Глава 18 Расширение фронта

Глава 18

Расширение фронта

I

В декабре 1957 г. Фидель решил отодвинуть линию фронта от Сьерра-Маэстры. Повстанческие отряды начали просачиваться в льяно, подвергать обстрелам военные гарнизоны вплоть до Мансанильо и поджигать грузовики с сахарным тростником и пассажирские автобусы на магистралях. С одной стороны, эта стратегия служила очевидной цели расширения фронта военных действий, с другой — отвлекала внимание от Сьерра-Маэстры, над территорией которой повстанцы быстро установили почти полный контроль. Стороны вступили в новый год в состоянии шаткого паритета: армия не осмеливалась на новые вторжения, но и повстанцы удерживались от масштабных акций.

В этом относительном затишье наиболее активно проявил себя Че Гевара. В своей новой ставке в Ла-Месе он не только восстановил всю инфраструктуру, уничтоженную врагами в Эль-Омбрито, но и значительно расширил ее, обзаведясь мясной лавкой, дубильной мастерской и даже маленькой фабрикой по изготовлению сигар. Че пристрастился к кубинскому табаку и теперь, подобно Фиделю, при возможности всегда курил сигары.

Мастерская обеспечивала бойцов обувью, ранцами и патронташами. А первую произведенную там кепку Че с гордостью преподнес Фиделю. Но вместо комплиментов он услышал хохот: кепка эта была как две капли воды похожа на те, что носили кубинские водители автобусов.

Стремясь противодействовать государственной цензуре и распространяемой военными дезинформации, Че особое внимание уделял организации повстанческих СМИ. «Кубано либре» печаталась теперь на новеньком мимеографе, но особенно амбициозным проектом стало создание небольшой радиостанции. Уже в феврале «Радио Ребельде» начало транслировать свои первые передачи.

Че также стремился улучшать качество производимых у него на арсенале боеприпасов, особенно новых бомб «М-26» и «спутников». Самые первые «спутники» представляли собой маленькие бомбочки, приводимые в движение с помощью резиновых ремней от гарпунного ружья. Впоследствии их приспособили таким образом, чтобы стрелять непосредственно из винтовок, но первые модели являлись не чем иным, как взрывчатым аналогом камешков для рогаток. Сам снаряд представлял собой консервную банку из-под сгущенного молока, в которую клали небольшую порцию пороха. Эти бомбы издавали в полете страшный шум, но урон приносили небольшой, и вскоре противник стал использовать «антиспутниковую» металлическую сетку, ограждая ею свои лагеря. Но в начале 1958 г. бомбы еще не прошли испытания боем, и Че возлагал на них большие надежды.

Тем временем Фидель сделал очередной тактический маневр. Он заявил через посредника, что в случае вывода армии из Орьенте согласится на проведение выборов под контролем международных организаций. Это заявление было сделано как раз в тот момент, когда в обществе начинало нарастать недовольство как диверсиями повстанцев, так и жестокостью полицейских мер в городах. Очевидно, Кастро хотел создать впечатление, что и сам ищет мира. Однако реакция Батисты оказалась столь яростной, что посредник Фиделя был вынужден бежать из страны.

Между тем к Фиделю продолжали стекаться журналисты. Ситуация на Кубе стала одной из центральных тем международной журналистики, ей регулярно посвящались передовицы в «Нью-Йорк таймс», а в «Чикаго трибьюн» выходили статьи Жюля Дюбуа, работавшего корреспондентом в Латинской Америке. В январе и феврале в сьерру хлынул целый поток репортеров, в том числе из «Нью-Йорк таймс», «Пари матч» и различных латиноамериканских изданий. Вновь появился Эндрю Сейнт-Джордж, и Фидель через него передал в «Коронет» — одну из газет, с которой сотрудничал Сейнт-Джордж, — статью, где утверждал, что выступает за свободу предпринимательства и иностранные инвестиции и против национализации. Во временное правительство, которому, по его замыслу, предстояло сменить Батисту, он намеревался включить людей из деловых кругов и других образованных представителей среднего класса.

В январе «Движение 26 июля» постигли очень серьезные неприятности: были арестованы Армандо Харт и еще два активиста. По всем донесениям, их ожидала казнь, но в дело вмешался американский вице-консул в Сантьяго, который попросил посла Смита принять участие в судьбе задержанных.

В момент ареста при Харте было послание в адрес Че, которое он написал в ответ на злобную отповедь Че Даниэлю и в котором обсуждались марксистские взгляды Че и Рауля, а также противоречия между льяно и сьеррой. Через несколько дней после ареста Харта Рафаэль Диас-Баларт, бывший шурин Фиделя, от души его презиравший, выступил по радио и зачитал это письмо, представив его как свидетельство коммунистического влияния на повстанческую организацию Кастро.

Впрочем, пропагандистская кампания очень быстро сошла на нет. В скором времени после ареста Харта военные забрали из тюрьмы в Сантьяго группу подозреваемых в связях с повстанцами, отвезли их в предгорья сьерры и казнили, после чего распространили информацию, будто двадцать три повстанца были убиты в результате военного столкновения, в котором правительственные войска потерь не понесли. В заметке «Стрельба без правил», опубликованной в «Кубано либре», Че, под псевдонимом Снайпер, выступил с обличительной критикой контрреволюционеров всего мира:

«Все революционные войны имеют схожие черты: А) правительственные войска "нанесли значительный урон повстанцам"; В) пленных нет; С) армейское командование не может доложить правительству "ничего нового"; D) все революционеры, в какой бы стране или регионе они ни были, получают "тайную помощь от коммунистов".

