Глава пятая. О ГАНЗЕЙСКОМ СОЮЗЕ, АНГЕЛЬСКОМ ГОЛОСЕ И НАДОЕВШЕЙ СКРИПКЕ

Глава пятая.

О ГАНЗЕЙСКОМ СОЮЗЕ, АНГЕЛЬСКОМ ГОЛОСЕ И НАДОЕВШЕЙ СКРИПКЕ

Аюнебург, цель путешествия молодых людей, не обладал особым имперским блеском. Но, как мы помним, в Германии XVII века музыкальное ремесло процветало даже в откровенных захолустьях. А Аюнебург был городом весьма известным и древним.

Во времена Баха археологические раскопки не производились, и никто не знал, когда люди впервые заселили эти места. Но в 1990-х годах, при постройке ничем не примечательного автобана, случайно нашли целых 56 первобытных топоров. Их возраст оценили более чем в сто тысяч лет. Холм, на котором стоит современный город, называется Цельтберг. Он буквально нашпигован захоронениями бронзового века. Название «Аюнебург» впервые упоминается в средневековой летописи от 13 августа 956 года. Оттон I, император Священной Римской империи, приказал построить там монастырь Святого Михаэля. Тот самый, куда стремился Бах со своим товарищем.

Помимо монастыря Аюнебург славился своими солеварнями. По легенде, залежи соли впервые обнаружил некий охотник, подстреливший кабана, купающегося в озере. Вытащив тушу из воды, он повесил сушиться свою одежду. Через некоторое время на ней выступили кристаллы. Тогда стрелок вернулся к водоему и попробовал воду на вкус. Вскоре началась добыча ценного минерала, а благодарный охотник сохранил кабанью кость, ее можно увидеть в музее по сей день.

…После долгих скитаний Бах и Эрдман добрались до Люнебурга. В монастырской школе им пришлось выдержать экзамен. На нем выяснилась неприятная истина: оба подростка совершенно не владели новомодным «фигуральным» стилем. Стало быть, вовсе не годились в качестве композиторов. Согласно обещанию, их зачислили в хор дискантами, отметив попутно красивый голос Себастьяна.

Эрдмайа композиторское непризнание не особенно расстроило. Музыка не являлась для него всей жизнью. Позднее он получил юридическое образование и стал советником (обер-аудитором) русского императора Петра I.

В Люнебурге вокальные умения Эрдмана тоже пришлись ко двору. Обоим юношам назначили ставку за богослужение, а также венчание или отпевание — двенадцать крейцеров. Это составляло среднюю зарплату профессионального хориста. В частности, оклад певчих в Михаэлыиуле колебался от четырех крейцеров до одного талера. Известный венгерский баховед Янош Хаммершлаг приводит в своей книге «Если бы Бах вел дневник» хоровые списки с суммами выплат. Вот как они выглядят.

Сопрано:

Кох (старший) — 1 талер

Шмидт — 12 крейцеров

Эрдман — 12 крейцеров

Бах — 12 крейцеров

Фогель — 8 крейцеров

Два дублера, на каждого по 4 крейцера

Альты:

Шмерзал — 16 крейцеров

Платт — 8 крейцеров

Шеен — 8 крейцеров Тенора:

Шлер, адъюнкт — 1 талер

Хохгезанг (младший) — 16 крейцеров

Хохгезанг (старший) — 12 крейцеров

Басы:

Франке, префект — 1 талер

Миттаг — 12 крейцеров

Двенадцать крейцеров… Мало это или много? Все зависело от количества семейных событий — свадеб и похорон. Торжественные богослужения с хором происходили только по воскресеньям и праздникам. Известен примерный общий доход юного Себастьяна за 1700 год. Он составил четырнадцать талеров, в то время как самый уважаемый из церковных пасторов получал не более ста. Совсем неплохо для молодого человека. К тому же ученикам полагался полный пансион.

Но Бах не чувствовал удовлетворения. Он никак не мог забыть их с Эрдманом композиторский провал. Будучи, однако, не возвышенным романтическим мечтателем, а практиком, приученным к труду, он немедленно начал восполнять пробелы в образовании.

