Глава XVII ТУПИК СЕН-ФРАНСУА (май 1885 — конец января 1886)
Глава XVII
ТУПИК СЕН-ФРАНСУА
(май 1885 — конец января 1886)
Однажды, когда Верлен жил в тупике Сен-Франсуа и у него в гостях был Шарль Морис, кто-то постучал в дверь. Это г-н де Горье, столяр, пришел чинить окна.
— A-а, входите, г-н Горе, — грустно улыбнулся ему Верлен, — здесь почти ваш дом родной.
Ж. Е. Байар «Латинский квартал вчера и сегодня»
Верлен поселился у семьи Куртуа на улице Ля Рокет; там ему на несколько дней предоставили кров. Вскоре он понял, насколько нестабильно его финансовое положение: все деньги, вырученные при продаже домика в Мальвале, ушли на уплату штрафа. При этом нечего было и думать просить помощи у матери: она обиделась и по возвращении в Аррас перестала писать сыну.
И тут у него возникла идея. Жюнивильский нотариус, г-н Карретт, был должен ему 900 франков из суммы за продажу фермы Птит Паруас. Конечно, о немедленном возврате всей суммы речь идти не могла, но, может, принимая во внимание всю бедственность положения Поля, он согласится выплатить ему досрочно хотя бы 500 франков. Понадеявшись на это, Верлен потратил последние деньги на билет.
В конце мая 1885 года он сел на поезд в Арденны. Сделав остановку в Куломе, он предпринял попытку получить какие-то деньги с должников, пользовавшихся его щедростью в прежние времена. Сойдя с поезда в Аттиньи, он смело двинулся в путь. Погода стояла чудесная, и муза вернулась к нему:
Волшебная птица роняет из облачной дали
Перо цвета времени на золотые сады
И листья волнуются, словно давно они ждали
Поры сенокоса и гула осенней страды[498].
Последние гроши остались в куломских кабаках. К счастью, ярмарочные торговцы спасли его от ночевки под открытым небом: приютили в своем фургоне. Благодаря их щедрости он также смог хоть немного поучаствовать в празднике, который проходил в Аттиньи. Повеселившись на деревенском гулянье, он пошел на станцию. При его появлении, с мороженым в руках, в роскошном зелено-черном одеянии с меховым воротником — и это в такую-то жару! — деревенские мальчишки чуть не лопнули со смеху.
После мороженого я скоро
Вышел на воздух в открытый сад,
Где с меня не сводили взора
Три мальчугана с глазами трибад.
Эти бездельники за парапетом
Станции стали еще наглей.
Я заорал на них, но при этом
Пепла наелся сигары своей[499].
Приехав в Шатле-сюр-Ретурн, он прошагал семь километров пешком до Жюнивиля. На полпути он познакомился с бродягой по имени Антуан Фуке, и остаток пути они прошли вместе. Стояла страшная жара. Чахлые березы, посаженные вдоль меловой дороги, не давали никакой тени. Было 1 июня 1885 года.
Тем временем в Париже торжественно переносили в Пантеон прах Виктора Гюго. Матильда Моте принимала участие в церемонии. «Суд принял решение о разводе в 1885 году, и я последний раз подписалась как Матильда Верлен в книге памяти Виктора Гюго», — напишет она в «Воспоминаниях».
Верлен, выпив на прощанье с Фуке «лучший глоток в своей жизни», отправился в контору г-на Карретта. Нотариуса не было, его принял служащий и без лишних слов заявил, что долг не срочный, денег у конторы сейчас нет и что Верлен ничего не получит.
Раздосадованный и злой, Поль тотчас же принял решение ехать в Корбийон-сюр-Семуа, недалеко от Буйона, в бельгийских Арденнах. Там держал приход святой отец Жан-Батист Девез, его друг детства по Пализёлю. Он часто писал Верлену и приглашал заехать при случае в гости в Арденны. Лучшего случая, чем теперь, у Верлена и быть не могло.
Как он добрался до Корбийона, неизвестно. Зато известно, что прием, оказанный ему, был самым теплым. Отец Девез рассказал ему, что из-за пошатнувшегося здоровья ему пришлось отказаться от кафедры в университете Лувена в 1881 году и довольствоваться небольшим приходом в Корбийоне. Он изо всех сил старался сделать пребывание гостя как можно более приятным. Г-жа Девез, сводная сестра хозяина дома, еще долгие годы спустя вспоминала, что Верлен остановился не в доме священника, а на улице Седан, в доме одной многодетной вдовы. Таким образом, завидев вдали жандармскую фуражку, он мог бы сразу «прыгнуть во Францию», так как ему все еще было запрещено находиться на бельгийской территории[500].
