В СОЮЗЕ С ГАБСБУРГАМИ

В СОЮЗЕ С ГАБСБУРГАМИ

Случайные обстоятельства способствовали тому, что Русское государство не постигли те неприятные последствия, которыми угрожало избрание Генриха Анжуйского на польский престол. Французский принц, тяготившийся пребыванием в чужой и далекой стране с незнакомым языком и непонятными порядками, в июне 1574 года получил известие о смерти своего брата Карла IX и тут же тайно бежал из своего королевства в Париж, чтобы занять французский королевский трон. За ним была послана погоня, но король со своими французскими придворными уже успел пересечь австрийскую границу. Хотя от польской короны Генрих отнюдь не отказался, всем было ясно, что в Польшу он больше не вернется. Польский трон снова стал вакантным, и все как будто вернулось к исходному пункту. Однако опыт, приобретенный в годы первого «бескоролевья», не мог не наложить отпечаток на мысли и действия участников политической игры.

Наступление второго «бескоролевья» принесло с собой новое обострение отношений между магнатами и шляхтой Речи Посполитой. К этому времени произошла определенная консолидация магнатских группировок вокруг идеи избрания на польский трон императора Священной Римской империи и главы дома Австрийских Габсбургов Максимилиана II. Это расходилось с планами Габсбургов, рассчитывавших увидеть на польском троне одного из сыновей императора, эрцгерцога Эрнста. Но магнаты не зря настаивали на кандидатуре самого императора: так как Максимилиан, как правитель одновременно нескольких государств, не мог все время пребывать в Польше, власть во время его отсутствия находилась бы в руках магнатов. В этом лагере далеко не последнее место принадлежало тем литовским вельможам, которые еще сравнительно недавно вели переговоры с Иваном IV.

Чем более определенными становились планы магнатского лагеря, тем более враждебную реакцию они вызывали со стороны польской шляхты. В условиях растущего антагонизма двух политических сил снова ожил интерес польской шляхты к кандидатуре Ивана IV. Правда, его предложения, изложенные в ответе Гарабурде, никак не устраивали шляхетских политиков, но в их среде постепенно складывалось убеждение, что этот текст вовсе не исходил от царя, а был сфабрикован литовскими магнатами, чтобы оттолкнуть избирателей от «их» кандидата. Поэтому с начала нового «бескоролевья» шляхта стала искать контактов с царем.

Положение литовских магнатов оказалось при этом весьма нелегким. Еще более, чем ранее, они были заинтересованы в том, чтобы воспрепятствовать всяким контактам между царем и шляхтой. Но на этот раз они не могли рассчитывать на то, что им снова удастся ввести в заблуждение царя и взять в свои руки все нити переговоров. Царь оценил по достоинству, что его не поставили в известность о созыве сейма, заседавшего под Варшавой в течение шести недель с участием послов всех кандидатов, кроме Ивана IV, и дал ясно понять это своим партнерам, назвав их в особой грамоте к литовской раде «наводцами на зло хрестианское». В таких условиях магнатам ничего не оставалось, как поставить заставы на всех дорогах и не пропускать никого ни в Речь Посполитую, ни из Речи Посполитой.

Однако, несмотря на все меры предосторожности, одному из посланцев шляхты, шляхтичу Кшиштофу Граевскому, удалось прорваться в Россию, и 6 апреля 1575 года царь принял его в Александровой слободе. Граевский доставил очень важные сведения. Он прямо предостерегал царя против переговоров с литовскими магнатами и предлагал ему вступить в сношения с его сторонниками в Польском королевстве. Съезд представителей сторон для решения всех спорных вопросов он советовал устроить в Киеве, за пределами литовских границ. После того как на этом съезде было бы достигнуто соглашение между царем и его сторонниками, Иван мог прибыть в Киев и ехать через Киевщину и Волынь «все русскими землями до Кракова на коронацию».

Победа Ивана IV на выборах в свете этих сообщений казалась реальной. Многое здесь зависело от того, какие условия он предложит своим избирателям. Царь воспользовался случаем, чтобы изложить эти условия Граевскому. Сделанная Граевским запись царской «речи» с изложением этих условий стала известна совсем недавно. Она представляет большой интерес и характеризует царя как политика, способного учиться на собственных ошибках и находить новые оригинальные решения стоявших перед ним проблем.

