Ломинадзе В. В.

Приехал он в Магнитогорск в сентябре месяце 1933 года одновременно с Абрамом Павловичем Завенягиным. Ломинадзе сменил Спирова в горкоме партии, Завенягин — Мышкова, директора комбината. Эта замена явилась результатом посещения Магнитки Серго Орджоникидзе в июле, когда он высказал явное недовольство состоянием дел, как в эксплуатации, так и в строительстве низкой организации труда, качеством продукции действующих цехов, медленным освоением новой техники и технологическими процессами. Особенно резко критиковал он руководство на собрании актива с широким участием рабочих за грязь, недоделки, отсутствие заботы о бытовых условиях, культуры в бараках.

Серго тогда прямо заявил, что город в том виде, какой имеет, не может называться социалистическим. За доменщиками образовался значительный долг по чугуну. Вот в такой сложной, неудовлетворительной обстановке пришлось начинать свою деятельность на Магнитке Виссариону Ломинадзе, бывшему секретарю КИМа, секретарю ЦК партии Грузии и Закавказского крайкома. Магнитка получила партийного работника ленинского стиля, высочайшей культуры и эрудиции, одного из соратников Орджоникидзе и Кирова, высоко ценивших способности и энергию Ломинадзе.

Назначение Ломинадзе магнитогорцами было встречено с большим удовлетворением, тем более, что оно свидетельствовало об отмене опалы, которой Ломинадзе подвергся в 1930 году, будучи, по предложению Сталина, постановлением объединенного Пленума ЦК и ЦКК в 1930 году исключен из членов ЦК КПСС за «фракционную антипартийную деятельность право-левацкого блока Сырцова-Ломинадзе», объявление успехов нашего строительства очковтирательством утверждение, что в советском аппарате Закавказья царит барско-феодальное отношение к нуждам и интересам рабочих и крестьян. Опала закончилась награждением В. Ломинадзе орденом Ленина за работу на заводе № 24, куда он был направлен после исключения из ЦК.

Я не мог вспомнить, кто из обкома партии представлял нам Васо (так иногда товарищи звали Ломинадзе), но хорошо помню мою первую встречу с ним. Это произошло вскоре после его приезда. Зашел я однажды в ДИТР — дом инженерно-технических работников, заместителем председателя правления которого я был, чтобы решить с Михаилом Альбертовичем Аршем, директором ДИТР, некоторые текущие вопросы. Мы сидели в кабинете Арша, обсуждая наши дела, как неожиданно к ДИТРу подъехал на машине Ломинадзе. Арш поспешил навстречу. Я вышел в вестибюль за ним. Арш представился сам и представил меня. Ломинадзе был высокого роста, плотный, с волевым лицом, копной черных волос на голове и со взглядом несколько исподлобья, а в целом, он почему-то напомнил льва.

— Ну, покажите мне ваш ДИТР! Наслышан о нем, как об одном лучшем месте для отдыха на Магнитке.

Мы начали свой показ с гостиной комнаты с роскошным диваном и креслами на гагачьем пуху, мягкими стульями, столом с инкрустированной столешницей. Все это из красного дерева, с бронзовой отделкой в стиле «ампир». На полу во всю комнату — мягкий персидский ковер. Кабинет для деловых встреч был обставлен кожаной мебелью с двумя вольтеровскими креслами и круглым, большим дубовым столом. Украшал комнату и ковер. Задержались мы в небольшой шахматной, в которой Ломинадзе потом засиживался иногда до поздней ночи, сражаясь с лучшим шахматистом Крушинским. Играл он с увлечением и не любил проигрывать. Несколько раз и мне приходилось сражаться с ним, но в большинстве случаев я проигрывал, т. к. имел более низкий шахматный разряд. Потом мы провели Ломинадзе в зал, предназначенный для проведения небольших собраний, рассчитанный на 60–70 человек, в котором иногда проводились небольшие банкеты или ужины с приезжими светилами художественно-артистического мира. Внизу находилась бильярдная — единственная на всю Магнитку, ресторан, фойе и зрительный зал на 650 мест со сценой, оборудованной по последнему слову театральной техники благодаря помощи т. Серго Орджоникидзе. Ломинадзе остался очень доволен увиденным и поинтересовался содержанием самой работы ДИТРа: читаются ли лекции, доклады, как часто удается приглашать ведущих артистов Союза и театральные коллективы, используется ли сцена и есть ли какие-нибудь возможности для создания своего театра. Пробыл он в ДИТРе больше часа.