До чего же по-кубински выглядит мир! Повсюду одно и то же. Патриотов отечества уничтожают… и не важно, есть у них оружие или нет, являются они повстанцами или нет, причем убивают их всегда в ходе "жестокого сражения"… убивают заодно и всех свидетелей, отсюда отсутствие пленных. Правительственные силы никогда не несут потерь, что порой соответствует действительности, так как убивать безоружных людей не очень опасно, но иногда это совершеннейшая ложь: Сьерра-Маэстра являет тому неоспоримые свидетельства… Но везде, в том числе и на Кубе, у народа будет право на последнее слово — слово победы над насилием и несправедливостью».

Расправа над заключенными в Сантьяго отвлекла внимание кубинской общественности от пропагандистской кампании Батисты, однако внимание американцев, прежде всего посла США Эрла Смита, от темы «красного» присутствия в рядах «Движения 26 июля» отвлечь было невозможно. Откровения, содержавшиеся в захваченном письме Харта, еще более укрепили зарождавшуюся в Смите симпатию к режиму Батисты. В январе он совершил поездку в Вашингтон с целью пролоббировать интересы диктатора в Госдепартаменте: Батиста обещал восстановить конституционные гарантии и провести в июне выборы, в том случае если Соединенные Штаты не прекратят поставки оружия. Выступая перед журналистами во поводу Кастро, Смит сказал, что не доверяет ему и не думает, что правительство США может иметь с ним дело.

В начале февраля Че со своими бойцами спешно заканчивал испытания «спутников», готовясь к первой в новом году серьезной операции повстанческой армии. Фидель решил снова атаковать Пино-дель-Агуа. Батиста только что снял цензуру во всех провинциях Кубы, кроме Орьенте, и Фидель хотел «нанести оглушительный удар», чтобы его имя вновь попало во все передовицы.

II

Атака началась на рассвете 16 февраля. Передовые отряды налетели на посты охраны, убили с полдюжины часовых и еще троих взяли в плен, однако основные силы врага быстро сомкнули ряды и довольно умело остановили продвижение повстанцев. В течение нескольких минут четверо партизан были убиты, еще двое ранены; Камило Сьенфуэгос был ранен дважды, когда попытался спасти оставленный на поле боя пулемет.

Че уговорил Фиделя еще раз пойти в нападение на окопавшегося противника, но посланные Кастро два отряда были отбиты мощным огнем. Тогда Гевара попросил у Фиделя право лично возглавить новую атаку: он собирался обратить солдат в бегство, запалив их лагерь. Сначала Фидель дал согласие, однако в самый разгар приготовлений Че получил от него записку: «Прошу тебя быть осторожным. Сам ты не должен принимать участия в бою. Это приказ. Постарайся распорядиться людьми наилучшим образом — это сейчас самое важное». Фидель рассудил, что Че вряд ли станет осуществлять свой план, если ему самому не удастся принять участия в деле, — и был совершенно прав.

На следующее утро в небе закружила авиация противника, и повстанцы отступили в горы, уведя с собой пятерых пленных и захватив сорок новых единиц оружия. После их отхода военные открыто казнили тринадцать крестьян, которые прятались поблизости от того места, где ранее располагались партизаны. Разоблачив это зверство в «Кубано либре», Че также оценил потери врага: по его мнению, он потерял от восемнадцати до двадцати двух человек убитыми. Сами военные, однако, распространили другие сведения: в официозном печатном органе сообщалось, что в бою погибли «шестнадцать повстанцев и пять солдат».

Следующие недели были отмечены ростом числа партизанских диверсий по всей стране. Затем, 23 февраля, в результате одной из наиболее нашумевших акций, устроенных движением, боевая группа «26 июля» захватила Хуана Мануэля Фанхио, знаменитого на весь мир аргентинского автогонщика, который приехал в Гавану для участия в международном турнире. Выпущенный впоследствии на свободу целым и невредимым, Фанхио заявил, что его похитители «вели себя дружелюбно и обращались с ним тепло и сердечно».

«Директория», парализованная было катастрофой, постигшей ее при попытке нападения на президентский дворец в марте 1957 г., вновь заметно активизировалась. Ее небольшая военизированная группировка уже несколько месяцев действовала в горах Эскамбрай близ Сьенфуэгоса. Руководил ею Элой Гутьерес Менойо, брат которого погиб во время нападения на дворец. Помогал ему американский ветеран Уильям Морган. В феврале к ним из Майами прибыло еще пятнадцать человек во главе с Фауре Чомоном. Они совершили несколько вылазок, а затем выпустили крикливую прокламацию, в которой пообещали обеспечить на Кубе богатые возможности в сфере труда и образования, и призвали к созданию «конфедерации американских республик». Услышав эти новости, Фидель выступил в роли великодушного старшего товарища, отправив записку, в которой приветствовал присоединение партизан «Директории» к «общей борьбе» и предлагал свое содействие.

Фидель предпринял новые шаги по расширению театра военных действий. 27 февраля он назначил трех лучших своих лейтенантов — Рауля Кастро, Хуана Альмейду и Камило Сьенфуэгоса — на должности команданте, дав в распоряжение каждому по колонне. Раулю предстояло открыть «Второй восточный фронт» в Сьерра-Кристаль на северо-востоке Орьенте, в непосредственной близости от американской военно-морской базы в заливе Гуантанамо, а Альмейде — «Третий восточный фронт» на востоке Сьерра-Маэстры до города Сантьяго. (Область военных действий для Камило было решено определить после того, как он оправится от ран, полученных при Пино-дель-Агуа.)

Фидель также занялся укреплением своей власти на «освобожденной территории». Бывший адвокат Умберто Сори-Марин, участвовавший в октябрьских «судах над бандитами», теперь работал над созданием юридической базы для управления захваченной повстанцами территорией. Затем Сори-Марин разработал закон об аграрной реформе, который должен был дать «юридическое» обоснование массовому угону скота из крупных хозяйств и перераспределению его между партизанами и местными крестьянами. В марте было положено начало созданию тренировочной военной школы для новобранцев и офицеров в Минас-дель-Фрио. Общее руководство ею было поручено Че, а повседневное управление доверено Эвелио Лафферте, недавно вступившему в ряды партизан.

