Глава VIII РАЗДОЛЬЕ В БЕЛЬГИИ (8 июля 1872 — 7 сентября 1872 года)

Глава VIII

РАЗДОЛЬЕ В БЕЛЬГИИ

(8 июля 1872 — 7 сентября 1872 года)

Я воображала, что мы — двое ребятишек, резвящихся на воле в Райском Саду, которому имя — «Печаль».

Артюр Рембо «Одно лето в аду»[224]

На Северном вокзале беглецы сели на последний вечерний поезд в Аррас и прибыли в пункт назначения на рассвете следующего дня. Разумеется, они могли сразу сделать пересадку и отбыть в Брюссель, но предпочли не спешить. Верлен наверняка запланировал несколько визитов, цель которых очевидна: надо было отблагодарить людей, которые приютили Рембо в феврале и обратиться за материальной помощью к знакомым и родным — друзьям были нужны деньги. «Мы быстренько прошлись по городу, — рассказывает Верлен, — и решили позавтракать в привокзальном буфете, дожидаясь часа, когда проснутся те люди, которые могли бы по-дружески принять нас и которым это не доставило бы особого беспокойства»[225]. Еще не пробило и 9 часов утра.

Примостившись на скамейке в буфете, Верлен и Рембо болтали. Вдруг Поль толкнул Артюра локтем в бок и указал на путешественника, сидящего рядом. Тот беззастенчиво подслушивал. Это был бедно одетый пожилой крестьянин с глуповатым и мрачным выражением лица; он курил дрянную дешевую сигару и постоянно кашлял. Рембо тихонько хихикнул и начал настоящую бодлеровскую игру, полюбившуюся ему и Бретаню еще в Шарлевиле. Она заключалась в том, чтобы, хвастаясь ужасными преступлениями, заставлять надоедавших вам людей в страхе бежать от вас. С этой минуты Артюр и Поль говорили лишь о недавних налетах, кражах, изнасилованиях и убийствах, которыми бахвалились по очереди, стараясь перещеголять друг друга низостью поступков. Не прошло и десяти минут, как они проводили убегающего грубияна хохотом; но их смешливость улетучилась при виде внезапно появившихся жандармов. Те, не церемонясь, приказали двум путешественникам следовать за ними.

Молодые люди под конвоем двух полицейских в треуголках не могли не привлекать внимание редких утренних прохожих. Кабинет помощника прокурора по преступникам, взятым с поличным, находился в одном из крыльев здания городского муниципалитета. Именно туда привели Верлена и Рембо для того, чтобы они объяснили свое поведение. В ожидании встречи с судьей Артюр пытался было разжалобить охранников полупритворными слезами — но, увы, стражи закона на своем веку таких уже навидались. Наконец, они были по одному допрошены представителем судебной власти по имени Пети. Он быстро понял, что имеет дело с обыкновенными любителями подурачиться, и ограничился тем, что отчитал их и отпустил на все четыре стороны, даже не взглянув на отметки о месте жительства, что в конечном счете было на руку путешественникам. Те же два жандарма сопроводили их обратно на вокзал. На этот раз они чувствовали себя свободнее и даже не отказались выпить с друзьями по стаканчику, пока те ждали прибытия поезда на Париж.

В столице они лишь перебрались с Северного вокзала на Восточный. Целью путешествия по-прежнему оставалась Бельгия, но спутники хотели доставить себе удовольствие и проехать через Шарлевиль. И вот ранним утром 9 июля 1872 года они постучали в дверь дома папаши Бретаня. Тот был ошеломлен, увидев их. В тот же вечер он проводил их на вокзал, но последний поезд на Живе уже ушел. Для Рембо пройти пешком 18 километров, даже ночью, было сущим пустяком, но Верлен настоял на том, чтобы хозяин нашел им подходящий экипаж с извозчиком. Тогда Бретань разбудил папашу Жана, сдающего повозки напрокат:

— Эй, Жан, друг мой, здесь со мной два святых отца, которые нуждаются в твоих услугах. Вставай-ка и запрягай коня Апокалипсиса!

Он представил извозчику преподобного отца Верлена и семинариста Рембо, которых вынуждала путешествовать в светских костюмах секретная миссия, и проследил за тем, чтобы друзья отправились в путь, как надо; снабдил их гитарой, старыми часами и монетой достоинством в два франка.