Перед уходом он предупредил меня, что выберет время для знакомства с работой среди иностранцев. На меня Ломинадзе произвел неизгладимое впечатление простотой общения, отсутствием какого бы то ни было намека на свое высокое положение. Я сразу понял, что имел дело с необыкновенным человеком, который оставит большой положительный след в жизни партийной организации Магнитогорска. Обидно, что его имя до недавнего времени нигде не фигурировало в истории Магнитки. Вскоре инструктор по иностранной работе горкома Митя Глейзер передал мне просьбу Ломинадзе приехать в горком для встречи с ним. Он дотошно интересовался настроениями иноспециалистов, особенно немецких, в связи с происходящими событиями в Германии, их участием в общественной жизни, в движении ударников, спрашивал, как опыт и знания иностранцев распространяются отделом комбината среди наших рабочих и молодых специалистов. Подчеркнул свой интерес к моей оценке роли иностранных коммунистов в работе среди всего иностранного коллектива рабочих и специалистов:

— Оценку Глейзера как партийного работника, я знаю. А какова ваша, как работающего в административно-техническом направлении?

Большое значение он придал состоянию бытовых условий снабжения продуктами питания, особенно специалистов, не работающих за валюту. Ломинадзе было присуще все человеческое, он не стыдился показывать свою увлеченность, отдавался полностью тому, что делал. Никогда не забуду, как он на открытии в парке ледяной горки собрал кучу ребятишек, усадил в санки, обхватив их, чтобы не вывалились и весело катался с ними вниз под общий смех детворы. Увидев меня, случайно проходившего через парк, крикнул:

— Конаржевский, присоединяйтесь к нам!

Вспомнился мне и другой случай в эту тяжелую новогоднюю ночь в холодном, промерзшем товарном вагоне. Это было вечером 31 декабря 1933 года. Ломинадзе приехал в ДИТР посмотреть программу встречи Нового, 1934 года и, заодно, зашел в бильярдную. Там было в это время человек 8, ожидавших свою очередь. Игра шла навылет. Играл секретарь парторганизации коксохима Пфандер, виртуозно владевший кием, напоминавший Жарова в кинофильме «Юность Максима». Пфандер ухитрялся класть шары в лузы по заказу. Войдя в бильярдную, Ломинадзе поздоровался со всеми и спросил, кто последний. Ему с удовольствием уступили очередь. Ломинадзе предстояло играть с Пфандером, остроумным и веселым секретарем коксохима, который решил, зная несколько самолюбивый характер секретаря горкома, подзадорить его и заявил:

— Тов. Ломинадзе, мне не особенно интересно играть с вами. Вы ведь не особенно хороший игрок, давайте для остроты дам вам фору два шара.

— Ты хвастунишка, Пфандер! И я тебя постараюсь проучить, будем играть со всеми шарами, никаких фор.

— Хорошо, — ответил Пфандер, — тогда давайте играть на интерес, кто проиграет, тот лезет под стол на другую сторону. Согласны?

Ломинадзе при большом оживлении присутствующих (а их собралось не менее пятнадцати), согласился на это условие. Конечно, он проиграл. Все ожидали, что же будет дальше, а дальше было так:

— Тов. Ломинадзе, — смеясь обратился к нему Пфандер, — слово надо держать!

— Слово есть слово, — ответил тоже смеясь Виссарион Виссарионович.

И вот этот семипудовый дядя, иногда так его называл Н. И. Бухарин, под общий дружелюбный смех полез под стол. От этого его авторитет нисколько не пострадал. Находившиеся в бильярдной товарищи лишний раз убедились в том, что Ломинадзе простой человечный человек. Его можно было видеть запросто беседующим не только с ударниками, но и с рабочими отстающих бригад, присутствующим на собраниях в цехах завода, посещающим бараки, рабочие столовые, и все знали о том, что если там побывал «Вассо», то обязательно что-то изменится к лучшему. Это был руководитель, не ограничивающий свою деятельность кабинетом, а живший интересами людей, среди людей и искренне переживавшего их трудности. К моему сожалению, ДИТР со временем стал яблоком раздора между мной и Ломинадзе. Дело заключалось в следующем: Виссарион Виссарионович слишком часто настаивал на проведении совещаний, пленумов горкома, собраний актива в зале ДИТРа, а последний имел свой план и работал на хозрасчете.

