Картинки жизни на Пятом континенте

Картинки жизни на Пятом континенте

Пачка газет, что ждет тебя ежедневно на стриженом травяном газоне перед домом. Из нее узнаешь не только о промышленном шпионаже, об очередных арестах советских разведчиков в странах Запада, о новых удачных акциях ЦРУ по вербовке сотрудников КГБ, о побеге в США советских журналистов и дипломатов. Свободная австралийская пресса, на зависть и радость нам, располагает возможностью писать о чем ей заблагорассудится, в том числе и о нелицеприятных проблемах страны. На зависть — потому, что такую возможность мы получили на родине лишь в годы горбачевской перестройки почти двадцать лет спустя. На радость — потому, что бери с ее страниц негативные готовые факты, которые так требуются отделу пропаганды и агитации ЦК КПСС, и сочиняй очередной разоблачительный материал. Если хочешь и дальше работать за рубежом, играй по правилам, что были лишний раз растолкованы тебе на беседе в ЦК перед отъездом на пятый континент.

Проблемы Австралии. Оглядываясь в прошлое сейчас, тридцать лет спустя, когда пишется эта книга, понимаешь — они интернациональны. Доказательство тому — многие факты, в том числе из жизни нашей страны, где с каждым месяцем ширится пропасть между богатством и бедностью. Как тут не вспомнить цитату из австралийского еженедельника «Нэшнл таймс», говорящую о том, что и в Австралии три десятилетия назад эти проблемы вызывали самую настоящую тревогу. «Именно растущая пропасть между богатством и бедностью должна озаботить наше общество. Верно, конечно, что капитализм в состоянии добиться существенного материального прогресса. Но верно и то, что капитализм не может справедливо распределить в обществе плоды этого прогресса».

Справедливо сказано! И по отношению к нашей стране, где президент, члены «семьи» и правительства богатели день ото дня, приобретая землю, виллы в России и за рубежом, открывая миллионные долларовые счета в иностранных банках, где простые люди вынуждены нищенствовать, спать в подъездах домов, подворотнях, просить милостыню на улицах, в метро, электропоездах, собирать в мусорных контейнерах все, что может сгодиться, остатки пищи, выброшенную одежду, бутылки. Где власть до недавнего времени была самым крупным мафиози и вором. Разве не свидетельство тому инспирированный «семьей» финансовый кризис в августе 1998 года, когда все банковские вклады рядовых граждан испарились в один момент. Именно рядовых граждан. У сильных мира сего их просто не было и нет. Так, госпожа Ельцина заверила корреспондента популярной московской газеты, что никаких сбережений не имеет. Бывший премьер Черномырдин, «простой» российский долларовый миллиардер, заявил тому же журналисту: «А вообще-то у меня сбережений нет, так что этот вопрос меня не волнует». Лгать не стала лишь супруга Чубайса, признавшись, что все свои деньги держит в банках за рубежом и переводить в Россию не собирается.

Но вернемся в Австралию, к тому, о чем не только писали газеты, но и что приходилось видеть собственными глазами. Бедность в Австралии, как в любой цивилизованной стране, не сразу же бросается в глаза. Особенно если ты недавно приехал в страну и живешь впечатлениями от красивых особняков, утопающих в розах и зелени. Где они, эти бедные в столице? Их вначале приходится искать специально. Не напишешь, в самом деле, в газету, что страна задыхается от богатства вопреки марксистской теории абсолютного обнищания пролетариата и загнивания капитализма. Корреспондент «Канберра ньюс» как-то свозил меня на машине в местное гетто — район бараков для эмигрантов. В железных контейнерах площадью в считанные метры без коммунальных удобств обитали семьи по пять человек и больше.

На центральной площади Канберры, куда в магазины съезжаются вечерами по пятницам горожане, у фонтана играет оркестр. Музыканты в форме Армии спасения как-то нехотя, по-казенному дуют в трубы, а затем одетые в такую же темно-синюю форму женщины с равнодушными лицами обходят с кружками для пожертвований толпу зевак. Собирают для «сирых, убогих и бедных». В сиднейском Гайд-парке надписи перед входом предупреждают: для собак тут полное табу. И все же для белого Лабрадора по кличке Золотой Николай сделано исключение. Пес сидит неподалеку от железнодорожной станции Святого Джеймса с табличкой на груди: «Помогите, пожалуйста, детям из сиротского дома Дэлвуд». Добродушный и терпеливый пес собрал две тысячи триста долларов. Интересно, кто заменил его сейчас и заменил ли вообще?

Австралийцы любят собак. Не дай бог водителю задавить собаку! Его затаскают по судам. Но кто защитит пятилетнего Стефана и трехмесячную Шерон — детей безработного Нейла Вуда; защитит не от лихача-автомобилиста, а от недоедания и бедности? Разве, что тот же самый пес Золотой Николай. Не буду приводить здесь раскладку трат Нейла Вуда, получающего пособие по безработице. Австралийский доллар с тех пор подешевел. Неизменными остались другие цифры. По данным мельбурнского института прикладной экономики и социальных исследований, пособие по безработице для семьи с одним ребенком составляет 52 процента от официально установленной черты бедности, для холостых — 37 процентов. Сколько тех, кто, живя на пятом континенте, находятся у этой черты? Статистика называла разные цифры — до трех миллионов человек. 3 миллиона из 16,5 миллионов австралийцев. Каждый пятый — бедняк. Плохо, конечно, но не 80 процентов населения, как в ельцинской России.

По прогнозам ученых более 60 миллионов австралийцев могли бы жить в полном достатке, будь в стране иные методы распределения национальных богатств. Какие «иные методы»? Не социалистические ли? Или, может быть, те, что господствуют у нас при «демократах»? Видимо для Австралии, как и для России, необходим третий путь. Какой? Остается надеяться — ответ на вопрос даст XXI век.

