ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Трое мужчин и хорошая мать
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Трое мужчин и хорошая мать
СПОК: Я не понимаю. Каким образом публика пришла к выводу, что у тебя отсутствует способность к созданию комедий?
НИМОЙ: Нуу, ничего личного, Спок… но я думаю, что это вышло из-за ассоциаций меня с тобой.
СПОК: Совершенно нелогично. Ты, в конце концов, человек. А люди заметно подвержены тому, что именуется «чувством юмора».
НИМОЙ: Ну, а как насчет тебя, Спок? Ты, может, и вулканец, но я бы сказал, что ты весьма остроумный парень.
СПОК: (неуверенно.) Это попытка нанести мне оскорбление?
НИМОЙ: Нет-нет! Это комплимент. Сказать, что у тебя нет чувства юмора — вот это было бы оскорбление!
СПОК: А. (пауза.) Ты уверен?
Когда законченная версия «Звездного пути-IV» была показана пробной аудитории, я был очень рад услышать весь этот смех в нужных местах — а иногда просто хохот. Но вскоре я понял интересную вещь — большинство людей удивились, что фильм смешной, потому что не воспринимали меня как шутника. И они совершенно не думали, что у поклонников «Звездного пути» есть чувство юмора. Собственно, на пресс-показе фильма в Нью-Йорке критик из «Ньюсдэй» сказал мне:
— Фанатам этот фильм не понравится, потому что они предпочитают, чтоб их принимали всерьез. Не думаю, что все эти шуточки будут хорошо приняты.
Такое заявление меня удивило. Ведь у нас не только было множество весьма смешных сцен в оригинальном сериале, но и в фильмах тоже хватало легкомысленных эпизодов. Я знаю, что у фанатов «Звездного пути» отличное чувство юмора, и их отклик на «Звездный путь-IV» это подтвердил.
Умора: Спок в «Звездном пути-IV»
Но из статей и отзывов, написанных о четвертом фильме, я вскоре понял, что неулыбчивый вулканец чрезвычайно сильно повлиял на мнение публики обо мне. Все поражались, узнав, что я сумел снять комедию. Ну, я принимал участие в комедиях, в основном, в театрах в 70-е годы, и себе-то вполне казался остроумным парнем. Я, может, и не такой спец по каламбурам, как Билл Шатнер, но люблю хорошенько посмеяться, правда-правда. Вспомните, я же огромный поклонник Эббота и Кастелло.
В любом случае, Джефф Катценберг — кто, вместе с Майклом Эйснером, к тому времени перешел из «Парамаунт» в «Дисней» — восхитился чувством юмора в «Дороге домой». И тут начинается наш следующий рассказ.
Я наслаждался успехом «Звездного пути-IV» (поверьте мне, ничто не сравнится с тем волнением, какое я ощутил, войдя на студию «Парамаунт» на следующий день после того, как фильм начал получать восхищенные отзывы и сборы в кассах). И в одну восхитительную, преисполненную эйфории пятницу вскоре после этого позвонил мой агент, Фил Герш.
— Леонард, — сказал он. — Тут Джефф Катценберг позвонил от «Диснея». Ты тут получишь на выходных сценарий, вместе с другими тремя режиссерами. Думаю, тебе стоит взглянуть.
— А там о чем?
— Это римейк французского фильма «Трое мужчин и люлька». Видел когда-нибудь?
— Нет. Ты мне видео не достанешь?
Фил согласился оказать мне услугу, и в те же выходные у меня на руках был и американский сценарий, и оригинальный французский фильм «Trois Hommes et un Coffin», который был создан Колин Серро. Фильм был чудесный, но весьма галльский по духу, с французским отношением к жизни и французской атмосферой.
Но когда я прочитал сценарий, то забеспокоился, потому что он казался просто калькой — буквальным переводом с французского на весьма ходульный английский. Отношение персонажей к жизни, работе, любви и детям были чрезвычайно галльскими, у них даже были французские имена! Американские зрители не смогли бы им сочувствовать совершенно. Поэтому я пришел в уверенность, что нужны новые сценаристы.
Несмотря на это, я мог видеть потенциал проекта, так что связался с Джеффом Катценбергом и получил разъяснения насчет того, что происходит. Похоже, «Трое мужчин» уже готовились к съемкам, как режиссер, Колин Серро, которая была режиссером и французской версии, внезапно покинула проект. Огромные и дорогостоящие декорации уже монтировались в Торонто и были наняты три актера — Том Селлек, Тед Дансон и Стив Гуттенберг — на условиях «плата-или-игра» (Это означало, что, если съемки фильма не начнутся к определенной дате, актеры смогут перейти к другим занятиям, но при этом все равно получить плату). Так что были сделаны уже большие вложения — и до назначенной даты начала съемок оставалось всего несколько недель. Мы с Джеффом несколько раз поговорили о проекте, и я сделал несколько предложений, которые ему определенно понравились, поскольку вскоре я получил звонок от моего агента: «Дисней» был готов заключить сделку. Другие три режиссера — Колин Хиггинс, Марк Риделл и Артур Хиллер — по разным причинам отказались. Джефф мог бы продолжить искать других режиссеров, но вместо этого решился отдать работу мне.
Первое, что я сделал — это дал понять, что возьмусь за дело, только если будут наняты новые сценаристы, потому что у сценария были большие проблемы. Ответ «Диснея» был: «Все, что мы просим — встретиться с двумя другими сценаристами и продюсером, Робертом Кортом».
Несмотря на мои тревоги по поводу сценария, я согласился их, по крайней мере, выслушать. Проблема была в том, что у меня было запланированы лекции в Одессе, штат Техас, на следующие несколько дней, и вопрос времени был критичным. Так что Роберт Скотт и сценаристы, Джим Крукшэнк и Джеймс Орр, согласились прилететь в Техас и встретиться со мной.
