Глава 10. Любимец веймарской прессы

Глава 10. Любимец веймарской прессы

Льву Нусимбауму, писавшему под псевдонимом Эсад-бей, было всего двадцать четыре года, когда вышла в свет его первая книга — «Нефть и кровь на Востоке». Через двадцать два года после ее издания он умер, успев написать как минимум четырнадцать книг, не считая двух романов, подписанных псевдонимом Курбан Саид, то есть в среднем по одной книге в пятнадцать месяцев. Я обнаружил, что полную библиографию его трудов составить нелегко, даже если использовать библиотечные каталоги и Интернет: то и дело обнаруживать какие-то новые названия, будь то биографии Ленина и Сталина, биография Николая II, история мировой нефтяной промышленности или исследование о российской тайной полиции. Лев одновременно писал биографии Магомета и Сталина, причем они вышли в свет, когда автору не исполнилось еще двадцати семи лет. Обе стали международными бестселлерами, и их тепло приняли читатели — за цветистость стиля, за способность автора проникнуть в существо этих двух столь разных исторических фигур. Биография Магомета — единственная из книг Льва, которую постоянно переиздавали на разных языках, и самая первая рецензия, в «Нью-Йорк таймс», сразу после ее выхода в свет, уже подытоживала характерные особенности этого произведения: «Структура этой прекрасной книги — словно персидский ковер. Под ногами вы чувствуете материал. А глазами воспринимаете ее волшебство. Мы прочно ступаем по тому, во что мы не можем не верить, мы взираем на то, что находится вне пределов веры, и остается лишь один вопрос: как возможно, не разрушив замысла книги, всего ее композиционного узора, отделить достойное доверия от того, чему верить все же не следует».

Книги эти прекрасно читаются и спустя восемьдесят лет, в немалой степени потому, что даже самые скучные сведения (например, анализ механизмов ценообразования на нефть) Лев умел подать как кавказскую народную сказку. Его Сталин не похож на Сталина других авторов, а когда менее чем через год, в 1933 году, вышла следующая книга Льва — о Советском Союзе, та же «Нью-Йорк таймс» напечатала заметку об этом в разделе новостей, предварив основной текст такой врезкой: «В этой книге изображена Россия, попавшая в тиски жестокости; Эсад-бей описывает принудительный рай для всех… Автор утверждает: большевики, в своем рвении создать новую религию, сами превратились в рабов, которых гонят на погибель»[106].

Пьянствовать, писать и издавать книги — вот, кажется, и все, чем занимались русские эмигранты в Берлине времен Веймарской республики.

До 1924 года этот город был столицей эмигрантских издательств, поскольку бумага, типографская краска и водка были дешевы и имелось большое количество типографских кириллических шрифтов: они остались от типографий, существовавших здесь до революции, когда изгнанниками были те, кто теперь пришел к власти в России. Позднее инфляция вынудила значительную часть эмигрантов уехать в Париж или Прагу, а оставшиеся в Берлине составили более тесный круг — как правило, это были люди либеральных взглядов, в основном евреи, все те, кто желал обрести собственный голос уже на немецком языке. Лев стал, пожалуй, наиболее успешным представителем этой группы.

Однако, прежде чем он смог обрести собственный голос на немецком, Лев отшлифовывал стиль по-русски — свои тексты он зачитывал сначала одноклассникам, а впоследствии и тем русским, с которыми познакомился в университете. На литературных вечерах у Вороновых или у Пастернаков Лев представлял на суд слушателей свои стихотворения и «восточные сказки» — остроумно задуманные и написанные рассказы, что раздвигали границы жанра народных сказок.

Довольно скоро он стал появляться и в излюбленных эмигрантами кофейнях. Читал свои вещи в том же эмигрантском литературном клубе «На чердаке», что и молодой Владимир Набоков[107]. Пресса того периода времени свидетельствовала, что во время выступлений Льва слушатели бурно аплодировали. На следующий год он вступил в Клуб поэтов и писателей, членом которого стал и Набоков.

Однако Льва интересовала более широкая аудитория, и оттого эти чтения в кофейнях и «На чердаке» были последними в его жизни выступлениями на русском языке. Ведь он желал стать немецким писателем. В декабре 1931 года Клуб поэтов и писателей устроил свой второй крупный литературный вечер, и Эсад-бей был одним из тех, чье имя поместили на афише, чтобы привлечь публику, однако Лев на это выступление не явился. К этому моменту поэзия и художественная проза уже стали для него менее важны и интересны, нежели другие литературные жанры. Он оставил художественную литературу на много лет, а когда, наконец, вернулся к ней, то сумел создать подлинный шедевр, сочетавший динамичность журналистики с иронией и тонкостью восточных сказок.

