Мужество
Мужество
Самолет обретал крылья в конце прошлого — начале нынешнего столетия. Слабые они в ту пору были, ненадежные, и большое требовалось мужество от летчиков, чтобы поднимать в воздух те самолеты. Имена первопроходцев неба запомнились нам, как запоминаются стихи из детских лет. Овеянные неизбывной славой имена: Нестеров, Арце-улов, Уточкин, Российский, Чухновский... Чтобы водить современные самолеты, отвага и хладнокровие требуются не меньшие, а познания — гораздо больше, нежели те, которыми могли похвастать деды: на голом энтузиазме тяжелую машину от бетонки не оторвешь. Но может ли кто сегодня с такой же уверенностью назвать несколько имен выдающихся летчиков — наших с вами современников? Навряд... Что прежде было уделом одиночек — и тяготы профессии, и людское признание — ныне поделено между тысячами. Профессия авиатора стала массовой, широко доступной, и растаял, сошел на нет ореол романтичности вокруг нее. Это не значит, конечно, что летчик-виртуоз, мастер не будет выделяться среди остальных. Талант рано или поздно заявит о себе — такова логика жизни.
Видимо, и в те, может быть, не столь уже и отдаленные времена, когда обитатели нашей планеты станут «летать в космос по профсоюзным путевкам», профессия космонавта утратит свою притягательную загадочность. Это, думается, неизбежно. Всего лишь два десятилетия минуло с момента запуска первого искусственного спутника Земли, а число землян, побывавших в заоблачных сферах, превысило цифру восемьдесят. И вряд ли даже самый любознательный школьник, из тех, что спит и во сне себя видит в скафандре и гермошлеме, в состоянии назвать поименно все эти восемь десятков героев. Но, как имена самых первых из первых летчиков, врезаны в нашу память имена космонавтов первого набора.
Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Терешкова, Быковский, Комаров, Беляев, Леонов...
Здесь мне хочется рассказать об одном из добрых товарищей брата — о Павле Беляеве. Не знаю почему, но уже не первый год не дает мне покоя такое ощущение души, что о мужестве, о самообладании и выдержке этого человека не все еще сказано в нашей космической литературе. Что где-то и как-то, непонятным образом, но оказался он в тени.
Подобно Владимиру Комарову, тогда, в год образования отряда, Беляев выделялся из круга молодых и веселых лейтенантов и возрастом, и званием: и лет побольше, и чин повыше. По заслугам: за плечами у Павла Ивановича остались многолетняя служба в авиации Тихоокеанского флота, с отличием законченная Военно-воздушная академия...
Не припомню такого случая, чтобы Юра во время наших встреч назвал мне фамилию космонавта, еще не летавшего. Но зато после того, как его товарищ возвращался из космоса, брат рассказывал о нем много и охотно. А рассказать ему было что! Всех, кто выходил на орбиту вслед за ним, провожал он на космодроме, разве только Германа Титова не смог: гостил на Кубе... И не только провожал своих друзей Юра — готовил их к полету, делясь своим опытом первооткрывателя. И поддерживал с ними связь с Земли... Вспоминая, например, о том, как осваивали программу предстоящего полета на «Востоке-3» и «Востоке-4» в 1962 году Андриян Николаев и Павел Попович, Юра говорил с улыбкой:
— Андриян вообще-то из молчунов, слова не выжмешь, а тут одолел вопросами. И меня и Германа. Таким дотошным оказался. С ним трудней, чем на иной заграничной пресс-конференции, оказалось.
Имена Павла Беляева и Алексея Леонова люди услышали в марте 1965 года во время полета «Восхода-2». Беляев пилотировал корабль, Леонов — первым в мире! — совершил выход в открытый космос.
