Глава 9 «Ни позора, ни славы»

Глава 9

«Ни позора, ни славы»

I

Впервые в жизни Эрнесто открыто присоединился к политическому движению. Отринув сомнения, он выбрал гватемальскую «левую» революцию. Гевара писал родным, что, несмотря на все пороки и изъяны этой страны, здесь он дышал «самым демократичным воздухом» во всей Латинской Америке.

Первым испытанием для Эрнесто стал поиск полезного дела, которое он мог бы на себя взять. Удивительно, но он его так и не нашел. Следующие полгода не принесли ему «ни позора, ни славы».

Однако Гевара встречался со множеством интересных людей. Пытаясь помочь ему получить должность в сфере медицины, Ильда Гадеа, имевшая знакомых повсюду, представила молодого врача некоторым высокопоставленным чиновникам. Среди них были министр экономики Альфонсо Бауэр Паис и секретарь президента Арбенса Хайме Диас Роццото. Гевара дотошно расспрашивал их о гватемальской революции и говорил о своем желании поработать где-нибудь по медицинской части. Он тешил себя надеждой устроиться в больницу для прокаженных в отдаленных петенских джунглях на севере Гватемалы, рядом с храмовым комплексом майя Тикаль, главным археологическим памятником страны.

Ильда также познакомила Эрнесто с профессором Эдельберто Торресом, никарагуанским политэмигрантом и исследователем творчества поэта Рубена Дарио. Его красивая юная дочь Мирна только что вернулась к отцу, проведя год в Калифорнии, где она изучала английский, и теперь работала с Гадеа в Обществе поддержки сельского хозяйства, организованном правительством Арбенса для кредитования крестьян. Брат Мирны Эдельберто-младший, который являлся генеральным секретарем коммунистической молодежной организации Гватемалы «Демократическая молодежь», недавно вернулся из поездки в Китай. Гостеприимный дом Торресов был местом встречи политэмигрантов, таких как Ильда, и Эрнесто с Гуало также были приняты в их круг. Когда Эрнесто впервые появился в доме Торресов, он познакомился с четырьмя кубинскими эмигрантами, за несколько месяцев ставшими известными в городе. Их звали Антонио «Ньико» Лопес, Армандо Аренсибиа, Антонио «Биготес» Дарио Лопес и Марио Далмау.

Кубинцы выделялись на фоне других эмигрантов. Они были единственными, кто участвовал в вооруженном восстании против диктатуры, и, хотя их попытка не увенчалась успехом, решимость и отвага, с которыми они попытались свергнуть режим Батисты, снискали кубинцам всеобщую славу, и многие искренне восхищались ими. Ньико и его товарищи были среди тех, кто шестью месяцами ранее под руководством молодого юриста Фиделя Кастро Руса напал на армейские казармы Монкада и на гарнизон в Баямо. Заговорщики избежали расправы, спрятавшись в посольстве Гватемалы в Гаване. Теперь они томились в Гватемале, с нетерпением ожидая, когда руководители их организации поставят перед ними новые задачи. Пока же они были местными знаменитостями, без них не проходил ни один званый обед или пикник, устроенный членами эмигрантской общины.

Лидер повстанцев Фидель Кастро, недавно представший перед кубинским судом и приговоренный к пятнадцати годам заключения, томился в одиночной камере в тюрьме на острове Пинос. Однако, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, кубинцы в Гватемале, и особенно Ньико, со страстной убежденностью говорили о продолжении своей борьбы.

«Ньико был уверен, что не задержится в Гватемале надолго, — писала Ильда, — и что вскоре переедет в другую страну, где присоединится к Фиделю и продолжит работу по подготовке революции».

Ньико произвел впечатление на Эрнесто, и тот вскоре стал испытывать большую симпатию к этому сердечному и общительному кубинцу. С целью заработать немного денег Ньико со своими товарищами и Эрнесто занялись совместной торговлей комиссионными товарами. Ньико первым дал Геваре прозвище «Че Аргентино» за его типично аргентинское пристрастие к словечку индейцев-гуарани «че», что означает «эй, друг». От него же Эрнесто получил первые сведения о начальных стадиях развития кубинского повстанческого движения и о его лидере Фиделе Кастро.

Однако в то время не Куба, а Гватемала находилась в центре внимания Эрнесто.

Встреча с министром здравоохранения не принесла желаемого результата: Геваре сообщили, что он должен еще год отучиться на курсах, чтобы его аргентинский диплом стал действителен в Гватемале.