Кстати, о самих австралийцах. Что, несмотря на экономические и социальные беды, думают они о сегодняшнем и завтрашнем дне страны? В Бангкоке в 1988 году мне довелось побывать на торжественном приеме, посвященном 200-летию Австралии. Когда я за столом объедался огромным набором вкуснейших сыров, запивая их австралийским вином, ко мне подошел мой старый знакомый пресс-секретарь посольства.

— Что, снова знакомитесь с Австралией? Возьмите вот это, — протянул он буклет, выпущенный специально к дате 200-летия.

Как водится, я поблагодарил и стал продолжать наслаждаться гастрономическим пиршеством. Дома, открыв рекламное издание, натолкнулся на следующие данные статистики. 64 процента австралийцев «очень гордятся своей страной», 26 процентов высказались при общем национальном опросе несколько скромнее — «вполне гордимся». Итак, 90 процентов гордятся своей страной. Попробуйте сегодня провести подобный опрос в России, когда те, кто может, голосуют ногами, уезжая на ПМЖ в зарубежное не всегда идеальное далеко. Боюсь, что большинство остальных, кому не под силу менять лошадей на переправе или кто еще не растерял патриотических чувств, трижды подумают, прежде чем дать позитивный ответ на вопрос, гордятся ли они ельцинской и постельцинской Россией.

Естественно, может возникнуть сомнение — насколько объективна статистика? По опыту заверяю: достоверна на 100 процентов. И в 70-е с первых же шагов по пятому континенту приходилось ежедневно слышать от самых разных людей надоевшую фразу: «Как вам нравится наша чудесная Австралия?» Самое важное для любого человека — это ощущение перспективы. Есть ли оно у нас, когда более четверти века экономика находится на грани жесточайшего кризиса без всяких надежных гарантий на его преодоление в осязаемом будущем, когда терпят крах былые достижения нашей науки, образования, культуры? Сомневаюсь, что такое ощущение свойственно большинству нашего народа. Единственная надежда на то, что мы сможем обрести его при Путине.

По-другому обстоят дела на пятом континенте. Австралийцы глубоко уверены в превосходных перспективах. Мы, как когда-то Америка, утверждают они, в XXI веке сделаем колоссальный рывок вперед. Залогом этого служат несколько доминант: присущий нации динамизм, традиционная предприимчивость, унаследованная от каторжан-переселенцев, способность перенимать и претворять в жизнь лучшие культурные, научные и технические достижения США и Европы. Наконец, наш обширный континент, буквально нашпигованный полезными ископаемыми: от урана и драгоценных камней до недавно открытых крупных месторождений нефти и железной руды. Австралийская экономика давно перестала «ехать на овце» и экспорте сельхозпродуктов. У традиционной овцы появился мощный союзник — экспорт станков, автомобилей, урана, стали и алюминия. Такую убежденность простых австралийцев разделяют ученые футурологи и экономисты. На пороге последнего десятилетия XX века мне довелось в Бангкоке встретиться с Филом Рутвеном, одним из лучших стратегов бизнеса. Он не шарлатан-предсказатель, а блестящий ученый. К нему за прогнозами и советами постоянно обращаются австралийские власти, видные бизнесмены и международные монополии. Последние не хотят вслепую вкладывать капиталы в развитие экономики стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

— В двадцать первом веке, — рассказал он, — мы поразим мир. У Австралии твердая перспектива стать мировым рекордсменом по уровню жизни. Я предвижу, что за грядущее столетие он возрастет в десять — пятнадцать раз. Мы всегда были первыми в западном мире по самому короткому рабочему дню. К концу следующего столетия Австралия станет первой и по числу нерабочих дней четыре в неделю.

Что еще ожидает страну? К концу века, продолжал ученый, число иностранных студентов в наших учебных заведениях достигнет 100 тысяч, а к 2050 году — более миллиона человек. Правительство широко откроет двери для эмигрантов из-за рубежа. В 2000 году Австралия выдаст визы на постоянное местожительство 250 тысячам иностранцам, в 2020-м — одному миллиону. Существует реальный план построить 20 новых городов с населением более 100 тысяч каждый. В общем, заключил собеседник, без преувеличения можно предположить, что человеком XXI века будут не американец, русский, немец или англичанин, а, к удивлению многих, австралиец.

Не перегнул ли палку Фил Рутвен? Думаю, не очень сильно, в допустимых пределах. К такому выводу приходишь, садясь за руль автомашины и отправляясь в путешествие по стране. От Канберры до Сиднея триста километров пути. Сначала машина мчится по бетонной дороге среди лугов с унылой бурой травой, овечьих отар и одиноких эвкалиптов, повернувших к обжигающему солнцу ребра листьев. После национальной автострады при въезде на шоссе «Иллавара хайвей» неприглядный пейзаж сменяется желтизной пшеничных полей и пасторальными красками садов. Постепенно на поля и сады наступают горы. Вскоре открываются более захватывающие красоты. Машина на полном ходу врывается в лиано-пальмовые субтропики. Врывается — и тут же замедляет свой бег. Опасно, горная дорога. Здесь нет возможности любоваться природой, только успевай лавировать на узком серпантине. Из-за крутых поворотов то и дело выныривают большегрузные «мерседесы». Попробуй, зазевайся — они, как клопа, раздавят твою легковушку.