Годы подготовки к полету, однообразие тренировок, число которых выражается многозначной цифрой, бесконечность ожидания — все это само по себе подвиг. Подвиг, если жизнь и работа складываются нормально. А Беляеву не повезло на самом старте: во время тренировки, приземляясь с парашютом, сломал ногу. Перелом был сложным, двусторонним. И случилось это за недели до полета Юры. Космонавтов, повторю, в то время было немного, каждый на счету, а тут попал в беду один из самых подготовленных.
Товарищи навещали Павла Ивановича в госпитале, приносили фрукты, книги, утешали, обнадеживали. Больше, чем от физической боли, страдал Беляев от непоправимости случившегося.
— Не хотел бы выбывать из строя — признался он однажды Юре.
Врачи готовили Беляева к сложной операции, предупреждали, что летать после этого он уже не будет. И тут сам Павел Иванович проявил упорство: настоял на другом методе лечения.
— Под нагрузкой,— предложили медики.— Сломанные кости, есть шансы, срастутся, но это долго и мучительно больно.
— Пусть долго и больно, лишь бы летать,— ответил Беляев. За словом «летать» видел он и свое будущее космонавта — будущее, о котором пока не догадывались и врачи.
Он выдержал все: месяцы лежания на госпитальной койке, невыносимые страдания, долгое одиночество в ночи, когда палата пуста, а тебя терзает бессонница... Выдержал — и вернулся в отряд.
Ему и было доверено командовать экипажем «Восхода-2», пилотировать корабль, из отсека которого — в миры Вселенной, в пропасть, в ничто — бесстрашно шагнул Алексей Леонов. Шагнул на высоте пятисот и скорости двадцать восемь тысяч километров в час. Двенадцать упоительных минут плавания в открытом космосе. Двенадцать минут наедине с клубящейся пустотой, с вакуумом. Леонов вышел из кабины корабля над Черным морем, а вернулся в кабину над Сахалином, то есть за безумно короткое время преодолел из края в край все пространства нашей необъятной Родины.
«Восход-2» приземлился 19 марта в двенадцать часов две минуты в районе города Перми.
Планета ликовала: человек смог, покинув корабль, пребывать в необозримых пространствах Вселенной, смог вернуться в свой небесный дом. Следовательно, не так-то уж страшны эти бездонные глубины, следовательно, в будущем можно будет обжить их, сделать полезными Земле.
За бурей восторгов, за взрывом ликования мало кто придал значение лаконичным строкам из сообщения ТАСС: «Посадка произведена командиром корабля полковником Беляевым с использованием ручного управления».
А за строчками этими скрывалась полная драматизма картина.
«Восход-2» завершил программу полета, когда отказала система ориентации корабля, что, в свою очередь, вывело из строя систему автоматического спуска.
На связи с «Восходом» был Юра.
— Готовьтесь ко второму варианту посадки. Как учили,— не растерялся он, передал команду Беляеву.— Сейчас государственная комиссия передаст, на каком витке начать посадку.
«Второй вариант» и был вариантом ручного управления.
На радиосвязь с «Восходом» вышел Сергей Павлович Королев. Сказал несколько ободряющих слов космонавтам и разрешил посадку на ручном управлении. Все, кто был на командном пункте, замерли в ожидании: столько раз отрабатывалась на тренажерах система ручного управления, но — только на тренажерах... В космосе такая заминка — впервые. Сейчас вся надежда — на умение Беляева, на крепость его нервов.
И Беляев показал самое высокое мастерство: на девятнадцатом витке вручную сориентировал корабль и посадил его. Полет закончился благополучно.
Завидное мужество проявил Павел Иванович — и тогда, после неудачного прыжка с парашютом, и в космосе. Мне приходилось слышать порой наивные, а иногда и далеко не безобидные суждения, вроде таких: «Космонавту что? Сел и полетел, автоматика работает. Вернулся на твердую почву — тут тебе слава, ордена, внимание всеобщее...»
Пусть те, кто, быть может, верит, еще в эти россказни, попробуют поставить себя на место Павла Ивановича Беляева, прожить такую жизнь, какую прожил он...