Некоторое время спустя г-же Рембо донесли, что ее сына видели недалеко от вокзала в компании Бретаня, и она решительным шагом направилась к последнему за объяснениями. Полученные сведения заставили ее тотчас отправиться в комиссариат полиции: нужно было разыскать Артюра и как можно быстрее вернуть его.

Полиция не отнеслась к этому «заданию» с особым усердием, и это позволило двум беглецам предаться опьянению подлинной свободой.

Каникулы!

Нет больше тестя-надзирателя с его семичасовым ужином, нет мерзкой ревнивой супруги, нет насмешливых недоброжелателей-собратьев по перу, нет ночей, проведенных в страхе быть арестованным на следующий день. Рембо показывал ему настоящую жизнь. Беззаботность и мимолетные желания, перроны и бульвары, чистенькие гостиницы, прогулки под солнцем, внезапные отъезды:

Вокзалы, скверы;

Шоссе бегут…

О, Агасферы,

Как чудно тут![226]

Напротив, Шарлеруа, его «жесткие контуры» и его закопченные промышленные пригороды показались друзьям весьма мрачными:

Здесь мрачный квартал.

Здесь глушь, и к тому же

Здесь небо от стужи

Как тусклый кристалл[227].

В пути Верлен не забывал писать друзьям. Эдмон Лепеллетье наверняка был удивлен, получив написанное в спешке письмо со следующими словами: «Мой дорогой Эдмон! Я головокружительно путешествую. Передавай мне письма через матушку, да и она плохо понимает, куда их переправлять — да, вот до такой степени я „путешествую“! Каждый день отдаю себе новый приказ отправиться на новое место. Присылай мне стихи и просто пиши на адрес ул. Леклюз, 26, — все дойдет до меня — моя матушка лишь весьма отдаленно знает, где я нахожусь… эй! эй!.. По вагонам, господа! Твой П. В.».

Вскоре Поль и Артюр добрались до столицы веселья — именно так тогда называли Брюссель. Они остановились в «Льежском Гранд Отеле», который был знаком Верлену еще со времен его визита к Виктору Гюго в 1867 году. Для начала Поль сел писать записку своей жене: «Моя бедная Матильда, не грусти, не плачь, я вижу страшный сон, и в один прекрасный день я вернусь». Впрочем, он не уточняет, когда наступит этот прекрасный день. Затем он пишет длинное письмо матери.

Версия вышеозначенной записки, приведенная в «Воспоминаниях» Матильды, является, по всей видимости, лишь укороченным вариантом оригинала: не верится, что Верлен не попытался оправдаться, ведь у него было и «алиби» — страх быть задержанным полицией за политические преступления. Но была и другая причина, настоящая, и в письме матери Поль называет ее: он пришел к выводу, что его женитьба была самой ужасной ошибкой в его жизни, и он уезжал с твердым намерением не возвращаться. В действительности, по получении записки от мужа, Матильда отправилась к свекрови, которую застала в слезах. Она тоже получила письмо от Поля, но отказалась прочитать его невестке. Матильда прекрасно помнила эту сцену, при которой также присутствовала Роза Деэ; г-жа Верлен была так потрясена письмом из Брюсселя, что расцарапала себе лицо, как героиня античной трагедии. Матильда ушла от нее озадаченной и обеспокоенной.

А в это время два приятеля беззаботно бродили по улочкам Брюсселя, открывая для себя этот город. Рембо посвятил прекрасные строки широкой и тихой улице — тенистому бульвару Регента:

Бульвар, где ни торговли, ни движенья.

Беззвучный, весь комедия и драма.

Собранье сцен, иных и тех же самых.

Тобою восхищаюсь я в молчанье[228].

В одной фразе он выразил свое счастье: «Это слишком прекрасно!», и включил ее в стихотворение:

Слишком ясен рассвет! Это слишком прекрасно!