Спуск окончен, мы в Вулангонге. И хотя до Сиднея считанные мили, здесь нельзя не остановиться — слишком велик соблазн. Город красивый. Его домики, утопающие в садах и зелени, протянулись вдоль океанского побережья на тридцать миль. Общий вид не портит даже сталелитейный завод. Он целиком изолирован от жилых районов. В Вулангонге живут и работают эмигранты из 36 стран. Эмигрантская судьба везде одинакова: самое трудное производство, горячие цеха, работа в полторы-две смены. На улицах звучит русская, славянская речь, в кафе можно отведать краковской колбасы, российского сыра на ломте вкусного белого хлеба и даже сибирских пельменей. Но приятнее всего провести пару часов на пляже. Пляжи прекрасные, прямо с рекламного плаката. Бесконечно длинная полоса белого песка и ленивая волна океанского прибоя. Молодые парни и девушки смело входят в волну, а потом на серфинге в туче брызг несутся к берегу. Впрочем, дальше нескольких метров от берега в воду заходить не рекомендуется — опасно, акулы. Однажды они сожрали даже австралийского премьер-министра. Из Вулангонга не хочется уезжать. Так бездумно и лежал бы часами на песке, любуясь молодостью, океаном и белоснежными чайками. Однако дела плюс утвержденная австралийским министерством иностранных дел и расписанная по часам программа поездки «красного» корреспондента настойчиво гонят обратно в автомобиль.

Короткий рывок по прямой вдоль синего океана, опять поворот к лиловым горным вершинам, подъем, как взлет, на этот раз по широкой автостраде и вот на горном кряже в туманной дымке постепенно возникают контуры небоскребов. Приехали — Сидней! По традиции мы с женой и детьми всегда останавливаемся в мотеле «Флорида Тауэрс». В нем наверняка найдется для русского журналиста постоянно свободный номер, правда, с прослушивающей аппаратурой. Нас это не страшит, мы давно привыкли к таким техническим выкрутасам, сначала в Японии, потом в Австралии, да и у себя в далекой Москве. Контрразведки везде одинаково проявляют служебное любопытство. Зато в мотеле масса других преимуществ: улыбчивые и красивые девушки за регистрационной стойкой, любезный управляющий-ирландец. Удобны и двухэтажные номера. Из гостиной, где стоят телевизор и два раскладных дивана, лестница ведет наверх в супружескую спальню. Кухня сияет тщательно вымытой и начищенной посудой. Постояльцы избавлены от необходимости питаться в дорогих ресторанах. Сходил в супермаркет, купил все необходимое и через несколько минут готов домашний и, что немаловажно, дешевый обед. Преимущества «Флориды Тауэрс» особенно заметны ранним утром. Пока ты сидишь в удобном кресле на балконе номера с чашкой натурального бразильского кофе, внизу радуют глаз голубое пятно бассейна в рамке молодых загорелых тел, теннисные корты и огромная гладь залива Рашкатэрс-бэй. На его волнах усталыми чайками отдыхают яхты из разных стран. И над всей этой красотой теплое австралийское солнце. Его лучи слепят глаза загорающим и теннисистам, отражаются в окнах небоскребов.

Здесь, на берегу, отчетливо понимаешь, каких успехов добилась Австралия в градостроительстве и архитектуре. Небоскребы — бесспорно украшение Сиднея, финансовой и промышленной столицы самой урбанизированной страны мира, где 90 процентов населения живет в городах. Вот одно из семейства высотных зданий — «Острэлиа-сквер-тауэр». 50 этажей. 3300 окон, 19 скоростных лифтов. Строительство обошлось в прежних ценах в огромную сумму — 30 миллионов австралийских долларов, которые в то время стоили значительно больше американского собрата. В считанные секунды лифт доставляет экскурсантов на 44-й этаж. Тут смотровая площадка, отсюда город как на ладони. Внизу зеленый Гайд-парк, причалы порта с океанскими лайнерами, огромный мост через залив с восьмирядным движением машин, двумя линиями электрички и, к тому же, тротуарами для пешеходов. А дальше, на юг и север, протянулся гигантский город, уходящий за горизонт.

По утвержденному плану Сидней станет городом небоскребов. Но его не ждет судьба нью-йоркского Манхэттена. Австралийским архитекторам удалось избежать повторения американского опыта. В центре расположены не только банки, акционерные общества, универмаги, но и жилые высотные дома. По вечерам Сидней не выглядит больше мертвым городом, где увидишь лишь охранников да мигалки дежурных полицейских машин.

Небоскребы далеко не единственное мерило австралийских успехов. Главное, на мой взгляд, в другом — на заводах и фабриках Сиднея, как и других городов, в глаза бросаются рациональность, продуманность производственных процессов, высокая организация труда, прекрасно отлаженная система подбора руководящих кадров, сбыта готовой продукции и поставок сырья. Ну и, конечно, здесь нет практики задержек заработной платы, неуплаты налогов и всего того, что свойственно нашей промышленности в современной России.

Как, к примеру, откажешь в умении вести дело Дону Маквильяму управляющему крупнейшей фирмой столовых вин? Он пригласил меня к себе в контору для беседы небескорыстно. Корреспондент наверняка напишет, а это бесплатная реклама. Кто знает, авось пробьюсь на российский рынок. Пробился-таки, правда, не сразу, а через два десятка лет. Дон в то время был сравнительно молод. Но отец доверил ему судьбу пяти заводов и многочисленных виноградников. За бокалом шампанского он рассказывает о себе. Нет, ему не преподнесли нынешний пост на блюдечке с золотой каемочкой. К заветному креслу пришлось идти 20 лет. После окончания университета Дон проработал 11 лет на заводах отца. Сначала мойщиком бутылок, потом на конвейере, в цехах и лабораториях. Приходил раньше и уходил позже всех. Остальные 9 лет постигал секреты производства на аналогичных предприятиях Америки и Франции. Отец отказался бы сделать меня управляющим, говорит Дон, если бы не понял, что я заслужил это место. Я слушал его и думал о глупости нашей пропаганды, десятилетиями изображавшей «буржуев» как толстых бездельников, которым по наследству достается абсолютно все и без всякого труда. Быть может, Дон исключение из правил? Нет, судьба винного магната типична для наследников хозяев заводов, компаний, акционерных обществ и фирм.

