НЕКРАСИВЫЙ САМОЛЕТ НЕ ПОЛЕТИТ
НЕКРАСИВЫЙ САМОЛЕТ НЕ ПОЛЕТИТ
Мы привыкли считать, что красота присуща только искусству. Но это глубоко неверно. Красота необходима и в научно-техническом творчестве, и в математике, и в физике, о чем нередко забывают.
Напоминаю прекрасные слова покойного академика Андрея Николаевича Колмогорова: «В математике важна эстетическая сторона — красивая гипотеза часто приводит к истине».
Есть и заметное влияние искусства на науку. Не перестаю повторять поразительное по своей парадоксальности высказывание Альберта Эйнштейна: «Достоевский дает мне больше, чем любой мыслитель, больше, чем Гаусс». А ведь Гаусс — выдающийся математик!
Именно со слов этих известнейших людей мы и хотим начать разговор в великом двуединстве «наука — искусство», двуединстве, к которому имел прямое отношение Олег Константинович Антонов — конструктор-художник-поэт.
Скажут: Антонов создатель самолетов, талантливый конструктор. Все остальные его увлечения — типичное «хобби», так сказать, необходимые, но не обязательные условия для разрядки после научных трудов.
В том-то и дело, что это далеко не так. Антонов был типичным выразителем тех новых замечательных процессов.
которые происходят в конце второго тысячелетия (если считать по большому счету) в результате научно-технической революции, охватившей все стороны жизни.
Постараемся разобраться в этом сложном и чрезвычайно интересном процессе.
Неисповедимы пути развития науки, но в этом стремительном процессе, приведшем нас к научно-технической революции, можно усмотреть свои закономерности. Когда-то, в далекие годы становления науки, ученый всеобъемлюще охватывал едва ли не все отрасли человеческого знания и культуры. В его представлении наука не дробилась на отдельные зоны или участки. Точные науки вплотную подступали к искусству. Гигант-ученый творил почти с одинаковым успехом в разных областях своей жизнедеятельности.
Таким был великий Леонардо да Винчи. Гениальный художник, гениальный изобретатель, гениальный провидец… Технические творения великого итальянца по значимости своей равновелики его творениям как художника. Создавая конструкции на уровне своего века, ученый смело вглядывался в контуры будущего. Он дал проекты летательных аппаратов, о которых и не мыслилось в то время. С самоотверженностью врача-новатора он вторгался в заповедную тогда область анатомии.
Таким же разносторонним был Михаил Ломоносов. Занимаясь астрономией, открывая новые законы в развитии химии, он писал стихи, закладывая основы русской поэзии. И не зря в одной из ранних французских энциклопедий было записано для потомков: «Выдающегося химика Ломоносова просим не пугать с известным поэтом Ломоносовым». Да, это он, великий Ломоносов, одновременно поэт и ученый, создавал к тому же прекрасные мозаичные картины.
У людей, подобных гигантам далекого прошлого, не существовало резкой границы не только между науками, но и между наукой и искусством. Весь комплекс человеческих знаний и мировидения замыкался в их сознании в магический круг талантливо разрешаемых реальных проблем.
Но шли годы, и во все усложняющейся науке начался процесс дробления общего на обособленные отделы. Не в силах охватить умом громаду знаний, ученые специлизировались на узких участках, замыкаясь в кругу отдельных отраслей, школ и направлений. Только физик. И куда уж там быть одновременно художником, поэтом или ваятелем! Специализация достигла, казалось, такого уровня, что ученый переставал понимать своего соседа по науке, занятого околостоящими проблемами. Только математик. Только механик. А ведь некогда было иначе: только Ломоносов, только Леонардо…
Но годы шли. Ничто не вечно под луной. И вновь на пути научной революции стали вспыхивать новые огни, высвечивавшие и новые тенденции. Родились науки, объединяющие, казалось, несоединимое, математика сплетала своей железной нитью раздробленные знания по различным разделам. Юная кибернетика пришла в медицину. Изучение космоса привело и к лучшему познанию геологии планеты. Эти процессы послужили объединению ранее не связанных, даже, казалось бы, антагонистических наук.
