Глава 17 Враги всех мастей

Глава 17

Враги всех мастей

I

Новая должность принесла новые обязанности, и Че не терпелось доказать, что он достоин занимать свое место. Его первоочередной задачей было найти Санчеса Москеру, но, не успела его колонна отбыть из лагеря Фиделя, как выяснилось, что объект преследования уже сбежал из гор.

Че начал более жестко подчинять себе непослушное и разнородное воинство, значительную часть которого составляли новички. Ему вновь пришлось столкнуться с дезертирством, но его ответная реакция стала куда суровее. Отправив людей на поиск одного из беглецов, Гевара распорядился «убить его, если удастся найти».

В качестве своего дебюта как военачальника Че решил организовать нападение на военных с другой стороны горы Туркино с целью отвлечь их внимание от колонны Фиделя, и именно туда он направился со своими бойцами. 28 июля вернулся Бальдо, один из двух членов карательной команды, посланной Че за дезертиром, и поведал историю, которую Гевара охарактеризовал как «простую и поучительную».

По словам Бальдо, его спутник Ибраим попытался дезертировать, и Бальдо «убил его с трех выстрелов». Тело осталось лежать непогребенным. Че использовал этот случай в назидательных целях:

«Я собрал бойцов на горе недалеко от того места, где разыгралась трагедия. Я объяснил партизанам, что им предстоит увидеть и что это означает. Я объяснил еще раз, почему дезертирство наказуемо смертью и почему любой, кто предаст революцию, должен быть осужден. Мы двинулись вперед молча, колонной по одному, и потом наткнулись на тело предателя. Многие из тех, кто там был, раньше не видели смерть своими глазами».

Впрочем, дневник Че показывает, что ко всей этой истории он отнесся с подозрением: «Я не до конца убежден в том, что эта смерть оправданна… Убитый лежал на животе, и с первого взгляда было видно, что пуля прошла через левое легкое, при этом руки были сложены, а пальцы соединены — так, будто их связали».

Они двинулись дальше. Че решил напасть на гарнизон в Буэйсито, находившийся в одном дне пути оттуда. Атака состоялась ночью 31 июля, но Гевара позже признавал, что все пошло не так, как предполагалось. Когда некоторые из его бойцов не показались из укрытия, как было условлено, Че начал атаку сам, ринувшись прямо к казармам, и оказался лицом к лицу с часовым. Че поднял оружие и крикнул «стой!», но часовой двинулся с места; Гевара решил не ждать и нажал на курок, целясь солдату в грудь. Однако ничего не произошло. Когда молодой повстанец, находившийся рядом со своим командиром, попытался выстрелить в часового, его винтовка тоже дала осечку. В этот момент в Че возобладал инстинкт самосохранения, и он помчался назад под градом пуль.

Выстрелы вызвали ответную пальбу, а дальнейшего Гевара практически не видел: к тому моменту, когда ему удалось починить свое оружие, гарнизон уже сдался. Бойцы Рамиро прорвались с тыла и взяли в плен двенадцать солдат. Шесть человек были ранены, двое смертельно, повстанцы потеряли одного человека. Разграбив гарнизон, они подожгли его и уехали из Буэйсито на грузовиках, взяв с собой сержанта — начальника блокпоста и чивато по имени Оран.

Партизаны въехали в деревню Лас-Минас под приветственные крики ее жителей, и здесь Че разыграл небольшую сценку со знакомым торговцем-арабом: «Наш мавр… попросил, чтобы мы отпустили двух пленников. Я объяснил ему, что мы взяли их, дабы не позволить военным провести карательную акцию против народа, но сказал, что если такова воля местных жителей, то я не буду спорить». Освободив пленников, повстанцы двинулись дальше, остановившись только за тем, чтобы похоронить своего павшего товарища на деревенском кладбище.

II

Вернувшись в ставку в Ла-Маэстре, они узнали, что Франк Паис, координатор движения в Орьенте, убит полицией в Сантьяго. Активисты организовали антиправительственные выступления в Сантьяго в память о 26 июля, и это вызвало жесткие действия со стороны полиции. При шефе полиции полковнике Хосе Саласе Каньисаресе, окружившем себя головорезами, аресты и убийства тех, кто подозревался в связях с повстанцами, стали обычным делом; трупы со следами пыток обнаруживали висящими на деревьях и лежащими на обочине.

Убийство Франка Паиса вызвало взрыв возмущения, его похороны переросли в шумные антиправительственные демонстрации, и по всему острову начались забастовки. В ответ на это Батиста вновь объявил чрезвычайное положение и опять ввел цензуру в прессе. К несчастью для диктатора, события в Сантьяго совпали с визитом нового американского посла Эрла Смита, только что прибывшего во второй по величине город Кубы для ознакомления.

В середине 1957 г. лишь немногие чиновники в Госдепартаменте сохраняли иллюзии относительно Фульхенсио Батисты. Его жестокий и коррумпированный режим становился помехой для США. Но пока официальная линия не менялась и посол Смит просто получил инструкцию не идти на поводу у Батисты, чтобы смягчить недовольство кубинцев, считающих, что Вашингтон стремится удержать его у власти.

В целом политика США в отношении Кубы была направлена на защиту своих, весьма серьезных, интересов в сфере экономики. Беспорядки шли во вред бизнесу, и в Вашингтоне превалировала та точка зрения, что лучшим способом притушить народное волнение будет нажать на Батисту, с тем чтобы тот «демократизировал» Кубу путем проведения «безопасных» выборов с предсказуемой победой одной из умеренных партий. Но упорство Фиделя нарушало статус-кво, и Госдепартамент, ЦРУ и Министерство обороны не имели единого мнения относительно того, что с ним делать, поэтому их действия часто противоречили друг другу.