Про безудержное переписывание чужих нот, приведшее в итоге к потере зрения, здесь уже упоминалось. Однако только «нотного» знакомства с мастерами Себастьяну не хватало. При малейшей возможности послушать какого-либо прославленного музыканта «вживую», Бах немедленно так и делал. Отправлялся в другой город, совершенно не думая, как начальство отреагирует на его отлучку.

Одна из любопытных историй про Баха, напечатанная еще в XVIII веке, что, по правде сказать, не является доказательством подлинности, повествует о таком путешествии[5].

«Иоганн Себастьян Бах, к которому вполне применимо изречение Горация nil oriturum alias, nil ortum tale[6], любил вспоминать происшествие, приключившееся с ним в юности во время одного из его музыкальных путешествий. Он учился в люнебургской школе, близ Гамбурга, а в Гамбурге в ту пору процветал очень сильный органист и композитор по имени Райнекке (И.А. Райнкен)» — так начинается эта история.

«Бах часто отправлялся туда ради того, чтобы послушать этого музыканта, и вот однажды, когда он задержался в Гамбурге дольше, чем могло позволить содержимое его кошелька, оказалось, что ко времени возвращения в Люнебург у него осталось всего несколько шиллингов. Не преодолев и половины обратного пути, он так проголодался, что не смог пройти мимо трактира, а от аппетитных запахов, доносившихся из кухни, положение его показалось ему в десять раз более горестным, чем до того. Погруженный в тягостные мысли о безутешности своей участи, он услышал вдруг скрип открывающегося окна: кто-то выбросил наружу, в кучу мусора, несколько селедочных голов, при виде которых у него, как у истого сына Тюрингии, что называется, слюнки изо рта потекли, и он недолго думая подобрал ниспосланное. Но — о чудо! — только начал он эти головы разламывать, как обнаружилось, что в каждой из них спрятано по одному датскому дукату! Находка эта позволила ему не только пополнить свою трапезу порцией отменного жаркого, но и безотлагательно предпринять еще одно паломничество в Гамбург, к г-ну Райнекке, на сей раз с гораздо большим комфортом. Примечательно, что неизвестный благодетель, который, вне всякого сомнения, подсматривал, стоя у окна, кому достанется его дар, не полюбопытствовал, кто такой этот счастливец и чем занимается».

Насчет особой любви к селедке сынов Тюрингии автор сей заметки не совсем прав. Сельдь пользовалась огромной популярностью у всех народов Европы, не только в Германии. Город Амстердам, согласно поговорке, создан на костях селедки. Предприимчивые голландцы удовлетворяли спрос постящихся европейцев на вкусную и недорогую рыбу куда раньше исландцев.

Из этой истории также видно, насколько сильную тягу к образованию имел наш герой. Но кто же такой был этот «очень сильный органист и композитор», ради которого Бах терпел голод и лишения?

Иоганн Адам Райнкен, находясь в преклонном возрасте, сильно влиял на младшее поколение органистов. Многие источники говорят о его исключительном долголетии — якобы он не дожил всего год до столетнего юбилея. Автор этой легенды — Иоганн Маттезон — немецкий композитор, теоретик музыки и лексикограф, давший неправильную дату рождения в своей заметке о Райнкене. Но и без ошибочной даты жил Райнкен долго — около восьмидесяти лет.

Может быть, Маттезон сознательно «состарил» Райнкена — ведь в 1705 году он пытался занять его место в церкви Святой Катарины в Гамбурге? Старосты храма собрались сместить шестидесятилетнего органиста, уже сорок лет служившего на одном месте, но — безуспешно. «Старикашка» проработал там еще целых восемнадцать лет и умер весьма обеспеченным человеком, в отличие от многих музыкантов.

На Себастьяна творчество этого человека оказало огромное влияние. Подтверждением особого уважения Баха к музыке Райнкена служит факт использования его произведения Hortus musicus («Музыкальный сад») в качестве темы для баховских опусов.