Любопытно, что еще месяцем ранее двадцатишестилетний лейтенант Лафферте воевал на стороне правительственных войск против партизан в бою при Пино-дель-Агуа и из всех лидеров повстанцев более всего боялся именно Че Гевару. «Армейская пропаганда против Че была очень мощной. Говорили, что любого солдата, попавшего к нему в плен, он привязывает к дереву и вспарывает ему штыком живот, выпуская кишки».

Попав в плен, Лафферте предстал перед внушавшим ужас аргентинцем. «Че сказал мне: "Так ты один из тех офицериков, которые хотят покончить с Повстанческой армией?" Он еще раз повторил слово «офицерик», и это меня разозлило». Уверенный в том, что повстанцы намереваются убить его, Лафферте отправился в импровизированную тюрьму в лагере Че в Ла-Месе, но, поскольку обращались с ним весьма уважительно, постепенно стал понимать, что ничего страшного не произошло.

В руках повстанцев оказался человек, потенциально весьма им полезный: Лафферте был подающим большие надежды молодым офицером. Фидель лично предложил ему встать на их сторону. Проведя в заключении месяц, Лафферте принял предложение, после чего незамедлительно получил от Фиделя звание капитана, а также приказ заведовать военной школой под общим руководством Че в Минас-дель-Фрио.

Че провел немало времени в разговорах с молодым офицером, расспрашивая его о семье, беседуя о литературе и поэзии. Он выслушал предложения Лафферте по поводу руководства военной школой и принял некоторые из них. Однако Гевара не согласился с тем, что новобранцы должны «клясться именем Бога», принося присягу повстанцам.

«Когда наши товарищи приходят в сьерру, — сказал ему Че, — нам не важно, верят они в Бога или нет, поэтому мы не можем обязать их клясться именем Бога. Я, например, атеист, но я — боец Повстанческой армии… Вы считаете правильным заставлять меня клясться тем, во что я не верю?»

Лафферте пришлось принять аргумент Че: «Мне, католику, не очень это понравилось, но я признал справедливость его возражений и потому исключил пункт о Боге из текста присяги».

Когда школа была уже организована и функционировала, Че назначил Пабло Рибальту ответственным за идеологическое воспитание новобранцев. Пользуясь псевдонимом Мойсес Перес, Рибальта успешно скрывал свое истинное имя от товарищей по оружию. Также, чтобы не пугать учеников марксистскими текстами, для продвижения своих идей он использовал примеры из войны в сьерре, кубинской истории, работ и речей Фиделя «и других лидеров партизан». Между прочим, в числе «других лидеров партизан» был не кто иной, как Мао Цзэдун.

Вот как вспоминает о времени, проведенном в Минас-дель-Фрио, Гарри Вильегас Тамайо, тогда шестнадцатилетний юноша из городка Яра в Орьенте: «Че считал, что на войне боец не только сражается, но и формирует свое сознание. Он был озабочен воспитанием будущих кадров для Революции».

Усилия Гевары были не напрасны. Подобно некоторым другим молодым людям, отмеченным особым вниманием со стороны Че, Вильегас стал пламенным революционером, вначале войдя в состав его личных телохранителей, затем сражаясь бок о бок с ним в Конго и Боливии, а потом став одним из наиболее влиятельных генералов вооруженных сил Кубы.

III

От внимания репортеров, которые встречались с Че Геварой в Сьерра-Маэстре, не укрылось то, с какой преданностью относятся к команданте его бойцы. Некоторые из них и сами стали его пылкими почитателями и учениками. Достаточно упомянуть молодого аргентинского журналиста Хорхе Рикардо Мазетти. Он прибыл в сьерру, имея при себе верительное письмо от старого знакомого Эрнесто Гевары — Рикардо Рохо, вернувшегося в Аргентину в 1955 г. после того, как военные совершили переворот и устранили Перона от власти. В конце 1957 г. Мазетти разыскал Рохо в Буэнос-Айресе и попросил помочь ему встретиться с повстанцами в Сьерра-Маэстре. Рохо черкнул короткую записку для Гевары:

«Дорогой Чанчо! Предъявитель сего — журналист и друг, который хочет делать новостную программу на радиостанции «Мундо» в Буэнос-Айресе. Пожалуйста, позаботься о нем, он хороший малый».

В марте Мазетти прибыл в Сьерра-Маэстру. Однако он не стремился заранее восторгаться Че, и это видно из его описания Гевары: «У него с подбородка свисало несколько волосков, желавших походить на бороду… Знаменитый Че Гевара показался мне обычным аргентинцем, представителем среднего класса».

После совместного завтрака Мазетти задал Че провокационный вопрос, почему тот сражается не на родной земле. Отвечая, Че то и дело пыхал трубкой, а Мазетти следил за его речью, которая, ему показалось, звучала уже не по-аргентински, а как какая-то кубино-мексиканская смесь. «Прежде всего, — сказал Че, — я считаю своей отчизной не одну только Аргентину, а всю Америку. Среди моих предшественников такие героические люди, как Марти, на земле которого я продолжаю его дело. Более того, я не думаю, что можно считать вмешательством в чужие дела то, что я отдаю себя лично, отдаю себя целиком, жертвую своей кровью во имя дела, которое считаю справедливым и истинно народным, то, что я помогаю народу освободиться от тирании… Ни одна страна до сих пор не осудила вмешательство Америки во внутренние дела Кубы, ни одна газета не обвинила янки в том, что они помогают Батисте вершить кровавую расправу над собственным народом. Но зато многие обеспокоены моей персоной».