Прежде чем занять свой пост, Смит послушал, что говорят в Вашингтоне, и вынес четкое представление: Госдепартамент хочет устранения Батисты от власти и активно, хотя и тайно, поддерживает Кастро. Прибыв на Кубу, Смит обнаружил, что и находящиеся там сотрудники ЦРУ высказываются не в пользу Батисты. Офицеры из американской военной миссии, напротив, продолжали тесное сотрудничество со своими кубинскими коллегами. Бюро по подавлению коммунистической деятельности функционировало при американской поддержке, и, более того, армия Батисты использовала против партизан американское оружие, поставленное на Кубу в целях «обороны Западного полушария».

Мнения разделились и по поводу политической ориентации Кастро, но лишь отдельные чиновники склонны были верить Батисте, твердившему, что Фидель коммунист. На своей первой пресс-конференции Смит воздал должное Кубе за ее усилия в борьбе с коммунизмом, но отметил, что не думает, будто Кастро настроен прокоммунистически. Однако затем, увидев, как в Сантьяго полиция применяет дубинки и шланги с водой против толпы женщин-демонстранток, Смит публично осудил столь жестокие меры и перед отъездом возложил венок к могиле Паиса. Этот жест пробудил в кубинцах надежду на то, что политика Вашингтона претерпела изменения, поскольку непопулярный предшественник Смита Артур Гарднер всячески покрывал Батисту. Более того, в частной беседе с диктатором он даже предложил отправить к Фиделю в сьерру наемного убийцу.

После весьма откровенных замечаний Смита по поводу действий полиции в Сантьяго споры вокруг Кастро вспыхнули с новой силой: чиновники Батисты и американские ультраконсерваторы обвинили Вашингтон в потворстве коммунизму.

ЦРУ тем временем пыталось завязать контакты с повстанческим движением Фиделя через посредство официальных лиц, находившихся в Сантьяго и Гаване. Первое упоминание о таких контактах обнаруживается в упомянутой записи в дневнике Че касательно письма Армандо Харта (апрель 1957 г.). Следующее упоминание можно отыскать в датированном 5 июля письме Франка Паиса Фиделю. Он информирует его о том, что сумел добыть американскую визу для Лестера «Гордито» Родригеса, важного члена «Движения 26 июля», и далее сообщает: «Американское посольство обратилось к нам с самым что ни есть похвальным и полезным предложением помощи любого рода в обмен на прекращение воровства вооружения с их базы в Гуантанамо.[16] Мы обещали им это в обмен на двухлетнюю визу для Гордито и обеспечение его выезда за пределы страны. Сегодня они выполнили свое обещание: консул пригласил его к себе лично, а нужные ему бумаги, письма и карты были отправлены с дипломатической почтой. Хорошая сделка…»

11 июля Паис снова написал Фиделю: «Мария А. сообщила мне сегодня в полдень о том, что американский вице-консул хочет поговорить с тобой в присутствии еще кого-то, но она не знает, кого именно».

Тед Шульц, автор биографии Фиделя Кастро, пишет, что в период между августом 1957 и серединой 1958 г. ЦРУ заплатило по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов различным агентам «Движения 26 июля».

Фидель дал согласие встретиться. В своем ответном письме Франку Паису он сообщал: «Я не понимаю, какие у нас могут быть возражения против посещения американских дипломатов. Мы вполне можем принять тут американского дипломата, точно так же как мы бы приняли дипломата из Мексики или любой другой страны». Далее он продолжал в весьма напыщенном духе, очевидно предполагая, что его послание будет передано американцам. «Они хотят иметь более тесные дружеские связи с триумфаторами кубинской демократии? Великолепно! Это свидетельство того, что они осознают, каким будет исход этого противостояния. Они предлагают дружеское посредничество? Мы скажем им, что никакое лестное нам посредничество, никакое патриотическое посредничество — никакое вообще посредничество не возможно в этой битве…»

Несмотря на согласие Фиделя, встреча между ним и агентами ЦРУ, по-видимому, так и не состоялась. Возможно, сначала ей помещала смерть Паиса, а затем она была снята с повестки дня в связи с изменениями в планах ЦРУ. Стоит заметить, что Паис также встречался с представителями группы недовольных офицеров военно-морской базы Кубы в Сьенфуэгосе, которые вынашивали заговор против Батисты и план которых получил также тайную поддержку американцев.

Уильям Уильямсон, второй человек ЦРУ в Гаване, сказал заговорщикам, что в случае успеха они могут рассчитывать на признание США. В июле группа вступила в контакт с Фаустино Пересом в Гаване и Франком Паисом в Сантьяго с предложением альянса. Выслушав их план, Паис очень вдохновился и передал информацию Фиделю.

Предложение было заманчивым: морские офицеры планировали устроить не просто мятеж в казармах, а полномасштабное восстание с целью сбросить Батисту. Несмотря на то что публично Кастро высказывался против военной хунты, Фидель был не прочь использовать этот шанс, к тому же он почти ничего не терял, поддерживая заговорщиков из Сьенфэугоса. Во-первых, участие требовалось не от его людей в сьерре, а от активистов движения в льяно, и это давало Фиделю возможность откреститься от своего участия в заговоре, если тот провалится. Во-вторых, если бы Кастро отверг этот план, а заговорщикам удалось бы достичь своей цели, ему пришлось бы выступать уже против них и оставаться по-прежнему запертым в горах. Конечно, имелся риск, что его помощью воспользуются для того, чтобы обойти его, но Фидель в любом случае мог продолжать борьбу с высокогорья.

Вместе с тем Паис и Фаустино Перес пытались добиться от Фиделя разрешения открыть «второй фронт». Цели у них были двоякими. С одной стороны, «второй фронт» отвлек бы часть внимания от повстанческих отрядов Кастро, с другой — лишил бы Фиделя полного контроля над военными действиями.