Другой пример — Питер Норт, возглавляет автомобильную компанию «Лейлэнд Острелиа». Внешне он словно ходячая реклама своей фирмы, немного консервативной и, конечно, надежной. Молодой мужчина в тщательно отутюженном, устаревшего покроя костюме. Среднего роста, брюнет, рот с решительно сжатыми губами. Они не любят размыкаться, как будто их владелец опасается, что может вылететь больше положенного слов. Австралийцы помнят: в семидесятых лопнули две отечественные автомобильные фирмы. Питеру Норту было поручено поправить дела в этой отрасли промышленности. Нелегкая это задача. У Норта были могущественные конкуренты — американские, японские, немецкие. Альтернатива представлялась простой: либо восстанавливай и расширяй производство, либо убирайся с автомобильного рынка. Среднего не дано.

Как и Дон Маквильям, Норт, сын фабриканта, прошел большую производственную школу. За несколько месяцев в руководящем кресле он полностью заменил высших чиновников фирмы. Остальным напомнил, что высокие посты не даются навечно. Доверие и большую заработную плату надо оплачивать выдумкой, инициативой, упорством в достижении поставленной цели.

— Пусть они немного пораскинут мозгами, пусть не поспят по ночам, делится мыслями Норт. — Каждый и на любом посту должен думать о судьбе фирмы, если мы не хотим быть выброшенными за борт. К примеру, я собираюсь посадить парней, что монтируют стекла, в автомобиль и пропустить через мойку. Пусть поймут, что чувствует человек в проливной дождь, когда вода проникает в машину. — И доверительно склонившись ко мне: — Я заставлю работать у конвейера так, как будто они собирают автомобиль для себя. Иначе нас раздавят, сотрут в порошок. Хочешь выжить, будь сильнее, опытнее других.

Жестокая конкуренция. Она проявляется буквально во всем, и, прежде всего в отборе кадров. Люди моего поколения хорошо помнят критерии, которыми руководствовались в нашей стране кадровики при приеме на работу. Их меньше всего заботило, что представляют собой деловые качества человека. Главным являлось другое — национальность, есть ли родственники за границей, с какого времени они находятся там, где проживают, были ли вы сами за рубежом, где, когда, с какой целью, находились ли вы или ваши родные на оккупированной немцами территории, были ли в плену или интернированы. Не один Сталин, вся советская система страдала паранойей. Не помню, чтобы «чистые» журналисты-международники бежали за границу. Вместо них изменяли Родине те, кто работал под крышей корреспондентов, люди вне подозрений дети номенклатурных работников и сотрудники КГБ. Им было что продать ЦРУ за зарубежные блага жизни.

В Австралии набор кадров выглядел иначе. Возьмем, к примеру, анкету, что передали мне в Сиднее в ходе интервью. И она впечатляла привыкших к советским стандартам не хуже биографий Дона Маквильяма и Питера Норта. Приведу краткое содержание документа на восьми листах.

«Секретно.

Анкета для служащих.

Форма — 1 „Б“.

Не может быть использована за пределами нашей компании».

Я беру ее с ощущением опасности. Секретный документ. Кто знает, в чем могут обвинить советского журналиста, обнаружив у него такую анкету. Страх перед «провокациями вражеских спецслужб» нам внушали с пеленок.

— Почему вы решили передать анкету мне, журналисту? — спрашиваю у собеседника.

— Мы опасаемся конкурентов только внутри страны. Насколько я знаю, в Австралии пока нет филиалов советских фирм, — улыбается он.

В гостинице я подробно ознакомился с содержанием любопытного документа. На первой странице шли вопросы под рубрикой «Семья». Поинтересовавшись вашей женой, детьми, авторы анкеты переходили к основному. Они хотели знать многое: владеете ли домом, выплатили ли ссуду за дом полностью или частично, имеете ли машину, какой марки, год ее выпуска, район местожительства в Сиднее, величина квартирной платы, если не имеете собственного дома.

Далее перечислялись вопросы, напоминавшие историю болезни: «Когда последний раз проходили медицинский осмотр? Перечислите хронические заболевания, операции и несчастные случаи с вами за последние пять лет. Страдаете ли головными болями? Подвержены ли аллергии? Болят ли у вас периодически глаза? Сколько сигарет выкуриваете за день? Как часто употребляете спиртное, сколько выпиваете за день?»

Потом следовали вопросы об образовании и опыте работы. Вопросы детальные. Компания хочет знать из этой области все. И только в заключение составители анкеты определяют ваше политическое лицо: «В какой партии состоите? Назовите политические организации, клубы, членом которых являетесь. Ваша профсоюзная деятельность? Ходите ли в церковь, как часто?»

Я не нашел в анкете вопросов о родственниках за границей, о социальном происхождении, еврей вы или нет, были ли вы или ваши близкие под судом и следствием, за что вас исключили из партии. Компания хотела убедиться, насколько вы надежный, подготовленный и физически здоровый работник без «вредных привычек», работник, способный внести свою достойную лепту в борьбу за выживание и прибыль.

Секреты австралийских экономических успехов. Их в промышленности хватает. А как в сельском хозяйстве? Меня этот вопрос интересовал особенно. Не секрет, что со времен принудительной коллективизации, принесшей народу миллионы невинных жертв и уничтожение движущей силы экономики зажиточного крестьянства, советская власть была хронически озабочена необходимостью вывода сельского хозяйства и его неотъемлемой отрасли — животноводства из перманентного кризиса. Та же власть и ее сегодняшние наследники «демократы» закупали и закупают продовольствие за рубежом. И это в России, что до революции с успехом кормила свой народ собственной сельхозпродукцией и даже экспортировала ее за границу!