Пел рыбачке Корсар, так что слушать опасно…[229]

Они встретили нескольких ссыльных коммунаров, в частности Жоржа Кавалье по прозвищу Деревянная трубка, которого Жюль Валлес[230] в «Повстанце» описал как «Дон Кихота уродов». Это был тот самый студент, который освистывал «Генриетту Марешаль» в 1865 году, а во времена Коммуны стал главным инженером Парижского Управления улиц и проспектов. Именно за это повышение по службе, а также за то, что он, по слухам, выдал федератам[231] план парижской канализации, 7 сентября 1871 года Третий Версальский Военный совет приговорил его к ссылке в крепость, откуда он сбежал. Рембо был счастлив познакомиться с ним — еще в «Арденнском прогрессе» он написал юмористическую заметку про его судебный процесс: «Вы видели, как они надели наручники на Деревянную трубку? Мы выиграли матч-реванш, господа Коммунары![232]»

Собрания, которые устраивали Кавалье и еще несколько ссыльных, проводились на бульваре Аншпах. Общими усилиями они издавали небольшие газеты «подрывного толка», такие, как, например, «Бомба» Пото и Вагама. Их союз насчитывал двести пятьдесят человек, среди которых были Жан-Батист Клеман, Журд, Ранк, Гастино, Делиль, де Меенс и другие. Вместе с ними Верлен, которого приняли как брата, вспоминал прошлое — такое близкое и такое далекое, оно все еще пылало в их памяти. Верлен, общаясь с прямыми свидетелями трагедии, чувствуя в своей душе революционный порыв, задумал написать Историю Коммуны — ее истоки, ход, героический финал. В Париже у него были материалы на эту тему, и он не удержался от соблазна написать Матильде с просьбой прислать их ему. Она должна была без труда найти их в незапертом на ключ ящике письменного стола.

Он был далек от мысли о том, какую цепь неприятностей повлечет за собой этот безобидный поступок. Матильда, не переставая, умоляла своего мужа вернуться (позже он упомянул ее письма, полные «уверений в любви» и «бесконечных призывов»[233]). Таким образом, между ними завязалась переписка. Он, казалось, не спешил возвращаться и просил ее прислать ему теплые зимние вещи.

Конечно же, Матильда решила любым способом узнать, что же так расстроило ее свекровь. И в один прекрасный день мать Поля доверчиво дала ей прочитать недавно полученное письмо сына. Матильде было достаточно прочитать несколько строк, чтобы понять: с ним Рембо! Это он, несчастный, все просчитал и организовал. Страх быть арестованным был лишь предлогом. Поль опять лгал! В письме содержалось указание, смысл которого она не поняла: «Пиши мне всегда письма в двух частях — чтобы первую часть можно было показывать Рембо, а уж вторая пусть касается моей несчастной семейной жизни». Тем не менее общая картина была ясна: он хотел заставить Рембо поверить, что разорвал супружеские и семейные узы, поэтому его другу не следовало знать о жалобах и укорах супруги.

Матильда стойко приняла удар. Она была не из тех, кто сдается так просто, и решила найти средство устранить чертова дружка своего мужа. Ничто еще не было потеряно. Этот отъезд был похож на безумие. Невозможно было поверить в то, чтобы Поль задумал жить вдали от нее, от ребенка, от своих друзей, чтобы он отказался от Поэзии, которая была для него смыслом жизни. Ясность ума должна была в конце концов возобладать надо всем остальным. Пока не стоило подливать масла в огонь, нужно было явить собой пример спокойствия и терпения.

Она принялась за поиски нужных Полю документов. Материалы о Коммуне были на месте, но рядом с ними Матильда нашла и другие бумаги, на которые не преминула взглянуть. Среди них были письма друзей (Огюста Вакери, Леконта де Лиля, Теодора де Банвиля, Виктора Гюго и других), рукопись «Песни чистой любви», стихотворения Рембо («Гласные», «Искательницы вшей»), а также письма Артюра за август и сентябрь 1871 года, а также и за март и апрель 1872 года… а вот это уже было странно… ведь в то время Поль уверял ее, что навсегда распрощался со своим дружком, и даже не знал, где он и что с ним. Матильда в ту же минуту поняла, как ловко ее одурачили; усыпляя ее бдительность, Поль втайне готовил возвращение Рембо! Прочитав письма Рембо, полные ненависти и непристойностей, она уверилась в мысли, что тот безумен. О ужас! ее муж во власти душевнобольного!.. Она даже вскрикнула. В эту минуту в комнату вошел г-н Моте и молча вырвал из ее рук связку бумаг. Пока дочь рыдала на кровати, отец закрылся в кабинете, не спеша отложил в сторону письма, которые полезно будет показать адвокату, а «разглагольствования» юного арденнца без малейших угрызений совести изорвал в клочки. По всей видимости, именно таким образом — в мусорной корзине — закончил свое существование конверт с автографом стихотворения Рембо «Охота на духов».