Но Фидель был неколебим и продолжал настаивать на том, что движение должно всецело поддерживать его собственную армию: пока она не обрела твердую почву под ногами.

Но это было только началом расхождений между сьеррой и льяно. Находясь в заключении, Карлос Франки, Фаустино Перес и Армандо Харт постоянно вели переговоры с членами других оппозиционных партий Кубы. Они пришли к выводу, что непреодолимые идеологические разногласия мешают «Движению 26 июля» войти в альянс с Народной Социалистической партией, но отмечали вполне реальную возможность заключения пакта с «Директорией». Этому альянсу мешало то, что членам «Директории» решительно не нравилась склонность Кастро к авторитаризму. Фиделя давно критиковали за эту черту, ее признавали и его сподвижники по движению; активисты в льяно уже почти в открытую выражали недовольство автократическими замашками Фиделя и бесконечными требованиями работать исключительно на него.

Подпольщики в льяно занимались организацией взрывов и диверсий, ликвидацией врагов, контрразведкой с внедрением шпионов в ряды правительственных вооруженных сил, содержанием тайных квартир и лазаретов, контрабандой оружия. Теперь они должны были также устраивать диверсии на плантациях и заводах в соответствии с указаниями Фиделя, изложенными в его февральском воззвании: необходимо было сформировать национальный рабочий фронт для противодействия контролируемому Батистой профсоюзу; организовать общую забастовку и, наконец, что немаловажно, вести постоянную работу по обеспечению Фиделя деньгами и оружием.

Перспектива открытия новых фронтов партизанской войны стала реальной только после того, как движение получило в свои руки оружие, переданное ему после неудавшегося нападения «Директории» на президентский дворец. Часть его была отправлена Фиделю, но оставшимся Франк Паис вооружил новую группу повстанцев, возглавленную бывшим студентом-юристом Рене Рамос Лятуром, он же Даниэль. Базой для группы Даниэля стала небольшая, но стратегически важная горная цепь Сьерра-Кристаль, находящаяся к востоку от Сьерра-Маэстры. Однако первое предпринятое Даниэлем нападение на армейский гарнизон провалилось, закончившись потерей значительной части вооружения и нескольких человек. Франк Паис эвакуировал часть оружия и спрятал Даниэля с двадцатью его соратниками на явочных квартирах в Сантьяго.

После этих событий Паис начал склонять Фиделя к тому, чтобы расширить спектр его политического влияния за счет налаживания связей с центристскими политическими фигурами. В частности, он немало сделал для организации визита в сьерру Рауля Чибаса и Фелипе Пасоса. Они с Армандо Хартом придумали также план реорганизации всей структуры движения: право принятия ключевых решений должно было перейти к новому исполнительному органу, а Национальный директорат должен был быть сформирован из лидеров движения в шести провинциях. План этот, совершенно очевидно, был направлен на существенное сокращение полномочий Фиделя, который в качестве представителя повстанцев в сьерре оказался бы низведен лишь до руководителя одного из шести отделений. Ответом Фиделя стал его «Манифест Сьерра-Маэстры», который свел на нет все усилия Паиса.

Теперь Франк Паис был убит, и Фидель поспешил заполнить образовавшуюся брешь. На следующий день после его смерти, 31 июля, Фидель отправил Селии Санчес письмо, в котором выражал свое горе и возмущение в связи с этой утратой и просил ее взять на себя «изрядную долю того, что делал Франк». Заменить Паиса в Национальном директорате он предлагал Фаустино Пересом, но это был тот редкий случай, когда деятели из льяно одержали верх над Фиделем и в качестве замены Паису избрали не Переса, а Даниэля — Рене Рамоса Лятура.

После этого Фидель со всеми своими просьбами и жалобами обращался исключительно к Селии, которая стала главным доверенным лицом Фиделя в льяно. Другие активисты «Движения 26 июля» очень скоро заметили это, и Селия превратилась в основного посредника между ними и Фиделем.

Даниэль попытался продолжить усилия Паиса по установлению большего контроля над действиями Фиделя и его повстанцев. Фидель же просто не обращал на Даниэля внимания и посылал Селии письма, в которых все время сетовал на то, что льяно «забыло» про сьерру. Война тем временем шла своим чередом.

III

Готовясь к новой атаке на войска майора Хоакина Касильяса, Че пришлось столкнуться со старыми проблемами: зелеными новобранцами, дезертирами и чивато. К нему примкнула группа новых добровольцев из Лас-Минаса и в их числе — впервые в его практике — девушка (Онирия Гутьеррес, семнадцати лет). Как обычно, через несколько дней некоторым пришлось уйти, поскольку они проявили трусость.

До Че дошли слухи о расправе над его помощником Давидом Гомесом: его арестовали, подвергли пыткам и, по всей вероятности, убили. Когда военные заняли имение Пеладеро, которым он управлял, они допросили одного из работников имения и вынудили его рассказать все, что ему было известно о связях повстанцев с местными жителями. В ярости Че записал в дневнике: «В результате они убили десятерых человек, включая двух погонщиков мулов, работавших на Давида, забрали все припасы, сожгли все дома в округе и жестоко избили нескольких соседей, так что некоторые потом умерли от побоев, а у других, как, например, у нашего Исраэля, переломаны кости. По донесениям, там были трое чивато, и я предложил убить их. На это дело вызвались сразу несколько человек, но я выбрал Исраэля, его брата Самуэля, Манолито и Родольфо. Они ушли рано утром, взяв небольшие таблички с надписью: "Казнен за предательство"».