Окрепнув и получив немного денег, к 15 июня 1885 года он вернулся в Париж[501] и сразу взялся за поиски нового жилья. Будучи стесненным в средствах, он снял очень скромную квартирку, но считал этот вариант временным. Гостиница «Миди», где он в результате оказался, располагалась в тупике Сен-Франсуа в одном из беднейших кварталов 12-го округа. Внутреннее «убранство» также не отличалось роскошью. На одном конце улицы был тупик, заваленный металлоломом, старыми ручными тележками и прочим хламом, на другом конце улица пересекалась с путепроводом Венсенской железной дороги. Здесь, среди постоянного крика и грязи, жил бедный рабочий люд.
Также квартал служил пристанищем для нуждающихся многодетных семей, ремесленников из предместья Сен-Антуан, находившегося неподалеку, старьевщиков и попрошаек. Постояльцами гостиницы были служащие, пенсионеры, отбросы общества. К последним относились каноник отец Юльмо, лишенный сана по обвинению в безнравственном поведении, человек очень эрудированный и ставший впоследствии прототипом Жерома Коньяра у Анатоля Франса; делец по имени Гадо, замешанный в каких-то махинациях; один гасконец, который, несмотря на свое бедственное положение, умудрялся сохранять веселый нрав, свойственный его землякам, и еще несколько проституток. Как пишет Верлен, это был «всем известный дом свиданий»[502]. Квартал, достойный пера Эмиля Золя.
Жилище поэта находилось на первом этаже и представляло собой комнатушку с покрытыми плесенью обоями и земляным полом — никакого паркета или кафеля. Свет проникал через зарешеченное окно. Гость проходил через буфет, а затем шел в глубь дома по узкому коридору и только тогда попадал в эту комнатку. Вся обстановка состояла из кровати, маленького столика, двух стульев, печки и шкафа. Верлен внезапно оказался в самом нищенском положении. На камине, над которым все же висело зеркало, остаток былой роскоши, он расставил свои сокровища: две отцовские шпаги, его же портрет, литографию матери в тридцатилетием возрасте, распятие из церкви св. Жери, портрет Люсьена и т. д.
Обедал Верлен здесь же. Официант, по распоряжению г-на Огюста Шози, владельца гостиницы, приносил ему еду в комнату. У владельца, овернца по происхождению, было пятеро детей. Особенно Верлену запомнился двенадцатилетний Перо, страшный шалун. Он описал этого «бледного, долговязого и худющего» паренька в «Воспоминаниях вдовца». То он бродит по ручью по колено в воде, то проказничает. Как-то, например, он явился в шапочке и стихаре священника, которые стащил в ризнице, мстя за выговор, полученный во время хоровых занятий.
Верлен с легкостью сошелся со всем этим рабочим людом, подмастерьями, своднями, шлюхами, пьянчугами, полицейскими. «В богеме, беспорядке, кутежах его гений расцветал», — писал Лоран Тайад[503].
14 июля в дыму петард, римских свечей и огненных колес вся ребятня во славу щедрости Поля топала ногами и орала во все горло: «Да здравствует г-н Верлен! Да здравствует Республика![504]» В этот день к нему пришел Эрнест Рей-но и заставил его танцевать, или скорее подпрыгивать на одной ноге, а потом вальсировать с огненно-рыжей девицей, снимавшей комнату в том же отеле, о чем она, через некоторое время попав в участок, напомнит все тому же Эрнесту Рейно, но теперь уже комиссару полиции[505]. Чуть позже Верлен станет свидетелем ссоры между этой девицей и ее любовником, которого она встретила с другой женщиной. Сцена происходит на улице:
— Я не хочу, чтобы две скотины меня дурачили! Я сматываюсь!
— Жаль, — неожиданно для себя отреагировал Поль.
Но пока он был еще достаточно осмотрителен.