Непреложная истина заключается в том, что новое в развитии науки часто создается на пограничных областях, близ рубежей, некогда разъединявших ученых. Все это заставило пересмотреть торжествовавшую концепцию узкой специализации в сторону универсализма.
Современный ученый категорически обязан знать, что делается на соседних участках науки. Нередко вторжение на «чужую» территорию вызывает новый скачок знаний. И чем неожиданнее и, кажется, несопоставимее подобное вторжение, тем больше результатов мы вправе ожидать от этой обратной связи в науке.
Сегодня четко просматривается новый процесс, наметившийся в мире науки. Ученые как бы возвращаются к тому, уже позабытому универсализму прошлого, который щедро рождал Ломоносовых и Леонардо.
Можно с уверенностью говорить о том, что развитие науки, как части человеческой культуры, делает сегодня еще один спиральный виток своей эволюции, при этом диалектически возвращая ученых к широчайшему охвату всего горизонта, познания от науки до искусства. Этот процесс мы обобщенно называем единым словом — творчество.
Творческий процесс развивается по диалектической спирали. От общего к частному и от частного вновь к общему — таков путь творчества, непрерывно обогащаемый в потоке времени все новыми и новыми достижениями в области и науки, и искусства.
Мы наблюдаем сегодня, как две нити — нить науки и искусства — как бы сплетаются по спирали, непрерывно обогащая друг друга. Странно, но это предсказано в старых оккультных трактатах.
Вот здесь мы и подходим к тому основному, с чего мы начали наш разговор: современная наука делает сегодня еще один виток, обращаясь, например, даже к творческим находкам в области научно-фантастической живописи, пронизанной конкретным ощущением будущего.
И что поразительно — витки двух спиралей в области науки и искусства переплетаются между собой, как двойная генетическая спираль ДНК — носителя жизни. В ее таинственных недрах заложены ядрышки грядущих возможностей — гены будущего. Не в этом ли живая связь внешне несоединимых науки и искусства?
И что самое главное — искусство как бы становится составной частью науки и обратно, живые соки науки питают современное искусство.
В этом мы убедились и на выставке «Ученые рисуют», которая проходила в самом центре Киева в новом выставочном зале. Было это в 1981 году, когда Олег Константинович — кому же еще? — взял на себя заботы по ее организации.
Под сводами выставочных залов были собраны полотна и графические работы известнейших в стране ученых и конструкторов.
Перед посетителями выставки — несколько полотен Генерального конструктора. Героя Социалистического Труда академика Олега Константиновича Антонова. Годы властны и не властны над творчеством конструктора и художника. Ведь создатель сверхтяжелого крылатого «Антея» и самого грузоподъемного в то время самолета в мире — «Руслана» обращался к палитре и стихам, невзирая на возраст. Его картины преимущественно голубого, пастельного оттенка. Упругая прозрачность воздуха, сквозь который художник, словно с птичьего полета, удивительно по-молодому видит окружающий мир. Годы идут, а мир на полотнах остается тот самый, его.
Прекрасна картина «Наша Родина». Как бы пролетая среди пухлой громады кучевых облаков, зритель озирает родную страну в необыкновенном ракурсе — это взгляд пилота С такой же зоркостью ученый-художник всматривается и в микромир в картине «Строение материи» или пытается ассоциировать свои чувства с такими отвлеченными понятиями, как «Ярость», или такими социально насыщенными, как «Битва за мир». Зрелые работы зрелого художника. Непросто поверить, что это произведения всемирно известного конструктора самолетов.
И он не одинок в этом. Где-то рядом — картины основоположников космонавтики члена-корреспондента АН СССР Михаила Клавдиевича Тихонравова, академика Бориса Николаевича Юрьева, патриарха отечественной авиации Константина Константиновича Арцеулова.
Творчество этих всемирно известных ученых-конструкторов и летчиков сродни искусству. Их стремления как бы иллюстрируют слова О. К. Антонова, обращенные прежде всего к молодому поколению:
«Ребенок буквально с первых шагов жаждет творить. Он ведь творит и когда ломает — он исследует. Эту жажду надо поддерживать, разжигать. Недопустимо заточать ребенка в тиски наших взрослых „можно“, „нельзя“, „сиди смирно“! Чего бы достигло человечество, если бы состояло лишь из людей, утрированно благоразумных?..
