Я Райзер был членом бюро ИТС, руководил строительством мартеновских цехов. Он знал о моей участи. Я шел с намерением его просить о моем переводе в «Гидромеханизацию». Он тут же позвонил начальнику Главка о моем переводе. Вернувшись из отпуска, я договорился с нач-ком управления, что до января кончаю и сдаю все дела.

5 января я приехал из Златоуста с отчетом, а 6 января нач-к заходит в техотдел и говорит: «Читайте, и подает мне телеграмму». Ее текст гласил: «перевод Конаржевского в „Союзэкскавацию“ Райзер отменил. Остается работать в тресте „Уралсантехмонтаж“. Марцинский». Сорвалась опять моя гидромеханизация.

Будучи в Москве в 1951 г., я был опять у Райзера и спросил его, почему он изменил свое решение в отношении моего перевода? «Потому, что работники Главка убедительно просили этого не делать, считая, что ты уже давно оторвался от гидромеханизации и, что ты стал одним из толковых сантехников, а это доказано тем, что не за всякого начальника участка будет несколько раз вести разговор со мной нач-к Главка. А потом совсем не так давно я подписал два приказа о твоем премировании».

Вот так, окончательно я стал сантехником. Если не ошибаюсь, то в 1951 г. остро встал вопрос о форсировании листопрокатного цеха на Ашнском металлургическом заводе. На площадке строительства был создан штаб, во главе которого встал Михаил Фомич Надточий, заместитель министра. Было предложено и мне быть в Аше. Дело в том, что сантехники в то время вели все трубопроводные, в том числе и технологические работы, даже монтировали котлы высокого давления, все входило в их сферу (кроме наружного водопровода и канализации). В частности, на нагревательных печах листопрокатного стана приходилось монтировать все охладительные системы, паропровод, воздухопровод и мазутопровод, приходилось устанавливать по нивелиру квадратные трубы охлаждения пода печи, по грани которых подвигались болванки от начала и до конца печи, откуда они поступали на прокатные станы.

Строители не сумели подготовить здание под мазутонасосную, которая строилась под землей и не было надежды на скорую ее подготовку под монтаж. На одной из планерок Михаил Фомич обратился ко мне: «Анатолий Иванович, что же мы будем делать? Обстоятельства складываются так, что строители закончат фундаменты под оборудование и само здание хорошо, если за десять дней до срока пуска цеха. К вам претензий не может быть, но подумайте, что можно сделать, чтобы в считанные дни смонтировать эту мазутонасосную, а не сорвать правительственные сроки пуска цеха. Как найти выход из этого положения?»

Сели мы с Борисом Ериховым, молодым инженером, прорабом этого участка, очень толкового, высказывавшего свои взгляды прямо без всякой дипломатии, даже вступавшего в спор с Михаилом Фомичом, не соглашаясь с установленными им сроками, если они были нереальны, что всех присутствующих поражало «Как так такой мальчишка, а возражает замминистру». Дело было в том, что я завел такое правило — мое присутствие на планерке не должно снимать ответственности лица, ведущего объект, и он является здесь хозяином.

Я с самого начала моего появления в Аше об этом на первой планерке и заявил, когда Михаил Фомич представил мне слово для информации о ходе наших работ: «Здесь прорабом и руководителем, Михаил Фомич, является Ерихов Борис, он и будет отвечать за все дела и за ход монтажа. Я здесь для того, чтобы, если надо ему помочь всем необходимым и в том, что он не может решить сам. К удивлению остальных субподрядчиков и строителей Михаил Фомич согласился со мной». Этим был поднят авторитет Бориса.

Вот мы засели за раздумывание, как выйти из положения. Собрали бригадиров, решили посоветоваться с ними и пришли к решению: смонтировать насосную вне насосной, где-нибудь в пустом месте цеха, а там кстати был такой угол, а затем разрезать ее на крупные узлы и уже в здании собрать и сварить, рассчитали, что на последнее потребуется порядка 5–6 дней. Это соображение высказали Михаилу Фомичу. «А ведь это здорово придумано, есть шанс на успех».

Мы произвели по чертежам разметку фундаментов под насосы, разметили стойки каркаса под стены, где можно было и нужно было крепить трубопроводы. Весь монтаж занял порядка двух недель. Строители закончили свои работы на насосной за 5 дней до пуска цеха. Дело было за нами, обстановка была исключительно острая. Все смотрели на нас, придем ли мы, сантехники, к финишу вовремя. Перерезали мы ее на большие узлы, затащили под землю в здание и начали сборку.