Затем Мазетти спросил, является ли коммунистом Фидель Кастро. На это Че широко улыбнулся и ответил совершенно бесстрастно: «Фидель не коммунист. В противном случае у нас было бы куда больше оружия. Нет, это исключительно кубинское революционное движение. Или, точнее сказать, латиноамериканское. С политической точки зрения Фиделя и его движение можно охарактеризовать как патриотов-революционеров».

На вопрос о том, что побудило его войти в отряд Фиделя Кастро, Че ответил: «После моих скитаний по Латинской Америке, достигших высшей точки в Гватемале, я готов был присоединиться к любому революционному движению против тирании, просто Фидель произвел на меня впечатление незаурядного человека. Он принимал на себя и преодолевал самые невероятные трудности. В нем была поразительная уверенность в том, что он сможет добраться до Кубы. А добравшись, будет сражаться. И сражаясь — победит. Я принял его оптимизм».

Мазетти вернулся в Аргентину довольный: он взял интервью у Фиделя и Че — который впервые выступил перед международной радиоаудиторией. Также он записал приветствие Че своей семье. Визит Мазетти в дом семейства Гевара был для них очень волнующим, поскольку в последние годы письма от Эрнесто стали приходить крайне редко. Все чаще они узнавали новости о нем из журналов и газет. Особенно семейство гордилось фотографией из знаменитой статьи Герберта Меттьюза в «Нью-Йорк таймс». «Теперь мы узнали, — писал его отец — что Эрнесто сражается за правое дело».

Весной 1958 г. Гевара-старший увидел статью Боба Тейбера, которая носила заголовок «Сможет ли Че изменить судьбу Америки?». Для отца она стала свидетельством значимости сына.

Долорес Мояно прислала родителям Че подборку материалов из испаноязычной газеты «Диарио де лас Америкас», выходившей в Майами. А комитет «Движения 26 июля» в Нью-Йорке отправил им копии официальных сообщений повстанческой армии. Наконец, Гевара Линч стал регулярно встречаться с латиноамериканским корреспондентом «Чикаго трибьюн» Жюлем Дюбуа, который специально разыскал отца Че во время своего визита в Буэнос-Айрес. Дюбуа часто бывал на Кубе и потому имел сведения о всех последних подвигах Че; в обмен на них он получал воспоминания старшего Гевары о молодых годах его сына. Однако, когда Дюбуа попросил своего собеседника записать вкратце все, что он знает о Фиделе Кастро, Гевара Линч заподозрил неладное. В своих мемуарах он отмечает, что один «очень надежный источник» подтвердил впоследствии причастность Дюбуа к агентам ЦРУ.

Семейство Че в Буэнос-Айресе посетил также уругвайский журналист Карлос Мария Гутьеррес, который до Мазетти побывал у повстанцев и преисполнился восхищения перед революцией и лично перед Че. По словам Гутьерреса, Че «заложил основы аграрной реформы в сьерре; построил фабрику по производству оружия; сконструировал ружье-базуку; ввел в действие первую хлебопекарню в горах; построил больницу; <…> создал первую школу и <…> запустил в действие "Радио Ребельде" <…> и при том у него хватило времени основать небольшую газету для распространения информации среди повстанческой армии».

Визит Мазетти окончательно убедил родителей, что из их семьи вышел великий человек. Они прослушали запись, которую принес им очередной почитатель их сына, а также записи его собственного интервью на радиостанции «Мундо». Гевара Линч, зараженный энтузиазмом Гутьерреса и Мазетти, которые стали частыми гостями и друзьями семьи, вскоре превратился в жаркого сторонника кубинской революции. «Все мы оказались охвачены идеей защиты Революции, — писал он. — Мой дом на улице Араос превратился в революционный центр». Он организовал отделение местного комитета по поддержке «Движения 26 июля», а также «Комитет помощи Кубе», который устраивал танцы и продавал облигации, добывая тем самым средства. Дело сына стало теперь и его делом.

Ильда, находившаяся в Лиме, стала официальным представителем «Движения 26 июля» в Перу. Жена Че занималась пропагандой и сбором денег, а также совместно с несколькими членами левого крыла АНРА, в ряды которого она вновь вступила, организовала группу поддержки кубинских беженцев, искавших политического убежища в Перу.

Воспоминания Ильды об этом периоде выдают определенное недовольство: «От Эрнесто время от времени приходили письма. Однако к нему смогли попасть только некоторые из моих писем, хотя я следовала всем его инструкциям… Когда Ильдите исполнилось два года, 15 февраля 1958 г., я написала Эрнесто с просьбой позволить мне выехать к нему в горы на Кубу, чтобы быть рядом и помогать; ребенок уже достаточно вырос, и его можно было оставить на попечение моей или его семьи. Но Эрнесто ответил, что мне нельзя пока приезжать, военные действия в полном разгаре, и скоро начнется наступление».

Но имелась и другая причина, по которой присутствие Ильды в Сьерра-Маэстре было нежелательным. Весной 1958 г. у Че появилась любовница, молодая гуахира по имени Сойла Родригес.

Восемнадцатилетняя Сойла была матерью-одиночкой и жила в доме своего отца-крестьянина. «Как-то днем, точную дату я не помню, — вспоминала она годы спустя, — я загоняла коров в стойло, и тут появился Че верхом на муле… Он был одет в зеленую форму и черный берет». Че приехал к ее отцу, чтобы попросить его подковать мула; но отца дома не было, поэтому Сойла предложила сделать эту работу сама.

