Глава II. Ночной взрыв

Глава II. Ночной взрыв

Вечером заглянул в окоп к парторгу роты Александру Бахиреву. Когда–то тоже служили вместе. Широкоплечий крепыш, он славился своей богатырской силой. У нас на батарее не было равных ему в вольной борьбе. В окопе сидели коммунисты. Беседовали о текущих делах, о том, как работать с бойцами нового пополнения. Я осмотрел окоп. Глубокий, просторный, он был прикрыт накатом и походил на добротную землянку.

— А вы капитально устроились, — не удержался я. — Эка какие хоромы отгрохали.

— Нельзя иначе, — весело отозвался Бахирев. — Зимовать здесь собираемся. Слово дали: ни клочка земли больше не отдадим фашистам. Верно говорю? — обратился он к друзьям

— Верно!

— Хватит, наотступались!

— Надоело пятиться!

Когда мы остались одни, Бахирев потребовал:

— Ну, выкладывай новости. По глазам вижу: не случайно зашел.

Пересказал ему все, что слышал от Мозжухина. Волнение мешало говорить. Бахирев тоже еле сдерживал себя. Перебивал, хотел знать все, до мельчайших подробностей.

Разговор прервал связной: нас вызывал командир роты.

Мы направились по траншее к командирской землянке. Вечер был тихий, и лишь вспышки ракет над передним краем напоминали о близости врага.

Початкину сегодня присвоили звание старшего лейтенанта, и весь день у него было приподнятое настроение. Но сейчас командир хмурился.

— Тобой, Александров, полковник интересуется. Чую, неспроста. На всякий случай передай взвод Бахиреву.

Осипова я нашел в штабном блиндаже. Он сидел за низким дощатым столом, на котором не столько светила, сколько дымила коптилка из гильзы. К моему удивлению, тут оказался и Саша Мозжухин.

Яков Иванович не молод. Одет в черную шинель и черную кубанку с алым околышем — говорят, они у него еще с гражданской войны в сундуке хранились.

— Подсаживайтесь поближе, чертяки полосатые. — Так полковник шутливо величал всех моряков за их полосатые тельняшки. — Узнаете? — он разложил на столе большой лист бумаги.

Мы увидели перед собой схему позиций 412–й батареи. Сердца наши учащенно забились.

— Здесь, — полковник ткнул карандашом, — немцы установили дальнобойную пушку. Она теперь вовсю лупит по порту, по нашим кораблям. Так вот, вам поручается ее уничтожить. Сразу предупреждаю: задача ответственная и опасная. Малейшая оплошность — и все полетит вверх тормашками. Сами погибнете и дело провалите.

Мозжухин что–то хотел сказать, но Яков Иванович остановил его:

— Не торопись. Сначала обдумайте все хорошенько. Вам это дело поручается потому, что хорошо знаете местность. Но если чувствуете, что не потянете, говорите прямо.

Умолк командир. Я живо представил себе поселок Чебанку, совхоз, батарею. Воскресли в памяти лица друзей, сброшенных фашистами в глубокий колодец…

— А что тут думать? — вскочил Саша. — Согласны мы!

Я поддержал его:

— Мы пойдем — решено. Вопрос только, как лучше справиться с задачей.

— Это ты прав. Хорошенько обмозговать надо, — согласился Осипов. — Я тут наметил кое–что, давайте посоветуемся.

Командир полка, не торопясь, пояснил, что противник считает Чебанку своим глубоким тылом. Немцы располагаются в уцелевших зданиях. Румыны — в сараях подсобного хозяйства. Расчет пушки обосновался в старом караульном помещении. Возле орудия постоянно находится часовой. Подступы с моря охраняются в двух местах — у Дофиновки и у командного пункта батареи. Возле совхоза фашисты не выставляют охрану — берег там крутой, высадиться не так–то просто.

— Этим мы и воспользуемся, — сказал полковник. — Вы на катере подойдете к обрыву. Если увидите наверху две копны сена, значит, путь безопасен. Там вас встретит девушка и покажет, как незаметно пробраться к пушке. Ну, ни пуха, ни пера! — пожелал на прощанье Яков Иванович и по–отцовски обнял нас. — Только не горячись, Александров, береги себя и людей.

Кроме Саши Мозжухина, в нашей группе краснофлотцы Балабанов и Лайко. В Лузановке встретимся с мотористом катера.

Отдыхали мы в землянке связистов. В назначенный час нас разбудили, усадили на «газик». Путь показался долгим–долгим. Ехали с выключенными фарами, по сплошным ухабам. Наконец, еще раз подпрыгнув, машина остановилась у полуразрушенного дома.

Перед нами, как из–под земли, вырос моряк.