Я за расквашенные носы, за ссадины на коленях, за мозоли на руках. Пусть ребята спорят, ошибаются, исправляют ошибки, учатся обращаться с инструментами, линейкой, кистью. Пусть не боятся трудностей, стремятся летать дальше, выше, быстрее.
Однако надо помнить и другую простую истину, некрасивый самолет не полетит. Крылья необходимы каждому, не только тем, чья судьба прямо связана с авиацией».
Последние слова относятся к нам, к художникам, к конструкторам, рабочим, летчикам и автомобилистам, к тебе, читатель.
Обращаясь к молодежи, выдающийся конструктор раскрывает эту тайну научного творчества — непреложную связь науки с искусством.
Некрасивый самолет… О, как плачевна участь его создателей. Их детищу не видать неба!
К любому виду научной и технической деятельности обязаны мы отнести этот принцип. Только гармония — сочетание красоты и рациональности — дает подлинные результаты в любой области творчества.
Последнее относится и к выдающемуся одесскому врачу-глазнику Н. Филатову, специалисту в области сварки Б. А. Смирнову-Русецкому, кандидату технических наук М. Д. Стерлиговой, московскому профессору-математику А. Т. Фоменко. Их картины новаторски свежи, а мастерство вне сомнения.
Они окрылены высокими стремлениями, о чем прекрасно высказался Анатолий Тимофеевич Фоменко:
«Есть много общего между математикой и живописью, наукой и искусством. И главное, ученый и художник идут к открытию неведомого, не познанного до них, а совершив это открытие, увлекают за собой других».
Не в этом ли заложен закон творчества? Ведь он распространяется не только на живопись, но и на поэзию. Многие ученые, конструкторы пишут стихи и не только для семейных альбомов.
В издательстве «Советская Россия» двумя изданиями выходила поэтическая книга «Муза в храме науки». В ней широко представлено поэтическое творчество ученых. Среди них поэт Олег Антонов.
И что интересно, многие из поэтов были представлены и в каталоге выставки «Ученые рисуют». Они и поэты, и художники, и ученые. А их критики? О, они почти всегда лишь критики.
Круглый день у подъезда этой выставки толпились люди, желая приобщиться к таинству творчества во многих областях.
Ученые разрабатывают новые теории. Ученые рисуют. Ученые пишут стихи. Ученые творят… Глаза разбегаются у гостей выставки. Но в них — отблески извечных тайн и таинств.
В книге отзывов на выставке «Ученые рисуют» помещены стихи кандидата биологических наук Н. Бромлея.
Это ложь, что в науке поэзии нет.
В отраженьях великого мира
Сотни красок и звуков уловит поэт
И повторит волшебница-лира.
Настоящий ученый — он тоже поэт,
Вечно жаждущий знать и предвидеть.
Кто сказал, что в науке поэзии нет?
Нужно только понять и увидеть.
Понять и увидеть… Оставить в памяти вот этот добрый десяток полотен покойного президента Академии наук СССР академика А. Н. Несмеянова, перу которого принадлежит к тому же более 300 стихотворений. Ему, выдающемуся химику-органику, эти прекрасные пейзажи и натюрморты так же нужны, как глоток ключевой воды, как сердечный порыв, как глубоко поэтические строки о сущности жизни.
Поэзия и живопись помогали основателю космической биологии — ученому-новатору Александру Леонидовичу Чижевскому. Создавая свою знаменитую теорию влияния солнечных циклов на жизнь, ученый писал (или слышал свыше?) прекрасные стихи и рисовал романтические пейзажи. Кстати, стихи его ценили такие гиганты, как Владимир Маяковский, Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин.