Неудивительно, что сильная влажность в комнате, а также неумеренное употребление аперитивов в баре у Шози, разумеется в долг, повлекли резкое обострение ревматизма, к тому же наследственного. Левое колено перестало сгибаться. Врач Луи Жюльен, брат Жана Жюльена, редактора журнала «Искусство и критика», осмотрел больного и поставил диагноз: гидроартроз коленного сустава. Но назначенное лечение не помогало. Вскоре больной, с шиной на ноге, оказался прикован к постели.
К моменту возвращения Верлена в Париж там появляется новое литературное течение, которое можно было бы назвать «преддекадентством». Два молодых поэта из группы «Лютеция», Габриэль Викер, 37 лет, автор «Бресских эмалей», и Анри Боклер, 25 лет, автор «Вечной песни», в мае 1885 года опубликовали в издательстве «Лион Ванне» сборник пастишей, многие из которых печатались еще в «Лютеции» под названием «Упадочность — декадентские стихи Адоре Флупета». Успех первого издания был столь велик, что к концу июня подготовили второе издание, дополненное выдуманной биографией Адоре Флупета, написанной «Морисом Тапора, первоклассным декадентствующим аптекарем». Подобно тому, как в 1866 году парнасцы опубликовали «Современный Парнас», порвав с наследием прошлых поколений, поэты новой школы, базирующейся на таких понятиях, как Мечта и Символ, обращаются к форме извращенного невроза и изъясняются изощренно, странно и изысканно.
Аптекарь Тапора рассказывает, как в одном кафе он представил Адоре Флупету, этому прототипу декадента, издателя Вонье (вместо Ванье), вместе с Этьеном Макраме (Малларме), Салатом (Лораном Тайадом), Псориазом (Мореасом) и Поленом (Верленом). Это была милая шутка, без тени агрессии. Все узнали Верлена в «Скерцо второй части Симфонии ля минор» поэта Полено:
Жестокая же страсть ушла
Лишь потому, что дверь отверста.
Да, зелена и не безвестна
В те дни моя душа была!
А виноват, твердят, абсент,
С которым рюмку пропускает
Нетрезвый волхв — да-да! — в обед
В честь Девы Пресвятой, бывает[506].
Поль Верлен был счастлив, что молодое поколение вспомнило о нем. Пусть его и обозвали Поленом — десять лет для литературы это целое столетие. Разве мог он после этого не поощрять поэтов новой волны, превозносивших его до небес? «На вертикальной оси литературной координатной плоскости, низ которой тонет в море Банальности, а верх теряется в дымке Неправдоподобия, Поль Верлен занимает одно из высочайших положений», — пишет Монстрай (Трезеник и Раль) в очерке «О каждом понемногу» в «Лютеции» от 5 июля 1885 года.
В глубине души он соглашался с Полем Бурдом, который во «Времени» от 6 августа 1885 года ясно и иронично рассуждал о феномене декадентства, называя его последним маленьким цветком романтизма, «болезненным и странным цветком, увядающим на ухоженной клумбе». Так пусть же он цветет среди сорняков натурализма. Кто знает, может, в поэтическом жаргоне этих молодых горячих голов возродится чистая Французская Поэзия.
Итак, Верлен верил. И необходимо подчеркнуть это, так как его позднейшая резко негативная реакция на декадентов связана с тем, что вторая волна декадентов не имела с первой ничего общего[507].
Слух о возвращении Верлена начал распространяться. Его стали навещать старые верные друзья, Делаэ, Лепеллетье, Нуво, Вилье де Лиль-Адан, Форен, сильно изменившийся, утративший былую схожесть с Гаврошем и превратившийся в лучах славы в завсегдатая аристократических салонов; недавние друзья, Трезеник, Ремакль, Мореас, Морис; представители молодого поэтического поколения, привлеченные сиянием его славы, например, экс-преподаватель Жюль Телье из Шербура, о котором Верлен писал «волк, но станет христианином» потому, что он был снедаем внутренним пламенем; Фернан Ланглуа[508], художник, чья жизнь была чередой сплошных бедствий; Рене Жиль (Жильбер), бельгиец, автор сборника мрачных поэм «Легенды души» (1885 год), популярный, но вскоре забытый. «Гениальный творец», — напишет о нем Верлен в «Современных людях», но в «Инвективах» исправится и назовет его «дураком, кретином».