Поиски палочки-выручалочки, с помощью которой нам обещали догнать США по производству зерна, мяса и молока, велись в самых разных направлениях. При Сталине ликвидировали на корню крестьян-единоличников, оставив им лишь приусадебные участки, насильственно приковали беспаспортного колхозника к деревне, лишив его фактически права на денежную оплату так называемых трудодней. При Хрущеве распахали целину и начали сеять кукурузу даже на севере. При Брежневе родились бесчисленные и столь же неудачные продовольственные программы. При Горбачеве разрушили все, доведя «нехватку продовольствия» чуть ли не до полного его отсутствия. И при всех правителях вкладывали в землю миллиарды, а они бесследно исчезали, как вода в песке жарких пустынь.

Вот почему мне, журналисту, был и сейчас не безразличен опыт Австралии. Естественно, и его не нарисуешь исключительно розовыми красками. Трудности существуют везде. Как справляются с ними на пятом континенте? Сегодня у меня особенно ярко запечатлелась в памяти поездка на животноводческую ферму «Розелекта».

Только что были пригороды Сиднея, сейчас опять знакомый «Хьюм-хайвей» — основная транспортная магистраль страны. Машина несется, словно птица в свободном полете. Никаких помех, автострада — сорок метров безукоризненного бетонного полотна: три ряда в одну, три в обратную сторону. Здесь нет причин постоянно сбрасывать газ. Возможно, поэтому тридцатая миля, оговоренная в моем маршрутном листе, появляется так быстро. Нога на тормоз, машина послушно сбавляет скорость и плавно вычерчивает виток по съезду на сельскую дорогу. Тот же бетон, как на главной автостраде, только лента поуже и протяженность иная — не тысячи километров через всю Австралию, а короткий отрезок в десяток миль.

Последние метры — и машина замирает у белого одноэтажного здания. В нем разместилась дирекция «Розелекты», австралийского чуда, или, проще, процветающей сельскохозяйственной фермы. Внутри дощатые перегородки, старенькие письменные столы, какие-то диаграммы на стенах и, как у нас, раздражающе громкие звуки радио. В окнах типичный австралийский пейзаж, его не спутаешь с нашим. Насколько хватает глаз — мягкие очертания невысоких холмов, чьи склоны разгорожены на загоны, и среди травы одинокие белоствольные эвкалипты.

У меня есть время рассмотреть все это. Питер Мэн, управляющей фермой, не может оторваться от срочных дел, и поэтому приезжего журналиста помещают в приемной, куда не доносятся звуки радио. Подойдя к окну, я рассматриваю черепичные крыши поселка, стадо коров и отару бурых овец. Тишина, покой, будто время остановилось.

И вдруг в гостиную не входит — врывается Питер Мэн. Большой, стремительный, он обрушивает на меня град вопросов:

— Вы действительно из России недавно? Холодно там? Ведь у вас сейчас должна быть настоящая снежная зима!

Отдаем дань австралийской вежливости, беседуем коротко о климате, холодной Сибири, а потом хозяин дарит мне три из своих восьми высокооплачиваемых рабочих часов. Видимо, сделать это попросили по телефону сотрудники министерства иностранных дел из Канберры. Именно они организовали этот визит. Питер рассказывает об истории его старейшей в Австралии фермы, превратившейся со временем в акционерную компанию «Розелекта». Создана 200 лет назад, когда на корабле с английскими поселенцами прибыл ее основатель Джон Макартур.

— Джону было легко, — замечает Питер. — Приехал, получил бесплатно две тысячи гектаров земли. Разводи овец, продавай шерсть. Старая добрая Англия целиком скупала австралийский настриг. Джону до конца жизни улыбалось мягкое теплое шерстяное счастье. Сейчас нам намного труднее, — признается Питер. — Причин несколько. Это широкое внедрение синтетики и, как результат, резкое снижение на международном рынке спроса и цен на шерсть. Затем вступление Англии в Общий рынок и связанная с ним отмена преимуществ для экспорта продукции австралийского сельского хозяйства и животноводства на Британские острова.

Я смотрю на этого приятного в общении толстяка и думаю: нет, не преувеличивает Питер Мэн. И все же он и в его лице 26 акционеров «Розелекты» выстояли, несмотря на трудности жизни. И даже смогли приумножить наследство Джона Макартура. Рецепт выживания простой — максимум изворотливости, инициативы, отсутствие боязни эксперимента и отхода от практики, проверенной годами. У создателя фермы было 2 тысячи гектаров земли, у ее нынешних владельцев — целых 6 тысяч. И не в одном районе, а в трех, удаленных друг от друга на сотни миль.

— Почему такая разбросанность, почему не концентрация собственности в географическом смысле слова? Разве не удобнее, когда все рядом?

Питер снисходительно улыбается. Вот, мол, сразу видно — журналист, не деловой человек, раз задает подобные вопросы.

— Засуха, — объясняет он. — Что вы будете делать со скотом, если на 6 тысячах гектаров сгорит трава? Пустите его под нож или разоритесь на закупке кормов? А так гарантия от сюрпризов природы: в одном месте горит трава, в другом засухой и не пахнет. Скот погружают на мощные специальные тягачи с платформами, и через сутки он уже пасется на зеленых лугах. Эдакие стада-кочевники, где нет пастухов, собак и дорожной пыли. Их заменили грузовые машины. И они быстро перебрасывают по автострадам куда-нибудь в тропики или в горы четыре тысячи коров «Розелекты».