В некоторых отношениях Иван, правда, продолжал настаивать на своем. Так, он по-прежнему требовал передачи ему Киева — старой «вотчины» его предков, так как «оттуда начало ведет» русское царство. В этой связи царь упоминал и о шапке Мономаха, которую его предки «взяли у цесарей константинопольских».

Однако по целому ряду вопросов царь существенно изменил свою позицию, стремясь пойти навстречу пожеланиям шляхты. Так, по-прежнему настаивая на том, что королевская власть должна быть наследственной, он заметно смягчил свое требование, указав, что дворянство будет «свободно избирать» нового государя из числа его потомков. Таким образом, выборность государя формально сохранялась, хотя и ограниченная рамками царского рода.

Опыт предшествующих лет ясно говорил о том, что одних обещаний мира и союза против общих врагов недостаточно для того, чтобы заинтересовать избирателей кандидатурой царя. Характерно, что на этой стороне дела царь в своей речи совсем не останавливался, посвятив свое внимание другим вопросам.

Наиболее важное место среди предложений царя заняло, несомненно, его обещание соединить Русское государство с «Короной Польской и Великим княжеством Литовским на вечные времена тем же обычаем, как соединилось и объединилось Великое княжество Литовское с Короной Польской». Так в Восточной Европе должно было образоваться огромное федеративное государство во главе с правителями из рода Ивана IV. Правитель России должен был бы в дальнейшем не наследовать власть, а выбираться из числа потомков царя русским дворянством совместно с польским и литовским, «чтобы все вместе свободно и единодушно выбирали себе одного государя». Как видим, ради достижения своей цели царь готов был поступиться таким важнейшим компонентом своей власти, как ее наследственность (это, впрочем, касалось не самого царя, а его потомков).

Идеалом для шляхетских политиков было такое государство, в котором правитель оплачивает все государственные расходы доходами от своих имений, не накладывая никаких налогов на владения шляхты. Шляхта именно потому требовала от магнатов вернуть Сигизмунду II заложенные его предшественниками государственные земли, рассчитывая, что доходами от этих земель будут обеспечиваться все государственные нужды. Поэтому шляхту не могло не заинтересовать предложение царя, чтобы они «все доходы и пожитки земские обратили на свои нужды», а все государственные расходы он будет оплачивать из собственных средств. «А я, — говорил царь, — на своем буду жить, ибо есть на чем».

В отличие от Русского государства, в Речи Посполитой государственная власть не регулировала оборот земли, поэтому здесь во второй половине XVI века достаточно далеко зашли процессы поляризации в рядах дворянского сословия: образование огромных латифундий магнатов сопровождалось обезземеливанием многочисленной мелкой шляхты. Для многих представителей этого слоя поддержание своего социального статуса становилось проблемой. Этих шляхтичей должно было привлечь обещание царя раздавать пустые неосвоенные земли, «которых есть в Москви немало, людем тым, который бы того год не заслуговали».

Существовало еще одно серьезное препятствие на пути Ивана IV к польскому трону. Уже Гарабурда на переговорах с царем заявил, что вряд ли он может быть увенчан польской короной «без принятия веры закона римского», то есть без перехода в католицизм. Так как царь совсем не собирался отказываться от православия, перед ним возникла сложная задача, как убедить шляхту не принуждать будущего монарха к смене веры. Царь нашел весьма оригинальный, учитывавший особенности шляхетской психологии, выход из положения. Непримиримый враг ересей и еретиков апеллировал к практике отношений между представителями разных конфессий, сложившейся во второй половине XVI века в самой Речи Посполитой. После распространения в этой стране протестантизма разных толков и неоднократной смены конфессий целыми группами дворянства здесь утвердилось представление, что каждый дворянин может свободно избирать себе веру, соответствующую его убеждениям, и эта свобода составляет неотъемлемый компонент его дворянских «вольностей». Наиболее яркое выражение это представление нашло в выступлении на сейме посла протестанта Ежи Немирича: «Так как мы родились польской шляхтой, мы свободные граждане в свободной республике, никто не может у нас того отнять, чтобы мы верили в то, во что хотим».

Апеллируя к этому представлению, царь утверждал, что ему нельзя отказывать в том, что признается правом для каждого дворянина. Царь не исключал, что он может сменить веру, но лишь по своему убеждению («но пока сам не соглашусь, чтобы меня к этому не принуждали»). Пусть богословы разных конфессий устроят диспут, а царь готов выслушать их доводы, чтобы решить, какая вера лучше. «Если же мне покажут, — дипломатично говорил он, — и познаю (сам), что вера Римская лучше, чем Русская, то кто же так глуп, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего». Такие обещания ничем не связывали царя, но могли серьезно ослабить оппозицию планам его возведения на польский трон.