В обеденный перерыв в гостинице «Холидэй» они прибыли. Мы отправились в один из конференц-залов отеля, заказали еды — и вскоре выяснили, что кухня не работает. Обслуживающий персонал согласился, в конце концов, прислать нам перекусить… и так, за огромной миской картофельных чипсов и галлонами сливочного сыра и чесночного соуса, мы обсудили судьбу «Трех мужчин и младенца».
Орр и Крукшэнк были разумными людьми с мощной подготовкой, Боб Корт присутствовал, я так думаю, чтоб дело не дошло до драки — но ему не о чем было волноваться.
— Смотри, — сказала мне писательская команда. — Прочитанный тобой сценарий ни в малейшей мере не отражает наш талант или наш е представление об этом ильме Мы были просто переписчиками Колин Серро. Она сидела в комнате, пока мы работали, и говорила, что именно должен произнести каждый персонаж. Нам не разрешалось менять ритм сцены. Если на французском герой говорил А, Б и В, мы должны были писать все в том же самом порядке!
Вскоре стало ясно, что они хорошо разбираются в материале, и что они просто мечтают о шансе создать свою версию. Имело смысл позволить им это сделать, ведь они уже вложили несколько месяцев в проект.
— Ладно, — сказал я. — Я не хочу упускать шанс. Напишите свою версию сценария, и я буду рад ее прочитать.
И все завертелось. К тому времени, как я вернулся в Лос-Анджелес, пришло время встретиться с производственным персоналом. Я был счастлив узнать, что оператором был Адам Гринберг, который работал над «Женщиной по имени Голда». Адам — необычайно одаренный оператор, чья блестящая карьера включала в себя «Терминатора», «Чужую нацию» и «Привидение». Мне показали макет квартиры, размером с кофейный столик, и я согласился слетать в Торонто, чтоб посмотреть, как оно все выглядит на самом деле.
Сделал я это не без трепета — если бы декорации меня не устроили, это стало бы огромной проблемой, потому что у нас не было времени их переделывать. К счастью, декорации оказались потрясающими — там было великолепное фойе, отличная перспектива и просто куча разных и очень необычных площадок. Я ощутил облегчение, поскольку большая часть фильма должна была происходить в одной квартире, что могло бы вызвать клаустрофобию. И, хотя квартира была в Торонто, у нее была сильная нью-йоркская атмосфера, окна выходили на изображение авеню Централ Парк Уэст, которое выглядело весьма убедительно. Собственно, когда актриса Целеста Хольм (которая играла мать Теда Дансона) впервые вступила на съемочную площадку, она воскликнула: «Боже мой! Это же точь-в-точь вид из моей квартиры на Централ Парк Уэст! Если бы я не знала, где я — поклялась бы, что я дома!»
Декорации были просто безупречны, и это был первый намек — нам предстоит что-то очаровательное и волшебное. Следующий счастливый случай произошел несколькими неделями позже, с прибытием переписанного сценария от Орра и Крушенка — который полностью доказал их правоту. Они сумели создать свежий и оригинальный образ для каждого персонажа, отличные концепты для каждого характера, основанные на мысли, что эти парни — Питер, Майкл и Джек — три питера пэна, совершенно безответственных в своих отношениях с женщинами. Но все меняется, когда у них на пороге оставляют маленький веселый сверток! Питер, персонаж Тома Селлека, — архитектор, все еще строит башенки, а Джек (персонаж Теда Дансона) — актер, у которого все понарошку. А Майкл (Стив Гуттенберг) — создатель комиксов, придумавший Крутого Джонни, тигра, который «самый крутой кот в городе». Все эти три человека заняты развлечениями — строят, играют, рисуют. Но они так и не выросли, так и не научились ответственности. (А когда им удается это сделать, ответственность, к их общему изумлению, им нравится!).
И необычайно быстро мы все — Роберт Корт, Орр и Крукшэнк, и три актера — оказались в Торонто, сидя за столом и обсуждая сцены. Писательская команда из двух Джимов лихорадочно строчила все новые и новые страницы, и сценарий становился все лучше и лучше.
Уже почти подошло время начинать съемки, но мне не нравилась сценарная экспозиция — сцены, представляющие нам трех главных персонажей, Питера, Майкла и Джека. В оригинале история начиналась в день рождения Питера, и было три сцены, каждая из которых представляла одного из персонажей. К примеру, Питер (Селлек) был показан на стройке, где он работал архитектором, рассказывающим коллегам, что он должен отправиться домой, потому что его приятели устраивают ему вечеринку. Джек (Дансон) был показан выходящим из театра после репетиции со словами: «Мне тут домой надо, мы устраиваем соседу вечеринку». И Майкл (Гуттенберг) был в булочной, пытаясь подцепить не только торт к дню рождения Питера, но и молодую женщину у кассы.
Сцены были неплохо написаны, но не то, чтоб они были особо интересными или необычными, и я продолжал ломать голову, пытаясь придумать что-нибудь посвежее стандартной экспозиции, чтоб представить зрителям этих трех парней.
Тут мне пришло на ум необычное фойе квартиры — понимаете ли, лифт выходил на просторный вестибюль, который предыдущий режиссер, Колин Серро, задрапировала темной тканью в египетском стиле. Он был очень в духе Старого Света — с таким можно столкнуться в какой-нибудь французской гостинице на отшибе, и совершенно точно не на Централ Парк Уэст! Я заставил убрать драпировки, и мы остались с фойе с голыми заводскими стенами — что, конечно, тоже было не ахти. И я одновременно пытался придумать, что сделать с этим вестибюлем и как представить персонажей.
И вдруг я понял, что можно убить двух зайцев одним выстрелом!
Ну, как раз перед вылетом в Торонто мы с моей женой Сьюзан ходили на интересную выставку в Музее современного искусства в Лос-Анджелесе. Там была выставка разноцветных фресок концептуального художника Реда Грумса. Одна из них меня особенно впечатлила — яркий, как из мультфильма, вагон метро, набитый людьми.