Будучи голландцем по происхождению, Райнкен пользовался инструментом совсем не так, как тюрингские органисты. Особенно поражала его виртуозная игра ногами, которые бегали по огромным клавишам ножной клавиатуры почти с такой же быстротой, как пальцы рук. Можно себе представить, как юный хорист смотрел на огромные клавиши, на которых, как ему казалось, до сей поры можно изобразить достойным образом только выход королевского слона. И вдруг этот старик начал выделывать балетные па так, что ноги стали неотличимы от рук.

Мы не знаем, в какое из посещений юноша осмелился сесть за орган, взяв для импровизации любимую тему голландца — хорал An Wasserfl?ssen Babylon («На реках Вавилонских»). Мастер выслушал его с интересом, но не сказал ничего хорошего. Вовсе не потому, что игра Баха ему не понравилась. Просто Райнкен отличался завистливостью и с большим трудом выдавливал из себя комплименты.

Скорее всего, именно Райнкен познакомил Себастьяна с творчеством Бухстехуде, ставшим впоследствии кумиром молодого органиста. Эти два мэтра хорошо знали друг друга. Художник Иоганн Форхут даже нарисовал их вместе в 1674 году.

Вот так развлекался будущий великий композитор, сбегая со службы и прогуливая уроки. Впрочем, нельзя сказать, что он только и ждал случая сбежать из школы. В ее стенах тоже находилось немало привлекательного, как и в городе Люнебурге.

Монастырь Святого Михаэля славился богатой нотной библиотекой, которая постоянно пополнялась. Сюда съезжались органисты и канторы со всей Германии, для ознакомления с новомодными французскими и итальянскими новинками. В полутемных залах постоянно сидели добровольные переписчики и, не жалея зрения, множили ноты, попутно обучаясь и расширяя кругозор — ведь надо было постоянно выдерживать конкуренцию. Так эти мелкие пузырьки лютеровской закваски незаметно поднимали пласт теста немецкой культуры.

Но не только библиотекой прельстил Люнебург юного композитора. Город входил в Ганзейский союз, и здешний дух сильно отличался от патриархальных городов и местечек Тюрингии.

Слово «ганза» до сих пор вызывает споры у историков. Существуют две версии происхождения этого термина: из готского и средненижненемецкого наречий. Диапазон смыслов невелик — от «толпа», «группа товарищей»до «объединение», «союз». Ганза и была торгово-экономическим союзом, первым в истории Европы.

Возникла она от отчаяния средневековых купцов. Торговля в Средние века и так-то была делом весьма рискованным, а в Германии с ее постоянными междоусобицами — просто крайне опасным. Князьям постоянно что-нибудь требовалось. Иногда они удовлетворяли свои желания честным путем, а иногда и отбирали, пользуясь правом сильного. Кроме того, по дорогам бродили разбойники, а в каждом городе имелись свои законы, порой весьма замысловатые. Например, в некоторых местах бытовали строгие стандарты на ширину полотнищ ткани и глубину горшков. Те, кто не вписывался, не имел права торговать. К тому же конкуренты действовали весьма нецивилизованно. Могли напасть на подступах к ярмарке и попортить товар, а то и вовсе уничтожить. «Дикий рынок», как сказали бы современные экономисты.

Торговцы спасались, заводя дружеские и взаимовыгодные знакомства в чужих городах. Эти связи накапливались, и постепенно сложились в систему, центром которой стал Любек, получивший в 1227 году статус имперского вольного города с правом самостоятельно вести торговые дела. Выгодное месторасположение сделало его главным перевалочным портом на Балтике. А окончательно его могущество расцвело, когда любекские купцы дотянулись до соляных копей Люнебурга. Соль в те времена ценилась не меньше современной нефти. Монополия на нее давала неслыханную силу. К копям прибавились серебряные рудники Чехии. Все новые города примыкали к Ганзейскому союзу, пока их не стало около двух сотен.

Однако ни церковь, ни государство Ганзу не поддерживали. Когда централизация в странах Европы усилилась, а сырье на рынке потеснили промышленные товары, влияние «группы товарищей» начало клониться к закату. К тому же с торговым союзом начали бороться монархи. Один из сильнейших ударов нанес русский царь Иван III, завоевавший вольную Новгородскую республику. Ему помогла английская королева Елизавета I. Защищая интересы своих купцов, она закрыла и запретила важнейший ганзейский торговый двор «Стилярд».