Карательный отряд вернулся через неделю, выследив и убив одного из чивато. (Сведения о смерти Давида оказались не соответствующими действительности; чуть позже он лично пришел к Че и рассказал, что, несмотря на арест и жестокие пытки, ничего никому не рассказал.) Вскоре после этого Гевара получил письмо от дезертира Рене Куэрво, в котором тот просил прощения и признавался, что убил чивато. В Ла-Месе один из помогавших партизанам крестьян сообщил Че, что Куэрво околачивается в его деревне. Реакция Че была резкой: «Я сказал, что он может убить его, если тот будет слишком досаждать».[17]

В конце августа колонна Че расположилась лагерем в долине Эль-Омбрито. Несмотря на все усилия выследить врага, его людям не доводилось нюхать пороху с момента боя в Буэйсито (то есть уже почти месяц). 29 августа некий крестьянин предупредил Че о приближении крупного отряда правительственных войск, а затем повел его к лагерю врага. Че решил перейти в атаку на этом самом месте, не давая врагу продвинуться дальше. Ночью он расположил своих бойцов по обеим сторонам той тропы, по которой на следующий день должны были двинуться солдаты, снявшись со своего бивуака. Че планировал дать пройти десяти-двенадцати солдатам, а затем напасть из засады на среднюю часть колонны и разбить ее на две группы, которые легко можно было окружить и уничтожить.

При первых лучах солнца они увидели, что солдаты встают, надевают каски и готовятся продолжать путь. Когда солдаты стали подниматься по холму в их направлении, Че охватило легкое волнение: это было и напряжение перед предстоящем боем, и нетерпеливое желание испробовать новый браунинг. Но вот солдаты приблизились, и Че начал обратный отсчет. Неожиданно один из солдат закричал, и Гевара открыл огонь, застрелив шестого человека в шеренге. Первые пять солдат немедленно ретировались, и Че приказал своим бойцам идти в атаку; но враг уже оправился от неожиданности и открыл ответный огонь. Повстанцам пришлось отойти; был убит Эрмес Лейва, двоюродный брат Хоэля Иглесиаса. Сверху, а партизаны находились примерно в километре от врага, им хорошо было видно, как солдаты подошли к телу Лейвы и просто спалили его. «Пребывая в бессильной ярости, — вспоминал Че, — мы ничего не могли сделать, кроме как обстрелять их издалека, на что они ответили огнем из базук».

Целый день между ними шла перестрелка, а с наступлением ночи вражеская колонна ушла. С точки зрения Че, этот бой стал «великим триумфом», несмотря на то что он потерял ценного человека и отбил только одну единицу оружия у врага: его слабо вооруженный отряд остановил и прогнал 140 человек. Но через несколько дней Гевара узнал, что солдаты убили нескольких крестьян и сожгли их дома. Такова была страшная цена, которую платило мирное население за каждую атаку повстанцев. Че принял решение впредь эвакуировать местных жителей перед своими акциями, чтобы избавить их от зверств военных.

После боя Че направился на встречу с Фиделем, который сам только что напал на лагерь врага рядом с Лас-Куэвас; Фидель потерял четырех человек, но жертвы были и у противника, которого он к тому же заставил отступить. Решив ковать железо пока оно горячо, Фидель с Че запланировали совместное нападение на Пино-дель-Агуа, где располагался небольшой армейский гарнизон.

Правда, в колонне Че не все было гладко. Несколько человек дезертировали, а один юный повстанец, лишенный оружия за неповиновение своему начальнику-лейтенанту, позаимствовал у кого-то револьвер и пустил себе пулю в лоб. На похоронах несчастного между Че и некоторыми из его бойцов возникли разногласия насчет того, заслуживает или нет погибший военных почестей. Че был уверен, «что в таких условиях самоубийство равноценно отречению, какими бы хорошими качествами ни обладал его совершивший», и настоял на своем.

Неповиновение, проявленное его людьми, вынудило Че ужесточить меры и создать новую дисциплинарную комиссию. По воспоминаниям Энрике Асеведо, в то время пятнадцатилетнего подростка, который пришел к повстанцам вместе со своим старшим братом Рохелио, нововведение попортило бойцам немало крови. «Это было что-то вроде военной полиции, — рассказывает Асеведо. — Среди всего прочего, в обязанности комиссии входило следить, чтобы никто громко не разговаривал, не пользовался зажигалками после наступления темноты, нужно было проверять, стоят ли у костров бочонки с водой — на случай появления авиации, проверять, как несут службу часовые, не позволять никому вести дневников».

В итоге Че прославился среди повстанцев склонностью к суровой дисциплине, и некоторые даже просили перевести их из его колонны в другую. Юный Асеведо, которому было позволено остаться, несмотря на первоначальный запрет Че («ты что думаешь — у нас тут сиротский приют или ясли?»), всегда опасался команданте. В своем «противозаконном» дневнике он писал: «Все относятся к Че с великим почтением. Он жесткий, сухой и временами язвительный… Когда Че отдает приказ, то сразу видно, какое уважение он внушает людям. Все подчиняются ему мгновенно».

Через несколько дней братья стали свидетелями того, каким скорым бывает суд Че. Энрике Асеведо весьма живо передает этот эпизод в своем дневнике: «На рассвете привели какого-то огромного дядьку в зеленой одежде, с бритой, как у военного, головой и с усами: это оказался Рене Куэрво, мутивший воду в районе Сан-Пабло-де-Яо и Вега-ла-Юа… Че принимает его лежа в своем гамаке. Пленник подает руку, но Че не реагирует. То, что они говорят, до наших ушей не долетает, хотя ясно, что слова там звучат серьезные. Это похоже на суд. Наконец Че отсылает его прочь презрительным движением руки. Куэрво ведут в овраг и расстреливают из винтовки… им приходится сделать в него три выстрела. Че выпрыгивает из гамака и кричит: "Хватит!"»