Еще до появления в Германии послереволюционных русских эмигрантов эта страна была ведущей в мире по количеству изданий и качеству полиграфии. У немцев были лучшие в мире наборщики, печатники, наилучшая система распространения книг, хотя истинное тайное оружие германской книготорговли состояло в том, что тогда жители Германии читали запоем. Немецкий язык не был языком колоний, а потому не стал всемирным языком, так что основную часть всех изданных книг должен был поглощать внутренний рынок. В 1913 году, накануне Первой мировой войны, в Германии было издано тридцать пять тысяч названий! А в 1920 году германская книготорговля почти вернулась на довоенный уровень, сумев вывести на рынок за год тридцать тысяч наименований книг, хотя сейчас в это трудно поверить, учитывая послевоенную разруху, эпидемию «испанки» и революционные события. Сильно увеличилось и количество издателей: в первые годы Веймарской республики возникло восемьсот девяносто пять новых издательств, включая русскоязычные. Это было отчасти связано с дешевизной типографской краски, бумаги и полиграфических услуг, большим количеством наборщиков, талантливых редакторов, писателей, а главное — какие бы невзгоды ни обрушивались на головы немцев, они никогда не переставали читать.

Правда, к осени 1923 года гиперинфляция опустошила все рынки, и коммерческая деятельность любого сорта еле теплилась, так что пострадали и русские издательства, кафе и театры. Инфляция уничтожила не только немецкий средний класс, она также полностью ликвидировала сбережения многих русских эмигрантов, особенно тех, кто занимался какими-либо приобретениями в Берлине. С той осени новым центром эмигрантской русской литературы стал Париж, тогда как Прага превратилась в новый центр эмигрантского научного и академического книгоиздания. Когда после 1923 года основная часть русской эмиграции перебралась в Париж, среди оставшихся в Берлине эмигрантов оказалось немало евреев, так что Берлин на некоторое время превратился в центр еврейской культуры. Так, Институт еврейских исследований (YIVO) перевел сюда свою штаб-квартиру из Женевы; на политическом фронте активизировали свою деятельность социалисты-сионисты, за ними последовал и русско-еврейский «Бунд»[108].

Лев вступил в возраст зрелости именно в этой, новой, эмигрантской среде, где ассимиляция с немецкой культурой происходила более интенсивно. На этот раз ему повезло: он вовремя оказался в нужном месте. В 1923–1924 годах, когда Берлин переживал самые тяжелые фазы экономического кризиса, Лев учился. А к 1925–1926 годам, когда он уже мог предъявить свои добытые с таким трудом знания (Лев предлагал услуги эксперта по вопросам, тем или иным образом связанным с Востоком), немецкое издательское дело постепенно начало восстанавливать свое прежнее положение. С 1926 по 1930 год Берлин был центром европейской литературной жизни: здесь издавались десятки серьезных газет и один из лучших литературных еженедельников мира — «Ди литерарише вельт». В нем каждую неделю можно было ознакомиться с размышлениями Альфреда Дёблина об эстетике урбанизма, нападками Бертольта Брехта на буржуазный театр, рецензиями Вальтера Беньямина на последние зарубежные кинофильмы. Льву был всего двадцать один год, когда ему удалось познакомиться (возможно, через Пастернаков) с Вилли Xaacoм[109], главным редактором «Ди литерарише вельт». И он сразу же стал одним из любимцев Хааса, вошел в ближний круг друзей этого обаятельного, наделенного сильным характером человека, который вскоре вывел Льва на первые роли в своем издании, тогда как остальные колумнисты журнала были, по крайней мере, вдвое старше его. Хаас называл его «экспертом по Востоку» своего еженедельника, и это было весьма своевременно. В чем бы ни была причина, заставившая Хааса взять шефство надо Львом (его способность увидеть невероятное сочетание таланта и энергии молодого писателя наверняка оказалась решающей), но Лев под псевдонимом Эсад-бей стал одним из трех наиболее плодовитых его авторов.