Эта версия царских предложений, адресованных польскому дворянству, как видим, была создана с явным знанием особенностей государственного устройства Речи Посполитой и характерных черт шляхетской психологии. В этом выступлении царя ощущается рука умного и квалифицированного советника, которого Ивану IV явно не хватало во время первого «бескоролевья». С большой долей уверенности можно утверждать, что этим советником был Афанасий Нагой. По сообщению Граевского, именно Нагой после приема у царя разъяснял польскому шляхтичу смысл высказываний своего государя.

На границе, при выезде из России, Граевский был арестован по приказу литовских магнатов и посажен в тюрьму. Однако ему удалось вступить в контакты со своими родственниками, и благодаря им по Польше стали распространяться слухи о каких-то важных предложениях царя к польской шляхте, которые вез Граевский. Это лишь усилило интерес шляхетских политиков к кандидатуре Ивана IV.

Вопрос о судьбе польской короны стал предметом обсуждения на съезде, собравшемся в Стенжице, в Малой Польше, в конце мая 1575 года. Съезд стал ареной столкновения сторонников разных кандидатов — магнатов, поддерживавших кандидатуру Максимилиана II, и шляхты, враждебной Габсбургам, среди которой было много сторонников Ивана IV. Узнав о том, что в Литве находится его гонец, и полагая, что тот привез с собой предложения царя, о которых рассказывал Граевский, они требовали, чтобы гонец был доставлен в Стенжицу и получил возможность изложить то, что ему поручено, участникам съезда. Гонец Федор Ельчанинов был послан также к Генриху Анжуйскому с просьбой об «опасной грамоте» для послов, которых предполагал послать к нему царь. О судьбе польского трона в присланной с ним грамоте ничего не говорилось, потому литовские магнаты легко согласились на требования шляхты и доставили Ельчанинова в Стенжицу. Однако при этом они следили за тем, чтобы русский дипломат не смог вступить в сношения с шляхтичами — сторонниками Ивана IV Гонец был размещен под охраной в лесу в 15 верстах от Стенжицы, и пристав не пускал к нему «никакова человека». Однако посланцы шляхты сумели, «утаяся пристава», проникнуть к Ельчанинову. От них гонец узнал о желании собравшейся в Стенжице шляхты «видеть... на государстве московского государя». Посланцы передали гонцу образцы грамот, которые царю следовало направить к своим сторонникам в Речи Посполитой. Главной должна была стать грамота «рыцарству» — шляхте. В ней в уста царя вкладывались слова, будто он знает, что в Польше «людей мудрых много», и он их «рад имети своими товарищами», что царь хочет быть для них «не так паном, але рыцерским людем, как братом». Перед царем обрисовывалась реальная возможность попытаться занять польский трон, опираясь на поддержку враждебной магнатам шляхты. Но этой возможностью царь пренебрег.

Иван IV не последовал пожеланиям шляхты и не отправил в Речь Посполитую грамот, которых от него ждали. Он ограничился тем, что послал в июне 1575 года с просьбой об «опасной грамоте» для своих послов гонца Семена Бастанова, которого литовские магнаты задержали в Литве до самого наступления новых выборов. Бастанов должен был добиться договоренности о приезде посланника, который бы в свою очередь подготовил почву для поездки «больших послов». Иван IV явно стремился затянуть переговоры о судьбе польского трона. В действиях царя была определенная логика. Хотя, как показывает запись его речи, обращенной к Граевскому, Иван IV был готов на важные уступки польско-литовскому дворянству, но делал он их не с легким сердцем, они явно противоречили его представлениям о характере власти государя. (Чего стоило одно согласие, хотя бы и словесное, на свободный выбор государя из числа его потомков.) Быть «братом» и «товарищем» польских шляхтичей он не желал. Конфликт между магнатами и шляхтой, о котором царь узнал из сообщений Ельчанинова, открывал возможность попытаться получить польский трон без этих уступок. Затягивая переговоры, царь рассчитывал, что конфликтующие стороны, запутавшись в своих противоречиях, будут сами просить его занять польский трон, и тогда он сможет продиктовать им свои условия.

