В новогоднюю ночь…

В новогоднюю ночь…

В такой обстановке заболел Ягунов. У него паратонзиллярный абсцесс — нарыв в горле.

Последний день декабря. Через несколько часов — Новый год. Зашел навестить Ягунова. В кабинете пахнет сыростью, лекарствами.

— Чайку сейчас согреем, — хлопотал Савицкий около Ягунова, напоминая заботливую няньку.

Выхожу на улицу. Щедрая луна, которую блокадники ненавидят: в лунную ночь чаще бомбят город. Но сейчас вокруг тихо. Казалось, город оцепенел от холода.

Поздним вечером в приемной начальника госпиталя Савицкий тяпкой разламывал какой-то ящик, бросая топливо в печку. Она дымила.

— Организуем здесь концерт самодеятельности. Новогодний, — говорит Петр Устинович.

— Концерт? В такую пору? — Это было так неожиданно, что я вначале не понял: шутит Савицкий или говорит всерьез.

— Да, концерт, — повторяет он. — А ты что… смотришь, словно воробья проглотил? Жизнь!

Концерт начался в одиннадцатом часу. Укутанный одеялом, в каталке, около печки сидит больной Ягунов. На пианино мерцают две коптилки, скудно освещая аккомпаниаторшу, чуть подальше, в темном, холодном и неуютном «зале» сидят зрители. В пальто, шинелях, полушубках, ушанках. Конферансье Савицкий представлял участников концерта самодеятельности.

— Темно! — крикнули в «зале». — Плохо видно!

— У кого есть карманные фонарики, прошу осветить сцену! — не растерялся конферансье. — Я прочту поэму Джамбула «Ленинградцы, дети мои!».

Нашлись и певцы. Аккомпанировала буфетчица второго отделения Ольга Дмитриевна Дашкова.

— Не торопитесь, пожалуйста, со сменой артистов! — просила Ольга Дмитриевна. — Не успеваю дыханием согреть пальцы.

— Подождем! — сказал Савицкий. — А пока выступит доктор Грачев. Он будет петь! Громко! Без аккомпанемента!

И надо же, что выдумал!

— Не могу! Забыл ноты дома! — откликнулся я из третьего ряда «зрительного зала».

— Ария Хозе из оперы «Кармен», музыка Бизе! — не унимался Савицкий. — Исполняет без нот и без аккомпанемента известный певец Федор Федорович Грачев.

Меня выталкивают на «сцену». Надо что-то сказать.

— Вот пройдет время, кончится война. Темнота, холод и прочий неустроенный наш быт станет легендой. И доживу я, дорогие товарищи, до той поры, когда не услышу грозного окрика: «Грачева ко мне!» — С этими словами я как бы подкрутил усы, вздернул их и влево и вправо!

Дружные аплодисменты зрителей. Всем понятно. Попал, что называется, в «десятку»! Это жест Ягунова, когда он взрывается. А сам адресат дернулся всем телом, схватился за шею, захрипел и уткнулся в одеяло.

Все вскочили со своих мест.

— Антракт пять минут! — выкрикнул Савицкий.

Что случилось с начальником? Оказывается, от смеха абсцесс в горле прорвался!..

Концерт самодеятельности окончился в половине двенадцатого.

Ко мне подошел Шафер.

— Поднимайся сейчас к нам, — пригласил он. — Кулькова, представь себе, сэкономила немного водки от ноябрьской выдачи.

В кабинете старшего хирурга стояла небольшая елочка с красной звездой на макушке. На ветках — незамысловатые игрушки, изделия раненых. Свежий, смолистый запах хвои.

Политрук шестого отделения Кулькова аккуратно раскладывает на тарелки новогодний ужин — гомеопатические дозы пшенного концентрата, пахнущего бензином. Бокалы — градуированные мензурки. Хозяйка стола наливает по черточку — пятнадцать граммов.

В полночь мы подняли свои мензурки…