Весна
Весна
Мы рады весне. Самое трудное — позади. Теперь жизнь пойдет по новому, лучшему руслу.
Но война продолжалась. Блокада — тоже. 4 апреля в восемнадцать часов тридцать минут взвыли сирены госпиталя. Воздушная тревога! Первый и большой массированный налет немецкой авиации после длительного перерыва. Несколькими эшелонами с различных направлений. «Звездный» налет.
Гул самолетов. Вражеские бомбардировщики над Невой, пикируют на корабли. Одновременно с бомбардировкой враг начал сильный артиллерийский обстрел.
А ночью — второй воздушный налет.
В кабинете Ягунова очередное совещание начальников медицинских отделений и всех служб госпиталя. Обсуждаются текущие организационные вопросы.
— Наши ближайшие задачи, — говорит Ягунов, — оборудовать физкультурную площадку, создать солярий и сад для прогулок и отдыха раненых, возделать огороды. Лето не за горами, нужен текущий ремонт. Нельзя забывать и о предстоящей заготовке дров…
Сидящий рядом со мной начальник девятого отделения Коптев подсовывает мне записку: «Ф. Ф! Физкультурная площадка! Сад! Огороды! Чародей наш Ягунов, да и только. И хороший мечтатель! Не правда ли?»
Ближайшие события показали: если Ягунов и был мечтателем, то мечты его всегда имели под собой реальную почву, он умел превращать мечту в действительность… В конце концов если бы нам в декабре сорок первого года сказали, как мы встретим весну сорок второго, это бы тоже показалось нам тогда мечтой.
Апрель. Из стационара возвращается медицинский персонал. Прозимовали! Продовольственное положение улучшилось. Появилась возможность не на словах, а по-настоящему заняться диетологией. Мы ввели пять различных диет, в том числе даже индивидуальный стол.
Голубое, безоблачное небо, солнце уже не только светит, но и греет. Население города выходит на улицы. На скамейках садов и бульваров сидят люди, вдыхают запах влажной земли, греются на солнце после многомесячной жизни и работы в промерзших стенах.
Едва сошел снег, как мы начали снимать булыжник с трех тысяч квадратных метров Биржевого проезда, от Менделеевской линии и до Тифлисского переулка. Здесь будет цветник для ходячих раненых.
Энергичный Зыков где-то достал доски. Сделали забор, натаскали земли из ботанического сада университета.
Пятнадцатого апреля после обхода раненых Муратов сказал мне:
— Сегодня день рождения Коптева. Не забудь поздравить.
— Без подарка?
— Предусмотрен коллективный, Гордина и Романова с утра ушли в город, ищут… Зайдем к имениннику.
Не успели мы войти в ординаторскую девятого отделения, как следом влетели Гордина и Романова. Не вошли, а именно влетели.
— Трамвай! — закричали они с порога. — Пошел трамвай! Поздравляем!
— Поздравляем! — точно по команде подхватили мы.
— Иван Сергеевич! Это в честь вашего дня рождения! — воскликнула Романова. — Идем с Ниной по Невскому, болтаем! — усиленно жестикулируя, рассказывала она. — Смотрим — батюшки мои! — трамвай идет! Чистенький такой, красивый, красненький. Только вместо стекол — фанера. Мы глазам не верим! Побежали к остановке, сели и поехали! Ей-богу!
Многое из тогдашних событий стерлось в памяти. Но эта первая блокадная весна никогда не забудется.
Жизнь налаживалась с каждым днем. Листвы на деревьях нет, набрякли только почки, но уже сняты неуклюжие одежды ленинградцев, в которые они были укутаны в холодную и суровую зиму.
К этому времени в пищевом блоке был организован новый цех, где запахло сосновым бором. Там занимались производством витамина С из хвои для раненых, больных и медицинского персонала.
Вопрос изготовления такого напитка разрешился — только через полгода, когда по инициативе горкома партии опытами извлечения витамина С из хвои для массового употребления занялись два института: Научно-исследовательский витаминный и Ботанический.
Учебным и практическим руководством его приготовления послужила статья кандидата биологических наук В. С. Соколова «Витамин С из хвои», опубликованная в начале апреля в «Ленинградской правде», и последующие инструкции.
На первых порах горьковатую настойку в госпитале пили неохотно. Потом удалось значительно улучшить ее вкусовые качества добавлением к настою клюквенного экстракта.
В конце апреля, когда после восьмимесячного перерыва возобновило работу хирургическое общество Пирогова, в ординаторской зазвонил телефон. Трубку снял Муратов.
— Тебя, — сказал Петр Матвеевич. — Ягунов…
— Грачев слушает.
— Немедленно ко мне!
Когда я вошел в кабинет начальника, он встал:
— Поздравляю вас с присвоением звания военного врача второго ранга!
— Служу Советскому Союзу!
Ягунов передал мне копию выписки из приказа по войскам Ленинградского фронта.