Действуя так, царь, по его мнению, ничем особенно не рисковал. Сообщения Ельчанинова ясно указывали, что у царя на этот раз есть только один важный соперник — император Максимилиан II, а у Ивана IV к лету 1575 года были серьезные основания считать, что многие свои политические планы ему удастся осуществить и в том случае, если Максимилиан II займет польский трон.

Среди государей католической Европы XV—XVI веков представители Австрийского дома — Габсбурги — занимали особое место. Так сложилось, что с середины XV века только представители этого рода занимали трон императоров Священной Римской империи. Носившее это имя огромное государство, границы которого охватывали в эпоху раннего Средневековья территорию современной Германии, Нидерландов, Швейцарии, значительную часть Франции и Италии, уже давно превратилось в эфемерное политическое образование, но обладателю императорского трона было обеспечено наиболее почетное первое место в иерархии европейских государей, а историческая традиция возлагала на носителя императорского сана (подобно тому, как это было в православном мире с василевсом Византии) особую ответственность за судьбы христианского мира. В эпоху Нового времени эта изрядно обветшавшая традиция стала наполняться новым содержанием. Дело в том, что в первой половине XVI века под властью Фердинанда Габсбурга оказались такие страны, как Австрия, Чехия и Венгрия, лежавшие на пути продвижения османов в Европу. Волею обстоятельств носители императорского сана оказались в роли защитников христианской Европы от угрозы со стороны мира ислама. Османская империя представляла собой мощную военную державу, с которой было нелегко бороться, поэтому Габсбургам приходилось, апеллируя к общехристианской солидарности, выступать организаторами союза христианских государств — союза, который положил бы конец продвижению османов и даже, может быть, отбросил их в Азию, откуда они пришли.

Эта роль Габсбургов в европейской политической жизни была хорошо известна в Москве, где в правление отца царя Василия III неоднократно появлялись австрийские послы (одним из них был упоминавшийся на страницах этой книги Сигизмунд Герберштейн), предлагавшие свое посредничество для заключения мира между Россией и Великим княжеством Литовским, чтобы затем эти государства вместе с Габсбургами обратили оружие против османов. В малолетство Ивана IV эти связи прервались и долгое время не возобновлялись. Попытка императора Фердинанда I после начала Ливонской войны взять под свою защиту Ливонию как часть Священной Римской империи встретила в Москве резкий отпор и никак не способствовала восстановлению отношений. Лишь в начале 70-х годов XVI века, когда резко возросла опасность, угрожавшая России со стороны Османской империи и Крыма, царь принял решение возобновить утраченные связи с Веной.

Речь, разумеется, шла прежде всего о том, чтобы найти союзников в борьбе с угрожавшей опасностью с юга. Однако уже в это время у царя существовали гораздо более далеко идущие планы. Несомненно, что Иван IV глубоко переживал события 1571 года — бегство перед наступающими татарами, пожар своей столицы, унижения перед крымскими послами — это был страшный удар по его престижу, по его репутации покорителя мусульманских царств. Сделать так, чтобы эти события изгладились из памяти современников, можно было только одним способом — одержать новые великие победы над врагами из мусульманского мира. Сближение с Габсбургами было одним из путей, ведущих к этой цели. К началу 1572 года царь уже знал, что его инициатива встретила благоприятный отклик в Вене: император Максимилиан II просил «опасной грамоты» для послов, которых он намеревался прислать в Москву.

Иван IV отдавал себе отчет в том, что его союз с Габсбургами против османов вряд ли будет действенным, если к нему не присоединится Речь Посполитая, которая стремилась поддерживать мирные отношения с Османской империей. Однако после смерти Сигизмунда II появились надежды на то, что такое положение можно изменить. Наиболее предпочтительным для царя был, конечно, такой вариант, когда он сам, вступив на польский трон и заключив союз с Габсбургами, повел бы соединенные силы России и Речи Посполитой против османов. Однако понимая, что его выбор на польский трон отнюдь не гарантирован, царь не мог не задуматься над вопросом, кого из кандидатов следует поддерживать, если у него самого шансов не окажется. О том, к какому решению царь пришел, говорит запись его переговоров с Гарабурдой. Во время этих переговоров царь заявил послу, что если Речь Посполитая никак не согласится на его избрание, то пусть она изберет польским королем сына императора. Тогда он готов заключить с императором и его сыном польским королем договор о союзе против всех врагов, о помощи друг другу войском и деньгами. «И будем, — говорил царь, — с цесарским сыном потому ж, как были бы в постановении с сыном нашим Федором, если бы его вам на государство дали». Он выражал уверенность, что если удастся заключить такой союз, то «тогда с помощью Божьей могут все государи христианские с нами стать за едино на все государства поганские».