Через несколько недель, в Торонто, меня наконец-то осенило — а почему бы не декорировать стены фойе настенными росписями, и это не только сделает его уникальным и придаст нью-йоркский дух, но вдобавок и расскажет многое о персонажах? Так что я побеседовал с нашим художником-постановщиком, Питером Ларкином, насчет создания росписи на тему нью-йоркской версии «я всегда с вином и милой, что бы после ни грозило» с карикатурами на трех главных героев.
Потом я отправился к сценаристам и запросил у них дюжину коротеньких, не содержащих диалогов виньеток на тему распутной жизни нашей безответственной троицы. Они придумали массу прекрасного материала — одна сценка показывала, как Дансон приветствует на пороге бухгалтершу, с волосами, затянутыми в тугой узел, в очках, в аккуратно подогнанном боевом облачении дипломированной бизнес-леди и с налоговой декларацией в руках. Сразу же за этим шла сценка, которая показывала, как на следующее утро открывалась дверь — и бесспорно растрепанная бухгалтерша на прощание одаривала Дансона (в купальном халате) страстным поцелуем.
Каждый из наших героев по очереди показывался в сходной ситуации, и все эти кадры распутной жизни перемежались с кадрами, когда персонаж Стива Гуттенберга, художник, набрасывает и заканчивает роспись на стенах. Чтобы дать понять, что роспись отражает жизнь этих трех парней, персонаж Тома Селлека показан позирующим, чтоб Гуттенберг мог нарисовать с него карикатуру как следует.
Эти вводные сцены были смонтированы вместе, и на то, чтоб дать понять, кто эти персонажи и чем они занимаются, уходило минуты три. Тем временем монтажер дал мне во временное пользование мелодию «Мальчики такие мальчики». Музыка настолько безупречно подошла к этим виньеткам, что мы ее, в конце концов, оставили (хотя в итоге наняли Марвина Хамлиша написать нам музыку для фильма).
Тем временем мы с Робертом Кортом работали над поиском «младенца», упомянутого в названии. И опять все сложилось прекрасно, просто как по волшебству. Сама малышка оказалась во всех отношениях настоящим чудом.
Еще до моего подключения к проекту Корт с режиссером просмотрели несколько сотен близнецов. (Это обычная практика — близнецы используются для изображения одного ребенка, ведь дети не могут работать часами напролет, как взрослые актеры. Опять же, если один из близнецов слишком раскапризничается, гораздо проще просто привести менее капризного ребенка). Они свели вместе часы и часы видеозаписей, которые я просмотрел, прилетев из Торонто. Вместе с Кортом нам удалось сократить список до полудюжины пар близняшек. В итоге, мы сделали запрос, чтоб четыре пары прибыли в Торонто вместе с родителями.
И одна конкретная пара близнецов — а точнее, одна конкретная необычайно хорошенькая и очаровательная малышка — оказалась просто нечто! Ее сестра была чуток позастенчивей, так что работала в основном, как «младенец-дублер». Собственно, эта малышка просто изумляла своей резвостью, ярким характером и абсолютной предсказуемостью.
С чудесной малышкой и ее коллегам-актерами, Томом Селлеком и Стивом Гуттенбергом
— Когда она завтра проголодается? — спрашивали мы мать, зная, что нам завтра надо снять сцену с кормлением.
— В 2-15, - отвечала мать, и оп-па! Как по часам, малышка радостно хватала бутылочку.
— Когда она заснет?
— О, минут через двадцать после того, как вы ее покормите.
— А когда начнет капризничать?
— Примерно в 5-30…
Так что мы ставили в график сцену с засыпанием сразу после сцены с кормлением — и хоп! В 2-35 малышка сладко засыпала. Это было просто изумительно, и гораздо проще, чем я рассчитывал.
Что изумляло еще более, близняшки со своими родителями жили прямо в Торонто. Мы поверить не могли своей удаче!
И мы застали девочек как раз в нужный период их жизни. Им было по пять месяцев, когда мы начали съемки и примерно семь, когда мы свернулись. (Они к тому времени провели на съемочной площадке почти треть своей недолгой жизни). Вы могли видеть, как меняются их характеры. Со временем та, которую мы чаще снимали, все меньше и меньше увлекалась актерами и все больше и больше интересовалась тем, что происходит вокруг. Вскоре она начала страстно интересоваться микрофоном. Дошло до того, что нам пришлось его маскировать и прятать до самой последней секунды, потому что малышка стала бы смотреть на него, а не на актеров. К концу проекта я сказал себе: «Если мне придется снимать этого ребенка еще неделю, у меня будут серьезные проблемы!»
С малышкой было несколько просто чудесных сцен, вроде той, где Том Селлек и Стив Гуттенберг мучительно пытаются ее выкупать, и, когда дело доходит до мытья тех частей, которые обычно прикрыты подгузником, эти два ловеласа полностью теряют присутствие духа. Никто из них не хочет браться за деликатную задачу — и поэтому суют друг другу ребенка, как горячую картошку. Им и так-то страшно к ней прикоснуться, не говоря уж об «интимных местах». Чтобы подчеркнуть их неохоту актер Стив Гуттенберг придумал подал для своего персонажа блестящую идею — воспользоваться для мытья запретной зоны кухонной спринцовкой для соуса. Это не только насмешило всех на съемочной площадке, но и заставило зрителей хохотать во все горло!
Еще была чудесная сцена с Питером (Томом Селлеком) и его подружкой, Ребеккой (прекрасно сыгранной Маргарет Колин). Питер тщательно изучал труды доктора Спока (педиатра, а не вулканца, который не «доктор», а «мистер»!) и тревожился, потому что книга рекомендовала кормить ребенка каждые два часа. Проблема была в том, что ребенок ел медленно и ей требовалось как раз два часа, чтобы закончить бутылочку. «Мне подождать два часа после того, как она доест? — спрашивает Питер. — Или я должен кормить ее все время?»
