ГЛАВА 14 В преддверии победы
ГЛАВА 14
В преддверии победы
Три восклицательных
« Кукареку-у-у!»
Юра замедлил шаг, прислушался.
— В школу опоздаем,— поторопил Володя Орловский.
— Погоди! Слышишь, опять кричит.
— Да это балуется кто-то. Фрицы всех петухов слопали.
Но, громко захлопав крыльями, он вдруг взлетел на плетень поблизости от ребят, самый настоящий, взаправдашний петух в ярко-оранжевых перьях, со шпорами на ногах, с прозрачным обмороженным гребнем. Цепко покачиваясь на плетне, поднял голову к яркому весеннему солнцу и, ошалев от обилия света и тепла, снова провозгласил торжествующе:
« Ку-ка-ре-кууу!»
«С добрым утром!» — значит.
— Пойдем, Юрка. А то влетит.
— Здравствуйте, ребята,— окликнули их сзади. Обернулись на знакомый голос. Ксения Герасимовна, учительница.
— Здрассте...
— Не насмотритесь? — Ксения Герасимовна тоже приостановилась.— И как же ты выжил, Петенька, чудачек рыжий? Один на все Клушино. Чудо какое-то... А знаете, что он сказал вам, ребята? Не знаете? А он вот что сказал:
Дети, в школу собирайтесь,
Петушок пропел давно...
Очень весело была настроена сегодня Ксения Герасимовна, и ребятам почему-то вдруг захотелось быстрее сесть за парту, открыть учебники, взять в руки карандаши. Сбив шапки на затылок, торопливо пошли в гору. А голосистый петух, радуясь тому, что уцелел, что идет весна, все кричал и кричал им вслед свое озорное: «Кукареку! Кукареку!..»
С октября сорок первого, толком не успев привыкнуть к школе, отвыкали они от нее. И сейчас в одном помещении собрались сразу все классы: с первого по четвертый. Мальчишки и девчонки, притихшие, расселись за партами.
— Пока вот так и будем заниматься, все вместе,— сказала Ксения Герасимовна.— Вас много, а я одна, и к тому же война еще не кончилась, и школу топить нам нечем. Так вот и будем заниматься — теплее так, и никому не обидно.
Ребята смотрели на учительницу и видели, как заметно постарела она за эти два года: горькие складки обозначились у рта, пряди волос поседели.
— Поднимите руки, у кого есть учебники, тетради...
Несколько рук взметнулись над партами.
— Две... четыре... шесть... Негусто,— вздохнула учительница.
За партой нерешительно поднялся Володя Орловский:
— Ксения Герасимовна, мне один боец книжку оставил. Можно, я по ней буду учиться?
— Ну-ка, покажи. «Боевой устав пехоты»... Но это же не учебник, Володя.
— У меня тоже такая есть,— похвалился Юра.
— И у меня... И я принес...— зашумели ребята.
— Вот как! — улыбнулась Ксения Герасимовна.— Тогда возьмем их, как говорится, на вооружение. Буквы и слова в уставе наши, советские, а для нас сейчас главное — научиться читать и писать. Буду задавать вам из устава.
Потом Ксения Герасимовна допытывалась, откуда ребята достали столько уставов. Объяснилось все очень просто: целую стопку этих пухлых книжечек ребята обнаружили в избе, где временно размещался штаб нашей части. Часть ушла на запад, кто-то из офицеров, по всей вероятности, забыл или посчитал ненужным тащить в трудную дорогу эти наставления. Ребята разобрали их по домам. А Володе Орловскому, точно, солдат-постоялец подарил устав.
...Вечером Юра сидел за столом и что-то сосредоточенно мастерил. Мама заглянула из-за спины, перепугалась: на столе поблескивали разряженные винтовочные обоймы, а Юра клещами вытаскивал из патронов пули. Ловко и быстро у него это получалось: р-раз — и готово, и порох аккуратно ссыпал на тряпочку.
— Ты убьешь себя. Перестань сейчас же!
— Не, мам, не бойся, это не разрывные — обыкновенные. Разрывные — те нельзя.
— Брось, Юрка, тебе сказано.
Юра смахнул капли пота со лба, деловито объяснил:
— Понимаешь, мам, это вместо палочек для счету. Мы все так делаем. Я девяносто штук пустых гильз набрал, а еще десяти не хватило. Спасибо Володьке — выручил.
Позже при свете коптилки он выполнял домашнее задание по письму: высунув кончик языка от усердия, на листе газетной бумаги по тусклым печатным строкам чернилами, настоянными на саже, выводил крупно: «Красная Армия — самая сильная армия. Мы победим».
— Хорошо я написал, мам?
Мама долго вглядывалась в каракули, вздохнула, погладила Юру по голове:
— Хорошо, сынок.
— Нет, не так надо.— Он схватился за ручку...
— Юра Гагарин,— спросила на следующий день учительница,— почему ты в последнем предложении поставил три восклицательных знака?
Юра поднялся за партой:
— Чтобы наши скорее фашистов разбили.