Однажды вечером, как рассказывает Эрнест Рейно, когда Жиль читал свои творения, ослепляя гостей ярким резким стихом, вошел Жермен Нуво с другом. Последний, испугавшись такого количества народа, хотел сначала сбежать, но Нуво удержал его. И ему ничего не оставалось, как представиться: Луи Ле Кардонель. Верлен, раньше читавший его произведения в «Шануаре», предоставил ему слово, и отныне этот тонкий мистический поэт стал одним из лучших друзей Поля.
Поэтические вечера затягивались допоздна. Иногда Верлен, с трудом передвигаясь, вел своих приглашенных в бар Шози, где все выпивали по рюмочке, не отходя от прилавка, и под изумленные взгляды землекопов, пришедших туда хорошенько промочить горло, продолжали эстетические и литературные споры.
Многие, как Франсис Вьеле-Гриффен, уходя от Верлена, тихо вздыхали:
— Надо что-то сделать, чтобы вытащить его из этой помойки.
Но они или ничего не делали, или не возвращались более.
Он же смирился с судьбой и ничуть не смущался происходящим.
«Я живу в винном магазине, — писал он Малларме. — Увидишь вывеску на фонарном столбе, гостиница „Миди“. Входи в магазин и тебя проведут в мою каморку на первом этаже». Малларме и в самом деле заглянул.
Когда друзья уходили, наступало одиночество. «Ах, если бы мать перестала дуться и приехала ко мне, мне кажется, я бы сразу поправился», — думал он. Ему не хватило храбрости написать матери самому, и он попросил об этом Шарля Мориса. Вот отрывок из этого письма: «Он рассказал мне о всех своих несчастьях. И я знаю, что потом он ходил на исповедь. Я убежден, что одиночество — худший враг для него. А приезд матери мог бы стать лучшим лекарством»[509].
И снова г-жа Верлен, сама доброта, сжалилась над сыном и приехала. Это случилось в сентябре. Поль снял ей комнату на втором этаже, прямо над своей.
Ее приезд вернул ему любовь к жизни. Круг его друзей расширился. Он постоянно работал, вновь стали появляться деньги. Вскоре он смог снять вполне приличную квартиру. Но проклятый артроз! Если бы не болезнь, он бы летал, он ведь чувствовал, что ветер толкает его в спину.
В один из ненастных зимних дней к нему пришел незнакомец, представившийся как Рудольф Дарзанс. Девятнадцатилетний поэт, основавший три года назад вместе с Эфраимом Микаэлем (Жоржем Мишелем), Рене Гилем и Стюартом Меррилом литературный журнал «Сумасшедший». Работа Верлена о Рембо, да и вся серия «Проклятые поэты» поразили его, и цель визита к Верлену была узнать, не осталось ли у того еще каких-либо текстов этого замечательного, но внезапно исчезнувшего поэта. В предисловии к «Реликварию» (1891 год) Дарзанс рассказывает об этой встрече. Верлен лежал в постели. Мать ухаживала за ним и выполняла все его прихоти. У пришедшего был сильный насморк и потому г-жа Верлен закормила его леденцами. В конце концов он ушел со словами: «Я уже не могу говорить, я задыхаюсь; но все же я получил необходимые мне сведения». Этими сведениями были в основном имена и адреса, которыми Дарзанс в будущем воспользуется и которые, много позже, проведут его по пути открытий гораздо далее, чем мог пройти несчастный Верлен, парализованный и неспособный работать.
Через несколько дней пришел еще один посетитель, и тоже по делу, связанному с Рембо. Незнакомец предупредил о своем приходе запиской, где назвался Жоржем Изамбаром, бывшим учителем литературы в коллеже Шарлевиля. Он писал, что сохранил оригиналы писем и стихов Рембо. Можно представить, с каким интересом Верлен слушал рассказы о несчастном детстве своего ученика, о том, как тот сбежал из дома в Бельгию, и о том, как пришедший приютил его в Дуэ. Затем гость вытащил связку бумаг, тетрадей с домашними заданиями и переписанными стихами, писем, вырезок из газет. И Верлен в полном восхищении в первый раз прочел «Офелию», «Наказание Тартюфа», «Венеру», «Что говорит Нина», «Комедию в трех поцелуях», «На музыке», «Кузнеца» и другие. Но его волнение достигло высшей точки, когда он прочел следующий отрывок из письма Артюра своему учителю от 25 августа 1870 года: «Я купил „Галантные празднества“ Поля Верлена, всего за 12 экю. Это очень странно и смешно, но это действительно восхитительно. (…) Очень советую вам купить „Песнь чистой любви“, небольшой сборничек стихов этого же поэта, только что изданный у Лемерра. Я сам еще его не читал, сюда ничего не доходит. Но многие газеты публикуют о нем хорошие отзывы». «„Песнь чистой любви“, свадьба… молодой незнакомец на пороге дома в сентябре 1871 года… О как жестока судьба, заставляющая его вспоминать все это![510]» «Я ликую, — пишет он Ванье 1 октября 1885 года. — Нашлось столько всего, и проза и стихи, которые я считал потерянными. Встречался с Изамбаром, и он отдал мне стихи юного Рембо». На следующий день он пошлет Лео Дорферу переписанное впопыхах стихотворение «Украденное сердце», найденное в письме к Изамбару от 13 мая 1871 года[511].