Дилемма, собственно, была взята из реальной жизни. Моя дочь, Джули, ела очень медленно, а мы с женой были преданными поклонниками доктора Спока. Джули могла с легкостью потратить два часа или больше, чтобы закончить бутылочку, а если мы пытались заставить ее пить побыстрее, то получали в награду реактивную отрыжку. Мы месяцами об этом волновались! (Я рад сообщить, что она сумела пережить младенчество, несмотря на все тревоги родителей о своем первенце).
В любом случае, создание «Трех мужчин и младенца» были волшебным, преисполненным счастливых совпадений временем, когда все складывалось прекрасным образом — актерская игра, сценарий, декорации, операторская работа — абсолютно все. Я чувствовал, что мне невероятно повезло участвовать в этом проекте… ну, может, не считая того дня, когда мы снимали самую сложную сцену из всех, что мне приходилось ставить до ли после. (Но даже тогда, после того, как все завершилось, я опять ощутил себя счастливчиком!)
Это произошло, когда мы вернулись в Нью-Йорк — а точнее, на Централ Парк Уэст — чтобы снять несколько дополнительных кадров того, что происходило вокруг места, где предположительно жили наши герои.
Сцена была следующей — Селлек и Гуттенберг по ошибке передают младенца двум людям, которые, как они думали, пришли забрать ребенка. Через несколько секунд они выясняют, что эти двое пришли забрать совершенно другую «посылку» — с наркотиками. И они забрали ребенка, потому что решили, что наркотики спрятаны на ней как «сухое молоко».
Когда Селлек обнаруживает в квартире настоящую посылку, которую они искали, он бежит вниз по лестнице, чтоб вручить ее людям и не дать им забрать младенца. На последней ступеньке он спотыкается и падает, посылка рвется и из нее высыпается спрятанный героин. Селлек шокирован, но выбегает наружу и пытается забрать ребенка обратно. Он и наркоторговец ссорятся — и тут на лошади подъезжает полицейский и начинает задавать ему вопросы.
Звучит просто, да?
Не совсем. Когда мы снимали ту часть, где Селлек падает и обнаруживает наркотики, я хотел, чтоб что-нибудь происходило и на заднем плане, где фойе квартиры выходило прямо на улицу. Пока Том Селлек, выпучив глаза, разглядывает пакетики героина, рассыпанные на полу, на заднем плане, на улице, мы видим, как наркоторговец пытается запихнуть ребенка в багажник своей машины.
Нам потребовалось несколько дюжин трудоемких дублей, чтобы добиться нужного — что не было бы такой уж проблемой, если бы нам не приходилось работать быстро, потому что солнце продолжало двигаться по небу (это ужасно раздражает, если вы пытаетесь снять что-то на пленку!), и нам приходилось поторапливаться, пока оно не ушло за здание и на всем не появились тени.
Вспомните, что это все происходило на реальной нью-йоркской улице. Так что мимо ездили машины, ходили пешеходы, а в небе вдобавок плыли облака. А у нашего наркоторговца была припаркованная вторым рядом машина на настоящей нью-йоркской улице. Мы начали снимать сцену, и тут немедленно набежали какие-то тучи и погрузили все в тень. Нам пришлось ждать, пока они не рассеялись, а к тому времени проезжающие мимо люди заметили Тома Селлека и начали кричать: «Привет, Магнум!».
Нам пришлось ждать, пока они проедут и переснимать дубль. После нескольких попыток, разумеется, мы поняли, что солнце все-таки зашло за здание, и от него стала падать тень. Так что нам пришлось решать, то ли переснимать вообще все, чтобы освещение сходилось — но мы не могли быть уверены, что новые кадры тоже сойдутся, потому что солнце продолжало то выглядывать из облаков, то прятаться опять, а потом мимо снова проезжали люди и приветственно вопили Тому Селлеку, и еще у нас была машина, припаркованная вторым рядом, а младенец начинал капризничать…
Затем, чтоб стало еще веселее, выяснилось, что актер, который должен играть верхового полицейского, никогда в своей жизни не садился верхом на лошадь. А по времени все надо было рассчитать верно, ему нужно было сманеврировать лошадью так, чтоб она выехала на нужное место, произнести свою реплику и удерживать животное под контролем, пока Селлек и наркоторговец не скажут своих.
Актер, игравший полицейского, отважно старался выглядеть естественно, пытаясь одновременно контролировать лошадь, но это было не так-то просто — нам пришлось снимать и переснимать. Я уж думал мы вообще никогда этого не снимем! Каким-то образом после часов и часов, проведенных на нью-йоркском тротуаре, нам все-таки это удалось и мы заполучили кадры, которые довольно хорошо друг другу подходили (хотя, если вы посмотрите эту сцену, все равно увидите, как тени сгущаются).
Но нам пришлось вырезать сцену, где Селлек, у которого спросили документы, поднимается вверх по лестнице, а коп следует за ним. Изначально мы хотели показать, как он с полицейским заходит внутрь. Но тут возник маленький нюанс с лошадью…
Видите ли, наш новообращенный наездник славно потрудился, слезая с лошади и привязывая ее к столбу, прежде, чем пойти за Селлеком. Но — как и солнце, и облака, и прохожие — лошадь была себе на уме. И как будто чтоб проиллюстрировать закон, по которому самые тщательные планы режиссеров обречены пойти кувырком, она, мотнув головой, отвязалась и направилась прямешеньки в квартиру и вверх по лестнице за своим «хозяином».
Это была просто умора — мы на площадке чуть животы не надорвали! — а операторы умудрились заснять все на пленку. У меня было страшное искушение воспользоваться этими кадрами — но они, к сожалению, выбивались из остального фильма, и от затеи пришлось отказаться.
Несмотря на лошадь, облака и солнце, съемки «Трех мужчин и младенца» были для меня радостным и волшебным переживанием. И фильму вполне удалось зачаровать и американских зрителей — фильм собрал больше 165 миллионов долларов в домашнем прокате.