В письме от 15 января Эрнесто, в весьма ироничной манере сообщил родным о своих финансовых неурядицах: «Я продаю драгоценный образ Господа Эскипуласского, Черного Христа, творящего удивительные чудеса. <…> У меня припасен богатый набор историй об этих чудесах, и я постоянно придумываю новые и опробываю их действенность при продаже».

И он отнюдь не шутил. Вместе с Ньико Лопесом Эрнесто придумал, как нажиться на широко распространенном почитании гватемальского Черного Христа. Ньико додумался вставлять маленький образок в стеклянную рамку с подставкой, снабженной электрической лампочкой, которая его подсвечивала. Ньико занимался изготовлением таких икон, а Эрнесто — их сбытом.

Письмо Эрнесто всерьез обеспокоило его родных, особенно тетю Беатрис. Она выслала племяннику немного денег, которые, впрочем, до него не дошли, а затем отправила еще письмо. Его ответ был полон сарказма. Эрнесто сообщал Беатрис, что, по его предположению, «демократически настроенный сотрудник почты просто совершил справедливое перераспределение средств». «Не посылай мне больше денег, поскольку ты не можешь себе этого позволить, а у меня тут доллары валяются под ногами. Я постоянно нагибаюсь, чтобы их подобрать, аж прострел в спине заработал».

II

Пока Эрнесто и Гуало продолжали борьбу за выживание, у Мирны Торрес и некоторых ее подружек появились виды на двух молодых аргентинцев.

Вскоре, однако, Мирна поняла, что Эрнесто более всего интересуется Ильдой, хотя та была и старше, и не так привлекательна. «Мало-помалу и мои подруги осознали, что наши аргентинцы, особенно Гевара, предпочитают беседовать с Ильдой, поскольку с ней они могут обсуждать политику. Выяснилось, что на некоторые встречи Ильда нас даже не приглашает. Сначала меня это расстраивало, но затем я поняла, что молодые люди действительно интересуются гватемальской революцией и тянутся к Ильде, поскольку она может познакомить их с вождями революции».

Ильда была начитанна, политически подкованна и не жалела времени, связей и денег на Эрнесто. Впоследствии Ильда говорила, что познакомила Гевару с творчеством Мао и Уолта Уитмена, а он расширил ее познания о Сартре, Фрейде, Адлере и Юнге.

Воззрения самой Ильды, хотя и находились под некоторым влиянием марксизма, оставались в русле социал-демократической философии. Это было одной из главных причин их разногласий. Эрнесто указывал на противоречие между тем, что, «размышляя» как марксистка, Ильда тем не менее состоит в партии АНРА, опирающейся в основном на городской средний класс. Он с презрением относился к партии и ее вождю Виктору Раулю Айа де ла Торре, обвиняя его в том, что он отошел от своих изначально антиимпериалистических позиций. Ильда отвечала, что ведущая философия партии по-прежнему антиимпериалистическая и антиолигархическая, что любой отказ от изначальных принципов АНРА — это чистая тактика и что после завоевания власти начнутся «подлинные общественные преобразования».

Эрнесто возражал, что в сложившихся в Латинской Америке обстоятельствах ни одна партия, участвующая в выборах, не сможет оставаться революционной. Все они с неизбежностью будут вынуждены как-то договариваться с Соединенными Штатами. Для успеха революции требовалась прямая конфронтация с «империализмом янки». В то же время он критически отзывался о коммунистических партиях, которые, по его ощущению, отошли от «рабочих масс», увлекшись тактическими альянсами с правыми, чтобы получить свою долю власти.

В этих дебатах участвовали и другие. Особенно часто — Рикардо Рохо и политэмигрант из Гондураса Элена Леива де Хольст, с которой Эрнесто очень быстро нашел взаимопонимание. Она была политически активна, сведуща в марксизме, бывала в СССР и Китае. Политические разногласия Эрнесто и Рохо, напротив, стали острее и их дискуссиям не было конца.

Пока Эрнесто с друзьями спорили по вопросам политической теории, ЦРУ уже вовсю думало над тем, как похоронить революционный эксперимент в Гватемале. В январе 1954 г. этот тайный проект получил кодовое название — «Операция "Успех"». ЦРУ привлекло к операции сочувствующих этим замыслам диктаторов Трухильо, Сомосу, Переса Хименеса и президентов соседних Гондураса и Сальвадора. В Гватемале был выбран человек, которому предстояло возглавить так называемую Освободительную армию, чтобы сбросить режим Арбенса. Этим человеком оказался отставной полковник, а ныне торговец мебелью по имени Кастильо Армас. Его полувоенные формирования теперь проходили подготовку и получали вооружение в Никарагуа.