Первая статья Льва, вышедшая в 1926 году, называлась «Вести с Востока» и представляла собой критический разбор статей журналистов в газетах Малайзии и Азербайджана. Из-под его пера выходили самые разные сочинения. От стихотворений Чингис-хана он мог перейти к проблемам современного кино. Так, в рецензии «Кино и престиж белой расы» он высказал глубокие, и поныне не потерявшие актуальности мысли о том, что отображение аморальности европейцев и американцев способно снизить уважение к Западу среди жителей Азии, особенно среди мусульман. Лев настаивал в своей статье на срочном создании позитивных образов западной культуры, если только «белая раса» не желает навсегда утратить уважение народов Азии, все более стремившихся к независимости. Он сделал репортаж о таком необычном событии, как «конгресс евнухов», — съезд бывших евнухов из дворцов и гарема османского султана, который они провели в Константинополе. Написал положительную рецензию на первую немецкую биографию Ататюрка, сделав вывод, что Мустафа Кемаль «из всех турок по своей натуре человек наименее турецкий, способствовал победе западных ценностей в стране восточными средствами — хитростью, тиранией и обманом».

В своих ранних текстах Лев обращал особое внимание на тех лидеров Востока, которые знали, как использовать Запад для достижения собственных целей, — Ататюрка и, позднее, шаха Резу Пехлеви, которым Лев восторгался. В 1930-х годах Лев также был одержим личностью Петра I, монарха, который успешнее, чем кто-либо еще, соединил Восток и Запад в ходе реформирования России. Лев испытывал по отношению к Петру и восхищение, и ненависть, однако в конце концов не справился с обилием материала и не сумел закончить биографию царя. Кто-то счел бы это напрасно упущенным временем, но Лев использовал приобретенные в такой работе навыки для написания биографий Николая II и иранского шаха.

Серия статей о визите энергичного афганского монарха Амануллы-хана в 1928 году в германскую столицу, которые Лев написал для «Ди литерарише вельт», а также для ряда других изданий, позволила ему совместить собственное восприятие Востока и Запада с анализом политических событий. Хотя в статьях дан унылый географический и политический ландшафт Афганистана («страна населена дикими, враждующими племенами… которые ненавидят все иностранное и охраняют свои границы на небольших, некрасивых лошадках, пристально разглядывая вооруженные караваны, идущие издалека, и указывая им на пирамиды из черепов, которыми до недавнего прошлого здесь отмечали существующие границы»), в них ощущается горячая надежда на то, что у этой страны «в отличие от прочих мусульманских стран, у которых довольно неприглядное настоящее покоится на фундаменте славного прошлого, нет прошлого, однако существует великое будущее». Лев закончил портрет Амануллы-хана афганскими стихами в честь этого правителя, задумавшего модернизировать свою страну.

Такое сочетание репортажа, политического комментария и среднеазиатской поэзии с ее размеренно льющимися поэтическими строками было самым желанным для целей «Ди литерарише вельт». Эсад-бей стал «восточным корреспондентом» еженедельника, и ему предоставили полную свободу творчества.

Среди тех, кто также регулярно писал для этого еженедельника, были такие замечательные личности, как Эгон Эрвин Киш, Валериу Марчу и Вальтер Меринг. Последний, саркастичный автор скетчей для кабаре, дадаист, литератор и критик, стал близким другом Льва.

Не только после работы, но и до, и во время ее авторы «Ди литерарише вельт» отправлялись в кафе «Мегаломания», как они прозвали «Запад» на Курфюрстендамм. Там «рыжеволосый горбун» — официант по имени Рихард — «служил посредником между тщеславными, ершистыми клиентами заведения, поскольку эти люди рассматривали собственный талант с той же серьезностью, с какой армейские офицеры относятся к собственным наградам». Это описание Меринга запечатлело колоритную, экзотическую атмосферу, что царила в кафе «Мегаломания», где с одобрением встречали самые эксцентричные выходки.