Закончив, Сойла угостила Че кофе. Гость стал задавать ей вопросы. Где она научилась подковывать мулов? Замужем она или нет? «Че произвел на меня огромное впечатление, не буду этого отрицать, он очень понравился мне как женщине, и прежде всего его взгляд, у него были такие красивые глаза, а улыбка такая спокойная, что она тронула бы любое сердце, ни одна женщина не устояла бы перед ней».

Вскоре Сойла стала выполнять небольшие поручения партизан, время от времени встречаясь с Че, пока однажды он наконец не предложил ей остаться в Минас-дель-Прио насовсем.

Любопытно, что Че, похоже, не пытался внушить Сойле никаких политических взглядов. Она вспоминает, как однажды увидела одну из его книг с золотым тиснением. «"Неужели это золото?" — спросила я Че. Мой вопрос его позабавил. Засмеявшись, он сказал: "Это книга о коммунизме". Я была слишком робкой и не спросила его, что такое коммунизм, хотя не слышала этого слова прежде».

IV

В марте 1958 г. в события вмешалась Католическая Церковь. Призывая повстанцев покончить с насилием и образовать правительство национального примирения, она организовала «согласительную комиссию», в которую вошли консервативные политики, представители деловых кругов и один священник. Если реакция Батисты на это начинание католиков была сдержанно положительной, то Фидель счел мирную инициативу Церкви откровенно прорежимной. Впрочем, он рисковал, отказываясь вести диалог, поскольку общество начинало склоняться к поиску компромисса. В самый сложный момент Фиделю неожиданно помог Батиста.

Когда в Гаване было заведено уголовное дело на двух его наиболее отъявленных головорезов, диктатор вновь отменил все конституционные гарантии и закрыл дело, вынудив судью, который вел процесс, бежать с Кубы. В ответ Соединенные Штаты приостановили все поставки вооружения на Кубу. Перед лицом недовольства Вашингтона, усиления активности повстанцев и нарастающих призывов уйти в отставку со стороны различных гражданских сил Кубы Батиста не нашел ничего лучшего, как перенести запланированные выборы с июня на ноябрь. Вскоре после этого Фидель встретился с Национальным директоратом, и 12 марта они подписали совместный манифест, в котором призвали начать подготовку ко всеобщей забастовке и «тотальной войне» против режима.

Они хотели полностью парализовать жизнь в стране: 1 апреля предлагалось прекратить налоговые выплаты, с 5 апреля все, кто не оставит работу в любом исполнительном органе власти, объявлялись предателями, все вступающие в правительственные войска — преступниками, а судьи должны были уйти в отставку. После объявления по радио призыва к забастовке повстанцы планировали совершить вооруженные акции в Гаване и по всей стране. Фаустино Пepec, недавно вышедший из тюрьмы, должен был организовать стачки в Гаване, а Фидель готовил свою армию к полномасштабному восстанию.

Не желая остаться в стороне, коммунистическая партия Кубы, НСП, приказала членам своей боевой группировки последовать призыву и начать готовиться к выступлению, однако Национальный директорат блокировал эту инициативу. Даже после того, как НСП отправила своих эмиссаров к Фиделю, а тот распорядился позволить «всем кубинским рабочим вне зависимости от их политических и революционных предпочтений» принять участие в работе забастовочных комитетов, активисты льяно проявили настойчивость и не допустили коммунистов к организаторской работе.

Призыв к забастовке прозвучал 9 апреля, но кончилось все полным провалом. Подконтрольная Батисте Конфедерация трудящихся Кубы (КТК) и недопущенная до работы НСП остались в стороне. Большинство магазинов и фабрик в Гаване продолжали работать, забастовка практически не коснулась и таких ключевых секторов, как энергетический и транспортный. В Сантьяго забастовка тоже быстро выдохлась. Однако Фидель попытался сделать хорошую мину при плохой игре, выступив 10 апреля по радио с грозной речью: «Вся Куба пылает, распаляемая гневом на убийц, бандитов и разбойников, доносчиков и штрейкбрехеров, головорезов и военных, до сих пор еще преданных Батисте».

Но скрыть фиаско было невозможно. Оно нанесло серьезный удар по повстанческому движению, и если Фидель не мог признать этого публично, то в письме Селии от 16 апреля он говорит об этом прямо: «Забастовка породила большое брожение в умах, но я надеюсь, что мы сумеем вновь вдохнуть в людей веру в нас. Революция опять в опасности, но судьба ее находится в наших руках».

Для Батисты поражение повстанцев стало, конечно же, настоящим подарком. Получив к тому же пять самолетов с боеприпасами от доминиканского диктатора Рафаэля Трухильо, он стал вынашивать планы по проведению полномасштабной летней кампании с целью раз и навсегда ликвидировать партизанскую угрозу.

Последние события всколыхнули также подозрения американцев, поскольку практически неприкрытый призыв Фиделя к «объединению рабочих» служил очередным доказательством близости Кастро к коммунистам. Тем более что НСП, забыв о секретности, которой окружала ранее свои переговоры с Фиделем, неожиданно открыто выступила в поддержку повстанческого движения. В феврале Национальный комитет НСП выпустил документ, в котором говорилось, что «несмотря на кардинальные расхождения в отношении тактики "Движения 26 июля" на всей прочей территории Кубы, партия одобряет и принимает действия партизан в Сьерра-Маэстре». Это заявление ясно показывало, что партия поддерживает лидеров повстанцев в сьерре, сохраняя свое неприятие руководителей движения в льяно, представляющих его правое крыло. Наконец, 12 марта в партийном еженедельном бюллетене «Карта семаналь» была опубликована статья под заголовком «Почему наша партия поддерживает Сьерра-Маэстру».