Стоит подчеркнуть, что все эти важные и ответственные заявления царь сделал тогда, когда еще никаких серьезных переговоров между австрийским и русским дворами не было и тем более не было никакой договоренности о том, какую политику по отношению к России будет проводить австрийский кандидат в случае, если он станет польским королем. Так велика была уверенность царя, что с избранием на польский трон Габсбурга откроется дорога к заключению антиосманского союза между державами Габсбургов, Россией и Речью Посполитой. В расчетах царя был еще один важный аспект, на котором он избегал акцентировать внимание на переговорах с Гарабурдой: заинтересованный в поддержке России против османов Габсбург на польском троне будет готов пойти на уступки русским интересам в Ливонии. Так благоприятным образом были бы одновременно решены две главные проблемы русской внешней политики тех лет.

Когда царь делал такие важные заявления, в его распоряжении, по существу, не было никаких серьезных данных, позволявших думать, что Габсбурги согласятся играть ту роль, которую Иван IV отводил им в своих больших политических планах. Вскоре, однако, он мог убедиться, что его расчеты были правильными.

В ноябре 1572 года Максимилиан II отправил в Москву своего дипломата Магнуса Паули. Как увидим далее, одной из целей миссии было договориться о согласованных действиях обоих государей на польских выборах. Но своевременно выполнить свою миссию Паули не удалось. Отправившись в путь, посланец был вынужден задержаться в Риге, так как Таубе и Крузе, теперь служившие литовскому наместнику в Ливонии Яну Ходкевичу, «по всем дорогам в Ливонской земле стерегли», чтобы захватить австрийского дипломата и отобрать у него грамоту императора. Лишь после долгого пребывания в Риге посланцу удалось с помощью городских властей проехать во владения Магнуса, а оттуда — в Новгород. Магнус Паули прибыл к царю в то самое время, когда гонцы Речи Посполитой официально сообщали о выборе Генриха Анжуйского. Со своим поручением Магнус Паули безнадежно опоздал, но сделанные им заявления имели важное значение для развития русско-австрийских отношений в последующие годы.

То, что сообщал Магнус Паули царю, было как бы зеркальным повторением собственных слов Ивана IV, которые он произносил перед Гарабурдой. Император заявлял, что хотел бы видеть на польском троне своего сына, но, если бы это оказалось невозможным, он рад был бы видеть на польском троне сына царя. Однако император пошел даже дальше, предложив план раздела Речи Посполитой между обоими кандидатами: «а прирадил цысарь (цесарь, то есть император. — Б.Ф.), чтоб то государство поделити: Коруну б Польскую к цысарю, а Литовское великое княжество к Московскому государству». Это предложение о своеобразном разделе сфер влияния заканчивалось следующими, имевшими весьма важное значение для царя словами: «И стоят б им с одново против турецкого и против всех татарских государей». Таким образом, соглашение двух государств о разграничении сфер влияния на территории Речи Посполитой должно было сопровождаться заключением между ними союза, направленного против Османской империи. О заинтересованности Габсбургов в заключении такого союза Магнус Паули говорил и специально: «И цысарь со всем цысарским чином приговорили со государем Московским мир вечной постановите, на татарских государей стояти с одного».

В то время когда Магнус Паули произносил свои «речи», которые для царя были веским доказательством правильности его расчетов на союз с Габсбургами, в Вене, несомненно, было уже известно о заявлении царя Гарабурде, ведь ответ царя литовскому послу зачитывался на избирательном сейме в присутствии послов Максимилиана II. С этого времени можно говорить о тесном сближении двух дворов. Оба государя добивались от датского короля, чтобы он не пропускал в Балтийское море через Зунд французские суда с Генрихом Анжуйским. В суровых выражениях оба осудили жестокость, проявленную Генрихом Анжуйским, организатором избиения еретиков-гугенотов в Париже — знаменитой Варфоломеевской ночи. Если в устах Максимилиана II, известного своей веротерпимостью и предоставившего австрийскому дворянству право беспрепятственно исповедовать «Аугсбургскую конфессию», такие обвинения могли звучать вполне искренне, то царя скорее всего никак не заботила судьба еретиков — «слуг антихриста», казненных принцем католиком. Его сожаление о том, что «таковое безчеловечие Французской король над толиким народом учинил и кровь толикую без ума пролил», было продиктовано прежде всего враждебным отношением к французским политикам, сумевшим взять над ним верх в борьбе за польский трон.