Смонтировали мазутонасосную за три дня. В Аше я жил в одной комнате с Михаилом Фомичом. Где-то меня просквозило и пришлось слечь. Михаил Фомич вызвал из Златоуста жену и до ее приезда сам ухаживал за мной: приносил еду, разогревал воду, принес откуда-то градусник и мерял температуру. Все это делал как самый простой человек, не выпячивал себя, как заместителя министра. Он знал о моем прошлом, но никогда за время нашего общения, даже не намекнул на него. Пользовался среди строителей искренним уважением.

Когда Надточий на несколько дней уехал в Москву, в Ашу приехал другой зам. министра Голдин Н. В. — совершенно противоположная натура. Вызванный из Челябинска начальник нашего управления М. К. Шиповаленко, явился на планерку в своей обычной одежде, в костюме при галстуке, и тут на него набросился Голдин: «Вы что? Приехали сюда на бал или работать, разоделись!»

Всем присутствующим стало очень неприятно и стыдно за Голдина. Шиповаленко должен был выехать в Варшаву на строительство «Дворца Дружбы» и все подумали, что этот выпад против него зам. министра повредит его командировке. Этого не случилось. Михаил Константинович в Варшаву уехал. Вот она разница между людьми. Один привлекает к себе, другой — отталкивает, и не вызывает симпатии. С одним хочется откровенно поделиться своими мыслями, соображениями, с другим приходится обдумывать чуть ли не каждую фразу, чтобы быть правильно понятым. В связи с этим случаем невольно вспомнился Абрам Павлович Завенягин в своем отутюженном костюме, белом накрахмаленном воротничке, обязательном галстуке.

Магнитка! Магнитка! Дважды входившая в мою жизнь — один раз на взлете, второй — в унижении.

В начале 1949 года меня назначили зам. главного инженера Челябинского МУ треста «Уралсантехмонтаж» по работам трестов «Златоустстальстрой» и «Южуралрудстрой», подчинив Бакальский и Саткинский участки, а в 1951 г. главным инженером, вновь организованного Златоустовского монтажного управления треста «Уралсантехмонтаж». Не оправдался прогноз некоторых товарищей, говоривших, что с моим «грузом» дальше нач-ка участка не пройти.

Все мои обращения в Верховный Совет в эти три года остались без последствий, приходил всегда один и тот же стандартный ответ — «Оснований к пересмотру вашего дела нет». В 1951 г. решил попасть на прием к Швернику.

В приемной меня спросил: «По какому вопросу вы добиваетесь приема?» Когда я объяснил, то мне ответили: «По этим вопросам товарищ Шверник не принимает». Пошел в коллегию защитников и там был отказ. «Мы такими делами не занимаемся». А кто же занимается? Ответили коротко: «НКВД». Лучше всего напишите в Верховный Совет просьбу о снятии судимости.

С этим согласиться не мог, значит признать себя все же виновным. Выйдя из приемной, я сказал жене (она была со мной): «Знаешь Мишка, во мне начинает зарождаться какое-то настороженное чувство к Сталину. Опять аресты приехавших из Китая после войны с Японией, похожие на „кавежединские 1937 года“».

Совершенно непонятна антисемитская политика, несогласие взять начальником нашего управления Теуша, только потому, что он еврей. Мне стыдно и противно, когда главный инженер треста Фролов на мою настойчивую рекомендацию Леонида Давидовича дал понять, что это установка сверху и так же за это увольнение из органов НКВД. Все это вызывает сомнения, сомнения и сомнения. Я теперь становлюсь скептиком. Неужели Сталин — это лицо в маске? А история с еврейским театром, с врачами?

Там, за проволокой возникали такие мысли, но их немедленно отгонял, считая их кощунством, а сейчас не знаю, где истина и прячу свою голову в работу, как страус в кусты.

Через три года Главк направил меня в Камышин организовать новое управление УПР-500, остаться там главным инженером. В Камышине начиналось строительство крупного хлопчато-бумажного комбината и кранового завода с полным комплексом социально-бытовой сферы — жилого поселка на 30 тыс. жителей, школы, магазинов, бани, поликлиники, Дворца культуры и др. причем, намечались самые сжатые строки. Значительно расширялось военно-морское училище. Оно и крановый завод должны были пополнить мужскую часть населения для предотвращения текучести женской половины. Работа была интересной и даже слишком самостоятельной, т. к. трест находился аж в Куйбышеве. Уехал начальник управления.