Мы сняли последнюю сцену ночью, рядом с Линкольн Центром в Нью-Йорке, и свернулись в 2 часа ночи. На следующее утро я быстро просмотрел отснятый материал, а потом мя с женой Сьюзан поднялись на борт самолета, который должен был отнести нас в Париж, и, в конце концов, в Россию.
Куда, вы спросите? В Россию??? Собственно, в 1988 году она все еще называлась Советским Союзом. В честь недавнего принятия страной моратория на добычу китов, Всемирный фонд дикой природы организовал специальный показ «Звездного пути-IV: Дорога Домой» И мы с Харви Беннетом были приглашены принять участие. И вот так, прямо на следующий день после окончания работы над «Тремя мужчинами и младенцем», я обнаружил себя на самолете, летящем в Европу.
Мне давно хотелось побывать на родине моих родителей, с самого начала 70-х, когда я режиссировал свой самый первый фильм, эпизод «Смерть на барже» для сериала «Ночная галерея». Пока мы вели съемки, нам нанесла визит пара высокопоставленных гостей: государственный секретарь Генри Киссинджер и Анатолий Добрынин, советский посол. Сынишка Киссинджера, как выяснилось, был поклонником «Звездного пути», пока я подписывал ему автограф, я упомянул послу Добрынину о своих русских корнях и том факте, что мои родители эмигрировали в США в 1920-х.
— О! — сказал он. — А они когда-нибудь возвращались в Советский Союз в гости? И были ли вы там когда-нибудь?
Ответ на оба вопроса был отрицательный.
— Тогда вам непременно нужно приехать и привезти их с собой!
К моему удивлению, родители совершенно не хотели возвращаться на свою русскую родину. «Что нам там делать? Там не осталось никого, кого мы знали. На что нам там смотреть, на старые сараи?» Возможно, они были правы. Их деревня, Заслав, находилась на Украине, и во время Второй мировой войны была оккупирована немцами. Многие из местных жителей, особенно евреи, были убиты нацистскими оккупантами. Вдобавок я начал подозревать, что моим родителям не хотелось возвращаться в СССР, потому что они оба покинули страну незаконно: мать — в телеге с сеном, как я уже рассказывал, а отец — перебежав ночью польскую границу. Но я ничего не мог с собой поделать — Россия вызывала у меня любопытство.
Так что, много лет спустя после «Смерти на барже», когда Роджер Пэйн из Всемирного фонда защиты дикой природы связался со мной, чтоб спросить, не хочу ли я слетать с ним в Москву на показ «Звездного пути-IV», я вцепился в этот шанс. У меня было только одно условие — чтобы я смог посетить деревню Заслав. Он сделал несколько запросов и вернулся с хорошими новостями — визит можно было организовать!
Вскоре после этого мы узнали, что у нас есть родственники, живущие под Заславом, — а точнее, Борис Шрулевич Нимой. (Слово «nimoy» или «nemoy» на русском значит «безмолвный». Мы с родителями предположили, что, возможно, несколько поколений назад у нас в семье был настоящий немой — или, может быть, просто человек, который притворился немым, чтобы избежать вербовки в царскую армию. Срок службы тогда составлял обычно 25 лет, так что можно понять, почему множество людей симулировали болезни, чтоб от нее спастись!) Были произведены приготовления, чтоб мы могли навестить его и его семью.
Несмотря на все мои предвкушения, визит в Россию оказался в некотором роде разочарованием. Во-первых, из-за «Трех мужчин и младенца», я не смог прибыть вовремя на показ в русской версии Академии Киноискусства — Доме Кино («the Domkino», если переводить буквально). Во-вторых, когда мы прибыли на показ в американском посольстве в Москве, была большая проблема со звуком в кинозале. Почему-то мы продолжали слышать идущую откуда-то вторую звуковую дорожку. Все пошло настолько плохо, что Харви Беннет подошел к американскому послу и спросил:
— Это совсем все портит, господин посол. Нельзя ли что-нибудь сделать?
И посол ответил так принятым в Москве тоном усталого циника:
— У нас так всегда. Поверьте, мы ничего не можем сделать.
В России, на родине моих родителей, я очень сильно чувствовал себя чужаком-пришельцем. Но в этот раз Спок меня не сопровождал. Как и их китайские соседи, русские никогда не сталкивались со «Звездным путем», и не имели ни малейшего представления, кто я такой.
Именно так случилось с семьей Бориса Нимого. Они совсем не говорили по-английски, а я — по-русски, мы смогли немного пообщаться на идиш, но в основном пришлось полагаться на услуги переводчика. Они никогда не слышали про меня или про Спока и, собственно, не испытывали ко мне доверия. Все, что им сказали — важная шишка из Соединенных Штатов собирается их навестить — но, с их точки зрения, важные шишки должны бы носить костюмы и галстуки, а тут я — в футболке! Они не знали, что обо мне и думать, и, когда наша встреча закончилась, я понял, что они были уверены, что я — часть правительственного заговора, составленного, чтобы узнать о них побольше.
Моя жена, Сьюзан, и я с Борисом Нимым и его семьей на Украине, 1984 год
И все же, увидеть городок, где мои родители провели свое детство, было во всех отношениях потрясающе. Мы провели в гостях у Нимых три или четыре часа, за которые мы записали на кассеты несколько сообщений для моих родителей и сделали несколько фотографий.
А потом все осталось позади, и мы совершенно вымотались. Я только-только разделался с десятинедельным планом «Трех мужчин», и той же ночью вылетел прямиком во Францию. Там я провел ночь перед вылетом в Россию, где все дни и ночи были забиты непрерывной деятельностью. Мы с женой с нетерпением ожидали четырех дней отдыха в Париже.
Но стоило нам туда прибыть, как мы получили ужасные вести — мой отец был госпитализирован, при смерти. Я немедленно сел на самолет и вылетел к нему, испытывая благодарность за то, что я смогу поделиться с ним фотографиями и записанными на пленку приветами с его родины. Как ни печально, он умер через несколько дней.