Для лучшей координации действий американских послов в Коста-Рике, Никарагуа и Гондурасе заменили преданными ЦРУ людьми. Послом в Гватемале двумя месяцами ранее был назначен Джон Перифуа, человек довольно бесцеремонный.

В конце января тайные замыслы были раскрыты, поскольку стало известно о переписке между Кастильо Армасом, Трухильо и Сомосой и всплыли подробности их махинаций. Правительство Арбенса немедленно обнародовало эти известия и потребовало объяснений от «правительства на Севере» (имелись в виду США).

Госдепартамент выступил с заявлением, что ни о каких заговорах ему неизвестно. Тем временем ЦРУ спокойно продолжало свои приготовления. Его агенты совершенно открыто перемещались по Гватемале и соседним странам, преследуя свою цель: план ЦРУ состоял в том, чтобы создать атмосферу напряженности и неопределенности, чтобы способствовать разладу в вооруженных силах, ослабить решимость Арбенса и, в идеале, спровоцировать государственный переворот.

В этой обстановке всегдашняя подозрительность Эрнесто к американцам еще более обострилась. Когда Рохо представил его Роберту Александру, профессору университета имени Ратджерса, собиравшему материал для книги о гватемальской революции, Гевара открыто поинтересовался, не является ли Александр агентом ЦРУ.

Правительство Арбенса казалось Эрнесто настроенным слишком благодушно перед лицом нарастающей угрозы. Эдельберто Торрес, исследователь творчества поэта Дарио, вспоминает, что Гевара выражал тревогу по поводу отсутствия подлинного единства между партнерами по правительственной коалиции перед лицом грозящей опасности. Тем же самым молодой аргентинец запомнился и Альфонсо Бауэру Паису, министру экономики: «Он полагал, что необходимо организовать народное ополчение и готовиться к худшему».

Интересно, что в качестве одной из основных мишеней для своего сарказма Эрнесто выбирает неограниченную свободу гватемальской прессы. В письме тете Беатрис от 5 января он пишет: «Это страна, где каждый может набрать полную грудь воздуха демократии. Здесь есть ежедневные издания, публикуемые "Юнайтед фрут", и, если бы я был Арбенсом, я закрыл бы их в пять минут, поскольку они… говорят все что хотят, помогая создать ту атмосферу, которая выгодна Северной Америке, изображая страну пристанищем воров, коммунистов, предателей и т. д.».

Тучи на горизонте сгущались, и многие политэмигранты стали оставлять город. Среди них — большая часть венесуэльцев и товарищи Ильды по АНРА. Эрнесто же заявил, что остается — и будь что будет. Получив письмо от Беатрис, в котором та передавала приглашение его тети Эрсилии приехать к ней в гости в Нью-Йорк, он написал, что его «принципиальным» ответом будет «нет».

«Я бы глянул на США одним глазом — чтобы дополнить список американских стран, которые я посетил, — но не более того. Так или иначе, я остаюсь здесь по меньшей мере еще на полгода, поскольку у меня имеется работа, дающая мне пропитание, а также возможность устроиться врачом: тут есть два хороших варианта. Да и вообще <…> Гватемала сейчас — самая интересная страна в Америке, и ее нужно защищать во что бы то ни стало».

III

Продолжая искать постоянную работу, Эрнесто читал лекции на интересовавшие его медицинские темы, изредка консультировал больных и ассистировал в лаборатории доктора Пеньяльвера, венесуэльского специалиста по малярии.

Вдобавок он придумал себе работу, которая смогла объединить два его главных увлечения — медицину и политику. Он уведомил об этом Беатрис в письме от 15 февраля: «Опираясь на мой небольшой личный опыт, я работаю сейчас над очень серьезной книгой из области социальной медицины; писать ее, думаю, буду года два. Она будет называться "Роль врача в Латинской Америке". Пока у меня есть только общий план и две написанные главы».

По словам кубинского историка Марии дель Кармен Арье — единственного постороннего человека, получившего от вдовы Гевары разрешение изучить документы, сохранившиеся в семейном архиве, — эта работа представляла собой своего рода наставление о роли врача в революционном обществе, и в ней Гевара очертил круг социальных функций не только для всех врачей Латинской Америки, но и для самого себя. В то время он уже стоял на пороге активной революционной деятельности, но пока еще рассматривал свое будущее исключительно через призму «социально ориентированной медицины», как он это определял.