Почему коров, а не овец? Ведь Джон Макартур был пионером разведения овец 200 лет назад. Овцы были у «Розелекты» до последнего времени. И сейчас они есть. Только их не многие тысячи, как прежде, а сотни. Они прямые потомки тех, что привез сюда Джон на английском корабле.

Владельцы «Розелекты» связаны не одними родственными узами, их объединяет сегодня общая погоня за прибылью, а не ностальгия и приверженность к старым методам ведения хозяйства. Экспериментируют они широко и смело. Снизился спрос на шерсть? Овец под нож. На части пастбищ разбивается фруктовый сад, другая часть отдается под выгон крупного рогатого скота. Говядина и масло до сих пор пользуются широким спросом на международном рынке. Впрочем, и фруктовые соки тоже. То, и другое, и третье в изобилии сегодня представлено даже на полках московских супермаркетов.

Мы засиделись. Питер приглашает размяться, взглянуть на гордость «Розелекты» — механизированную молочную ферму, передовой молокозавод конца XX века. Он вышагивает рядом, убеждая с высоты двухметрового роста в преимуществах сельского образа жизни.

— Сколько времени вы тратите в городе, чтобы добраться до работы? Минимум пару часов туда и обратно, дышите бензиновым перегаром, портите желудки в столовых, треплете нервы в начальственных кабинетах. Я же избавлен от ваших бетонных джунглей, здесь под ногами земля без асфальтовой брони, воздух наполнен медовым запахом трав; каждый день я обедаю дома, вижу жену, детей, говорю с ними и днем и вечером.

Преимущества сельской жизни и впрямь достойно представлены внешним видом управляющего — атлет с румяными щеками, на вид моложе своих 40 лет. Только все ли тут так отлично законсервировались? Похоже, нет. Возле фермы вижу двух работников: грубая морщинистая кожа обветренных лиц. Морщины — не легкая сетка, а глубокие складки, избороздившие лицо. Питер говорит, что им тоже под сорок. Какой контраст с ним! Кто же или что сделало их старше? Ветер, палящее солнце или нелегкие труд и жизнь?

В помещении убеждаешься, здесь самый настоящий конвейер с однообразием и скоростью фордовской ленты. Мой гид не намерен это скрывать. «Ротолакта» — молочный завод — построена по принципу конвейера. Труд здесь монотонный, операции одни и те же, повторяются непрерывно.

Сотни коров собираются у «Ротолакты» в специальных загонах три раза в день. Коровы идут сюда, как на праздник. Усвоили — на «Ротолакте» их ожидает особенно вкусный корм. Круглая платформа завода напоминает карусель в детском парке. Только значительно больше. Ее площадка разделена на полсотни индивидуальных загонов. Стоит первой корове войти в загон, как за ней опускается шлагбаум, а платформа автоматически начинает вращаться, подгоняя следующий бокс к стоящей в очереди новой корове.

За десять минут обрабатывается пятьдесят коров, за час — триста. Стоит корове ступить на платформу, как к ней подходит рабочий. Он обязан вымыть ее за 12 секунд. За девять часов ему предстоит вымыть две тысячи семьсот коров. Второй рабочий берет образцы молока, проверяет, не поранено ли вымя. Следующие двое операторов прилаживают доильный аппарат. Когда корова подоена, его снимают двое других рабочих. Тем временем автокормушка и шлагбаум поднимаются вверх, и корова сходит с платформы. Ее привлекает зелень лугов в конце коридора и яркое солнце. Молоко же перекачивается по трубам в железнодорожные цистерны. По пути оно фильтруется и охлаждается чуть ли не до ноля.

— Наша система разработана с учетом особенностей животного. Корова любит монотонность, повторение одних и тех же операций. Любые перемены не в ее вкусе, — говорит Питер.

— Ну а люди?

— Люди не любят «Ротолакту», — признается мистер Мэн. — Многие не выносят однообразия операций и уходят от нас. Так осложняется и без того очень острая проблема рабочей силы.

— Проблема рабочей силы, откуда она? — спрашиваю я. — Ведь в стране существует безработица.

Оказывается, перебраться в деревню городскому жителю непросто. Он врос корнями в улицы своего города, привык к родному заводу, обзавелся знакомыми и друзьями. Его не оставляет надежда: фортуна вновь улыбнется. С каждым годом экономика страны развивается все быстрее. Тем более что богатое государство не бросает его на произвол судьбы. Сначала пособие по безработице, потом другой спасательный круг — благотворительность, различного рода пожертвования и выплаты. Бесплатно раздается одежда, созданы бесплатные столовые, ночлежки.

И второй барьер на пути миграции рабочей силы в деревню — величина заработной платы. В Сиднее, Мельбурне рабочий получает в два раза больше, чем тот, кто стоит на вращающемся круге «Ротолакты».

— И все же, я думаю, — говорит гид, — на деньги счастья не купишь. Любимая работа сама по себе прибавка к заработной плате. Есть немало людей, что предпочитают работу в поле машиностроительным и металлургическим цехам. Возьмите меня, я бы тоже мог зарабатывать куда больше где-нибудь на строительстве электростанций, но предпочитаю жить здесь.

И акционеры фермы разработали целую систему «закрепления» рабочих рук. 80 процентов домиков, что краснеют черепицей возле «Ротолакты», собственность компании. Чистые, красивые, с отличными ваннами и туалетами, они практически не отличаются от тех, что утопают в садах пригородов Сиднея. Разве что без конюшен, где богатые сиднейцы держат скаковых лошадей. Завел такую лошадь в специальный вагончик, прицепил его к автомашине — и вперед, куда-нибудь на лоно природы. Там пересел из машины на лошадь и скачи в свое удовольствие по лесам и полям.