В ту ночь Матильда не смогла заснуть. На следующее утро она отправилась к братьям Кро. Они знали Рембо. Что они думали о нем? Угрожает ли Полю опасность в его присутствии? Доктор Антуан Кро ответил ей, что Артюр определенно не был сумасшедшим, но алкоголь помутил его разум. Он заметил, что часто состояние опьянения выражалось у него в хладнокровных садистских выходках. Например, однажды, когда они сидели вместе в кафе, Кро был вынужден ненадолго отлучиться. Каково же было его удивление, когда по возвращении он увидел, что его пиво подозрительно бурлит. Это Рембо «в шутку» подлил в его кружку серной кислоты! В другой раз, в кафе «Дохлая крыса», с ними был Поль. Рембо попросил их положить руки на стол ладонями вверх: «Сейчас я вам кое-что покажу». Они сделали, как он просил, и тут Рембо вдруг выхватил нож и начал кромсать их запястья, а Полю досталось вдобавок и несколько ударов по ляжкам. Кро припомнил и другие, еще более мрачные «развлечения», от которых Рембо чуть не лопался от хохота. Матильда не пожелала изложить их в «Воспоминаниях».

Все эти откровения подтверждали ее страхи. Этот безумец Рембо был способен на все. Поль рисковал жизнью, находясь рядом с ним, поэтому ее долг был вырвать мужа из когтей этого чудовища. Она не отступит ни перед чем. Поль написал ей, что ему снится кошмар: его срочно нужно разбудить.

Г-н Моте не стал возражать, и в субботу 20 июля 1872 года его жена и дочь отправились в Брюссель, заранее предупредив Верлена о своем визите.

Во время ночного путешествия Матильда строила романтические планы: они с Полем отправятся жить в Новую Каледонию, поселятся по соседству со славной Луизой Мишель. Там ссыльные коммунары в изобилии снабдят Поля материалами для книги, которую он задумал. А маленький Жорж остается на улице Николе, пока его родители не вернутся во Францию после амнистии[234].

Тем временем в Брюсселе двое друзей спешно выехали на время из отеля, где Поль забронировал два номера для прибывающих родственниц. В восемь часов утра в воскресенье им сообщили, что «дамы из Парижа» прибыли и отдыхают. Верлен поднялся по лестнице, сердце готово было выпрыгнуть из груди. И случилось чудо:

Я вновь увидел вас. Я дверь открыл украдкой,

И вот — в кровати вы, уставшая в пути,

Но миг — и вы ко мне летите, словно птица,

Нагая, светлая, точь-в-точь стрела любви[235].

Слово «нагая» вызвало впоследствии резкие протесты Матильды, но даже если добавить сюда, скажем, пеньюар, картина не изменится; совершенно ясно, как все было — объятия, поцелуи, взаимное возбуждение и далее то, что обычно бывает и что нас не касается.

Увы! удовольствие любви мимолетно. До этой минуты все шло как по маслу, но Матильда не поняла странные слова Поля о необходимости возвращения в Париж, мешавшиеся у него с искренними уверениями в любви. «Я не хочу приводить здесь то, что он мне ответил, — пишет она в „Воспоминаниях“, — его слова были непонятны, особенно для меня. Я поняла смысл только много позже». Второй пункт прошения о раздельном проживании подтверждает это: «Там (в Брюсселе) муж истицы признался ей в самых гнусных поступках, но она не до конца поняла его слова и составила себе ложное представление об их смысле». Верлен отличался поразительной способностью сочетать ясное с неясным и строить фразу так, что конец противоречил началу. Короче говоря, кое-как, окольными путями он пытался дать жене понять, что не свободен принимать решение[236].