По плану, книга должна была включать очерк истории медицины в Латинской Америке от колониального периода до современности, а также описание различных проблем здравоохранения со всеми привходящими географическими и экономическими факторами. По убеждению автора, только программа превентивных мер в рамках социально ориентированной медицины могла стать адекватным средством борьбы с болезнями, связанными с низким уровнем развития общества, и, следовательно, социалистическая форма управления была той целью, к которой следовало стремиться в политической сфере.

В наброске к главе «Врач и социум» Эрнесто выдвигает тезис о том, что в будущем врачи будут принимать непосредственное участие в революционном преобразовании общества в сторону социализма. Он определял современную ему политическую систему в Латинской Америке как колониализм, которому были свойственны следующие черты: доминирующее положение крупных земельных собственников, а также непопулярных и действующих методами устрашения правителей, влиятельность клира, отсутствие действенных законов и экономическое господство иностранных корпораций-монополий.

«Революционный врач» должен открыто бросить вызов установленным порядкам, добиваться того, чтобы медицинская помощь предоставлялась всем слоям общества и чтобы вымогательство и гонка за прибылью навсегда ушли из врачебной практики. Эту стадию перехода от «вооруженного нейтралитета» к «открытой войне» Гевара рассматривал как подготовительный период, в ходе которого врачу предстоит ближе познакомиться с людьми, требующими его заботы, а также помочь взрастить в них классовое сознание и понимание важности хорошего здоровья для повседневной жизни. Наконец, обязанностью «революционного врача» было бороться с паразитами (во всех смыслах слова), вредящими народу — «единственному господину», которому он должен служить.

Работа над книгой заставила Эрнесто глубже изучать марксизм, и он углубился в чтение Маркса, Ленина, Энгельса и перуанца Хосе Карлоса Мариатеги. Ильда составила ему компанию, и оба проводили многие часы в обсуждении трудов этих мыслителей и проблем, которые те поднимали. У Ильды был экземпляр работы Мао Цзэдуна «Новый Китай», и она одолжила его Эрнесто.

«Это была первая работа, которую Гевара прочел о той великой революции. Когда он прочитал книгу и мы заговорили о ней, он выразил глубокое восхищение той долгой борьбой за власть над страной, которую вел китайский народ при поддержке Советского Союза. Эрнесто также понял, что китайский путь к социализму несколько отличался от того, каким шли Советы, и что китайская действительность ближе нам, с нашими индейцами и крестьянами. Так как я тоже восхищалась китайской революцией мы часто говорили о ней и обо всем, что происходит в Китае».

IV

В конце февраля уехали Гуало Гарсиа и Рикардо Рохо. Эрнесто остался один, из близких друзей только Ильда по-прежнему была рядом. К тому времени их общие знакомые уже подшучивали, что между ними завязался роман, хотя на самом деле никакого романа еще не было.

По всей видимости, страсть Ильды к Эрнесто, помимо духовного родства и физического влечения, была вызвана отчасти и материнским инстинктом. По воспоминаниям Ильды, вскоре после их знакомства Эрнесто рассказал ей о своей болезни. «С тех пор я всегда испытывала особую тревогу за него и за состояние его здоровья». Что же касается Эрнесто, то он, отдавая себе отчет в том, как к нему относится Ильда, как будто не стремился к серьезным отношениям, хотя и пользовался ее чувствами.

Через несколько дней после отъезда Гуало и Рохо Ильда навестила Эрнесто в его пансионе. Она обнаружила Гевару в фойе, где он ждал ее, терзаясь новым приступом астмы. «Я была поражена тем, как тяжело дается ему каждый вдох и какой жуткий сип исходит у него из груди. Я стала настаивать, чтобы Эрнесто лег… но он не мог подняться по лестнице, а мою помощь отверг. Он сказал мне, где находится его комната, и попросил сходить за шприцем. <…> Я исполнила его просьбу, и он при мне вколол себе дозу адреналина.

Эрнесто еще немного постоял, после чего дышать ему стало легче. Мы медленно поднялись по лестнице; затем вошли в его комнату, и он лег. Он сказал, что с десятилетнего возраста делает себе инъекции самостоятельно. Именно тогда я поняла по-настоящему, что представляет собой его болезнь. Я не могла не восхититься силой характера Эрнесто и его самообладанием. <…> Пытаясь не показать, до какой степени я взволнована, я говорила о том о сем, а сама все думала, как ужасно, что человек таких качеств, способный так много сделать для общества, на редкость умный и великодушный, вынужден страдать от такой болезни; будь я на его месте, я бы, наверное, застрелилась. Я решила тогда, что буду держаться рядом…»

Уже через несколько недель Ильде стало трудно скрывать свои чувства. Хотя в своих мемуарах она утверждает, будто это Эрнесто добивался ее любви, дневник Гевары ясно свидетельствует: из них двоих «охотником» была она.