Одной из самых близких Льву по духу и самых ярких фигур того периода была Эльза Ласкер-Шюлер. Эта немецкая поэтесса, еврейка по национальности, была известна в Берлине тем, что называла себя «царевич фиванский Юсуф» (и даже в своей биографии утверждала, что родилась в египетских Фивах). Реакция на Ласкер-Шюлер была неизменно резкой, полярной: сатирик, автор политического кабаре Эрих Мюзам считал, что в ее поэмах «пылал огонь восточной фантазии». А вот граф Гарри Кесслер записал у себя в дневнике: «Я годами старался избегать встреч с этой женщиной». Кафка, в свою очередь, высказал мнение, что ее поэмы суть «результат беспорядочных мозговых спазмов, характерных для горожанки с повышенной возбудимостью». Карл Краус назвал ее «помесью архангела с торговкой из рыбных рядов». Так или иначе, не заметить ее было невозможно. Ласкер-Шюлер утверждала, что способна говорить на «азиатском» языке, который на слух был несколько похож на древние речения библейских иудеев, которых сама она называла «иудеи-дикари». Однажды в Праге полиция арестовала ее за то, что она проповедовала в церкви на этом самом «азиатском» языке перед собравшейся вокруг нее, но вконец озадаченной толпой. Ее представления об «иудеях-дикарях», не испытавших изнуряющего воздействия двухтысячелетней жизни в рассеянии, постепенно получали все большую популярность. В ее произведениях рассказчики, от лица которых ведется повествование, — почти всегда арабы, тогда как ее голос от третьего лица обычно рассказывает истории об иудеях[110]. Художник Оскар Кокошка, друг Лас-кер-Шюлер, вспоминал, как они ходили по улицам Бонна, причем она шествовала в своем костюме «евреев-дикарей»: «Шаровары, как у обитательницы гарема, тюрбан, длинные, черные волосы, сигарета на отлете, в длинном-предлинном мундштуке. Над нами, разумеется, все потешались, нас высмеивали целые толпы прохожих, собравшихся зевак, дети приветствовали нас громкими криками восторга, а разгневанные студенты только что не поколотили». Ласкер-Шюлер давала своим друзьям загадочные, дурашливые прозвища — одного называла Великим халифом, другого Далай-ламой. Философ Мартин Бубер был у нее Властителем горы Сионской, а поэт Готфрид Бенн — Нибелунгом, а порой просто Варваром. Всю компанию своих друзей она называла «индейцами». В кафе «Мегаломания» она обычно появлялась в обществе богатого поэта-футуриста Филиппо Томмазо Маринетти, которого все звали просто «Том» и который ей нравился уже потому, что родился в Александрии.

В этих прокуренных помещениях, где витали безумные идеи и царило невероятное позерство, новоявленный литератор и эрудит по имени Эсад-бей оказался совершенно своим — пусть он и родился в Азербайджане, носил чалму, кинжал за поясом, но всем он был почему-то известен как Лео Нусимбаум. Завсегдатаи этих кафе оказались идеальной аудиторией для устных миниатюр Льва на восточные темы. Впрочем, он старался для себя самого. Ведь для завсегдатаев кофеен самым важным было собственное восприятие — и еще, что немаловажно, в их среде никому не было дела до размеров состояния присутствующих или же наличия у них университетского диплома.

Меринг, на десять лет старше Льва, был уже знаменит, и это он, по-видимому, ввел Льва в круг постоянных посетителей литературных кафе. Правда, и Лев порой мог оказать нужную поддержку приятелю, который нередко впадал в хандру. Меринг чаще всего выступал на подмостках кабаре с примерно такими же песнями и репризами, каким Джоэл Грей[111] подражал в бродвейском мюзикле, а потом и в кинофильме «Кабаре». Вообще же политический театр в Берлине был наиболее интересным, пожалуй, еще при кайзере, хотя сегодня это может показаться невероятным; причем тогдашние шутки представлялись зрителям куда более смешными из-за деятельности имперской цензуры. Меринг царствовал на сцене кабаре в годы их расцвета — с начала революционных событий 1919 года до конца «года инфляции», то есть 1923-го. Впоследствии номера в берлинских кабаре из своеобычного варианта водевильных представлений скатились к чистому бурлеску, превратившись в постановки музыкальных ревю с шеренгой танцовщиц, исполнявших канкан, и заменив зрелище, пусть и развлекательное, эстрадное, но заставлявшее думать. Главным конкурентом таких танцевальных ревю стали заведения с развлечениями куда более низкого пошиба: стриптиз с голыми девицами. К 1927 году в Берлине было множество ярких, зазывных неоновых реклам, приглашавших посмотреть представления под такими названиями: «Мир без покровов, все обнажено» или «Вот так номер: целая тысяча голых женщин!» К середине 1920-х годов истинное кабаре превратилось в крайне политизированное зрелище, поскольку представления ставили и агитационно-пропагандистские группы коммунистов («бригады агитпропа»), и близкие к нацистам эстрадные артисты, чьи номера были выдержаны в «народно-патриотическом», националистическом духе. Для актеров и авторов прежнего кабаре, таких, как Меринг, последнее было попросту невыносимо[112]. Может быть, именно Лев подал ему мысль уехать из Берлина и отправиться в путешествие по Алжиру. Но как бы ни возникла сама идея, поездка безусловно придала ему новые силы, и ее результатом стало первое прозаическое произведение Меринга «Алжир, или Тринадцать чудес оазиса».