Работникам «Розелекты» лошади не нужны. Кругом и без того самая настоящая природа. Другое дело — хорошая автомашина. Сел за руль — и через час в Сиднее. Развлекайся как можешь — иди на рынок, в универмаги, скажем, в меховой магазин Корнелиуса, бывшего жителя Одессы, где твоя жена может вдосталь налюбоваться и помечтать о норковой или соболиной шубе. Или приобрети билет во всемирно-известную сиднейскую оперу, а детей отправь в замечательный зоопарк. Там собраны чуть ли не все экзотические звери мира. Молодым рабочим тоже нужна машина. До ближайшего драйвина самое большее полчаса езды. Два доллара билетеру — и подруливай к стоянке. В 10 вечера, когда стемнеет, зажигается огромный экран. Служитель просовывает в машину наушники — для вас и спутницы. Хочешь, смотри и слушай, о чем идет речь на экране; не хочешь, мило проводи время с девушкой на сиденье автомобиля. Ночь и затемненные окна обеспечивают тебе максимум приватности. В перерывах между сериями картины возникает возможность посидеть в кафе, вкусно закусить, показать себя, посмотреть на других.

Кстати, снова о методах закрепления рабочих рук. В уютных и современных домиках «Ротолакты» рабочие живут практически бесплатно. Арендная плата — три доллара с человека в неделю. В городе такая аренда стоила бы в десять раз дороже. Если рабочему потребуются строительные материалы или сельхозмашины, он может приобрести их на ферме со скидкой. В поселке чистенькая оборудованная компьютерами школа и, естественно, церковь.

Питер Мэн старается набирать лишь женатых рабочих — они чувствуют ответственность перед семьей, им сложнее сорваться с места. Холостяк же, как правило, еще не определился в жизни, он пока не знает, где встать на якорь. От трех до двенадцати недель — таков средний срок работы холостяков на «Розелекте». Это вызывает недовольство администрации. Еще бы, ведь подсчитано точно: новичок начинает приносить гарантированную прибыль только через четыре недели. Минимум тридцать дней уходит на освоение новой профессии. В это время компания терпит убыток. К новичку приходится прикреплять «учителя», снимая его с основной работы. Ученик принимает решение уехать. Результат для фирмы печальный. Парня увозит попутка, а администрация заносит в графу «убыток» небольшую, но тревожную цифру. Ей прекрасно известно, что крупные убытки складываются из таких вот маленьких цифр. Питер Мэн уверен, что ему удастся со временем решить и проблему молодых кадров.

— Непременное условие решения всякой проблемы, — говорит он, — это, прежде всего, признание ее существования. Мы признали, и, следовательно, сумеем постепенно справиться с ней.

Что еще входит в планы администрации «Розелекты»? Питер Мэн собирается взять за образец американскую систему решения трудных вопросов в хозяйстве — обращаться за помощью к оракулу современности, электронно-вычислительной машине. В Австралии создана специальная служба планирования сельского хозяйства. С помощью ЭВМ она в состоянии ответить на любые вопросы фермера. К услугам самой современной и сложной компьютерной системы может обращаться фермер, у которого не меньше 200 гектаров земли и на 40 тысяч долларов продукции ежегодно. Она в состоянии дать исчерпывающий ответ на 1000 разных вопросов. Для тех, кто победнее, ученые предложили более примитивную систему «Телеран». Она рассчитана на 50 самых распространенных вопросов. Среди них, к примеру, такой: «Как составить самый эффективный рецепт кормов?» Опыт показал, что именно он задавался машине 5 тысяч раз — рекордное число. Машина может рекомендовать, помимо способов увеличения прибыли, методы сокращения убытков. А разве тот же составленный компьютером гороскоп хозяйства не помощник фермера, когда он обращается за кредитом в банк? Банку — он расстается с деньгами — хочется знать наперед, окажется ли состоятельным должник, сможет ли он в обусловленный срок погасить задолженность и выплатить за нее довольно высокие проценты?

О достижениях Австралии в экономике можно подробно рассказывать не в мемуарах, а в специально им посвященной книге. И хотя в наших магазинах нет популярной литературы на эту тему, люди в век радио и телевидения достаточно широко информированы об этом. И у многих в демократические годы «исхода» возникает законное желание перебраться на пятый континент. Перед австралийским посольством в Москве видишь целые очереди людей. Поменьше, чем у американского, но все же достаточно длинные. Я поинтересовался как-то у молодого, модно одетого человека из очереди, что побудило его подать документы на ПМЖ.

— Надоело жить в обстановке преступности и наплевательского отношения к тебе со стороны правительства. Очень далеко? Тем лучше! Хочется смотаться из нашей страны как можно дальше.

Молодости свойственно принимать скоропалительные решения, за которые надо потом дорого расплачиваться. Преступность есть не у нас одних, она процветает и в далекой Австралии. А кому нужен на пятом континенте нищий русский эмигрант, зачастую без языка, привыкший работать на родине спустя рукава и не имеющий редкой профессии. Тем более в обществе, члены которого разобщены, где только русских эмигрантских организаций свыше пяти, а их члены не общаются друг с другом. Пусть извинит меня читатель, но попробую снабдить его в мемуарах некоторой информацией и на эти темы.

У ночного Сиднея есть одна заметная примета — Кингз-Кросс, Королевский перекресток, район развлечений, гостиниц и домов той части элиты, которую устраивает городская жизнь в пяти минутах езды от делового центра. С наступлением темноты, когда солнце прячется где-то в песках австралийских пустынь, с моего балкона в мотеле «Флорида Тауэрс» видно, как за стеной высоких домов небо вспыхивает ярким отсветом реклам. Это зажигает огни Кингз-Кросс — единственное место в Сиднее, где жизнь не затихает до петухов. В память врезались первые минуты знакомства с этим расфранченным районом гигантского города. На углу беседовали три симпатичные модно одетые австралийки. Я нацелил на них фотокамеру. Прекрасный кадр об Австралии. Сколько можно снимать нищих и развалюхи! И вдруг громкий ошеломляющий вопрос:

— Ты что, идиот?