Нередко бывало так, что эти собрания совпадали с платными спектаклями или с выступлением приглашенных из Москвы известных мастеров искусства. В таких случаях Михаил Арш звонил мне по телефону и просил переговорить с Ломинадзе, вернее уговорить его перенести собрание в другое помещение, но в большинстве случаев мне не удавалось это сделать. Он всегда в таких случаях говорил:

— Вот и хорошо, покажите концерт после собраний, пускай его участники отдохнут на нем.

— Тов. Ломинадзе, но кто будет платить за него?

— Конечно ДИТР, у него денег хватит.

На этом, обычно, мои просьбы оканчивались, но в душе оставался протест против такого партийного нажима. В конце 1933 года по инициативе вновь назначенного директора и начальника строительства Магнитогорского комбината Абрама Павловича Завенягина мне, как председателю инженерно-технической секции строительства, хотя и исполнявшего эту почетную работу на общественных началах, пришлось заняться очень большой и интересной работой — составлением первого на Магнитке стройтехфинплана с привлечением для выполнения этой задачи всей инженерно-технической общественности. План должен был быть закончен к открытию XVII съезда ВКП(б). Ломинадзе беспрерывно интересовался состоянием разработки. Вызывал в горком, расспрашивал как участвуют в нем партийные организации строительства, как в нем отражаются вопросы быта, перспективы жилищного строительства, снабжения, чем необходимо помочь. Но эти встречи были официальными. К официальности привели конфликты, возникавшие на почве использования ДИТРа.

После ознакомления с работой иностранного отдела Виссарион Виссарионович договорился с Завенягиным о выделении одного из строящихся домов в соцгородке иностранным специалистам и поручил мне взять под контроль ход его строительства. Используя все свои возможности и положение начальника иностранного отдела и председателя инженерно-технической секции, я добился досрочного окончания строительства этого дома. Пришел к Абраму Павловичу и прошу дать указание о заселении. Он посмотрел на меня как-то хитро улыбнулся и говорит:

— А знаете, Анатолий Игнатьевич, я решил этот дом отдать доменщикам. Они находятся в значительно худших условиях, чем иностранцы, а тем отдадим следующий, а вам спасибо за ускорение. А потом вообще следует продумать вопрос о сокращении услуг иноспециалистов, они слишком дорого нам обходятся, тем более, что наша молодежь начала решать вопросы не хуже, а даже, в ряде случаев, лучше. Возьмите Беккера, Заслава Познанского и других.

Это было столь неожиданно, что я сперва растерялся, представив себе, какой резонанс вызовет это решение в горкоме у Ломинадзе.

— Абрам Павлович! Но это скандал, неприятности! Что скажет горком по поводу такого решения? Иностранцы тоже ждут этот дом.

— Ничего, подождут, а доменщики воспрянут духом. С Ломинадзе я улажу, не беспокойтесь.

Через несколько дней меня вызвали в горком. Ломинадзе обвинил меня в том, что я не сумел отстоять дом и вовремя не поставил в известность горком.

— Будем слушать вас на бюро о работе иностранного отдела, — и обратился к присутствующему Дмитрию Глейзеру. — Подготовь вопрос к следующему бюро.

На бюро Завенягина не было. Я коротко рассказал о направлениях работы отдела, об использовании опыта иноспециалистов, о методах, применяемых для достижения положительных результатов. Вопросов было задано много. Выступил Глейзер, положительно охарактеризовав работу отдела. Заключал вопрос Ломинадзе. Он обрушился на меня примерно в таком духе:

— Вы ничего не делаете в отношении улучшения бытовых условий, прохлопали дом. За что вам только деньги платят? — И внес предложение вынести мне выговор за неудовлетворительную работу отдела, за пренебрежение к бытовым делам.

В это время появился Завенягин и, услышав предложение Ломинадзе, взял слово для справки.

— Я не так давно получил заключение комиссии Коминтерна, знакомившейся с работой отдела, и в ней работа отдела признана вполне удовлетворительной. Рекомендовано другим стройкам широко использовать его опыт. Так за что же будем выносить выговор Конаржевскому? Это будет несправедливо.

Ломинадзе согласился с этим, но настоял на том, чтобы мне в решении было указано за недостаточное внимание бытовым вопросам. На этом инцидент был исчерпан, но мое уважение к нему ни на одну каплю не изменилось.

1 декабря 1934 года злодейски был убит Сергей Миронович Киров. На срочно созванном партактиве Ломинадзе было не узнать, так глубоко и болезненно он переживал смерть С. М. Кирова.