«Волгосантехмонтаж» предложил мне принять руководство управлением. Я об этом даже не думал и сразу в голове мелькнуло «а мои десять лет, ведь они за спиной». Спросил главного: «А как же отреагирует на мою кандидатуру горком партии на беспартийную, да еще с таким недавним прошлым?» «Попытаемся! Мнение Главка и треста однозначно, вы — наиболее подходящая кандидатура. Предварительный разговор начальника Главка с горкомом был, будем надеяться».

Часа через два, вернувшись из горкома, он сказал всего три слова: «Поздравляю, горком согласен. О вас там хорошего мнения».

Разоблачение Сталина почему-то на меня не произвело большого впечатления, как будто я был к этому подготовлен заранее, но с плеч свалился громадный груз. Вот она та правда, которая, наконец, восторжествовала. Подумал, что мое письмо на имя Хрущева, посланное больше полгода тому назад, неверное, начнет действовать. Действительно, в декабре 1956 г. меня вызвали в Волгоградский обком партии, где в парткомиссии сообщили, что Воронежский облсуд пересмотрел дело и приговор тройки отменил из-за отсутствия состава преступления.

«Займемся вашими партийными делами». Выявилось совершенно невероятное: я не был исключен из кандидатов в члены партии. Документы найдены в архиве, где пролежали 19 лет с 1937 года. На бюро обкома решили считать меня автоматически выбывшим, принимая во внимание, что кандидатский стаж все равно не засчитывается и не имеет значения для партийного стажа. Отстаивать сохранение хотя бы одного года, как я понял, из настроений членов бюро, еще не успевших полностью отрешиться от сталинских времен, судя по реплике секретаря обкома: «И все-таки иностранное радио не следовало бы слушать».

Кроме того я знал, что по возвращению в Камышин буду принят в партию, так и было — через неделю я стал кандидатом, а в феврале 1958 г. — членом партии. УНР-500, в связи с организацией Совнархозов, перешел в трест «Кавсантехмонтаж».

В апреле Главк телеграммой вызвал меня в Москву, а из Ростова позвонил управляющий трестом Константин Захарович Глазунов и предупредил, чтобы я на перевод в Рустави не соглашался, куда мне будут предлагать перейти в связи со строительством там металлургического завода и организацией нового управления. Глазунов предложил настаивать на перевод в Краснодар, где намечается строительство одиннадцати сахарных заводов. Кубань должна стать сахарным краем.

В Москве начальник Главка Васильев на мой отказ от Рустави, заявил, что «не будет вести разговор с Камышинским горкомом о моем освобождении от УНР-500. Пускай, в конце концов, будет Краснодар, как этого хочет и Глазунов, но выбираться из Камышина вам придется самим, без моего участия».

Две недели я уговаривал секретаря горкома. Наконец, он заявил: «Хорошо, рассмотрим ваш вопрос на бюро». Члены бюро были против моего отпуска в Краснодар. Неожиданно выступил начальник КГБ: «Товарищи, его надо отпустить, неужели вы не понимаете, что ему, перенесшему в недавнем прошлом такую тяжелую моральную травму и теперь, когда представляется возможность получить хорошее питание, фрукты, виноград и тому подобные прелести неужели у вас отсутствует совесть?». Это выступление решило исход дела. Это тоже была встреча с НКВД.

На другой день я снялся с учета. Через два дня был уже в Ростове-на-Дону. Получив необходимую характеристику о Краснодарском управлении, вместе с К. З. Глазуновым отправились на автомашине в Краснодар. Не совсем приятно принимать управление при работающем начальнике, тем более согласившегося остаться работать начальником производственно-технического отдела. Надо было проявить такт, чтобы не задевать самолюбия и не выпячивать имевшие место ошибки и недостатки в работе управления, приведшие к постановке вопроса о его освобождении от руководства управлением со стороны крайкома, горкома партии и строителей. Он оказался простым, душевным человеком, несколько слабохарактерным. Мы поняли друг друга и наши взаимоотношения были не только нормальными, но даже и дружественными.

Главный инженер, как оказалось, был по характеру ему подстать и не совсем ладил с новой техникой. В связи с этим и не клеились дела, а объем работ был большой, т. к. управлению приходилось работать с семью строительными трестами на объектах, расположенных в разных концах края — от Ейска до Туапсе, и от побережья Черного моря почти до Армавира. Беседа с секретарем горкома длилась около часа. Его несколько смутил мой возраст — 52 года. В крайкоме секретарь по строительству на это не обратил внимания. В общем, мое назначение получило добро.