Че никогда не жалел о своем решении казнить Куэрво. «Под предлогом борьбы за дело революции… он терроризировал жителей сьерры… Суд над дезертиром был скорым, и физическое его устранение последовало незамедлительно. Расправа с антиобщественными элементами, пользовавшимися тогдашней обстановкой в округе для совершения преступлений, к сожалению, не была редкостью в Сьерра-Маэстре».

Впрочем, несколько недель спустя в ходе очередного непродолжительного боя проявилась и другая сторона личности Че, показавшая, что хотя он и безжалостен к предателям, шпионам и трусам, но уважает врагов, которые достаточно отважны, чтобы лицом к лицу встретить смерть в бою. Близ Пино-дель-Агуа партизаны захватили грузовик, в котором «нашли двух убитых и одного раненого солдата, который, даже умирая, делал такие движения, будто продолжал сражаться. Один из наших бойцов покончил с ним, не дав даже возможности сдаться, чего он, собственно, и не мог сделать, будучи в полубессознательном состоянии. У того бойца, который совершил этот варварский акт, люди Батисты прямо на глазах убили всю семью. Я жестко отчитал его, не зная, что мои слова слышит другой раненый солдат, который прятался под брезентом на лежанке. Приободренный моими речами и изъявлением сожаления со стороны нашего товарища, вражеский солдат обнаружил свое присутствие и попросил нас не убивать его. У него был перелом ноги, он сел на обочину и оставался там, пока продолжалось сражение. Каждый раз, когда мимо пробегал кто-то из наших, солдат кричал: "Не убивай меня! Не убивай меня! Че говорит, что нельзя убивать пленных!" Когда бой был окончен, мы отвезли его на лесопилку и оказали первую помощь».

IV

В первую неделю сентября началось общенациональное восстание. 5 сентября мятежники захватили военно-морскую базу и здание полиции в городе Сьенфуэгос. Наряду с заговорщиками из среды военных и несколькими представителями других политических групп в этих событиях приняло участие большое количество членов «Движения 26 июля». Однако в самую последнюю минуту от участия в восстании уклонились заговорщики в Гаване и Сантьяго, и мятежникам в Сьенфуэгосе пришлось действовать в одиночку.

После полудня правительство направило на их подавление танки из крупного гарнизона в Санта-Кларе, а также, для воздушной атаки, — американские бомбардировщики «Би-26». Фатальной ошибкой мятежников стало то, что они остались в городе, а не отступили в близлежащие горы Эскамбрай, и в итоге их ждала кровавая расправа. Трем крупным деятелям «Движения 26 июля», участвовавшим в мятеже, — Хавьеру Пасосу, главе гаванского подполья, Хулио Камачо, курировавшему провинцию Лас-Вильяс, и Эмилио Арагоньесу, отвечавшему за работу движения в Сьенфуэгосе, — удалось бежать, но по меньшей мере триста из четырехсот человек, принимавших участие в мятеже, были убиты, многие из них — расстреляны сразу после того, как сдались в плен.

С обвинениями в предательстве на Фиделя обрушился Хусто Каррильо, бывший министр времен Прио и лидер оппозиционной группировки «Монтекристи», связанный с одной из военных клик, замешанных в мятеже. В свое время Каррильо снабжал «Движение 26 июля» деньгами. Он обвинил Фиделя в вероломстве: тот, дескать, прекрасно знал, что мятеж обречен на провал, но ему это было выгодно, поскольку в результате погибли военные фрондеры, которых он рассматривал как своих конкурентов в борьбе за власть. Косвенно отвечая на это обвинение, Че писал: «"Движение 26 июля" <…> едва ли могло повлиять на ход событий… Урок на будущее таков: стратегию диктует тот, в чьих руках сила».

Но события в Сьенфуэгосе ударили и по Батисте. С точки зрения Госдепартамента, тот факт, что он применил поставленное США вооружение для подавления мятежа, был вопиющим нарушением договора с Кубой: танки и бомбардировщики «Би-26» были предоставлены Кубе отнюдь не для подавления внутренних волнений. Американцы потребовали объяснений от военного командования страны и, не получив их, стали рассматривать вопрос о приостановке поставок вооружения кубинскому режиму.

Тем временем в Сьерра-Маэстре Че с Фиделем приближались к своей цели, и 10 сентября обе колонны достигли Пино-дель-Агуа. Фидель позаботился о том, чтобы местные жители узнали, куда он направляется, и донесли об этом правительственным войскам, а потом увел свою колонну в другую сторону. Под покровом ночи Че устроил засады вдоль дорог и троп, по которым, как ожидалось, будут двигаться солдаты противника. При удачном стечении обстоятельств повстанцы рассчитывали захватить несколько грузовиков. Проведя неделю в ожидании, Че и его люди наконец услышали звук приближающихся машин. Враг заглотил наживку.

Когда обнаружилась засада, двум грузовикам с солдатами удалось скрыться, но три оставшихся были захвачены повстанцами. Они подожгли их и добыли ценное оружие и боеприпасы. Также мятежники убили трех солдат и одного взяли в плен — это был капрал, который затем вступил в ряды партизан и стал их поваром. Но, к их огромному сожалению, они потеряли «Крусито», поэта-гуахиро, «соловья Маэстры», который развлекал бойцов своеобразными поэтическими дуэлями с другим доморощенным поэтом, Калисто Моралесом.

V

Че направил своих людей к Пеладеро, куда уже держала курс колонна Фиделя. По пути он отобрал у одного торговца мула. Этот человек, Хуан Баланса, не проявлял враждебности к повстанцам, однако считался приверженцем режима Батисты. Мула, конечно, можно было пустить на мясо, но он показал себя настолько крепким и проворным, что Че отказался от этих мыслей, ибо тот «доказал свое право на жизнь». В итоге мул стал личным верховым животным Че.