Ксения Герасимовна улыбнулась:
— Ну, хорошо. Тогда помоги мне карту повесить. Сейчас я вам покажу и расскажу, где бьет врага Красная Армия.
И так уж повелось: с этого дня, вплоть до конца войны, Ксения Герасимовна начинала свои уроки с политинформации. Прочерченная красным карандашом линия фронта на карте каждый день надламывалась в сторону запада.
Апрельские ветры с хрустом доели последний снег, высушили дорогу. Подмытая вешней водой, обнажилась коричневая глина на склонах холмов, открылась во всем безобразии, учиненном войной, искалеченная земля: воронки от бомб и снарядов, ставшие болотами, искореженные остовы бывших когда-то грозными боевых машин, изломанные гусеницами и огнем окраины леса. Бои гремели далеко на западе, но война еще не ушла с смоленской земли.
По этой дороге, мимо деревень Затворово и Фомищино, мимо Трубина и Тетерь, Манькина и Свиноры Юра с матерью почти каждое воскресенье ходили в Гжатск, к отцу. Сразу после освобождения Клушина отца призвали в армию и тут же положили в госпиталь — дали знать себя болезнь ноги и застарелая язва желудка. Подлечив малость, определили служить в хозвзводе.
А сегодня суббота, в школе отпустили ребят пораньше, и Юра надумал проведать отца в одиночку. «Переночую и вернусь»,— уговаривал он маму. И уговорил.
— Ступай. Не заблудись только.
Пошел. Палка брошена на плечо, на палке — узелок с пышками из отрубей и вареной картошкой: отцу подарок. Четырнадцать верст — немалый для пешего человека путь, но, когда идешь и думаешь не о верстах, а о чем-нибудь другом, интересном,— дорогу не замечаешь.
А думать мало ли о чем можно.
Вон жаворонок взметнулся из-под гусеницы мертвого бронетранспортера, повис над самой головой. Интересно, а может она, эта птаха, продержаться в воздухе с утра до вечера, чтобы не отдохнуть ни разу, не садиться на землю?
Вот голубенький подснежник прилип к обочине канавы. Сорвать его, что ли? Нагнулся — видит: не просто так растет подснежник — кольцом гранатным опоясан его стебелек.
Кольцо лучше зашвырнуть подальше, а подснежник срывать и вовсе не стоит. Жаль.
Сколько странных, нелепых и не совсем понятных вещей открылось по весне!
Перебирали в амбаре школьники семена, а рядом женщины-колхозницы той же работой занимались, и одна из них рассказывала: не то у Долгинева, не то у Шахматова наткнулись ребятишки на миномет в лесу, а рядом мины в ящиках лежали. Ребята одну мину в ствол бросили, а она обратно вылетела и на улице села разорвалась. То-то переполоху было! Хорошо, в дом какой не попала или в прохожего человека.
Мины всякие бывают. В поле их тоже немало понатыкано — только успевай под ноги глядеть! На такой мине у красноармейца-ездового за Клушином лошадь взлетела, самого красноармейца в госпиталь отправили.
Далеко на западе гремят бои, но не ушла еще война со смоленской земли...
За спиной автомобиль гуднул. Юра поднял руку.
— Далеко, мужичок? — притормаживая машину, высунулся из кабины водитель.
— В Гжатск, к отцу. Солдат он.
— Лезь в кабину.
Хорошо в машине, тепло, уютно. Жаль, что нагнала поздно: Гжатск-то не за горами уже, крайними избами, почитай, виднеется.
— ДП транспортируешь? — интересуется водитель, кивая на узелок: он теперь лежит на коленях.
Юра давно усвоил: на военном языке ДП значит дополнительный паек.
— Пышки и картошка. Хотите кусочек?
— Да нет, спасибо. А вообще-то солдату лишний кусок не помеха. В наступлении, бывает, кормят на убой, а все неохота. Но уж коли застрянешь где надолго — затягивай ремень потуже.
Водитель — человек веселый, словоохотливый, и Юра слушает его, и согласно поддакивает, и думает о том, как сядут они с отцом за стол сейчас, будут пить кипяток с таблетками сахарина и с домашними пышками, рассуждать о делах в колхозе и на фронте будут.
«Мать-то почему не пришла? Аль приболела?» — спросит отец.
«Где же ей прийти,— ответит отцу Юра.— Позабыл ты на службе деревенскую жизнь, поотвык от забот. Небось вчера сев начался».
«А ведь верно! Трудно им, бабам, без нас...»
Юра согласится серьезно:
«Трудно. Тракторов нет, лошадей нет. На себе плуг таскают. Это каково?»
Вздохнет отец. Услышит в словах сына невольный укор себе, мужику, который в силе еще, обут и одет справно, и чистый хлеб каждый день ест. Такая уж доля бабья — кормить мужиков хлебом, одевать и обувать их.
...— Паренек, эй, паренек! Как тебя разморило-то... Вставай, приехали. Ну и сонлив ты.
Шофер растолкал Юру. Вот ведь оказия! В виду Гжатска заснул.