В то время я не осознавал, насколько потрясен и ошеломлен утратой. Каким-то образом мне удалось справиться с необходимыми делами, и Билл Шатнер был так добр, что пришел на похороны моего отца, и это меня очень тронуло. Я осознал потерю в полной мере гораздо позже, на съемках «Хорошей матери». В то время я держался довольно стоически.
Ситуация приводит на ум реплику Аманды, обращенную к Споку в «Звездном пути-IV»: «Ты наполовину человек. У тебя есть чувства, и они еще проявятся…»
Действовал ли я подобно Споку? Возможно. Суждено ли было чувствам проявиться, как Аманда ему предсказывала? Да, но это заняло время. Тем временем мне было чем отвлечься, была работа, которую нужно было делать — за что я был очень благодарен.
Вскоре после смерти отца «Три мужчины и младенец» начали получать феноменальные кассовые сборы и прекрасные отзывы. Успех грел мне сердце, но носил печальный привкус. Как я упоминал в начале главы, большинство критиков, похоже, изумились, обнаружив, что у Леонарда Нимоя и вправду есть чувство юмора. Типичная рецензия на фильм была вроде той, что напечатали в «Нью-Йорк Таймс»: «Судя по его предыдущим работам, вы никогда бы не подумали, что у Леонарда Нимоя есть необходимое для такого фильма чувство юмора. К счастью, оно есть!»
После успеха «Трех мужчин» Джефф Катценберг опять позвонил.
— Леонард, у меня есть интересный проект, на который ты, возможно, захочешь взглянуть.
— Что такое?
— Это драма по книге «Хорошая мать». Весьма спорный материал…
— Звучит неплохо. Присылай!
— Ладно, но я думаю, что ты должен знать кое-что о ситуации. Продюсер — Арнольд Глимчер, и он надеялся найти известного режиссера, кого-нибудь, у кого есть солидная репутация специалиста по серьезной драме. Мы пытались заполучить Стрейзанда или Редфорда, но они оба отказались, и проект у нас сейчас простаивает. Эйснер и правда хочет его сделать, но…
— Но?
— Ну, я тебе все пересылаю, Леонард, но, понимаешь, я не могу тебе гарантированно что-то обещать. Я-то знаю, что ты сумеешь снять драму, но после «Звездного пути-IV» и «Трех мужчин» все остальные уверены, что ты по комедиям. Но если тебе понравится, дай знать, я посмотрю, что могу сделать…
Так оно и шло — только-только я прочитал все эти отзывы на «Дорогу домой» и «Трех мужчин и младенца» с их «Елки-палки, и кто бы мог подумать, что Нимой может снять комедию?» И из-за кассовых успехов этих двух фильмов на меня в Голливуде уже успели наклеить ярлык режиссера, который ничего, кроме комедий, снять не может!
Но Джефф переслал мне сценарий, я прочитал его, и роман вызвал у меня огромный интерес.
Автором «Хорошей матери» была Сью Миллер, писательница из Кембриджа, штат Массачусетс. Книга касалась нелегких тем сексуальности и воспитания детей — а именно, истории Анны, которая растет в косной, патриархальной семье бостонских аристократов и подчиняет всю свою жизнь их представлению о «хорошей девочке». Она без колебаний переходит из-под контроля косного, властного деда под контроль косного, властного мужа — и, как ни печально, ведет жизнь, не знающую сексуальной страсти. Единственная настоящая любовь, которая ей известна, это любовь к своей шестилетней дочери, Молли, с которой ее связывают чудесные, глубокие отношения. Она пытается сделать для Молли то, чего никто не делал для нее — научить малышку не стыдиться своего тела или сексуальных тем. Анна не хочет, чтоб ее дочь выросла с чувством стыда, как она сама.
И вот, через некоторое время после своего развода Анна влюбляется в раскованного молодого скульптора Лео Каттера. У них возникают очень страстные, полные любви, честные взаимоотношения, и Анна дает Лео понять, что пытается растить Моли в искренней, открытой манере. Поэтому, когда Молли обнаруживает мать с Лео вместе голышом, взрослые не стыдятся и не смущаются, а ведут себя естественно.
Они втроем живут счастливо вместе, соединенные искренней любовью и заботой — а затем однажды происходит небольшой инцидент, которому суждено разрушить их счастье. Лео моется в душе, когда внутрь заглядывает Молли. Он очень старается не показывать смущения, зная, что Анна хотела бы именно этого, но затем Молли весьма прямо спрашивает:
— Это твой пенис?
— Да, — признает Лео.
— Можно потрогать?
Лео оказывается захваченным врасплох, но, приложив усилие, скрывает свою неловкость. «Конечно», — отвечает он. Молли удовлетворяет свое детское любопытство и на этом инцидент заканчивается.
Пока Молли не рассказывает об этом своему отцу. В ярости, отец немедленно подает в суд. Вскоре Анна обнаруживает, что ее отношение к сексу и ее исполнение материнских обязанностей подвергаются тщательному рассмотрению судьей-пуританином. Очень неохотно, после многих споров и анализа своих поступков, Анна сдается и подчиняется инструкциям своего адвоката, и говорит судье, что Лео «совершил ошибку». Она даже соглашается прекратить встречи с Лео, если это позволит ей сохранить дочь.
Но эта история — настоящая трагедия в шекспировском духе — несмотря на свою капитуляцию, Молли теряет дочь… и, в конце концов, Лео, потому что она просто слишком сражена горем, слишком зла на систему, чтобы продолжать отношения.
Я нашел материал очень сильным, толкающим на размышления, поскольку он поднимал деликатный вопрос противопоставления материнства и сексуальности. В нашей культуре до сих пор существует стойкая уверенность, что материнство и секс не должны смешиваться. Это старая идея «мадонны/блудницы», мол, женщина может быть или той, или другой, но не обеими вместе.
Мне также понравилось, что в пьесе не было конкретного «злодея». Никто не задавался целью причинить зло Анне, ее муж был честен, следователи были честны, судья был честен… но они все были заложниками социальной структуры, что в итоге и привело к трагедии.