По сей день большинство бывших советских чиновников того времени придерживаются официальной точки зрения, что советские лидеры мало что знали о событиях на Кубе и победа повстанцев в январе 1959 г. застала их врасплох, но такие заявления выглядят малоубедительными. Начать с того, что Советский Союз уже имел прямые контакты с Че и Раулем Кастро в их бытность в Мексике. Советские представители поддерживали контакты с лидерами региональных коммунистических партий, включая кубинскую НСП. Вообще в те времена большинство компартий в регионе зависело от денег из Москвы и подчинялось ее политическим директивам. Было бы крайне странно, если не сказать абсурдно, предполагать, будто Советский Союз оставался в неведении относительно начавшегося весной 1958 г. движения кубинских коммунистов, намеревавшихся присоединиться к революционному движению Фиделя Кастро. И действительно, в начале 1958 г. все больше коммунистов начинают вступать в ряды повстанческой армии, особенно в колонны, возглавляемые Че и Раулем.

Тем временем Фидель готовился нанести удар по руководству движения в льяно. Провал всеобщей забастовки наглядно продемонстрировал слабость этого руководства и дал Кастро основания взять под свой прямой контроль все движение.

16 апреля Фидель назначил Камило Сьенфуэгоса командующим в «треугольнике» между Баямо, Мансанильо и Лас-Тунас, дав ему задание координировать все партизанские действия на этой территории. Таким образом Кастро распространил свою власть за пределы сьерры в льяно и мог теперь запросто устроить забастовку в любом месте Орьенте. Но для начала Фиделю необходимо было укрепить линию обороны в Сьерра-Маэстре, так как было ясно, что Батиста намеревается совершить крупномасштабную военную операцию.

В середине апреля Фидель и Че отошли со своих баз в Ла-Плате и в Ла-Месе к северо-восточным предгорьям: Фидель разместил свою ставку в Эль-Хибаро, а Че со своими людьми расположился в одном дне пути от него, близ деревушки Минас-де-Буэйсито, где были расквартированы войска Санчеса Москеры. Перед Че стояла задача удерживать переднюю линию обороны, не допуская проникновения через нее солдат противника. Поэтому он обосновался в доме, отобранном у одного землевладельца в местечке под названием Ла-Отилия, находившемся всего в двух километрах от базы врага. Ни та, ни другая сторона, похоже, не хотела рисковать, удерживаясь от решающего сражения. По ночам повстанцы обстреливали позиции соперника и регулярно устраивали мелкие стычки с военными, в то время как Санчес Москера отвечал в основном карательными акциями против местного населения, сжигая и разграбляя дома и убивая тех, кого можно было заподозрить в содействии партизанам. Ла-Отилию военные почему-то не трогали.

«Я до сих пор не могу понять, почему Санчес Москера позволил нам спокойно поселиться в доме, — писал впоследствии Че, — расположенном на довольно ровной территории с чахлой растительностью, и не прибег к помощи военно-воздушных сил. Видимо, ему не хотелось, чтобы летчики увидели, как близко находятся его войска, поскольку тогда ему пришлось бы объяснять, почему он не напал на нас».

Через несколько недель после того как Че обосновался в Ла-Отилии, он получил новые указания. Че должен был взять под свой личный контроль деятельность школы для новобранцев в Минас-Дель-Фрио; там собралось значительное количество добровольцев, которым в будущем предстояло предпринять рискованный марш-бросок через весь остров. Вместо Че руководить колонной, выдвинутой против Санчеса Москеры, остался его заместитель Рамиро Вальдес.

«Радио Ребельде» и «Кубано либре» были переведены из Ла-Месы в ставку Фиделя в Ла-Плате, которая, располагая госпиталями, электрогенераторами и складами снаряжения, стала настоящим центром повстанческого движения, терять который было никак нельзя. Именно здесь проходила последняя линия обороны и сюда были доставлены большие запасы продовольствия и лекарств, которые могли потребоваться в случае затяжной осады.

Че без особого восторга подчинился приказанию Фиделя. Дневник Гевары отражает разочарование, которое он испытывал: «Мы выехали на рассвете, я — в довольно подавленном состоянии, поскольку мне пришлось покинуть территорию, которая была под моим контролем почти год, и к тому же в критический момент».

V

Остаток апреля Че провел в постоянном движении. Вместе с несколькими летчиками, которые перешли на сторону повстанцев, он попытался найти подходящее место, чтобы построить взлетно-посадочную полосу, и обнаружил его близ Ла-Платы, после чего отправил бойцов расчищать заросли и рыть тоннель, в котором предполагалось скрывать грузовые самолеты. Одновременно он наблюдал за ходом работ в еще не до конца готовой школе для новобранцев в Минас-дель-Фрио и регулярно встречался с Фиделем.

На Кубе и за границей тем временем вовсю продолжались маневры оппозиционных режиму Батисты сил. Явное ослабление хватки диктатора, впрочем, не способствовало объединению оппозиции, а, напротив, усиливало внутренние интриги. Принимая во внимание известность и моральный авторитет Фиделя Кастро и его повстанческой армии, прочие группы пытались вести сложную игру, одновременно и заискивая перед ним, и стараясь подорвать его позиции, уведя от него часть сторонников. Хусто Каррильо, руководитель провалившегося военного заговора 1956 г., бежавший из страны, но по-прежнему имевший тесные связи с кубинской армией, предложил Фиделю военную поддержку в обмен на подписание декларации, прославляющей Вооруженные силы Кубы. Хотя Фидель был заинтересован в том, чтобы переманить на свою сторону военных, он также понимал, что его пытаются перехитрить. Военный переворот, о котором говорил Каррильо, скорее всего, оказался бы на руку кубинскому деловому сообществу, умеренным политическим партиям и Вашингтону. А Фиделем Каррильо пожертвовал бы не задумываясь.