Лев с большим энтузиазмом отрецензировал книгу своего друга для «Ди литерарише вельт», высказав суждение, что обычные путеводители, представляя Восток лишенным души, вводят в заблуждение европейцев, тогда как в этом повествовании исполненного премудрости автора, который прежде не отваживался съездить куда-нибудь дальше Будапешта, можно ощутить «истинный дух Востока». Главное в том, что, как писал Лев, Меринг везде и всюду видел и слышал поэзию, а «ведь сегодня Востока больше не существует, или же мало что сохранилось от него, или же он скрывается от непосвященных, так что узреть его способен лишь взор поэта… Все вы, кто прежде не бывал на Востоке, кто способен лишь мечтать о землях под знаком полумесяца, вам не нужно обращаться к описаниям путешествий или же к отчетам многочисленных королевских и некоролевских академий наук — вам следует взять в руки “Тринадцать чудес оазиса” Вальтера Меринга».

Однако широкая публика не стала читать Вальтера Меринга. Она отдала предпочтение Эсад-бею.

До ухода из «Ди литерарише вельт», в год, когда ему исполнилось двадцать восемь лет, Лев успел опубликовать в этом еженедельнике сто сорок четыре статьи — это даже больше, чем написал для него Вальтер Беньямин, еще один любимый автор Вилли Хааса. Не стоит забывать, что у Льва за это время еще вышло полдюжины книг, которые пользовались большим читательским спросом. Как вспоминал впоследствии приятель Льва и его будущий соавтор Джордж Сильвестр Вирэк, Эсад-бей был способен, зайдя в какую-нибудь комнату, появиться оттуда через несколько часов с уже практически завершенной рукописью. Пусть это и преувеличение, однако Лев в самом деле писал тогда так много и так гладко, что это представлялось прямо-таки невероятным. К 1934 году Вернер Шендель[113], занимавшийся его делами на правах литературного агента, обратился ко Льву с просьбой, наверняка показавшейся весьма необычной автору бестселлеров, на счету которого уже было семнадцать изданий на разных языках мира. Шендель просил своего клиента… «не публиковать слишком много книг: не следует слыть слишком плодовитым, пусть между книгами будет хотя бы годичный перерыв».

Подписывая свои статьи псевдонимом Эсад-бей, Лев выступал в роли эксперта по вопросам Востока в обоих смыслах этого слова: как таинственного, «азиатского» Востока, мира ислама и прочих неевропейских религий, так и России (то есть Советского Союза), находившейся к востоку от Европы. И там и там хватало фанатиков и могущественных правителей, пусть их называли царями и комиссарами или султанами и шахами — это лишь добавляло «Востоку» ореол таинственности и опасности, усиливая его очарование, приковывая к нему внимание. Помимо того, освещая события на Ближнем Востоке, можно было воспользоваться возможностью написать что-нибудь в антифранцузском духе, а это всегда было популярно в Германии.

И Хаас, и Меринг, равно как и прочие коллеги Льва, по-видимому, знали о его истинном происхождении, однако никто из них не высказывался на этот счет публично. Когда вышла первая «автобиографическая» книга Льва, «Нефть и кровь на Востоке», в «Ди литерарише вельт» на нее появилась рецензия без подписи, и там был такой отзыв о постоянном авторе еженедельника: «Нам, конечно, известен Эсад-бей — автор нашего издания, однако, как оказалось, на самом деле мы до сего дня ничего о нем не знали. До сих пор мы считали это имя его псевдонимом, а теперь в изумлении взираем на его причудливые биографические зарисовки, написанные азиатом, родившимся в Баку, столице Азербайджана, сыном мусульманского аристократа и революционерки из среды русской интеллигенции». Трудно сказать, что это означало: может быть, сам Хаас притворился столь неосведомленным, а может, сотрудники редакции действительно не понимали, кто был родом их коллега, этот эмигрант из России, рядившийся в кавказские костюмы. Большую часть своей жизни, пока судьба не забросила его туда, где он уже не был в состоянии шутить над подобными вещами, Нусимбаум поддерживал своеобразный комический диалог со своими друзьями-писателями относительно собственного «чудесного превращения» из Льва в Эсада. Нет, он не подтрунивал над своим обращением в мусульманскую веру, как не позволял делать этого и другим. Но в обществе тех, кто, как ему казалось, был способен понять его (а это были по большей части его друзья еврейского происхождения), он считал, по-видимому, возможным не утаивать произошедшей с ним метаморфозы. С другими людьми он был настороже, уходил в себя, становясь все больше и больше «человеком с Востока», то есть все сильнее ощущая себя Эсад-беем.