В волнении я связался с Джеффом и дал ему понять, что весьма заинтересован. Он согласился устроить встречу между мной и продюсером, который до этого высказывал сомнения насчет назначения меня режиссером.
Но когда я встретился с Арни Глимчером, мы немедленно нашли общий язык.
— Арни, — сказал я ему. — Я понимаю, что ты не знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, почему я могу успешно справиться с этим материалом. Все, что ты обо мне знаешь, это «Звездный путь-IV» и «Три мужчины и младенец», так что я не могу тебя винить за твои сомнения. Но ты должен знать, что я хорошо разбираюсь в Одетсе и Чехове, той литературе, традиции которой продолжает «Хорошая мать». И вдобавок я еще и из Бостона родом, так что хорошо знаю среду, которая испытывает и судит Анну.
Это, похоже, успокоило Арни, и мы начали обсуждать подход к материалу. Мы сошлись во взглядах на многие идеи, и расстались хорошими друзьями. За все время съемок «Хорошей матери» мы с Арни ни разу не отступили от основной мысли — фильм был трагедией, в чистейшем шекспировском духе, в которой невозможны поддавки, невозможна счастливая развязка, в которой Анна поднимается с места свидетеля, чтобы высказать судье все начистоту, а потом триумфально удаляется вместе с ребенком и любовником.
Но очень многим актрисам хотелось именно поддавков, счастливого конца, в котором Анна преодолевает свое воспитание, и всю подавляющую, патриархальную систему. Но Дайан Китон отлично поняла материал и восхитилась тем, что мы хотим сделать. Мы были счастливы взять ее на роль Анны.
И были рады взять Лиама Нисона на роль Лео. Несколько заметных актеров отказались от роли, поскольку они боялись, как скажется исполнение такого персонажа — позволяющего маленькой девочке трогать свой пенис — на их карьере (хоть сценарий и давал понять, что Лео сделал все верно). Но Лиам никогда не отлынивал от работы. Его игра была настолько прекрасной и деликатной, что понравилась всем, даже тем критикам, которые пренебрежительно отозвались о фильме.
Лиам Нисон в роли Лео Каттера
На роль адвоката Анны я, несомненно, хотел взять Джейсона Робертса. Позвольте мне тут упомянуть, что этот законник не особо симпатичен, когда только появляется в истории. Он юрист-махинатор, делец и прагматик, который прямо говорит Анне, что она не сможет выиграть процесс, если скажет правду и будет настаивать на том, что она и Лео были правы. Она должна сказать судье, что они «ошиблись» в обращении с ребенком, или Молли у них отберут.
(Этот сценарий был строго привязан к фактам. Чтобы увериться, что мы правильно поняли, как законодательная система увидела бы ситуацию, я обсудил сюжет с офицером из Бостонского полицейского управления. Я объяснил ему, что Анна и Лео, с точки зрения окружающих, допустили с Молли две «ошибки» — во-первых, Лео разрешил Молли трогать свои гениталии, во-вторых, Анна и Лео занимались любовью, пока Молли спала в их кровати. Мой вопрос заключался в следующем: выглядит ли правдоподобным, что юридическая система Бостона признает это достаточным основанием, чтобы отнять у матери ребенка?
— Абсолютно, — ответил офицер. — Она потеряла бы ребенка.
— Из-за случая с гениталиями?
— Нет, — сказал он. — Это вряд ли. Но в ту же минуту, когда она признает, что они занимались любовью, пока девочка была с ними в постели, все будет кончено.
— Но ребенок спал…
— Без разницы, — заявил он. Это была та самая новоанглийская ограниченность, и я понял, что мы на правильном пути.)
Но вернемся к вопросу адвоката Анны. Он понимает, что ее шансы сохранить Молли весьма малы, а ее признание следователю, что они с Лео занимались любовью, пока Молли спала в их кровати, практически окончательно решает ее судьбу. Он убеждает ее, по сути, отдать себя на милость суда и признать, что она совершала ошибки, но в остальном всегда была «хорошей матерью», и что она бросит Лео навсегда, если только ей разрешат сохранить дочь.
Я знал, что Джейсон Робертс будет идеален для этой роли. Мы познакомились с ним несколько лет назад, повстречавшись на одном телевизионном ток-шоу в Чикаго. Я тогда играл в «Кровати», а он — в «Луне для пасынков судьбы» с Колином Дьюхерстом. Мы славно поболтали после передачи, и он пригласил меня на свой спектакль. У меня тогда было весьма плотное расписание, так что я ответил:
— Ну, я постараюсь…
На что он пылко отозвался:
— Пожалуйста, приходи! Пьеса того стоит, и ты нам нужен!
Ну как я мог отказаться? Я отправился смотреть пьесу, и мы еще пообщались после.
Так что с «Хорошей матерью» я отправил Джейсону сценарий через его агента и предложил ему роль адвоката Анны. Некоторое время ничего не было слышно, и наконец, когда я позвонил его агенту, мне было сказано:
— Джейсон не может это сыграть. У него проблемы с расписанием…
— Какие? — спросил я. — Может, мы сможем их уладить.
— Ну, на самом деле… ему и играть-то этого персонажа не очень хочется…
Но тут я был очень решительно настроен. Я сам позвонил Джейсону.
— Леонард, — сказал он. — Рад тебя снова слышать. Слушай, я знаю, что ты прислал мне тот сценарий, но я правда не могу тебе помочь. С моим графиком это невозможно…
— Джейсон, мы действительно хотим тебя заполучить. Что, если мы уладим дело с графиком и любыми другими вопросами, которые у тебя возникнут? Ты возьмешься за роль?
На другом конце телефонного провода повисла долгая пауза.
— Ну, если честно, Леонард, этот адвокат просто настоящий козел.
— Джейсон, мне нужно сказать тебе две вещи. Во-первых, он-то сам себя козлом не считает. Он нормальный хороший парень. Ну, может, бесчувственный по отношению к тому, во что верит Анна, но вполне трезвомыслящий. Он знает, как работает правовая система и он пытается сделать все, чтобы помочь ей сохранить ребенка.