— Вроде нет. Всего лишь журналист-иностранец.

— Нам плевать, что ты иностранец. Убери камеру, а то разобьем ее о твою голову!

И тут же замечание прохожего, случайного свидетеля этой сценки:

— С камерой здесь не шутите, жизнь на Кингз-Кроссе стоит недорого.

Не знаю, как жизнь простого австралийца или иностранца вроде меня, а охрана личности и собственности богатого члена элиты обходится здесь в весьма солидную сумму. Двухэтажные особняки окружают металлические заборы, двери и окна защищают железные решетки. Повсюду таблички: «Эта собственность охраняется силами безопасности. Вошедшего ожидает суд».

Таблички и решетки показатель того процесса, что поразил, подобно нашей стране, «всеразрешающее» общество. Неудержимый рост преступности название этому процессу. По данным официальной статистики, число вооруженных ограблений возрастает в городах в десять раз каждые десять лет. Эта цифра, скорее всего, преуменьшена. Сержант сиднейской уголовной полиции Арантц, возмущенный подтасовкой официальных данных, передал в печать подлинные цифры, подсчитанные ЭВМ. На следующее же утро Арантца увезли из дома два офицера из полиции. Через час он уже оказался в… психиатрической больнице. А еще через пару дней, когда полицейское начальство не сумело заставить врачей признать «бунтовщика» душевнобольным, комиссар передал Арантцу ультимативное требование: «или ты сам заявишь прессе, что болен, и уйдешь на пенсию по инвалидности, или вышвырнем тебя с работы без пенсии».

Арантц отказался признать себя душевнобольным. В его защиту выступили печать, члены парламента — лейбористы. Безрезультатно. Начальство осталось непреклонным. И вот когда за Арантцем в последний раз захлопнулась дверь полицейского управления, корреспондент телевидения спросил его тут же на улице: «Что заставило вас оставить без средств существования четверых детей?» Ответ услышала вся страна: «Страх за их будущее, за будущее их сверстников».

Чем не наша сегодняшняя «демократическая» действительность? А австралийская мафия? Она тоже существует, развивается и процветает. Правда, в мое время она еще не взяла под контроль все отрасли бизнеса и производства. Но с тех пор утекло много воды.

Что вызывает волну роста преступности в Австралии? Насколько я мог разобраться в этом вопросе, отнюдь не тесная связь правительства и парламентариев с мафией. Причины другие, их несколько. Одну назвал сотрудник «уголовки» Барри Файлвуд, с которым меня познакомили в Сиднее. Преступность, считает он, порождает страх перед ней. Этот страх вскоре перерастает в психоз. Он-то и способствует созданию атмосферы, выгодной для уголовных элементов: безлюдные улицы, боязнь людей прийти к вам на помощь, потеря доверия к полиции. Барри рассказывает, что люди руководствуются, как и у нас, известным принципом «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Одни сиднейцы приобретают оружие. Большинство других пользуется иными приемами обеспечения безопасности: вечером ходят по краю тротуаров, подальше от подъездов домов, куда могут затащить, носят при себе второй бумажник, в него вложены десять долларов — специально для потенциального грабителя, полицейские свистки. Есть и такие, что в качестве оборонительных средств предпочитают слезоточивый газ, утяжеленные металлом трости, ручные сирены.

По Файлвуду, проблема борьбы с преступностью сводится к приобретению технических новинок.

— Не хотите, чтобы вашу квартиру ограбили? — говорит он. — Замените входную дверь на железную.

Я поставил потом в своей московской квартире такую дверь и купил в Австралии «соответствующий» замок со специальными дужками и специальными скобками для него. Дужку не перепилить, скобки тоже. Их не поддеть и стамеской. Винты крепления надежно спрятаны от отвертки домушника. Однажды ключ от замка оказался потерянным. Пришлось прибегнуть к услугам пожарной команды, чтобы по лестнице автомашины один из ее членов смог забраться на пятый этаж, через балкон проникнуть в квартиру и взять запасные ключи. Так что палка о двух концах. В самом деле, не будешь же каждый раз вызывать пожарную команду или выжигать автогеном кусок железа в двери!

Некоторые австралийцы приобретают для дома дорогостоящие охранные системы. При подходе к нему включаются прожекторы, сирены, а в полицию поступает сигнал. Другие предпочитают более простые и традиционные методы заводят собак. Специально обученная овчарка стоит многие сотни долларов. Мой знакомый как-то сказал по этому поводу: «Мы ради безопасности вскоре окружим дома рвами с крокодилами». Я часто вспоминаю эти слова. И тоже для охраны дачи завел собаку — русского черного терьера по кличке Карат. Эту породу специально вывели по приказу Лаврентия Берии для охраны тюрем и лагерей. Правда, мой пес вырос существом дружелюбным и добродушным. Спасибо зятю — он подарил пару ружей с весом пуль в 32 грамма. «При попадании такой пули, — предупредили меня в киевском отделении милиции Москвы при выдаче разрешения на оружие, — подранков не бывает. Так что стреляйте лишь в случае, если жизни угрожает опасность. Иначе рискуете оказаться за решеткой». Ну а Карат? Он выполняет другую не менее ценную миссию — стал настоящим другом, который не отходит от хозяина ни на шаг, смотрит преданными глазами, все понимает, разве что не говорит. Как это важно, когда живешь за городом большей частью один.