Недели через две его вызвали в Москву. По возвращении он собрал актив, на котором рассказал, зачем был вызван в Москву к Сталину, который интересовался его отношениями с Шацким и тем, продолжалась ли его дружба с ним. Сталин остался, якобы, доволен его объяснениями и даже предложил ему возглавить намечавшуюся поездку первой промышленной делегации в США. Ломинадзе был весел и доволен итогами встречи со Сталиным.

Прошло после актива не так много дней, как вдруг мне на плотину звонит Глейзер:

— Анатолий! Несколько часов тому назад застрелился Ломинадзе…

Что произошло? Как это могло случиться? Часа в три Ломинадзе заглянул к Глейзеру, как бы между прочим, спросил у него, нет ли у того револьвера, т. к. свой забыл, а надо ехать в совхоз. Постоял еще немного в странной задумчивости и решительно вышел. Рассказывал шофер: машина проехала от Магнитки километров 20, Ломинадзе велел остановиться, выбрался на дорогу, отошел в сторону, достал пистолет и спичечную коробку, положил ее на снег, отступил на несколько шагов и, прицелившись, выстрелил. Выстрел был точным. Виссарион Виссарионович обернулся к шоферу и сказал:

— Вот видишь, я еще не разучился стрелять. Ну а теперь поехали!

Машина покатила дальше, побежали километры. Внезапно шофер услышал какой-то треск. Решив, что лопнула камера, он остановился, осмотрел ее. Нет, все четыре колеса были целыми.

Садясь за руль, взглянул на Ломиназде: тот весь бледный сидел, привалившись к углу машины.

— Что с Вами? — воскликнул в испуге шофер и услышал:

— Скорее вези домой.

Машина помчалась на самой большой скорости. Треск, принятый водителем как звук лопнувшей камеры, был выстрелом под шубой. Ломинадзе стрелял себе в сердце, но от толчка машины рука дрогнула в момент выстрела, пуля прошла рядом с сердцем. И все же организм его не выдержал, врачи не смогли спасти Виссариона Виссарионовича Ломинадзе, большевика, ленинца, одного из видных работников партии, соратника Кирова, Орджоникидзе. Но, очевидно, для него такой исход был лучше, чем возможные мучительные пытки и расстрел своими же «товарищами по партии».

Причина самоубийства, как говорили тогда в партийных кругах, заключалась в том, что Сталину, якобы, стало известно о посещении Ломинадзе Каменева перед отъездом из Москвы и Сталин был этим крайне возмущен. Кто-то из друзей Ломинадзе по телефону сообщил о сложившейся ситуации, и он, зная жестокость Сталина, его нетерпимость и беспощадность, понял, что ему больше не жить. Подтвердилась характеристика, данная им однажды Сталину: «Это Робеспьер, он нас зарежет!» Его предсмертные слова: «Лучше смерть, чем арест именем Советской власти».

В последний путь провожали Виссариона Виссарионовича Ломинадзе только самые близкие люди, впоследствии все они за это серьезно пострадали, а могила Ломинадзе была потом сравнена с землей…

А эшелон все шел и шел. Нудно стучали на стыках рельс колеса. Куда они меня забросят? В какую даль или глушь? Где будет конец их бегу? Возникший в памяти без всякой логической связи эпизод в бильярдной и образ Вассо Ломинадзе вызвал целый калейдоскоп воспоминаний об этом большом человеке. Картина самоубийства, как живая, несколько минут стоявшая перед моими глазами, невольно наводила на мысль, а не пойти ли и мне по этому пути? Только подумать! 10 лет быть изгоем общества! А потом что? Недоверчивые взгляды одних, сочувственные — других, опасливые — третьих.

Встретятся и такие люди, которые будут думать: «А, наверное, дыма без огня не бывает. Просто так получить 10 лет нельзя».

На душе безысходная тоска. Встряхнул головой несколько раз и сказал самому себе: «Ты что распустил нюни, надо верить, только верить, что восторжествует правда. Ведь ты коммунист, обязан верить, что вся эта накипь обязательно всплывет, она дойдет до Сталина. А пока спать, Анатошка» (так меня в 1929 году иногда называл А. Е. Бадаев, возглавлявший в то время ЛСПО, старый большевик, бывший член Государственной думы).

Наступил 47 или 48 день пути в неизвестность. На одной из очередных остановок открылась дверь нашей теплушки и раздалась команда:

— Приготовиться на выход с вещами!