Представители обоих дворов договаривались между собой «вместе сопча заодин беречи того, чтоб то государство Коруна Польская и Великое княжество Литовское от наших государств не отошло».

После бегства Генриха Анжуйского из Польши пришло время для осуществления этой договоренности. В декабре 1574 года царь снова принимал в Слободе Магнуса Паули. Император сообщал о своем намерении прислать в Москву «великих послов», которые выработали бы соглашение по всем интересующим стороны вопросам и «промеж ими любительное приятельство и суседство крестным целованьем закрепили». Чтобы ускорить приезд посольства для заключения соглашения «о литовском деле», царь отправил в Вену своего гонца Никона Ушакова. В посланной с ним грамоте царь подтверждал свою верность достигнутой договоренности: «нам то единственно (едино. — Б.Ф.), что наш сын будет на том государстве или сын твои будет на том государстве».

В свете всего этого планы большого антиосманского союза Габсбургов, Речи Посполитой и России приобретали реальные очертания. Царь, не дожидаясь окончания борьбы за польский трон, стал предпринимать первые шаги для их осуществления. Были приняты меры для обновления связей с запорожским казачеством: весной 1575 года в Бахчисарае узнали, что царь «грамоты днепръским казаком писал не по однажды, ходите, деи, вы на улусы крымские». Отряды казаков разорили окрестности Аккермана, Очакова, Ислам-Кирмена. Вступивший с ними в сражение наместник Перекопа мурза Дербыш был разбит и бежал. К этому времени при дворе Ивана IV нашел себе приют и изгнанный незадолго до этого османами молдавский воевода Богдан Александрович. Царь пожаловал ему в удел Л ух и Тарусу и обещал помочь с возвращением в родную землю. Весной 1575 года воевода с большим войском стоял в Чернигове. В окружении царя появились и другие знатные выходцы с Балкан: «Радул мутьянской воеводич, Стефан волоской воеводич, Микифор гречанин».

Долго ожидавшееся посольство из Вены во главе с Иоганном Кобенцлем прибыло поздней осенью 1575 года и привезло весьма важные предложения. Император просил царя прислать грамоты в Польшу и в Литву, чтобы его сына Эрнста «за короля себе обрали мимо иных всех», обещая в этом случае польским и литовским панам и шляхте «правдивое приятельское суседство» и «соединение против всех недругов». Если Эрнст «доступит» польского трона, обещал император, так он бы «ежечас против вашего величества недругов, где будет надобе, всегды был готов». Ради поддержки царя император готов был пойти на важные уступки. Так, он обещал, что новый польский король передаст царю «для брацкие любви» город Киев, так как император хорошо знает, что Киев «исконная» «вотчина» Ивана IV, а сам император шведского короля, который вел войну с русскими войсками в Ливонии, «наклонит, учинит его перед царским величеством покорна».

Как следовало ожидать, на переговорах видное место занял вопрос о создании антиосманского союза. С избранием Эрнста, говорили австрийские послы, откроется дорога к созданию большой антиосманской коалиции, в которую помимо держав австрийских Габсбургов, Речи Посполитой и России войдут папство, Испания и другие христианские государства. Они все объединятся, чтобы «тех неверных людей могли выгнать за Арапы до Азии» и чтобы «все цесарство Греческое на всход солнца к твоему величеству пришло». Перед Иваном IV рисовалась перспектива утверждения его власти после победоносной войны с османами в бывших владениях Византийской империи — перспектива, к которой царь не мог остаться равнодушным.

Как бывало неоднократно в истории контактов между средневековыми государствами, разделенными большими расстояниями, и в частности в истории русско-австрийских отношений, миссия Кобенцля опоздала. Когда в январе 1576 года царь в Можайске вступил в переговоры с австрийскими послами, его гонец Бастанов привез из Речи Посполитой известия о том, что выборы на польский трон уже состоялись и завершились тем, что магнаты — сторонники Максимилиана II провозгласили его польским королем.