Однако основным предметом интереса Эрнесто в феврале и марте 1954 г. была медсестра по имени Хулия Мехиа. Благодаря ей у Гевары появилась возможность проводить выходные в домике на озере Аматитлан; медсестра также помогала ему с поиском работы. Вскоре их отношения переросли в легкий роман.

Финансовое положение Гевары оставалось критическим. Рикардо Рохо перед отъездом заплатил за пребывание в пансионе Гуало, но Эрнесто по-прежнему имел большую задолженность и случайных заработков ему не хватало, чтобы сводить концы с концами.

В письме родителям от 28 февраля он просил сообщить ему адрес друга отца — Улисеса Пти де Мюра, актера, снимавшего сейчас кино в Мексике: «На всякий случай — вдруг я туда смотаюсь». Также Эрнесто сообщал, что получил предложение устроиться на фабрику по производству вывесок, но принимать его не настроен, так как у него не будет времени на поиск работы в медицинской сфере. Он пытался предложить свои врачебные услуги крестьянскому кооперативу и затем руководителям одной банановой плантации, но оба варианта уплыли от него, поскольку Гевара не был членом «чертова» союза гватемальских врачей.

В марте положение Эрнесто немного изменилось. Ильда оплатила часть его долга за жилье, а Хулия Мехиа устроила ему собеседование с работодателями в Петене, и это его немного приободрило. «Я настроен оптимистично», — записал Гевара в дневнике. Петен был именно тем местом, куда он хотел бы поехать.

Когда Ильда услышала о Петене, то забеспокоилась не на шутку — она явно рассчитывала, что Эрнесто даст ей какие-нибудь гарантии по поводу их отношений. Несколькими днями позже Эрнесто писал: «Ильда рассказала мне о своем сне, в котором я выступаю главным героем и который совершенно явно выдает ее сексуальные желания. Мне ничего не снилось, зато у меня был приступ астмы. Хотел бы я знать, до каких пор астма может служить спасительной отговоркой. Забавно, но, покопавшись в себе, я прихожу к выводу — благородному, насколько это возможно, — что мне, собственно, не от чего бежать. И все же… Ильда и я — рабы одного господина, и оба мы опровергаем это своими поступками. Может быть, я более последователен, однако по сути между нами нет различий».

По-видимому, Эрнесто пытался сказать, что и он, и Ильда в душе являются революционерами, но они не отдаются делу целиком. Простого принятия гватемальской революции было недостаточно, и Эрнесто осознавал это.

Несколько дней спустя Эрнесто записал, что в последнее время «произошло не так много событий — и в то же время масса всего». Президент Союза врачей сообщил, что у него неплохие шансы получить работу. «Ильда призналась в любви: сначала в письме, а затем и лично. Если бы не астма, я мог бы ее трахнуть. Я предупредил Ильду, что могу предложить лишь временные отношения, ничего определенного. Кажется, она пришла в замешательство. Письмецо, которое она оставила уходя, очень милое, как жаль, что она так некрасива. Ей двадцать семь лет».

Теперь Эрнесто всем говорил, что едет в Петен, хотя у него еще не было ровным счетом никаких гарантий. «Я уже обдумываю список вещей, которые возьму с собой, — писал он в марте. — Мне надо ехать как можно скорее».

Тем временем политическое давление на Гватемалу все возрастало. В марте на X Межамериканском конгрессе Организации американских государств, проходившем в Каракасе, Джон Фостер Даллес протащил резолюцию, оправдывающую вооруженную интервенцию в любую из стран-участниц, если та окажется «под властью коммунистов» и, таким образом, будет представлять «угрозу всему полушарию». Воздержались только Мексика и Аргентина, а Гватемала, служившая мишенью резолюции, осталась единственной страной, голосовавшей против.

Игра выходила на финальную стадию. Одержав дипломатическую победу, администрация Эйзенхауэра теперь собиралась извлечь из нее практическую выгоду. В Никарагуа, на одном из личных ранчо Сомосы и под эгидой ЦРУ, вовсю шла подготовка эмигрантов из Гватемалы к военным действиям. Для готовящейся кампании ЦРУ также собрало эскадрилью из наемных летчиков и тайно доставило двадцать четыре самолета в Никарагуа, Гондурас и Зону Панамского канала. Параллельно специалисты по информационной войне активно готовили записи для пропагандистских и дезинформационных радиотрансляций, печатали листовки, чтобы сбрасывать их с самолетов над территорией Гватемалы, и закупали советское вооружение, чтобы в нужный момент «обнаружить» его в Гватемале и предъявить в качестве свидетельства связи Арбенса с Советским Союзом.