Между тем вождям повстанцев впору было задуматься над тем, как утвердить свою власть над жителями сьерры и установить хотя бы подобие порядка в регионе. Сьерра-Маэстра кишела вооруженными людьми: дезертиры, шайки разбойников и кое-кто из самих повстанцев то и дело совершали преступления, пользуясь отсутствием законной власти. Действия «дисциплинарной комиссии», организованной Че, вызывали недовольство у повстанцев: уж очень рьяно она приступила к выполнению своих задач.

Через пару дней после прибытия в Пеладеро Че отправился на встречу с Фиделем, вставшим лагерем неподалеку. Вскоре после начала их разговора к ним вошел Рамиро Вальдес. Дело было срочное: произошел очень неприятный инцидент. «Лало Сардиньяс, желая наказать товарища за недисциплинированность, приставил к его голове пистолет, будто намереваясь выстрелить, — писал Че впоследствии. — А пистолет взял да и выстрелил на самом деле, так что бедняга был убит на месте».

Прибыв назад в лагерь, Че обнаружил волнения в рядах своих бойцов: они требовали заседания трибунала и расстрела. Че стал допрашивать очевидцев, и некоторые из них заявили, что Лало совершил умышленное убийство, тогда как другие утверждали, что все произошло случайно. Дело должен был решить суд. Лало был не просто офицером повстанцев, но и хорошим, отважным воином, так что и Че, и Фидель хотели сохранить ему жизнь. Однако они не могли игнорировать мнение рядовых партизан, а их высказывания звучали вполне определенно: требуется высшая мера наказания. Позже Че писал: «Я пытался объяснить им, что смерть товарища следует списать на условия военного времени… Однако мои слова не переубедили враждебно настроенных партизан».

Решено было провести голосование: приговорить Лало к расстрелу или только разжаловать его. Приговор предстояло вынести большинством голосов. Из 146 бойцов 70 проголосовали за расстрел, 76 — за разжалование.

Жизнь Лало была спасена. Его лишили звания и приказали искупить свою вину в бою в качестве простого солдата. Но на этом дело не кончилось. Многие бойцы остались недовольны таким решением и на следующий день, бросив оружие, потребовали, чтобы им дали уйти. Впоследствии Че, по своему обыкновению, не преминул найти среди этих партизан будущих предателей революции. «Эти люди, презревшие мнение большинства и отказавшиеся от борьбы, вскоре перешли на службу к врагу и продолжили сражаться на нашей территории, но только теперь — как предатели».

Несмотря на все усилия Че представить поведение недовольных как измену, его трактовка случившегося не столь убедительна в своей претензии на назидательность. Путь Че через Сьерра-Маэстру был усеян телами чивато, дезертиров и преступников. Лидер подает пример, и подчиненные Гевары лишь подражали его поведению на свой грубый манер.

После этого бунта Фидель передал Че несколько новых бойцов, а на пост, занимаемый ранее Лало, назначил Камило Сьенфуэгоса. Этот красивый общительный человек стал командиром передового взвода Че. Выбор оказался удачным, поскольку бесшабашность Камило несколько уравновешивала суровость Че. Они оба испытывали друг к другу большое уважение, и вскоре Че сошелся с Камило так близко, как ни с кем другим.

Тем временем Фидель поставил перед Че новые задачи: «Нам предстояло нейтрализовать бандитскую шайку, которая под знаменем нашей революции творила преступления в районе, где мы начинали свою борьбу, а также в районах близ Каракаса и Эль-Ломона».

Камило отправился на поиск бандитов, а Че вернулся в место, которое постепенно превращалось в его ставку, а именно в долину Эль-Омбрито. После августовской засады военные не показывали сюда носа, и Че, воспользовавшись этим, заложил здесь основы своей будущей постоянной базы: он оставил гуахиро по имени Аристидио сторожить дом, служивший перевалочным пунктом для добровольцев, и приказал даже соорудить в нем печь для выпекания хлеба. Но местные крестьяне по-прежнему страшно боялись военных. Санчес Москера обосновался в Минас-де-Буэйсито и, по слухам, собирался вскоре устроить рейд по горам. Аристидио, похоже, не был чужд этих страхов, поскольку в отсутствие Че продал свой револьвер и довольно неосмотрительно стал говорить, что собирается заранее войти в контакт с военными. Че донесли об этом, и он принял незамедлительные меры: «Я провел быстрое расследование, и Аристидио был казнен».

Впрочем, позже Че почти сожалел о судьбе убитого: «Аристидио являл собой типичный пример крестьянина, который вступил в революционные ряды, не имея четкого понимания значения революции… Сегодня мы можем спросить себя, был ли он действительно виновен настолько, чтобы заслуживать смерти, и нельзя ли было даровать ему жизнь, которую можно было использовать конструктивно во благо революции. Война — жестокая штука, и, когда враг усиливает свой напор, нельзя терпеть даже подозрения на предательство».

Казнив Аристидио, Че направился к горе Каракас, где его ждала очередная карательная миссия, на этот раз он должен был помочь Камило выследить вооруженную банду «Чино» Чана — наполовину китайца, наполовину кубинца, занимавшегося грабежами и убийствами крестьян в округе. При этом впервые в стане партизан появился человек, который мог профессионально следить за соблюдением принципов правосудия. Это был Умберто Сори-Марин, известный гаванский юрист, вступивший в ряды «Движения 26 июля».

Когда Чан был пойман, начался суд. Большая часть банды была помилована, но Чан и один крестьянин, виновный в изнасиловании, были приговорены к смерти. Как обычно, Че внимательно следил за последними моментами их жизни, его интересовало, как они встретят смерть: с достоинством или трусливо. «Сначала мы казнили Чино Чана и крестьянина-насильника. Их отвели в лес и привязали к дереву, оба хранили спокойствие. Крестьянин умер с открытыми глазами, прямо глядя на ружья и воскликнув: "Да здравствует революция!" Чан принял смерть с абсолютной безмятежностью, он лишь попросил, чтобы ему позволили исповедаться отцу Сардиньясу, который в тот момент был далеко от лагеря. Поскольку мы не могли исполнить его просьбу, Чан сказал, что хочет, чтобы его последняя просьба не была забыта — словно бы это публичное признание могло потом послужить ему оправданием».