Для царя это был важный шаг на пути к утверждению Габсбурга на польском троне, а следовательно, важный шаг на пути к осуществлению тех планов, которые с этим связывались. Правда, Ивану IV было известно, что поддержка кандидатуры Максимилиана II была далеко не единодушной, но существованию оппозиции он не склонен был придавать серьезного значения. Два таких великих государя, как он единственный в мире православный царь, и император, первый среди государей Запада, должны были легко подавить возможное сопротивление, и царь обещал Максимилиану свою поддержку, чтобы «войною промышлять» и «наклонять» его противников примириться со вступлением Габсбурга на польский трон. Существование такой оппозиции было царю даже выгодно, так как император, нуждаясь для ее подавления в поддержке России, будет вынужден выполнить свои обещания. Царь не исключал, что при благоприятных условиях ему удастся добиться того раздела Речи Посполитой между двумя государствами, который сам император предлагал царю в 1574 году. «А наше хотенье то, — писал царь Максимилиану II, — чтоб... Литовское бы Великое княжество и с Киевом и что к нему городы, были к нашему государству Московскому».

Однако главное внимание царя в тот момент привлекало решение другого вопроса. Избрание Максимилиана II побудило его перейти к практическим шагам по формированию антиосманского союза. Захарий Сугорский, потомок белозерских князей, еще недавно по поручению Ивана IV возивший «поминки» в Крым, теперь повез в Вену «опасные грамоты» для «великих послов» Максимилиана II, папы и испанского короля, которых приглашали в Москву для заключения союзного договора.

Подготавливая почву для формирования такого союза, царь одновременно предпринял новые шаги для подготовки наступления на Крым и османские крепости в Северном Причерноморье. Зимой — весной 1576 года к гетману запорожских казаков князю Богдану Ружинскому было послано денежное жалованье, «запасы» и порох, и казаки «ялись государю крепко служити». Тогда же за днепровскими порогами появились и отряды «государевых», то есть московских служилых казаков. После новых нападений на крымские улусы, как сообщал в Москву русский гонец Иван Мясоедов, «за Перекопом, де, никово людей не осталось, все, де, за Перекоп збежали от казаков». Летом 1576 года под стенами крепости Ислам-Кирмен в низовьях Днепра произошло настоящее сражение между войсками хана и отрядами запорожцев и русских служилых людей, и татары были вынуждены отступить, бросив крепость на произвол судьбы.

Запись «Разрядных книг» о том, что воеводы и запорожские атаманы поспешили известить царя о взятии города, не оставляет сомнений в том, что поход на Ислам-Кирмен был инспирирован русским правительством. Все это вызвало серьезное беспокойство престарелого Девлет-Гирея, с тревогой вспоминавшего события, предшествовавшие взятию Казани: «Так, деи, он, — говорил хан о царе, — казаков напустил к Казани, дале, де, Свияжское поставил, а после, де, Казань взял».

На этот раз нападениями казаков дело не ограничилось. Получив известия об избрании Максимилиана II на польский трон, царь решил разорвать отношения с Крымом. Прибывшим от хана гонцам не выслали шуб и «встречново корму», а 26 апреля 1576 года царь «приговорил со всеми своими бояры и з дворяне, которые в думе у государя живут» крымских гонцов не принимать и сослать их в Углич. Через два дня, 28 апреля, было принято решение о выступлении царя в поход «на свое дело и на земское» в Калугу.

В походе царя сопровождала армия его удела во главе с Федором Михайловичем Трубецким и большая земская рать во главе с главой земской Думы князем Иваном Федоровичем Мстиславским. По специальному решению в этом походе воеводы должны были служить «без мест». Кроме этого большого войска, занявшего города на Оке от Коломны до Калуги, была организована «плавная судовая рать» во главе с князем Никитой Тюфякиным из трех полков; в их состав наряду со служилыми людьми из разных городов входили донские атаманы и казаки.

История словно возвращалась. Как и в конце 50-х годов, царь снова стоял войском на Оке, а «плавная рать» снова готовилась к морскому походу на Крым. Царь, по-видимому, ожидал известий об утверждении Максимилиана II в Речи Посполитой, чтобы дать «плавной рати» сигнал к походу Весь конец весны и почти все лето «государь и сын ево государев царевич Иван Московские ездили по берегу и смотрели бояр и воевод и дворян в всех полкех». Однако известия об увенчании императора Максимилиана II польской короной все не приходили.