И разве не о той же связи науки с искусством говорит нам творчество члена-корреспондента АН СССР Дмитрия Ивановича Блохинцева? Выдающийся физик, руководивший строительством первой в мире атомной электростанции, был и поэтом, и своеобразным художником. Кроме важнейших теоретических статей по ядерной физике, Блохинцев не раз публиковал самобытные теоретические статьи о природе творчества, подчеркивая сходство творческих процессов в науке и искусстве.
Всем известно, что соратник Ленина, пионер электрификации нашей страны, академик Глеб Максимилианович Кржижановский сочинял стихи. Слова знаменитой «Варшавянки» принадлежат ему. До сих пор обнаруживаются новые произведения ученого-революционера, написанные им в тюрьме и ссылке.
А вот строки стихов еще одного ученого — выдающегося советского генетика, академика Николая Петровича Дубинина. Как образно пишет он о величественной реке, где он работал в свое время орнитологом, будучи по наветам академика Лысенко выслан на Урал в годы репрессий за свою приверженность генетике:
На заре Урал мой синий-синий,
Будто сталь Дамаска в серебре.
Изгибаясь, режет он пустыню,
Лебедей скликая по весне.
Интересны стихи Героя Социалистического Труда академика Игоря Васильевича Петрянова — химика, всемирно известного специалиста в области аэрозолей:
Вот эти руки могут сделать все.
Захочешь, целый мир построю ими, —
Вот этими, умелыми, моими…
Ведь эти руки могут сделать все.
Да, эти руки могут сделать все.
А сколько песен написал я ими —
Вот этими умелыми, моими…
Ведь эти руки могут сделать все.
Да, эти руки могут сделать все.
А вот тебя не удержал я ими —
Вот этими умелыми, моими,
Хоть эти руки могут сделать все.
Какая лаконичность и какая поэтическая сила в этих повторах образа всесильных и таких бессильных рук.
И, наконец, стихи еще одного выдающегося ученого — Героя Социалистического Труда, академика Николая Алексеевича Шило. Геолог, он многие годы работал на Востоке и на Крайнем Севере — потому-то литературные произведения его посвящены суровой природе этого края.
Холодный небосвод, и бледная луна,
Негреющее солнце над землей.
Здесь нет деревни, даже нет гумна —
Суровый мир склонился надо мной.
Мне эта мерзлая земля мила,
В пуржистый день, звенящий на ветру,
Когда метель просторы подмела.
Как мать избу, проснувшись поутру.
Невольно хочется задать вопрос:
— Кто же здесь физик? А кто лирик?
Они срослись в едином образе талантливого человека. Это творчество освещает своим светом лик его.
А вот стихи из той же книги Олега Константиновича Антонова. Он назвал их «Шум дождя».
Торопливый шум дождя
Все сильнее, все сильнее…
Только этот шум — не шум —
Это музыка дождя!
Капли падают, текут,
По стеблям, скользя к земле,
По травинкам, по травинкам
Капли прыгают, блестя,
В ручейки соединяясь,
По стволам бегут к земле
И с листочка на листочек —
Это музыка дождя.
Танец жемчуга в ветвях.
Скачут, падают, текут
Под корнями теплой влагой,
Растворяя соль земли.
Шелковистый шум и звоны —
Тише музыка дождя.
Частым гребнем, частым гребнем
Дождь расчесывает ветры.
Лужи черные с тревогой
В небо темное глядят.
…Беспокойный шум капели.
Тихой музыки дождя.
Чувство красоты не изменяет поэту, всю жизнь строившему самолеты.
— Как понять ваше высказывание о красивом самолете? — спросили как-то Антонова.
— Мне кажется, что у нас в авиации чувствуется особенно отчетливо, — ответил Антонов непонятливому интервьюеру. — тесная взаимосвязь между высоким техническим совершенством и красотой. Мы прекрасно знаем, что красивый самолет летает хорошо, а некрасивый плохо, а то и вообще не летает. Это не суеверие, а совершенно материалистическое положение. Здесь получается своего рода естественный отбор внутри нашего сознания. В течение долгих лет складывались какие-то чисто технические, расчетные и экспериментальные, проверенные на практике решения. Располагая этой частично даже подсознательной информацией, конструктор может идти часто от красоты к технике, от решений эстетических к решениям техническим.