Мирна Торрес покинула Гватемалу, улетев в Канаду, где ее ждал жених. Эрнесто писал: «Что самое худшее, я не знаю, уезжаю ли я. Все та же неопределенность…» Спустя несколько дней, когда он встречался с президентом Союза врачей по поводу работы в Петене, тон его показался Эрнесто прохладным. Гевара утешал себя в дневнике: «Только Хулия проявляет отзывчивость ко мне. Она хорошая…»

Однако в целом настроение у Эрнесто было скверным. Президента Союза врачей он называл теперь не иначе как сукиным сыном. «Работа в Петене удаляется от меня все дальше с каждым днем… Все идет к чертям собачьим… Ильда висит на шее. Я чувствую, что мне надо валить отсюда к черту. Может быть, в Венесуэлу».

Но денег у Гевары не было, и уехать он не мог. Чтобы не тратить время впустую, он со рвением возобновил изучение паразитарных болезней в лаборатории Пеньяльвера; кроме того, выяснилось, что вариант с работой на банановой плантации (в местечке под названием Текисате) остается в силе. Чтобы оплатить его долг за жилье, Ильда отдала Эрнесто свои украшения, так что он смог погасить часть задолженности, но несколько месяцев так и оставались неоплаченными. Хозяйка вытребовала у него обещание оплатить всё в короткий срок. И теперь условленная дата маячила на горизонте.

Наступил апрель, и теперь единственной преградой, отделявшей Гевару от работы в Текисате, было получение гватемальского вида на жительство.

9 апреля католическая церковь Гватемалы обнародовала обращение к пастве, в котором заявила о проникновении в страну коммунизма и призвала граждан к борьбе с ним. Сказано это было непрямо, но иносказательные обороты никого не ввели в заблуждение. Однако общественность не знала, что это обращение появилось не без помощи ЦРУ, надавившего на архиепископа Гватемальского Мариано Росселла Арельяно.

В самом конце апреля Эрнесто принял «героическое и бесповоротное» решение. Он уедет из Гватемалы, если в течение пятнадцати дней не получит вида на жительство. Новость о его надвигающемся отъезде взволновала Ильду. «Ильда упорствует и предлагает мне все блага мира, лишь бы я остался. Я получил из Венесуэлы килограмм адреналина от Альберто, а также письмо, в котором он просит, точнее приглашает, меня приехать к нему. Только я не хочу».

Пока Эрнесто готовился к отъезду, Вашингтон совершил следующий шаг по дестабилизации ситуации в стране. Посол Перифуа был вызван в Вашингтон для консультаций, и событие это вызвало много шума. Тщательно организованные утечки информации свидетельствовали о том, что цель его визита — обсуждение мер США против Арбенса в свете недавней резолюции против коммунистического присутствия в Западном полушарии. 26 апреля Эйзенхауэр выступил перед Конгрессом с жесткими заявлениями о том, что «красные» уже установили контроль над Гватемалой и теперь ищут возможности протянуть свои «щупальца» к Сальвадору и его соседям.

Между тем Эрнесто пригласили в полицию, и это означало, что следующим этапом станет получение вида на жительство. 15 мая Геваре сообщили, что для возобновления визы он должен покинуть страну, и теперь ему нужно было решить, куда ехать.

В тот же самый день случилось событие, определившее судьбу режима Арбенса. В главном атлантическом порту Гватемалы, Пуэрто-Барриос, пристало шведское грузовое судно «Альфхем», которое месяцем ранее вышло из польского порта, груженное оружием. Получив сведения от своих агентов в Польше относительно этого таинственного судна с подозрительным грузом и неясным местом назначения, ЦРУ следило за ним в течение всего плавания через Атлантику, в ходе которого корабль не раз менял курс. Когда он прибыл в Пуэрто-Барриос, Вашингтон быстро выяснил, что именно было на борту «Альфхема» (а это были две тонны чехословацкого оружия и боеприпасов), и незамедлительно перешел к действиям.

«Альфхем» дал в руки США то, что те так жаждали получить, — доказательство причастности к гватемальской политике советского блока. Глава ЦРУ Аллен Даллес тут же собрал Совет консультантов по вопросам действий разведки и Совет государственной безопасности. Они поддержали вторжение в Гватемалу и утвердили дату начала боевых действий. 17 мая Госдепартамент выпустил заявление, в котором констатировал факт доставки вооружения Советами в Гватемалу, и вслед за этим Эйзенхауэр публично объявил, что это оружие может способствовать упрочению «коммунистической диктатуры» в Центральной Америке.