— Встречай, дежурный, Осиповны приехали, — сказал ему шофер.

Моряк повел нас к причалу. Здесь нас ожидал моторист — невысокий, но, как почувствовалось по рукопожатию, сильный парень.

— Николай Соломахин, — отрекомендовался он.

— Тезки, значит? Ну как, не подведет нас твоя амфибия?

— Ни в коем случае, товарищ командир! Все проверено до винтика. К тому же и весла наготове.

— Берег хорошо знаешь?

— Каждый камень!

В темноте не разглядеть было лица парня, но он мне понравился с первых слов. Моторист помог нам спуститься в маленький катер, покачивавшийся у причала. Проверили свое оружие, взрывчатку, запалы, шнур. Ровно в полночь отошли в море. Подпрыгивая на волнах, катер набрал скорость.

— Как думаешь, не услышат нас? — спрашиваю моториста.

— Ни в коем случае, — отвечает он своей излюбленной фразой. — Сами посудите: ветер дует с берега — раз, прибой шумит — два, а глушитель мой собственного изобретения  — три… Так что свободно пройдем.

Не моторист, а клад. Слева по борту над берегом взметнулась гирлянда осветительных ракет. Донеслось татаканье пулеметов, и снова наступила тишина.

— Линию фронта перешли, — отметил Балабанов. Теперь мы идем вдоль побережья, занятого врагом.

Кромешная тьма. Как бы нам не проскочить совхоз «Котовский».

— По–моему, где–то здесь, — сказал Соломахин и, сбавив обороты, повернул катер.

Приказываю выключить мотор и подойти к берегу на веслах. Все ближе и громче рокот прибоя. Вот он уже грохочет вокруг нас. Катер подхватывает волна и опускает на что–то мягкое. Сидевший на носу Саша Мозжухин спрыгнул в воду и потянул суденышко к берегу. Балабанов не успел убрать весло, и оно, попав между камней, сломалось. Звук показался оглушительным, как удар грома. Все невольно пригнулись. Парень начал было оправдываться. На него шикнули:

— Тихо!

Прислушались. Все спокойно. На обрыве на фоне темного неба чернеют две копны.

Порядок! Саша разыскал крутую тропинку. Карабкаемся по ней. У ближней копны шевельнулась тень. Саша шепнул пароль:

— Волна.

— Прибой, — тихо ответил тонкий девичий голос.

В моей ладони очутилась маленькая, почти детская рука. Несмотря на темноту, я узнал старую знакомую — Веру Прудченко. Когда мы служили на 412–й батарее, она работала в совхозе. Девушка рано лишилась матери. Отец — неисправимый алкоголик, пропивал весь заработок. Двое младших братишек были на попечении Веры. Батарейцы жалели девушку, помогали ей, чем могли. В знак благодарности она стирала нам белые форменки и рабочую одежду.

— Как живешь, Вера? — спросил я.

Девушка ответила, что румыны ее не тронули, наняли уборщицей в столовую. Она с малышами ютится все в том же совхозном домике. Заметив, что мы оглядываемся по сторонам, Вера успокоила:

— Не бойтесь, никого нет. Вчера понаехало много румын. Видно, новенькие, еще не воевали: мундиры с иголочки. Вечером затеяли пьянку, привезли размалеванных девиц, допоздна горланили песни, а сейчас дрыхнут без задних ног.

Она рассказала, где находятся румыны и немцы, где стоят их посты. От всей души благодарю девушку и велю ей идти домой.

Мы с ребятами принимаемся за работу. Переносим взрывчатку в старый окоп поблизости от батареи. Охранять ее остается Балабанов. Лайко с ручным пулеметом залег у обрыва. Мозжухин ушел в разведку. Вернулся минут через сорок. Доложил, что перерезал телефонные провода. И еще новость: оказывается, на развилке дорог, у караульного помещения немцы тоже выставили часового. Это усложняет дело. Ведь мы считали, что охраняется только пушка. Придется снимать двух.

Крадемся к караульному помещению. Часовой дремлет, прислонившись к стене. Удар — и он на земле. Не пикнул. Ловок наш Саша! Ползем к пушке. Часовой расхаживает взад и вперед, мурлычет себе под нос. И его прикончили без шума. Быстро минируем пушку. Саша наблюдает за дорогой.

Протягиваю шнур. Руки дрожат. В висках стучит кровь. Быстрее, быстрее. Спички ломаются. Наконец шнур зашипел.

— Бежим!..

Тропинка ведет мимо потерны. На секунду задерживаем бег, вглядываемся в черную пропасть. Там, на дне, лежат наши товарищи. Сдергиваю с головы бескозырку. Хороший салют дадим сейчас в вашу честь, братишки!..