Трех юношей, состоявших в банде Чана, повстанцы решили подвергнуть символической казни. Им объявили, что они приговорены к смерти, и теперь, после расстрела Чана и крестьянина, они ожидали своей очереди. По словам Че, «эти ребята принимали самое деятельное участие в преступлениях Чана, но Фидель решил, что им следует дать шанс». «Когда карательная команда разрядила ружья в воздух, парни осознали, что по-прежнему живы. Один из них бросился ко мне с инстинктивными изъявлениями радости и благодарности и одарил меня восторженным поцелуем, словно я был его отец». Как впоследствии признавал Че, решение даровать им жизнь себя оправдало: все трое остались в повстанческой армии и сполна оплатили свое прощение тем, что стали «хорошими борцами за дело революции».

Журналист Эндрю Сейнт-Джордж, вновь появившийся у партизан, заснял сцену казни. Его фотографии вместе с сопроводительной статьей были опубликованы в журнале «Лук», а кроме того, его сообщения оказались в распоряжении американской разведки (Сейнт-Джордж использовал свои визиты, чтобы собирать информацию о Фиделе и его повстанческой армии для правительства США).

Через несколько дней были пойманы еще несколько преступников. Среди них — не кто иной, как Маэстро, сопровождавший Че, когда он, мучимый астмой, шел на встречу с новыми добровольцами из Сантьяго. Его преступление состояло в том, что, уйдя из партизан, он стал выдавать себя за доктора Че и попытался изнасиловать девушку-крестьянку, пришедшую к нему «на прием».

После победы революции Фидель коснулся темы этих расстрелов в беседе с журналистом Карлосом Франки, участником «Движения 26 июля». В интервью он преуменьшил число казней, которые лично санкционировал в ходе войны, однако по поводу Маэстро высказался прямо и довольно многословно. «Мы очень немногих поставили к стенке, действительно очень немногих. За двадцать пять месяцев войны мы расстреляли не более десяти человек», — сказал Фидель. И добавил далее, по поводу Маэстро: «Этот был вылитый орангутан — отрастил огромную бороду. Он также был прирожденный клоун и мог таскать тяжести, как Геркулес, вот только солдат из него получился плохой… Что за глупость была прикидываться Че в районе, где мы проводили львиную долю времени и где каждый знал о нас все… И вот… Маэстро стал выдавать себя за Че: "Ведите ко мне женщин. Я их всех осмотрю!" Вы когда-нибудь слышали о подобной наглости? Мы расстреляли его».

VI

Стоял конец октября 1957 г., и Че, отойдя в Эль-Омбрито, решил начать создание «производственной» инфраструктуры для обеспечения потребностей партизан. Прибывшие к нему в лагерь двое студентов Гаванского университета приступили к строительству дамбы на реке Омбрито для выработки гидроэлектроэнергии.

Кроме того, было решено выпускать партизанскую газету «Кубано либре» («Свободный кубинец»). В начале ноября вышел первый ее номер: тираж был отпечатан на стареньком мимеографе, 1903 г. выпуска, специально ради этого доставленном в горы.

Че снова взялся за перо и написал серию заметок под своим старым прозвищем «Франкотирадор» («Снайпер»). Первую из них, озаглавленную «Начало конца», Гевара посвятил теме американской военной помощи режиму Батисты, поиронизировав заодно над протестами, которые устроили защитники животных у стен здания ООН в Нью-Йорке в связи с решением СССР отправить в космос собаку Лайку.

«Сострадание наполняет наши души при мысли о бедном животном, которое доблестно погибнет во имя дела, о котором оно не имеет ни малейшего представления. Но что-то мы не слышали ни об одном американском филантропическом обществе, которое встало бы перед дверями благородного собрания и взмолилось бы о снисходительности к нашим гуахиро, а ведь они гибнут во множестве, срезаемые очередями из самолетов «Пи-47» и «Би-26»… и превращенные в решето выстрелами из пушек «М-1». А может быть, кому-то просто удобнее думать, что одна сибирская собака важнее тысячи кубинских гуахиро?»

Че планировал создание целой сети социальной инфраструктуры в Эль-Омбрито, и он даже организовал примитивный госпиталь, который должен был затем смениться новым, более совершенным. Вскоре, в дополнение к уже функционирующей пекарне, он обзавелся маленькой фермой по выращиванию свиней и птицы и устроил также сапожную и шорную мастерские; кроме того, вовсю шло возведение арсенала. Также началась работа по изготовлению простейших сухопутных мин и винтовочных гранат, получивших название «спутник» в честь советских космических аппаратов. Дабы подвести символический итог этим достижениям, Че распорядился сшить огромный флаг «Движения 26 июля» с вышитой на нем надписью «С Новым 1958 годом!» и поместить его на вершину горы Омбрито. Глядя на плоды своих трудов, Че чувствовал гордость от того, что ему удалось утвердить «реальную власть» в регионе. «Мы намерены закрепиться на этом месте, — писал он Фиделю 24 ноября, — и ни за что и никому не уступать его».

Однако как раз в это время поступили сведения, что войска Санчес Москеры движутся в направлении соседней долины Мар-Верде, сжигая по пути крестьянские дома. Че отправил Камило Сьенфуэгоса устроить на них засаду, а сам хотел ударить по врагу с тыла.