По-настоящему же Льва интересовала лишь Правда — интеллектуальная и эмоциональная и, по его убеждению, отнюдь не равная простой констатации фактов[114]. В знаменательной статье, написанной для «Ди литерарише вельт», где она была напечатана под заголовком «Ориентальный миф Ленина», Лев поставил Ленина в контекст трехтысячелетней истории Востока с его идолопоклонством и мифотворчеством. Для него покойный лидер русской революции — это, как он писал, «джинн, бессмертный дух, ведь в самой России, невзирая на Третий интернационал, Ленин также стал популярным в народе святым. Во многих деревнях его портрет висит рядом с ликами привычных святых». Именно Лев в своей книге «Сталин: карьера фанатика» (1931) разоблачил кавказца Сталина, этого жестокого мафиозо из дикой Грузин. Другой ранний биограф ошибочно изобразил Сталина как истинно русского человека, хотя на самом деле тот с трудом изучил русский язык, будучи почти взрослым[115]. Если портрет Сталина, представленный Львом, и напоминал, как отметил один из американских рецензентов, чикагского гангстера, ему все же удалось тогда понять то, чего еще не успело осознать большинство журналистов. А когда рецензенты жаловались, что Эсад-бей пишет неправдоподобно, именно они порой оказывались не правы. Критик из «Таймс литерари саплмент», написавший рецензию на книгу Льва о Сталине в 1932 году, заметил, что она блистательна с точки зрения журналистики, однако «Эсад не смог убедить нас в том, что Сталин способен на неопределенно долгое время удержать власть, которая сегодня в его руках. Восточные правители, случалось, в прежние эпохи сильно выходили за рамки, однако, по мере того как Россия будет становиться все более индустриальной страной, ее все труднее удастся контролировать обычным применением силы». Недоверие критика характерно для восприятия как Сталина, так и Гитлера в ранние годы их правления, хотя иллюзии в отношении Сталина просуществовали куда дольше, они продолжались и после его смерти. Лев одним из первых показал его жестокость, а также разоблачил принципиальную, основополагающую преступность безжалостной системы, одним из создателей которой он был.

Ошибки, которые действительно допустил Лев в своей книге, вероятно, были результатом той скорости, с которой она была написана. Ведь всего за четыре года — с 1929 по 1933 — он издал большинство своих главных произведений: после «Нефти и крови на Востоке» это были «Двенадцать тайн Кавказа», «Магомет», «Сталин» и «ОГПУ: заговор против всего мира» — история русской тайной полиции при большевиках. И это параллельно с публикацией статей в немецких, пражских, американских газетах и журналах. Некоторые книги, такие, как «ОГПУ», были написаны с привлечением огромного числа источников; в других источники не использовались или, как, например, в «Сталине», сочетались с анекдотами и слухами. В целом все его произведения документального жанра масштабны, полны размышлений о ходе истории и представляют незабываемые портреты главных героев.

Благодаря «Ди литерарише вельт» Лев сформировался как звезда веймарской публицистики в амплуа «человека с Кавказа». Хотя он получил большую известность и на западном берегу Атлантического океана, главными для него оставались немецкие читатели. Курт Арам[116], хорошо известный тогда автор исторических романов, назвал «Нефть и кровь на Востоке» «одной из самых интересных, занимательных и информативных книг нашего времени», а Карл Хофман, другой известный писатель той поры, приветствовал «политическую романтику» этих воспоминаний. Книга эта очень хорошо продавалась в Германии, вскоре став и международным бестселлером. Она получила благоприятные отзывы в большинстве газет Англии и Европы, ее тиражи быстро разошлись во Франции, Голландии, Испании и особенно в фашистской Италии. Широкое признание и положительная оценка трудов Льва в конечном счете оказали решающее влияние на его жизнь. В рецензии на итальянское издание «Нефти и крови на Востоке» в римском журнале говорится, что автор книги — «человек весьма способный и располагает к себе как рассказчик», притом «обладает хорошим чувством юмора». Тем не менее сразу после появления «Нефти и крови на Востоке» несколько политически ангажированных немецких рецензентов попытались убедить читателей, что лучше не брать эту книгу в руки и, так сказать, держаться подальше от ее автора. Льва воспринимали как своего рода этнического трансвестита, если не хуже. Эльза Ласкер-Шюлер могла сколько угодно изображать Тино из Багдада или царевича Юсуфа, но при этом она оставалась еврейской поэтессой, пишущей по-немецки. В ту пору многие журналисты и ученые еврейского происхождения увлекались Ближним Востоком и писали о нем, однако никто из них не шатался по Берлину с тюрбаном на голове, никто не рассказывал о своем родстве с предводителями воинственных племен и уж точно никто не выступал под причудливым турецким именем.