Затем, рассудив, что эти ценные бумаги, оставленные ему Изамбаром, будут в большей сохранности у Ванье, Поль передал их ему. Это малые крохи, думал он, но, собранные вместе, они станут источником издания сенсационного дополнения к «Проклятым поэтам». Увы! Эти меры предосторожности были напрасны, и Верлен, как выяснилось, поступил очень опрометчиво. Дальнейшие события лишний раз докажут, что всегда нужно надеяться только на себя.
К концу 1885 года состояние его здоровья вроде бы улучшилось. «Ступня вновь обрела чувствительность, колено сгибается безболезненно почти на сантиметр. Я могу, приложив небольшое усилие, поднять ногу и покачать ей вверх-вниз, влево-вправо. Но я еще не знаю, стоит ли мне начинать ходить или следует пока подождать», — пишет он 14 декабря врачу, г-ну Жюльену. И подпись «Нетерпеливый танцор».
Ну что ж! Надежда умирает последней. Может, теплые деньки поспособствуют к выздоровлению. Финансовые проблемы тоже казались решаемыми. Леону Ванье пришла замечательная мысль продолжить публикации, начатые Фелисьеном Шансором и Андре Жилем в издательстве Синкальбра, под названием «Современные люди». Это были еженедельные биографические и критические заметки на четырех страницах, посвященные какому-нибудь знаменитому и выдающемуся автору, с цветным шаржем на обложке работы Люка, Коль Тока, Эмиля Коля, Андре Жиля и других. Нечто похожее на «О каждом понемногу» в «Лютеции», но более содержательное и менее едкое.
Верлен принимал в работе над этими заметками деятельное участие и подписывался «Пьер и Поль». Его первая статья, посвященная Леконту де Лилю, появилась в 1885 году, и была написана без тени насмешки, несмотря на жгучую ненависть Верлена к мэтру. Затем появились статьи о Франсуа Коппе, в декабре, о Верлене — Поль писал сам о себе, — о Вилье де Лиль-Адане, Стефане Малларме, Армане Сильвестре, Эдмоне де Гонкуре и других. Всего выпустили 27 номеров. Верлен был превосходен в этом жанре. К тому же он хорошо знал или, по крайней мере, когда-то общался со многими из тех, о ком писал, и это позволяло ему углубляться в собственные воспоминания. Он писал очень тактично, сдержанно, по-дружески.
Новое издание приняли хорошо, и оно хорошо продавалось, что позволило Полю немного заработать. Ему платили 10 франков за номер. К тому же о нем вспомнила литературная общественность.
Таким образом, к концу 1885 года Верлен мог смотреть в будущее если не совершенно спокойно, то все же с некоторой уверенностью. Мать была рядом, состояние здоровья улучшалось, издатель был к нему внимателен, число почитателей неизменно росло. Казалось, после долгой нищеты наметилось заметное улучшение материального положения. Поль понимал, что придется потрудиться, но он не боялся этого. Он вынашивал массу замыслов: написаны два прозаических произведения, «Воспоминания вдовца» и сборник рассказов «Луиза Леклерк»; закончен поэтический сборник «Любовь» и задуманы еще два, один более веселый, «Параллельно», другой серьезный, «Счастье». Он ясно сознавал, что только постоянный труд вытащит его из той дыры, где волею судеб он оказался.