Гватемала оказалась в незавидном положении. Эйзенхауэр и госсекретарь Даллес заявили прессе, что доставленное на корабле вооружение превосходит военные нужды Гватемалы, и намекнули на то, что истинным намерением этой страны является нападение на своих соседей. Пропагандистская машина Вашингтона была запущена на полную мощность, и только отдельные журналисты вспоминали о том, что Соединенные Штаты сами препятствовали попыткам Арбенса модернизировать свою армию, раз за разом отвергая его просьбы к Америке о военной помощи и блокируя все попытки других западных стран продать Гватемале необходимое ей оружие.

Не прошло и недели после прибытия «Альфхема» в порт назначения, как госсекретарь Даллес подписал «пакт об обеспечении взаимной безопасности» с Гондурасом. Теперь в случае «гватемальского вторжения» Гондурас оказался бы под защитой США. Несколькими неделями ранее аналогичная договоренность была заключена с никарагуанским диктатором Сомосой. Как следствие, военные грузовые самолеты США не скрываясь стали летать в обе страны-союзницы, ввозя туда вооружение, требовавшееся для их «обороны». В действительности же оно передавалось Освободительной армии Кастильо Армаса, ожидавшей только сигнала к тому, чтобы двинуться к гватемальской границе.

20 мая по приказу Аллена Даллеса была совершена диверсия, направленная на то, чтобы помешать доставить вооружение с борта «Альфхема» в столицу Гватемалы. Группа агентов ЦРУ заминировала железнодорожные пути неподалеку от Пуэрто-Барриос. Диверсантам не удалось причинить значительного вреда, и тогда по поезду с оружием был открыт огонь. Один солдат гватемальской армии был убит и несколько ранены, но поезд со своим грузом прибыл на место назначения.

Тем временем Эрнесто покинул пансион. У него по-прежнему оставались неоплаченными три месяца, но хозяева позволили ему уехать, оставив долговую расписку. Он провел ночь с Ильдой в деревне Сан-Хуан-Сакатепекес. Несколько дней спустя Эрнесто выехал в Сальвадор, имея в кармане двадцать долларов, взятых в долг.

V

Для человека, который прославился потом партизанской деятельностью, он вел себя на редкость неосторожно. Учитывая шум, поднятый вокруг «Альфхема», Эрнесто едва ли мог выбрать более неподходящее время для посещения соседей Гватемалы. На границе с Сальвадором выяснилось, что у Гевары при себе имеется «подозрительная литература», однако за взятку его пустили на территорию страны.

Обновив гватемальскую визу в провинциальном городке Санта-Ана, Эрнесто продолжил путешествие к столице страны — Сан-Сальвадору. Там он подал заявление на получение гондурасской визы, думая посетить руины майя в Копане. Через неделю он отправился на тихоокеанское побережье и разбил палатку прямо на пляже.

Там Гевара подружился с группой молодых сальвадорцев. Позже в письме матери Эрнесто рассказал, что, когда они были навеселе, он позволил себе небольшую «прогватемальскую пропаганду и прочитал кое-какие стихи ярко-красного цвета». «Дело кончилось тем, что все мы оказались в полицейском участке, но нас отпустили…»

Вернувшись в Сан-Сальвадор, Гевара узнал, что ему отказано в гондурасской визе, и решил, что причина в том, что он прибыл из Гватемалы, — это выглядело в той политической обстановке почти как преступление. Забыв о Гондурасе, он отправился на запад Сальвадора, в Чальчуапа, где находятся пирамиды Тасумаль колумбийских индейцев пипиль.

Эрнесто тщательно осмотрел развалины и подробно описал в дневнике все увиденное. Ночь он провел у дороги за Санта-Аной, а утром поехал автостопом назад к гватемальской границе. На следующий день он добрался до Халапы, где сел на поезд и доехал до города Прогресо, в котором какая-то женщина из жалости дала ему двадцать пять центов. Потом Гевара прибыл в Киригуа, к руинам индейской цивилизации на юге Гватемалы. Тамошние сооружения показались ему похожими на каменные строения перуанских инков. Но особенно он был поражен азиатскими чертами некоторых фигур, вырезанных на камне. Одна из них показалась ему «напоминающей Будду», а другая — вылитым Хо Ши Мином.