Статья из «Дер нае остен», влиятельного журнала правого толка, была типичной: Эта книга — одно из самых жалких изданий последних лет. <…> Автор, который назвался Мохаммедом Эсад-беем и разыгрывает из себя татарина, сына нефтяного магната из Баку, оказался евреем, отошедшим от веры своих предков, по имени Лео (Лейб) Нусимбаум, причем родился он в 1905 году в Киеве, а отец его — еврей из Тифлиса по имени Абрам Нусимбаум. Если вдуматься во все эти байки, например, будто автор еще в десятилетнем возрасте высказывал угрозы российским министрам или будто он родственник бухарского эмира и эксперт в области мусульманских обычаев, можно весьма четко осознать всю гротескность и нелепость написанного в ней. Истинные мусульмане, по-видимому, со всей твердостью отвергнут этого, с позволения сказать, единоверца, этого «Мохаммеда Эсад-бея». (Эсад, по-арабски «асад», = лев = Лейб = Лео.)

Рецензия завершалась соображениями, что ни один еврей не способен отобразить истинную картину Востока и что ни одна из стран, оклеветанных в этой книге, ни Азербайджан, ни Армения, ни Турция, скорее всего, не оставят без ответа «клеветнические заявления и оскорбительные выпады» со стороны этого «еврея, отошедшего от веры своих предков».

В то время как большинство нападок на Льва носило, по сути, антисемитский характер, многие другие критики сочли взгляд автора на мир вполне «восточным». Один из рецензентов даже высказывал соображение, что недостатки книги проистекают из ее «излишней азиатскости», и утверждал, будто это заставляет сомневаться в ее правдивости. Всем известно, что люди Востока в целом отличаются хитростью и неискренностью, объяснял своим читателям этот рецензент, а это означает, что хотя в авторе живут одновременно и азиат и европеец, «первый из них сильнее, что, к сожалению, не сказывается на книге положительным образом».

В дополнение к представителям правого крыла, кампанию по «выведению за скобки» автора, писавшего под именем Эсад-бей, разворачивали и «истинные» мусульмане, которые также эмигрировали из Советского Союза. Свою лепту внесли и различные арабские и персидские эмигрантские организации, существовавшие тогда в Берлине. Заодно досталось и Вернеру Шенделю, ведшему дела Льва и написавшему предисловие к его книге. Критики журили его за то, что он не воспрепятствовал изданию этого «отвратительного творения» и тем самым поддержал, как они писали, «нападки в адрес Востока». Газета эмигрантов из Персии даже поместила на первой полосе статью, разоблачавшую эту «беспрецедентную клевету, направленную против Германии и распространяемую мошенником из России». А исламские организации объединились в своем протесте настолько, что даже выпустили одностраничную листовку, так и озаглавленную «Протест», разослав ее во все ведущие газеты:

Все содержание этих «воспоминаний» направлено против Востока, выставляя его в самом унизительном свете, а содержащиеся в них нападки исполнены ненавистью и презрением и призваны бросить тень на восточные страны и их народы, а также на их культуру, национальные традиции, образ жизни, моральные представления и даже на религиозные обряды.

Мы заявляем, для всеобщего сведения, что некто, придумавший себе имя «Эсад-бей», этими своими писаниями преследует лишь одну цель — дискредитировать Восток в глазах европейцев. Его безобразная книга отмечена печатью самой непристойной агитации, и высказанные в ней суждения представляют собой, с первой и до последней страницы, ложь и клевету самого низменного сорта.

При этом автор вовсе не имеет отношения к Востоку, и его на самом деле не зовут Эсад-бей. В действительности его имя — Лео Нусимбаум, и родился он 20 октября 1905 года в Киеве, на Украине. Это нам смогли подтвердить надежные источники в официальных органах. О чем еще можно говорить?!

В длинном списке подписавших присутствуют представители от дюжины мусульманских стран, а также эмигрантских кругов и националистических групп, что базировались тогда в Берлине.