По словам Антонова, большое значение в работе конструктора имеет также его художественное образование.
Вот почему умение рисовать, говорит он, так важно для конструктора. Вот почему конструктор, беседуя с конструктором, не расстается с карандашом. Разговаривая, объясняя, он рисует. Несколько штрихов — и идея конструкции становится яснее…
Недаром Дидро, глава французских философов-энциклопедистов XVIII века, утверждал:
«Нация, которая научит своих детей рисовать в той же мере, как читать, считать и писать, превзойдет все другие в области науки, искусств и ремесел».
Как это верно! То, что Олег Константинович во всех тонкостях знал живопись, понимал искусство, явствует из его переписки с командиром французских летчиков эскадрильи «Нормандия — Неман» в 1977 году.
«Глубокоуважаемый г-н Пьер Пулярд!
Сердечно поздравляю Вас с присуждением Вам международной Ленинской премии за укрепление мира между народами.
Пользуюсь случаем поблагодарить Вас за чудесный подарок, который доставил мне огромную радость. Он ценен для меня вдвойне: во-первых, как мастерское воспроизведение одной из ранних работ импрессионистов; во-вторых, как работа нашего большого друга, командира славной эскадрильи „Нормандия — Неман“.
Я очень люблю искусство импрессионистов, совершивших один из величайших переворотов в искусстве, восхищаюсь их стойкостью в отстаивании своих эстетических убеждений, своего видения мира.
В изданных у нас книгах, посвященных импрессионизму (напр., Дж. Ревальда и ряда советских авторов), а также тех, что мне удалось приобрести во Франции, наряду с именами Мане, Моне, Писарро, Сислея, Ренуара, Дега и Сезанна, довольно редко встречается имя Берты Моризо.
Не кажется ли Вам, что, несмотря на относительно скромную роль в становлении импрессионизма, ее произведения, по крайней мере те, что мне удалось видеть, сейчас, по прошествии ста лет, кажутся удивительно современными?
У нас ее работы совсем мало известны. Впрочем, даже в замечательных передачах не упомянуто ни одно полотно Берты Моризо.
Мне кажется, что ее когда-нибудь „откроют“, так, как, например, „открыли“ Яна Вермера Делфтского.
Посылаю Вам диапозитивы некоторых своих любительских работ: „Наша земля“, „Катастрофа“.
С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш Антонов».
Антонов горячо поддерживал и никому не известного художника Алексея Козлова, с которым был знаком и творчество которого он высоко ценил.
Сохранилось письмо академика, адресованное директору Государственной Третьяковской галереи с просьбой поддержать талантливого человека.
Вот это письмо:
«Десять лет тому назад я познакомился с работами Козлова — художника весьма своеобразного и глубоко национального.
Он простой солдат, участник ВОВ, по возвращении в свое село Пышуг Костромской области и окончании художественного техникума целиком отдался живописи.
Многие годы бедствовал, жил впроголодь…
Одно из его произведений, по моему мнению, заслуживает быть приобретенным возглавляемой Вами ГТГ.
Речь идет о портрете его друга — лесника Киприяна Залесского. Это не портрет отдельного человека. Это собирательный образ русского человека, видимого сквозь призму всей удивительной истории нашего народа. Вещь и поэтическая, и глубоко философская. Живопись ее превосходна. Она вполне может быть поставлена в ряд с лучшими мировыми портретами кисти Веласкеса, Валентина Серова, Модильяни, Нестерова. Портрет Киприяна Залесского находится, как и все остальное, им написанное, у него дома, в мастерской: Савеловский пер., 8, кв. 6.
Антонов».
Пример с художником Козловым не единичен.
Известны многие случаи, когда Олег Константинович вступался за художников.
Его взгляд на живопись был своеобразен и, безусловно, самобытен.
— Глядя на картину, — говорил Антонов, — ищите проекцию, где все линии сходятся в одной точке. Найдете, тогда все мгновенно просветится. В этом чудо искусства. Тогда картина Платонова «Снег идет» неожиданно начинает вас согревать. И наоборот, картина «Пожар» холодит. В этом магия живописи, заключает Антонов.