На следующий день Гевара опять пустился в путь, решив махнуть на поезде в Пуэрто-Барриос. На билет он потратил свои последние деньги. Он рисковал, но риск оказался оправдан. Эрнесто подвернулась работа — разгружать бочки со смолой для дорожных рабочих. «Смена длилась ровно двенадцать часов: с шести вечера до шести утра — работа убийственная даже для более подготовленных ребят, чем я». Следующим вечером он опять вышел на работу, пусть и «с меньшей охотой, чем в первый раз», но успешно завершил свою смену.

На следующее утро Эрнесто договорился с одним из прорабов, Что тот достанет ему билет на поезд из Пуэрто-Барриос в столицу, и затем нашел себе место для отдыха в какой-то заброшенной хибарке на берегу моря. Гевара был страшно доволен собой. Впервые ему довелось испытать на деле, что такое физический труд. «Я превратился в настоящего «чанчо», с ног до головы покрывшись пылью и асфальтовой крошкой, но это очень приятно. У меня есть билет на поезд, кроме того, старуха, у которой я питался в долг, сказала, что я просто могу заплатить доллар ее сыну в Гватемале. Наконец, я доказал, что могу выдержать любые испытания».

VI

«Доллар я отдал», — с гордостью пишет Эрнесто по возвращении в Гватемалу. Ильда была удивлена и обрадована увидеть его снова, поскольку опасалась, что он не вернется.

Все больше людей оставляли страну: напряжение, связанное с ожиданием военного вторжения, нарастало. Один знакомый Ильде чиновник из правительства настойчиво советовал ей искать где-нибудь политическое убежище.

В атмосфере страха и беспокойства, в которую погрузилась столица Гватемалы, множились разные слухи, и один из первых, который дошел до Эрнесто, касался его самого. От знакомого парагвайца он услышал, что многие считают его агентом Перона. Эрнесто не стал возвращаться в свой пансион — по-видимому, чтобы не платить долг, — получив возможность столоваться у Элены де Хольст, а жить у Ньико Лопеса, который снимал комнату вместе с другим кубинцем. Входить и выходить Эрнесто каждый раз приходилось тайком, к тому же в комнате было только две кровати, но они сдвинули их и спали поперек.

Жизнь Гевары вернулась к прежней рутине. Работу врача найти не удавалось. Он снова впал в депрессию. Из дома писем почти не было. Ньико уехал, и Эрнесто перебазировался в другую комнату, к гватемальцу по имени Кока. Элена Леива де Хольст также готовилась к отъезду, но она обещала устроить Геваре питание в доме другой женщины, а также в последний раз поговорить о нем с министром здравоохранения. В довершение всего опять обострилась астма.

Однако этому тоскливому периоду в жизни Эрнесто вскоре суждено было окончиться, так как противостояние между США и Гватемалой выходило на активную стадию. Американцы стали проверять любые подозрительные суда, появлявшиеся в Карибском море, а госсекретарь Даллес во всеуслышание заявил, что готовит документ о введении санкций против Гватемалы и документ этот будет ратифицирован на следующем конгрессе Организации американских государств, намеченном на июль.

По всей Латинской Америке ЦРУ печатало в газетах статьи, показывало пропагандистские фильмы и распространяло буклеты, предупреждающие о коммунистической угрозе, исходящей из Гватемалы. Арбенс поручил своему министру иностранных дел поговорить с послом США Перифуа и согласиться на ряд мер, которые могли бы позволить вступить в диалог с Вашингтоном и избежать вторжения. Эта попытка не увенчалась успехом.

Развязанная ЦРУ психологическая война начинала приносить свои плоды. 2 июня был раскрыт заговор против Арбенса и несколько человек были арестованы. На следующий день группа офицеров обратилась к Арбенсу с просьбой уволить с государственных постов всех коммунистов. Он постарался развеять их страхи, сказав, что деятельность коммунистов находится под контролем. Но многих офицеров это не убедило. 5 июня в отставку подал руководитель военно-воздушных сил, и очень скоро его голос зазвучал в радиопередачах ЦРУ.

6 июня Арбенс, мотивируя свое решение угрозой вторжения, на тридцать дней приостановил действие всех конституционных свобод.

14 июня Эрнесто отметил свой двадцать шестой день рождения. На следующий день президент Эйзенхауэр созвал совещание высших чиновников, на котором обсуждалась финальная стадия «Операции "Успех"». Два дня спустя американцы начали бомбить территорию Гватемалы. 18 июня Кастильо Армас, глава ничтожно малой Освободительной армии, состоявшей из четырех сотен бойцов, перешел со своим войском границу между Гондурасом и Гватемалой. Началось вторжение, а вместе с ним новый этап в жизни Эрнесто Гевары.[10]