Попытки магнатов распоряжаться польским троном вызвали резкую реакцию шляхты. Столкновение произошло на самом выборном поле и приняло самые резкие формы. Как сообщал русский гонец Семен Бастанов, ставший невольным свидетелем происходившего, магнаты, «убоявся всех шляхт, с великою боязнью до места (города. — Б.Ф.) утекли, а оне тех панов хотели побить». Со своего подворья гонец видел, как возмущенные шляхтичи «учали из луков и самопалов стрелять... так, де, нам над немцы делати» (немцы здесь, конечно, Габсбурги, стоявшие во главе Священной Римской империи германской нации). В противовес Максимилиану II шляхта выдвинула кандидатуру противника Габсбургов и вассала турецкого султана трансильванского воеводы Стефана Батория. Австрийские власти пытались задержать его на карпатских перевалах, но воевода сумел переехать в Польшу, где его сторонники заняли столицу страны Краков и завладели королевскими регалиями.

Первоначально царь не придал всему этому серьезного значения.

Однако с течением времени, когда выяснилось, что император медлит с вмешательством, а Баторий постепенно овладевает положением в стране, Иван IV стал проявлять серьезное беспокойство. В грамоте, отправленной Максимилиану II 11 июля 1576 года, он призывал своего союзника: «А промышлял бы, еси... о том деле наскоро, покаместа Степан Батора... на тех государствах... не утвердился». В условиях, когда вассал султана, пользовавшийся активной поддержкой Стамбула, сумел овладеть польским троном, планы большого антиосманского союза стали отходить на задний план. Царь приказал вернуть крымских гонцов в Москву, и Афанасий Нагой и Андрей Щелкалов стали выяснять, какие «поминки» следует уплатить хану, чтобы он заключил мирный договор с Иваном IV.

Если вопрос о создании антиосманского союза стал временно неактуальным, то, напротив, ясно обрисовывалась перспектива большого конфликта между Речью Посполитой и Габсбургами. Царь был уверен, что такие великие государи, как Габсбурги, не потерпят подобного ущерба для своей чести, какой нанесла им польская шляхта, и император будет оружием отстаивать свое право на польский трон. Весной 1576 года в Вене серьезно обсуждали планы военного вмешательства в дела Речи Посполитой. 8 апреля 1576 года Максимилиан II писал царю: «Семиграцкой воевода (Стефан Баторий. — Б.Ф.) хочет силою прав быти, татар, турков и иных многих своих товарищей на великую силу надеется, а мы против силы турского, как надобе быти, начаемся, что им не стерпим». При таком положении поддержка России становилась особенно необходимой, и Максимилиан II не жалел любезных слов, чтобы расположить к себе русского союзника. «А нам, — писал он царю, — то великая честь и слава стояти нам всем вместе за все христианство с великим приятельским братством. А опроче тебя, любителного брата, не могли себе такова любителна приискати, кто б за веру хрестьянскую так мог стояти». Можно себе представить, как ласкали слух Ивана IV такие слова, исходившие от первого государя христианского Запада.

Император сообщал, что 1 мая в Регенсбурге он собирает рейхстаг, на котором намерен просить помощи у имперских князей. В сентябре 1576 года, отпуская из Регенсбурга Захария Сугорского, император сообщал царю, что «в коротких часах» в Москву будут отправлены «великие послы» для заключения договора о союзе, очевидно, направленном против Батория. Император отпускал послов тяжелобольным, лежа на постели, и вскоре после их отъезда, 12 октября 1576 года, скончался. Это, однако, не положило конец конфликту. Сугорский сообщал царю, что преемник императора, его сын Рудольф II, «как его коронуют и ему итти на Батора и на поляки вскоре, и люди в войну конные и пешие собираются, а идти ему из Ведна (Вены. — Б.Ф.) на Краков». Правильность этих сообщений косвенно подкрепляла грамота Рудольфа II, отправленная вскоре после смерти отца, где говорилось, что, подобно отцу, новый император желает быть с царем «в братстве и в любви».

Складывалась новая ситуация, в которой Иван IV вовсе не хотел оставаться безучастным зрителем. Через своего посланца Ждана Квашнина он сообщал новому императору, что находится в Новгороде, «чтобы быть ближе у дела литовского, договорясь с братом своим с Руделфом цесарем». С Квашниным была послана и «опасная грамота» для послов, которых царь ожидал от «цесаря» для заключения договора о союзе. Действуя так, царь, конечно, подстрекал Рудольфа II к выступлению против Батория. Кроме того, Иван IV был намерен использовать конфликт между Речью Посполитой и Габсбургами, чтобы решить в свою пользу затянувшийся спор из-за Ливонии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.