Тогда Матильда раскрыла последние козыри: они поедут в Новую Каледонию, где будут жить счастливо, без страхов и упреков. Поезд в Париж отходит около пяти часов: Полю нужно принять решение и встретиться с женой в четыре часа в Ботаническом саду недалеко от вокзала. Они с мамой приготовятся к отъезду и будут ждать его. И хотя Верлен осознавал, что самое трудное еще впереди, он не стал уходить от прямого ответа и пообещал прийти. Матильда расставалась с ним, чувствуя себя победительницей.

Узнав обо всем, Рембо заявил, что в таком случае он тоже вернется в Париж. Поль сразу же понял, что это поставит крест на возможном возобновлении нормальных супружеских отношений. Он уже знал, чем это закончится. Он знал, что слишком слаб, чтобы противостоять искушениям: все начнется заново — абсент в кабаках Латинского квартала, ужасные сцены с г-ном Моте, ссоры с Матильдой. Но Рембо стоял на своем. Он не станет возвращаться к матери, чтобы доставить удовольствие женщине, которая изгнала его из Парижа.

Поль пришел на вокзал мрачный, просто неузнаваемый. Матильда попыталась воодушевить его и развеять его грусть. Он последовал за ней словно против воли — безропотный и покорный.

В вагоне, с жадностью проглотив холодную курицу, он заснул — или сделал вид, что заснул, — до самой пограничной станции в Кьеврене.

«Там», по словам Матильды, «все вышли из поезда; но после прохождения таможни Верлен исчез, и мы не могли его найти. Поезд вот-вот должен был отойти, и мы были вынуждены зайти в вагон без него. В ту самую минуту, когда запирали дверцы, мы наконец увидели его на перроне.

— Скорее идите сюда! — закричала моя мать.

— Нет! Я остаюсь! — прокричал он в ответ, надвинув шляпу на глаза.

Больше я никогда не видела его»[237].

Было невозможно понять эту неожиданную развязку, пока г-н Монда не привел одну деталь, которую узнал от Делаэ: в том же поезде ехал и Рембо[238]. Можно себе представить, как был изумлен Верлен, увидев его на таможне. Мерзавец! Как он осмелился… Если так, то все объясняется. Воля Рембо оказалась сильнее воли Верлена и его жены вместе взятых. До этого он лишь испытывал судьбу, теперь он перешел Рубикон.

Для Матильды это был страшный удар. Она вернулась домой в слезах. Все рушилось. Удар был настолько силен, что она серьезно заболела. Через три дня, по ее словам, она осознала, что же на самом деле хотел ей сказать муж. И тогда ей передали записку от Поля, которая ее добила:

«Несчастная морковная фея, мышиная принцесса, клоп, которого давно пора раздавить, вы все испортили, вы, быть может, разбили сердце моего друга. Я возвращаюсь к Рембо, если он меня примет после того предательства, которое вы заставили меня совершить»[239]. Надо полагать, что Верлен — в глубине души раздосадованный, но свободный — писал эту записку в сильном опьянении.

В любом случае для Поля случившееся тоже было большим потрясением. Он отдавал себе отчет в том, что трещина, отделявшая его от семьи, только что на его глазах превратилась в пропасть. Он вызвал к себе мать, как делал всякий раз, когда попадал в серьезные неурядицы. Она утешила его и привезла теплых вещей на зиму. В течение некоторого времени ему снились кошмары: непонятное письмо, пришедшее к нему из Льежа, начинающееся словами «Моя дорогая мамочка» и подписанное «Эмма», вызвало у него панику (хотя наверняка почтальон просто ошибся адресом). В это же время какая-то полная женщина с оспинами на лице пыталась на почте узнать, где он живет, а за несколько дней до нее — еще какой-то незнакомец[240].

Понятно, что все это заставило его понервничать. И его опасения были отнюдь не беспочвенными. В архиве бельгийской полиции в деле Рембо была найдена следующая записка сотрудника по фамилии Дильмай от 3 августа 1872 года:

«Бюро по делам иностранцев — просьба к начальнику службы писем до востребования сообщить нам адреса г-д Рембо Артюра и Верлена Поля, получающих почту у него в конторе»[241].

В тот же день, 3 августа, бюро по делам иностранцев направило в тайную полицию два запроса с целью выяснить, не видели ли беглецов в период с 1 июля до даты запроса. «На 3 августа ответ отрицательный», — указано внизу листа.