Во времена Баха от былого величия Ганзейского союза осталась лишь память о роскоши да привычка к иноземным вещам. В Люнебурге, например, почиталась французская культура. В Рыцарской академии, где воспитывались отпрыски благородных семейств, играли пьесы Мольера на французском языке. А все, уважающие себя музыканты, знали сочинения Люлли и других французских авторов.

Юный Себастьян, помимо работы в хоре, числился учеником высшего класса, изучая риторику, математику, греческий и латынь. Ему удалось весьма поднатореть в языках, читая подлинники античных авторов. Он считался старательным учеником и набожным лютеранином.

Это предполагает добросовестное посещение занятий и обязательное присутствие на церковной службе, не так ли? Но тогда остается загадкой, как молодой музыкант умудрялся периодически ходить в Гамбург, до которого от Люнебурга более сорока километров? Или бывать в замке Вильгельма Эрнста, герцога Брауншвейгского в Целле, — почти сто километров? Может быть, он имел в хоре статус «звезды», как это часто бывает с обладателями красивых голосов, и оттого получал некоторые поблажки?

Помимо уже описанного знакомства с Райнкеном, Бах слушал в Гамбурге первые оперы на немецком языке. В них женские роли исполняли певицы, что было для него в новинку. В церкви женщины не пели. Да и в итальянских операх, которые ученик монастырской школы редко, но посещал, женские роли исполняли сопранисты-кастраты. Поиграл Бах и на скрипке в герцогском замке. Став старше, он начнет предпочитать скрипке альт, дабы находиться в самом «центре» музыки, не отвлекаясь на солирование. Но сейчас ему требовалось пробить дорогу в жизни, ибо голос, кормящий его, мог исчезнуть в любой момент.

Ангельского дисканта хватило меньше чем на два года. И то удивительно много, ведь Себастьяну уже исполнилось семнадцать. Высокий бас, возникший после мутации, тоже имел неплохой тембр, но надеяться прожить с его помощью не приходилось.

Весной 1702 года юноша покидает Михаэлисшуле в поисках работы. Благодаря своим прежним скитаниям у него есть возможность не пропасть с голоду. В Гамбурге живут дальние родственники, с которыми он успел наладить общение. А в Целле — светлейший Вильгельм Эрнст, обожающий Францию. Герцогский замок слывет маленьким Версалем, в залах — французская живопись. Бах там — желанный гость, ведь он может сыграть на своей скрипке все менуэты Люлли, порой украшая их собственными замысловатыми каденциями. Только герцогу неведомо, что молодой музыкант жаждет большего. Безграничный Божественный космос в его сердце не выразить одной скрипкой.

Он ищет места церковного органиста в городе Зандерхаузене. Безуспешно. Соискатель неприлично юн. Не отступая, едет в Арнштадт — прослушиваться на вакантное место в церкви Святого Бонифация. Опять отказ. День за днем проходит в дороге — пешей или на случайных попутных возах. За спиной — мешок с великим богатством — коллекцией собственноручно переписанных нот и все та же скрипка. Пожалуй, он уже немного ненавидит ее ограниченность. Но пока именно этому маленькому, четырехструнному инструменту суждено стать куском хлеба для будущего великого композитора. После долгих мытарств Баха берут скрипачом в капеллу Иоганна Эрнста Веймарского, брата царствующего герцога, чью резиденцию знали под именем «Красный замок». В ее стенах ценилась итальянская музыка.

На неопределенное время будущий композитор стал зависим от четырех струн. Впоследствии Бах займется опытами по переносу характерных выразительных средств со струнных на клавишные. Может, желая отомстить скрипке? Хотя собственно скрипичных сочинений у него немало, и выписаны они, как и вся его музыка, мастерски.

Сейчас же, накануне своего восемнадцатилетия, он имеет одно желание: стать церковным органистом. Только орган способен передать звуковой космос, обитающий в голове молодого композитора.