Повисла еще одна долгая пауза.
— Ладно, тут ты меня убедил. А что второе?
— Пожалуйста, приходи. Пьеса того стоит, и ты нам нужен!
Он расхохотался, и я понял, что уговорил его! Он прекрасно подходил для своей роли, и мы дали его персонажу очень важную последнюю сцену — после того, как он сообщает Анне дурные вести о том, что она потеряла своего ребенка и она в отчаянии выбегает из офиса, он опускает голову и склоняется на миг в глубоком сожалении. По сути, этот жест искупает персонажа.
Другими чудесными актерами, присоединившимися к проекту, были Чарльз Кимбро (ныне звезда «Мерфи Брауна») и Трейси Гриффит, сводная сестра Мелани. Элмер Бернштейн написал прелестную музыку, и нам повезло выловить оператора мирового класса, Дэвида Уоткина из «Огненных колесниц» и «Из Африки».
Режиссировать этот фильм было захватывающе. В то же время, съемки этой картины совершенно меня измучивали, потому что речь шла о глубокой потере. Я просыпался по ночам в слезах. Это было для меня чрезвычайно болезненно, отчасти, возможно, потому что через несколько месяцев после ухода моего отца из жизни моя мать тоже заболела и умерла.
До «Хорошей матери» работа всегда служила мне успокоением, способом справиться с глубокой и личной потерей. Но трагическая потеря Анной своего ребенка пробудила все подавленное горе, которое я ощущал в связи со смертью своих родителей. Съемка фильма принесла мне катарсис. И, пока шли съемки «Хорошей матери», я настолько погрузился в проблемы персонажей, был каждый день так захвачен каждой отдельной сценой, которую мы снимали, что был практически не в состоянии предвидеть, что неизбежно должно было произойти. С одной стороны, я знал о трагическом конце — Анне было суждено потерять обе любви своей жизни — но, когда дело дошло до этих сцен, глубина чувств, которые я ощутил, захватила меня врасплох.
Дайан Китон совершенно потрясающе сыграла Анну. Я отчетливо помню день, когда мы снимали сцену, за которую ей по праву следовало бы присудить «Оскара». Это был очень мощный момент, когда Анну расспрашивает нанятый судом психиатр о ее методах воспитания и инциденте между Молли и Лео. Сначала она не хочет открываться, но когда начинает говорить, ее любящее сердце и печаль о ее ребенке и Лео показываются та ясно, что захватывает дух.
Мы дали себе день, чтоб снять сцену с интервью. Я попросил оператора наставить на Дайан Китон две камеры, одну для общего плана и другую — для съемок крупным планом. (Дайте-ка я объясню кое-что об операторской работе. Гораздо проще поставить свет отдельно для общего плана, все снять, затем вернуться и переснять сцену еще раз с другим освещением для крупных планов. Освещение, которое будет хорошо смотреться на обоих видах кадров выставлять очень трудоемко и требует массу времени. Операторы предпочитают этого не делать).
Так что, конечно, когда я сказал оператору дать нам две камеры, что требовало гораздо более сложного освещения, он спросил:
— Почему?
— Потому, — ответил я, — что психиатр будет задавать Анне очень тяжелые вопросы. Напряженная «маска» ее персонажа постепенно спадет, пока она будет произносить несколько страниц тяжелого, эмоционального диалога. Я хочу, чтобы обе камеры были готовы заснять оба типа ракурсов, чтобы ей не пришлось проходить через все снова. Чем меньше ей придется это делать, тем лучше.
— Ладно — сказал он и приступил прямо к работе без дальнейших вопросов, потому что он понимал, насколько огромное усилие потребуется актрисе, чтобы сыграть настолько трудную, изматывающую сцену — а потом вернуться обратно и проделать все заново.
Он поставил свет, и все было готово — или я так думал. Для этой сцены и других деликатных, эмоциональных моментов мы использовали в камерах пленку «Агфа», поскольку она дает гораздо более мягкий эффект. Для тяжелых «реалистических» сцен, вроде суда, мы пользовались пленкой «Кодак», дающей более резкую, «неприукрашенную» картинку.
И вот пришла пора Дайан Китон сыграть Анну, которая, запинаясь, со слезами, рассказывает о своей любви к дочери и Лео.
Позвольте мне быть честным — когда мы наблюдали за ней, на съемочной площадке стало так тихо, что я мог слышать свое дыхание. Она выдала настолько ясную, красивую, разрывающую сердце игру, что у всех нас слезы покатились по щекам к тому времени, как она закончила.
— Снято, — сказал я. — Это прекрасно! Давайте-ка все передохнем.
И я отправился на улицу подышать и оправиться от бури эмоций, поднятой ее великолепным представлением. Было всего 11 часов утра. Дайан выдала нам идеальный дубль с первого раза, мы опережали расписание на день и я был в абсолютном восторге от того, что мы успели достичь. Я отчетливо помню, как подумал: «Вот она, сцена, которая принесет Дайан «Оскара»!»
И как раз, прогуливаясь снаружи с этими счастливыми мыслями, я повернулся — и увидел, как ко мне бегут двое из съемочной команды, совершенно сраженные горем. Все, что мне пришло в голову — что кто-то упал и умер прямо на съемочной площадке.
— Леонард! — задыхаясь, произнес один из них. — У нас проблема! Ужасная проблема!
— Что такое?!
— Две камеры… в одной из них была «Агфа», как ты хотел. А в другой был «Кодак»!
Я застонал. «Кодак» и «Агфу» просто невозможно было вместе смонтировать. Это значило, что мы не можем воспользоваться потрясающей игрой Дайан. Нам придется снимать все заново!
— А ну быстро, — сказал я. — К цветочнику за букетом — и чтоб он был не дешевле сотни, потому что мне сейчас придется сообщить Дайан плохие новости — и с пустыми руками я к ней идти точно не собираюсь!