— Вот видите, ценят работу диетологов, — с удовлетворением заметил начальник госпиталя. — Садитесь. Сейчас вам, конечно, будет полегче. Но не забывайте, впереди у нас еще ох как много дел! Всяких… Очень много! Пусть сегодня у нас еще не все выглядит очень хорошо. Это не беда, если понимать, как надо работать завтра.
И потом незаметно для себя зажегся, разговорился о том, сколько еще надо сделать для того, чтобы в дальнейшем улучшить лечение раненых.
Слушая его, я понял — передо мной «капитан дальнего думания», по выражению А. С. Макаренко…
Третьего мая приказом Военно-санитарного управления фронта Муратов был назначен начальником крупного военного госпиталя.
Петр Матвеевич сдавал отделение Веронике Осиповне Раппе.
Вместе с ней Муратов сделал обход отделения, попрощался с ранеными. А когда закончились и наши прощальные разговоры, в ординаторскую вошли семь старост палат. Один из них с папкой в руках. Невысокого роста, приземист и широк в кости. До войны он занимался спортом, увлекался борьбой. Это сержант Павел Орешкин, раненный под Гатчиной. Орешкин почти поправился, и скоро его выпишут из госпиталя.
— К вам, товарищ начальник отделения. Делегация от раненых, — начал Орешкин.
Мы встали.
Сержант начал развязывать тесемки папки. Но они почему-то не развязывались. Когда это Орешкину удалось, он так расправил свои плечи, что казалось, халат на нем сейчас лопнет по швам.
Сержант раскрыл папку и начал громко читать:
— «Дорогой Петр Матвеевич! Солдаты и командиры войск Ленинградского фронта, которые находятся на лечении в восьмом медицинском отделении, узнали, что Вы назначены начальником крупного госпиталя.
Нам очень грустно расставаться с Вами! Вы достойно оправдываете звание советского врача-хирурга, ленинградского военного доктора.
В тяжкую годину пишем мы это письмо. Враг под стенами Ленинграда.
Спасибо Вам за то, что, невзирая на все трудности блокадной зимы, Вы денно и нощно исцеляли наши раны, оперировали, спасали от смертельной опасности…»
Пальцы Муратова теребили халат, то собирая его в складки, то распуская.
— «Золотые руки у Вас, Петр Матвеевич, — продолжал читать Орешкин. — Сколько Вы сделали операций, мы не знаем, но о Вашей медицинской помощи мы будем помнить всю жизнь. За это Вам — низкий поклон! В дни наших страданий Вы не только лечили нас, но и находили слова, вселявшие уверенность в нашем выздоровлении.
— Скоро мы пойдем опять в бой. И будьте уверены — мы с честью станем грудью, чтобы уничтожить ненавистного врага! Будем биться до последней капли крови!
Мы расстаемся с Вами, Петр Матвеевич! Желаем Вам от всего сердца доброго здоровья и успеха в Вашем благородном труде на благо нашей дорогой Отчизны!»
Сержант Павел Орешкин передал адрес Муратову. А другой староста, Николаев, преподнес Петру Матвеевичу солдатскую зажигалку из гильзы оружейного патрона. На патроне было нацарапано:
Хирургу П. М. Муратову — от раненых.
Петр Матвеевич крепко обнял старост и поцеловал.
Когда мы остались одни, Муратов глубоко вздохнул.
— Федор, пройдемся напоследок по родным местам, — предложил он.
Вначале мы шли молча. На душе у каждого грусть, — нелегко расставаться после всего, что пережили вместе.
— Итак, мы проработали семь месяцев, — нарушил молчание Муратов.
— Да…
— Семь месяцев, а похоже — семь лет. Запомнится времечко! Много было разных эмоций, как любит выражаться Ягунов.
— Кстати, как твое мнение о нем?
— Хорошее.
— По-моему, он очень импульсивный.
— Ну и что ж? Ты пойми, Ягунов прост, непосредствен, как ребенок. Это хорошее качество. В этом смысле он чем-то похож на Григория Махиню. Помнишь?
— Конечно.
— А квартет госпиталя — неплохой…
— Ты кого имеешь в виду?
— Ягунова, Луканина, Долина и Зыкова. В общем, госпиталю повезло…
На Университетской набережной порядочно народу. Смотрят, как Нева несет ладожский лед. Льдины толстые. Минувшая зима была не только морозной, но и щедрой на снегопад.
Большие белые поля местами в черных трещинах. Плывут бревна, доски, какие-то ящики и бочки — остатки от ладожской Дороги жизни.
На Дворцовом мосту мы стали прощаться.
— Ну вот и все, друг дней моих суровых, — тихо произнес Муратов. — Адрес мой помнишь?
— Еще бы! А если и забуду, по памяти найду!
— Разгромим сволочей — встретимся! Будет что вспомнить! Бывай здоров!
— До победы, до встречи!