Верлен, опасавшийся мести со стороны семейства Моте, был бы очень удивлен, если бы узнал, что эти поиски были организованы, как мы увидим далее, по просьбе г-жи Рембо.

В начале августа он, как ему показалось, вновь обрел некоторое спокойствие. Его стихи теперь носят лишь отпечаток неизъяснимой меланхолии:

Осенний день тускнеет.

Мечты мои бессвязны,

И грусть мою лелеет

Напев однообразный…[242]

Деревянные лошадки ярмарки Сен-Жиль, которые «бегают по кругу, но знают, что сена им не достанется», были подобны ему самому — он так же бегает по кругу и знает, что счастья ему не видать.

Он решился написать Матильде несколько писем в непринужденном тоне, сопровождая повествование странными шутками: «Рембо, одетый в велюр, как какой-нибудь Сиври, пользуется в Брюсселе большим успехом и будет счастлив видеть тебя рядом с нами»[243].

Никто не знает, действительно ли Рембо пользовался большим успехом, но он был очень доволен. Песни и стихотворения, написанные им в то время, свидетельствуют о совершенной расслабленности и полной свободе:

О мечты, о дворцы…

Я в секреты Счастья проник,

Неизбежность его постиг.

Пусть виват ему во весь дух

Прогорланит галльский петух!

Что мне мелкие козни дней,

Если чары Счастья сильней?

Если душу и плоть свою

Поневоле им предаю[244].

Но сколько угроз на горизонте! Полиция следовала за ними по пятам, это подтверждает следующая записка из дела Рембо[245]:

«Брюссель, 6 августа 1872 года,

Имею честь переслать вам письмо некоего господина[246] (sic) Рембо из Шарлевиля с просьбой заняться поисками его сына Артюра, покинувшего родительский дом в компании („молодого человека“, зачеркнуто) по имени Верлен, Поль.

Из собранных нами сведений следует, что вышеназванный („молодой человек“, зачеркнуто) Верлен проживает в отеле „Льежская провинция“, улица Брабант, что в Сен-Жосстен-Нооде[247]. Что же касается г-на Рембо, сведений о его местопребывании в моем ведомстве до сих пор не имеется (зачеркнута фраза: „Местожительство Рембо еще не установлено, тем не менее можно предполагать, что он живет вместе со своим другом“)».

Как же причудливы повороты судьбы! Жизнь Верлена, Рембо, Матильды могла бы быть другой, прояви полиция чуть больше проницательности. Беглецов бы схватили в Брюсселе, Рембо в сопровождении жандармов был бы препровожден к матери, Верлен заставил бы простить его безумства, и все вернулось бы на круги своя, если бы какой-то безвестный полицейский не перепутал отели «Льежская провинция» и «Льежский Гранд Отель».

Запахло жареным. Одним прекрасным утром беглецы срочно уехали, не оставив адреса. Они направились в путешествие по бельгийским городам.

В это время в Париже был вновь дан ход делу о раздельном проживании, и Матильда старалась изо всех сил вызвать к себе всеобщее сочувствие. Виктору Гюго и Жюльетте Друэ она показала письмо про «морковную фею», и мэтр записал в своих «Дневниках» за 3 августа 1872 года: «Ужасная история П.В. Несчастная женщина! Несчастный ребенок! И сам он, как же его жалко!»

Многие друзья Верлена двумя руками подписались бы под этим печальным заключением.

В течение бельгийского вояжа, длившегося около двух недель, Верлен написал лишь горстку стихотворений.

Итак, насладившись всеми прелестями Бельгии, «дочери дозорных башен», в субботу, 7 сентября, друзья оказались в Остенде. Зов открытого моря оказался сильнее их, и они сели на корабль, отправлявшийся в Дувр. «Светлые луга» и «бесконечные поля» уже достаточно расширили их горизонты, но море, которое и тот и другой видели впервые, сделало эти горизонты поистине безграничными. Огромное море, чистилище, символ бесконечной свободы:

Вот море! От скверны

В нем душу отмой,

В стихии родной,

Чьи недра безмерны,

Ты к ней припади,

Утешит пучина,

Качая, как сына,

Тебя на груди[248].

Через несколько дней они отметили годовщину своей встречи.