Найдя неприятеля, Че со своими людьми стал двигаться параллельным курсом. Неожиданно они обнаружили, что за ними из лагеря увязался щенок, их новый любимец. Ни с того ни с сего он вдруг начал лаять и никак не хотел успокаиваться. Тогда Гевара приказал бойцу по имени Феликс, присматривавшему за щенком, убить его. «Феликс бросил на меня взгляд, который ничего не выражал, — писал впоследствии Че. — Очень медленно он вытащил веревку, обмотал ее вокруг шеи животного и стал ее затягивать. Мелкие подрагивания щенячьего хвостика неожиданно стали конвульсивными, а потом постепенно затихли, сопровождаемые ровным скулением, вырывавшимся у него из пасти, несмотря на то что она была крепко сжата. Я не знаю, как долго это тянулось, но нам показалось — целую вечность. Резко дернувшись в последний раз, щенок замер».

Отряд двинулся дальше. Издалека донеслись выстрелы — они решили, что это сработала засада Камило, но когда Че отправил вперед разведчиков, то те не обнаружили ничего, кроме свежевырытой могилы. Че приказал раскопать ее, и внутри обнаружилось тело вражеского солдата; что бы здесь ни произошло, все было кончено, и ни врага, ни бойцов Камило поблизости не было. Разочарованные от того, что пропустили бой, они двинулись обратно в долину, с наступлением ночи достигнув деревушки Мар-Верде. Она была пуста: все жители бежали, оставив имущество. Повстанцы закололи свинью и приготовили ее с юккой, после чего один из них взял в руки гитару и начал петь.

«Не знаю, в чем было дело: то ли в сентиментальной музыке, то ли в ночной тьме, то ли просто в усталости, — пишет Че. — Но случилось так, что Феликс, который ел сидя на полу, уронил кость, и в этот момент к нему кротко подошла домашняя собака и взяла ее. Феликс потрепал собаку по голове, и она взглянула на него. Феликс встретил этот взгляд, после чего мы с ним виновато посмотрели друг на друга… Ее глазами на нас смотрел убитый нами щенок».

На следующий день разведчики донесли, что войска Санчеса Москеры расположились лагерем менее чем в двух километрах от них.

Отряд Камило занял позицию неподалеку от противника в ожидании прихода Че. Тот незамедлительно повел бойцов к названному месту. На рассвете следующего утра, 29 ноября, повстанцы устроили несколько засад вдоль реки Туркино, перекрыв все возможные пути отступления. Для себя Че избрал особенно опасное место: если бы солдаты попытались пройти здесь, столкновение грозило бы стать лобовым.

Че с двумя-тремя товарищами прятался за деревьями, когда прямо перед ними прошли несколько солдат. Вооруженный лишь револьвером, Че от нервного напряжения поспешил с выстрелом и промахнулся. Началась перестрелка, и солдаты в смятении спрятались в кусты. Одновременно партизаны открыли огонь по крестьянскому дому, где находилась большая часть солдат. Затем, в момент временного затишья, Хоэль Иглесиас пошел посмотреть, куда бежали солдаты, и получил шесть пуль. Че нашел его залитым кровью, но еще живым. Отправив юношу в свой полевой госпиталь в Эль-Омбрито, Че снова присоединился к сражающимся, однако люди Санчеса Москеры хорошо окопались и поддерживали мощный ответный огонь, так что любая попытка прямой атаки была бы смертельно опасна. Друг Че Сиро Редондо попытался подойти ближе к врагу и погиб, получив пулю в голову.

Во второй половине дня вражеским подкреплениям удалось пробить все заслоны, и Че был вынужден дать приказ своим бойцам отступать. День выдался кровопролитным. Вдобавок к Сиро они потеряли еще одного человека: тот попал в плен и был убит; пять человек, включая Хоэля, получили ранения. Колонна Че быстро отступила в Эль-Омбрито.

Несколько дней они спешно укрепляли свои позиции, и тут последовал сигнал тревоги: войска Санчеса Москеры двинулись на них. Че эвакуировал раненых бойцов и часть запасов в свой новый лагерь в Ла-Месе. Рассчитывая остановить продвижение сил врага, Че возлагал большие надежды на сухопутные мины. Однако, когда появились солдаты, мины не сработали, и передовые отряды Че поспешили ретироваться; путь в Эль-Обмрито был открыт. Не теряя времени, Че со своими людьми отступил из долины по дороге, ведущей к горе, получившей у них название Альтос-де-Конрадо в честь помогавшего им крестьянина-коммуниста, который жил там. Им пришлось преодолеть крутой подъем, чтобы попасть в покинутый этим крестьянином дом. Для засады партизаны избрали укрытие за валуном прямо напротив дороги. Тут им предстояло провести следующие три дня.

На сей раз план Че был довольно нехитрым. Спрятавшись за большим придорожным деревом, Камило Сьенфуэгос должен был уложить первого показавшегося солдата, затем в дело вступали снайперы, расположившиеся по бокам дороги, и одновременно с этим остальные открывали лобовой огонь по колонне врага. Че с парой бойцов занял позицию в резерве в двадцати метрах от основных сил, при этом сам он был лишь частично прикрыт деревом, и бывшие рядом с ним товарищи также находились в уязвимом положении. Он приказал, чтобы никто не высовывался, — о появлении солдат им следовало узнать по первому выстрелу. Впрочем, Че сам же нарушил собственный приказ, осторожно выглянув из-за дерева.

«В тот момент я ощутил напряжение, какое бывает перед боем, — писал он впоследствии. — Я увидел, что показался первый солдат. Он подозрительно огляделся и медленно пошел вперед… Я спрятал голову, ожидая начала боя. Раздался выстрел…» Лес наполнился грохотом, военные даже пустили в дело минометы, но их снаряды опускались далеко за спинами повстанцев. И тут Че «получил пулю в левую стопу, которая не была защищена стволом дерева».