Зима выдалась холодная. Мать, не привыкшая к такому климату, плохо переносила холода. Она дважды переболела гриппом, в декабре 1885-го и в январе 1886 года. Во второй раз грипп перешел в пневмонию. Поль, все еще прикованный к постели, не мог ухаживать за ней. Попытки перенести его в ее комнату также не увенчались успехом — слишком узкий лестничный проход. К счастью, г-н Шози и его жена взяли на себя заботу о больной, ставили ей банки и горчичники, давали лекарства, которые прописал врач, г-н Жюльен.
17 января ее состояние внезапно ухудшилось: поднялась температура, кашель перешел в свистящий хрип, больная быстро слабела. Чувствуя приближение конца, она лежала, отвернувшись к стене, отказывалась от пищи, отвергала любую заботу и ждала смерти.
20 января, вызвав к себе Ванье, Верлен сообщает ему с тревогой: «Не сегодня-завтра мать умрет. Книга готова к изданию. Несмотря ни на что, я не теряю мужества». Действительно, 21 января несчастная женщина скончалась на руках у соседей. На рисунке Давида Эстопе она запечатлена на смертном одре, выражение лица спокойное, на губах горькая улыбка.
Ее смерть стала настоящим потрясением для Поля. Ему показалось, что мир рушится на глазах. Охваченный горем, в слезах, не в состоянии организовать похороны, он предоставил заниматься формальностями Ванье. Он не мог присутствовать на похоронах и не видел, как гроб вытаскивали во двор через окно.
Та, которую он так любил, ушла, не сказав ни слова, и он даже не взглянул на нее на прощанье…
Смерть в 67 лет не исключение, но мать Поля до последнего была такой деятельной, жизнелюбивой, что ее невозможно было представить в стране вечного сна. Жермен Нуво посвятил ее памяти сонет.
Тем временем Матильда, узнав каким-то образом о смерти г-жи Верлен, решила присутствовать на отпевании в церкви Сент-Антуан. Зная, что ее бывшего мужа там не будет, она взяла с собой внука усопшей, четырнадцатилетнего Жоржа, который в то время учился в коллеже Пон в Шаранте. После отпущения грехов Матильда принимала соболезнования от не очень известных ей мужчин, таких, как Луи ле Кардонель, Ванье, Шози, и женщин из прихода Сен-Франсуа. С одной из них Матильда разговорилась в фиакре по дороге на кладбище в Батиньоль и узнала много интересного. Во-первых, оказывается «г-н Поль» убил свою матушку. Кто, как не он, послал ее за табаком на площадь Бастилии тогда, в декабре, когда шел снег! Конечно, она простудилась. Собеседница Матильды, не подозревая, с кем разговаривает, движимая одним лишь желанием развлечь спутницу, принялась подражать речи Поля, поминутно восклицая: «Клянусь Богом!» И потом, жалеть-то его особо не стоит. Ему бы стоило меньше пить, тогда и здоровье было бы лучше. Да и в гостинице «Миди» он поселился из жадности — денег-то у него предостаточно. Доказательство? Ну как же, однажды он истратил за три дня 10 тысяч франков. Она знает наверняка — тут Матильда заинтересовалась и стала слушать внимательнее, — что денежки у него от продажи недвижимости в Арденнах.
Матильда не замедлила сообщить обо всем этом отцу, а тот в свою очередь известил г-на Гийо-Сионе. Как так! Верлен богат, тратит денежки направо и налево, и при этом вот уже двенадцать лет, как он не заплатил ни су алиментов! И комнату его матери опечатали.
25 января мировой судья 12-го округа пришел снимать печати. Арест ни на что наложить было нельзя — в комнате не было ничего ценного. Он зашел также поговорить с г-ном Верленом, и тот вспомнил, что Шози отдавал ему какой-то пакет акций, обернутых в старые журналы, найденный среди вещей усопшей. Он их отдал судье, не подозревая, что делает.
— Вот все, что от нее осталось, господин судья.
— Спасибо. Вы честный человек, г-н Верлен.
И ушел.
Он унес с собой 20 тысяч франков! Целое состояние!
Но боже мой! Что такое деньги, здоровье, слава, жизнь, наконец! Что такое акции и облигации, публикации в газетах и журналах! Ушла та, которую он любил с самого детства, та, что отдала ему все, и вместе с ней ушел смысл жизни.
С этих пор он не живет, а влачит существование. Восемь лет спустя он напишет: «Она исчезла, и мои немногие мечты отступают теперь перед лицом все более глубокого отчаяния от бесполезных поисков»[512].