Но, пожалуй, самая серьезная угроза таилась внутри «Движения 26 июля». 1 мая Фидель созвал лидеров Национального директората в Альтос-де-Момпье. После провала с организацией всеобщей забастовки Фидель имел достаточно веских аргументов, чтобы начать атаку на своих политических противников, и он не замедлил осуществить задуманное. Че сыграл ключевую роль в этом действе, разыгранном 3 мая.

«Я проанализировал ситуацию, — писал Че в дневнике, — и выделил две противоборствующие силы, представленные лидерами сьерры и льяно, а также пришел к выводу об обоснованности позиций сьерры». Он обвинил лидеров льяно в «сектантстве», поскольку те не дали НСП поучаствовать в забастовке, заранее приговорив ее к поражению. «Я высказал мнение, что основная ответственность лежит на руководителе рабочих, на лидере бригад льяно и на руководителе забастовки в Гаване, то есть на Марио Давиде Сальвадоре, Даниэле и Фаустино. Поэтому они должны уйти в отставку».

После жарких дебатов, продлившихся до глубокого вечера, Фидель выставил предложение Че на голосование, и оно было принято. Результатом стала полная смена руководства движения в льяно: Фаустино, Даниэль и Давид Сальвадор были смещены со своих постов, а их полномочия отошли Сьерра-Маэстре. Более того, сам Национальный директорат должен был переместиться в Сьерра-Маэстру. Фидель был назначен генеральным секретарем, имеющим полномочия контролировать все внешние связи и поставки оружия, а также главнокомандующим всех повстанческих сил. Ему в помощь был передан секретариат из пяти человек, который заведовал всеми финансовыми и политическими вопросами, тогда как отделение «26 июля» в Сантьяго, ранее отвечавшее за всю провинцию Орьенте, стало теперь простым представительством, подотчетным генеральному секретарю.

В заметке «Решающее заседание», написанной Че для журнала вооруженных сил Кубы «Верде оливо» в конце 1964 г., он так подвел итоги того судьбоносного дня: «На этом заседании были приняты решения, которые подтвердили моральный авторитет Фиделя неоспоримость его лидерских качеств и признание большинством революционеров того факта, что ранее был допущен целый ряд ошибок… Но, что самое важное, собрание выработало единую позицию по поводу двух концепций, сталкивавшихся друг с другом на протяжении всего первого этапа войны. Линия партизан одержала верх… Теперь у нас был только один руководящий центр — сьерра — и один-единственный лидер, один главнокомандующий — Фидель Кастро».[19]

Если кто-то ранее испытывал тревогу по поводу склонности Фиделя к каудильизму, то теперь этот вопрос был уже не актуален. Впрочем, для Че он никогда и не стоял на повестке дня. Гевара всегда смотрел вперед — в тот день, когда будет осуществлена «подлинная» революция, — и верил, что только сильному человеку эта задача по плечу. Отныне дорога вперед была свободна.

У Че не было времени на то, чтобы сполна насладиться победой. Правительственные войска уже начали подготовительные действия: вдоль гор были размещены войска, на побережье усилены гарнизоны. Партизанам необходимо было теперь подыскивать места для засад, рыть окопы, вырабатывать маршруты для поставок припасов и отступления. На западе, в районе горы Каракас, Кресенсио Перес должен был удерживать линию фронта силами своих партизанских групп, а задачей Рамиро Вальдеса было защищать зону вокруг Ла-Ботельи и Ла-Месы на востоке. Огромная ответственность лежала на плечах Че, и он развил поистине бурную деятельность. «Когда через несколько дней армия Батисты начала кампанию по нашему "окружению и уничтожению", мы выступили на защиту своей небольшой территории, имея в распоряжении лишь не многим более двух сотен исправных стволов».

VI

В самый разгар сезона дождей сьерра ощутила приближение кризиса: с каждым днем приходили все новые сведения и слухи о том, что кольцо вокруг партизан смыкается. 6 мая правительственная армия заняла две рисовые фермы на самом краю сьерры и взяла в плен одного повстанца. 8 мая в двух местах на побережье высадились дополнительные войска. 10 мая Ла-Плата подверглась бомбардировке с воздуха и с моря. Че молнией летал из одного места в другое, следя за тем, чтобы силы партизан были распределены правильно.

Вместе с тем Че не забывал об аграрных преобразованиях и сборе налогов с землевладельцев и плантаторов Орьенте. Фидель хотел получить достаточно денег для того, чтобы удержать свою армию на плаву в течение всей кампании, но Че столкнулся с противодействием со стороны владельцев плантаций. «Вот обретем силу и поквитаемся», — писал он в дневнике.

Набрав людей из школы в Минас-дель-Фрио, которая уже работала под бдительным оком политического комиссара — коммуниста Пабло Рибальты, — Че сформировал новую, Восьмую, колонну, назвав ее в честь своего погибшего товарища Сиро Редондо.

Фидель, который явно не был уверен в способности своей армии противостоять вторжению, внутренне готовил себя к худшему. 26 апреля он сказал Селии: «Мне нужен цианид. Ты не знаешь, как его можно раздобыть? Также нам нужен стрихнин — чем больше тем лучше. Но мы должны действовать осторожно, чтобы никто не узнал. Я заготовил пару сюрпризов на случай, если нас разобьют». Получил ли Фидель яд и что он собирался с ним делать — остается неизвестным. Предположительно, Кастро планировал отравить воду в лагере, если бы им пришлось бежать. Слегка поддавшись пораженческому настроению, он отправил срочную записку Че, чтобы тот прибыл в ставку.