Бежим дальше. Прячемся за грудой камней. А взрыва все нет. Неужели что–нибудь стряслось? Хочу вернуться, проверить. Но тут все озарилось. Горячая волна бьет в лицо, в грудь. Мы слепнем и глохнем. На плечи сыплются осколки камней. Теперь скорее к берегу. За спиной не стихает гром. Уже над обрывом оглядываюсь. Там, где стояла пушка, вздымаются клубы огня и багрового дыма. Это рвутся снаряды. А в стороне, что за пламя? Горят караульное помещение, конюшня… Слышатся крики, стрельба. Над нами свистят пули. В небо взвиваются ракеты. Щупальца прожекторов обшаривают берег.

Обдирая ноги и руки, скатываемся с обрыва. Вот и катер.

— Все на месте? — спрашиваю Соломахина.

— Нет, Мозжухин пропал.

— Вот черт!

Снова лезем наверх. Забыв всякую осторожность, кричим:

— Саша! Мозжухин!

Вдали кто–то отозвался. Саша ли это? А стрельба приближается. Опять орем во всю мощь своих легких. И вдруг слышим голос Сашки:

— Это я, помогите!

Он запыхался, ловит ртом воздух. Подхватываем его под руки и кубарем катимся с обрыва.

На берегу уже рвутся мины. А Лайко все еще на круче. Бьет из пулемета длинными очередями по черным фигурам, вынырнувшим из–за пригорка.

— Лайко, вниз! — кричу ему.

В ответ доносится стон. Балабанов и Мозжухин снова взбираются на обрыв. Бережно спускают вниз раненого пулеметчика.

Развернув катер, даем полный ход. Высокие волны заслоняют нас от прожекторов — в этом наше спасение. Все дальше и дальше уходим в море. А над батареей продолжает бушевать огненный вихрь.

Накидываюсь на Сашу:

— Где ты пропадал?

Оказывается, он, еще когда лежал, прикрывая дорогу, задумал поджечь конюшню. Забежал к Вере, взял у нее бидон керосина и, облив конюшню, поджег ее. На обратном пути задержался у караульного помещения, прикрутил проволокой накладку у двери и выплеснул остатки керосина на стену. От первой же спички она вспыхнула. Вражеские солдаты очутились в мышеловке.

— Ох, как они заметались! — восторгается Саша.

— Шею бы тебе намылить за твое ухарство, — сержусь я. — Из–за тебя товарища ранило.

Саша сник.

— Да я же хотел как лучше…

Лайко, которому Балабанов перевязывает руку, вступается за товарища:

— Не виноват он. У каждого в такой момент сердце не стерпело бы…

Саша молчит. Мне становится жалко его.

Легонько толкаю плечом:

— Ладно, это тебе урок. А в общем, друзья, мы неплохо сработали.

Долго еще не унимался переполох в стане врага. Гитлеровцы, наверное, думали, что в их тылу высадился большой десант…

А мы уже подходили к Лузановке. На причале нас ожидал Осипов. Выслушав мой доклад, поблагодарил всю пятерку.

— А теперь отдыхайте два дня. Место уже приготовлено.

Мы направились в отведенную нам землянку. Тихо, уютно было в ней, но нам не терпелось вернуться к своим. И в тот же вечер мы пошли в свою роту. Початкин встретил с распростертыми объятиями:

— Ну, Микола, здорово ви зробили!

Зная, как Иван Григорьевич любит оружие, дарю ему трофейный маузер. У него глаза заблестели:

— О це штука! Та як мет, Микола, тебе и благодарить?!

В землянке собралось много народу. Пришли Констанди, Бахирев. Упросили подробнее рассказать о нашей ночной вылазке.

— Жаль тiльки Лайка, гарний кулеметник був. Ну, та могло бути и горше, — сказал Иван Григорьевич.

Связные принесли ужин, и не что–нибудь, а настоящий флотский борщ. В последнее время мы чаще питались сухим пайком — консервами, галетами. Иногда баловали нас кашей. А тут борщ, да какой!

Старший лейтенант черпает полной ложкой и нахвалиться не может:

— От борщ! I до вшни не i в такого. Награжу Iвана Пилипця медаллю.

Против этого никто не возражает. Наш кок заслужил награду. Варить обед ему приходится, не снимая с груди автомата. У Ивана Пилипца на счету уже два десятка убитых гитлеровцев. Вот какой у нас повар!

После сытного ужина друзья и вовсе развеселились. Кто–то сует мне в руки гитару. Играю «цыганочку». Саша Бахирев хлопнул ладонями и пошел… Потом потихоньку спели. Далеко за полночь засиделись, пока командир роты не сказал:

— Хватит, хлопцы, отвели душу, а теперь спать.