Подчиняясь приказу, Че взял с собой одного новоприбывшего, Оскара «Оскарито» Фернандеса Мелла, двадцатипятилетнего врача, только что приехавшего из Гаваны. Сидя за рулем джипа, Че повел машину на сумасшедшей скорости по узкой грунтовой дороге, проложенной вдоль крутых горных склонов. Заметив, что Оскарито заволновался, Че сказал, чтобы он не беспокоился, и добавил: «Когда мы прибудем на место, я вам кое-что скажу». По приезде Че сообщил Оскарито, что вел машину первый раз в жизни — и это была чистая правда. Во время путешествий с Альберто Гранадо Че научился водить мотоцикл, но никогда не сидел за рулем автомобиля.

Пока Че ждал возвращения Фиделя, который совершал проверку одной из линий фронта, он встретился с Лидией, курьером повстанцев, получившей задание посетить Гавану, Камагуэй и Мансанильо и связаться с подпольщиками. Лидии было уже за сорок, она оставила свою пекарню в Сан-Педро-де-Яо и присоединилась к повстанцам, после того как в их войска вступил ее единственный сын. Последний год Лидия служила курьером по особым поручениям Че и доставляла «наиболее компрометирующие» бумаги и документы повстанцев из Сьерра-Маэстры в Гавану и Сантьяго и обратно. Это были смертельно опасные задания, так как женщине приходилось неоднократно пересекать границу вражеской территории и в случае ареста ее ждали пытки и, вероятнее всего, гибель.

Лидия была из тех участников революции, которые вызывали у Че наибольшее уважение, он восхищался ее преданностью, честностью и отвагой. «Когда я думаю о Лидии, — писал он впоследствии, — то испытываю нечто большее, чем просто искреннее восхищение этой безупречной революционеркой, ибо она выражала особую привязанность ко мне и предпочитала работать под моим началом вне зависимости от того, какие задания я ей поручал».

Че не только доверял Лидии самые конфиденциальные поручения — в благодарность за ее преданность он поручил этой женщине руководить вспомогательным прифронтовым лагерем, находившимся в непосредственной близости к врагу.

Не без удовольствия Че пишет, что Лидия руководила лагерем «с некоторым своеволием, вызывая возмущение у подчиненных ей кубинских мужчин, не привыкших исполнять приказы женщины». Кроме того, он превозносит «безграничную храбрость» Лидии и ее «презрение к смерти» — такими же точно словами боевые товарищи Че описывали и его самого. Она отказывалась покинуть лагерь, становившийся все более опасным местом, и лишь перевод Че в другое место заставил Лидию последовать за ним.

С 15 по 18 мая, в отсутствие Фиделя, Че принял нескольких представителей различных политических сил. Наиболее важными из них были некий «Рафаэль, старый знакомый» и представитель НСП Лино. Они прибыли с предложением организовать единый фронт, хотя и отметили, что у партии сохраняются сомнения относительно Национального директората и его «негативного отношения» к ней. 19 мая, когда другие визитеры уже отбыли из лагеря, они все еще ждали Фиделя, желая поговорить с ним лично. Неожиданно в лагере вновь появился журналист Хосе Рикардо Мазетти, вернувшийся в сьерру, чтобы взять у Кастро очередное интервью. Его прибытие означало, что встреча Фиделя с коммунистами будет отложена на еще более поздний срок, поскольку, как отметил Че в своем дневнике, «будет неправильно, если Мазетти что-нибудь услышит».

22 мая, когда Мазетти отбыл из лагеря, переговоры НСП с Фиделем смогли наконец состояться. «Мы поговорили с Рафаэлем и Лино, — писал Че, — которые отметили необходимость объединения всех революционных сил. Фидель в принципе принял их предложение, но оставил вопрос о формах его воплощения открытым».

Однако на тот момент первоочередной задачей для Фиделя было отбить наступление противника, так что объединение сил в льяно при всей его желательности сейчас отступало на второй план. Он надеялся избежать длительного и кровавого противостояния с правительственными войсками, для чего необходимо было подорвать их уверенность в своих силах; только после этого он мог бы выехать из сьерры в льяно и начать переговоры. К тому же, как всегда, страх Кастро перед американским вторжением удерживал его от полноценных контактов с компартией.

Следует признать, что основания для подобных страхов имелись. Несмотря на то что Госдепартамент приостановил поставки вооружения Батисте, Министерство обороны США передало кубинским ВВС триста ракет из Гуантанамо. К тому же в начале марта из Никарагуа от Сомосы прибыл корабль с тридцатью танками.

Озабоченность США политическими взглядами Фиделя заметно выросла за последние месяцы. В мае Жюль Дюбуа, корреспондент «Чикаго трибьюн», связался по радио из Каракаса с Фиделем и попытался выяснить характер отношений между лидером повстанцев и коммунистами. Вновь отрицая свою связь с последними, Фидель обвинил Батисту в распространении этих слухов ради получения американского оружия. Кроме того, он сказал, что не собирается национализировать промышленность и коммерческий сектор.

По его словам, у него не было никаких президентских амбиций, но «Движению 26 июля» предстояло после революции стать партией, чтобы «ее оружием стали конституция и закон».

Однако зазор между публичными заявлениями Фиделя и его подлинными намерениями становился все больше, свидетельством чему служит записка от 5 июня, направленная Селии вскоре после того, как первые поставленные американцами ракеты были использованы военно-воздушными силами Батисты в Сьерра-Маэстре, жертвой чего стал дом одного местного жителя. «Когда я увидел, как ракеты уничтожили дом Марио, я поклялся, что американцы дорого заплатят за свои деяния. По окончании этой войны я начну куда более долгую и масштабную войну — войну против них. В этом, я чувствую, заключается мое подлинное предназначение».

Пока же Фидель занялся переманиванием на свою сторону ключевых офицеров армии — в частности, он отправил льстивое письмо генералу Эулохио Кантильо, командующему войсками в Гаване, — и вместе с тем через прессу начал психологическую войну против войск, собранных в сьерре.