Исламский институт, членом которого прежде был Лев, также присоединился к его травле. Весной 1930 года совет этой организации обвинил Льва в том, что он оскорбил «чувства исламского мира своими литературными аферами», а также официально объявил, что не желает иметь ничего общего с этим лицемерным мошенником, который выдавал себя за «урожденного мусульманина, вопреки всем фактам». Управляющий делами этого общества Мохаммед Хофман, который так же, как и Лев, обратился в мусульманскую веру, набросился на Льва за то, что тот пытался «сойти за рожденного в исламе», усомнившись даже в истинности обращения Льва в ислам и высказав мнение, что это всего лишь ловкий трюк.

Все это были звенья в цепи доказательств, что Эсад-бей, он же Лев, он же Лейб, он же Лео, был всего-навсего «киевским евреем», то есть даже не выходцем с «благородного Востока», с Кавказа, а попросту евреем из местечка.

Ярость мусульман-эмигрантов не знала границ. За пределами Германии парижский журнал «Прометей», орган Комитета независимости Кавказа, напечатал обозрение под названием «Разоблаченная мистификация», в котором критик Ибрагим Чулик[117] поносил «Нефть и кровь на Востоке», называя эту книгу «порнографическим отображением восточной культуры». В биографии Магомета, принадлежавшей перу Льва, мусульманская газета, которая издавалась в Праге, усмотрела «резкие и коварные нападки на наших братьев по вере в Азин и Африке», тогда как еще одна рецензия назвала книги Эсад-бея «невежественными актами саботажа против ислама». Везде в мусульманской прессе обязательно упоминалось его еврейское происхождение, тогда как прочие зарубежные рецензенты либо игнорировали этот факт, либо же не имели об этом никакого представления. Главным подстрекателем исламской фракции в нападках на Льва был азербайджанский националист Хилал Мунши, живший тогда в Константинополе. Он свел воедино все выпады против Эсад-бея, порочившие его репутацию, издав на немецком и на турецком языках целую серию памфлетов. Мунши с большим пренебрежением отмечал: «Наш великий и скандальный автор всего лишь молодой человек двадцати пяти лет, проживающий вместе с отцом — “аристократом” по имени Абрам Нусимбаум (на самом деле евреем-выкрестом 1875 года рождения)». Мунши изобличил Льва в том, что он поступил учиться в Берлинский университет по фальшивым документам, не представив аттестата об окончании школы и воспользовавшись подозрительным псевдонимом Асед Бей-Нусенбаум[118].

Исламские националисты попытались наладить контакты с влиятельной Немецкой национальной народной партией, которая, будучи в рейхстаге главной националистической партией правого толка[119], имела тогда бо?льшее влияние, чем партия Гитлера, — они потребовали, чтобы НННП предприняла какие-то «действия» в отношении этого самого Эсад-бея Нусимбаума. Однако в 1930 году у НННП нашлись более неотложные дела: эта партия пыталась тогда отразить лобовую атаку нацистов, пытаясь перетянуть на свою сторону голоса избирателей правого крыла. Правда, если в парламенте усилия разъяренных мусульман зашли в тупик, у них неожиданно возник новый союзник — германская армия.

Бывший начальник штаба Восточной армии на Кавказе подполковник Эрнст фон Паракин, прочитав «Нефть и кровь на Востоке», счел себя глубоко оскорбленным. Для него, правда, источником обиды стали всего лишь восемь страниц в этой книге, на которых Лев описывал кровавое побоище, случившееся в Баку, когда город пал в результате осады турецко-германскими войсками в сентябре 1918 года. Причем Лев особо указывал, что не был очевидцем происходившего (ведь они с отцом вернулись в Баку из своих приключений в Персии уже после того, как произошла эта бойня) и что, описывая эти события, основывался на вторичных источниках. Хотя текст Льва исполнен сочувствия к жертвам этой резни — армянам, он ни в чем не обвинял германское командование; более того, он правильно показал роль немецких частей в военном отношении как второстепенную — по сравнению с турецкой армией. А турецкой «Армией ислама»[120] командовал не кто иной, как Нури Паша, двадцатисемилетний брат Энвера Паши, диктатора младотурок, вдохновителя и участника геноцида армян в 1915 году. Генерал Нури Паша направил свою армию на Баку в сентябре 1918 года в рамках задуманного его старшим братом «туранского» завоевания Средней Азин. Подчеркивая, что немцам удалось несколько сдержать масштабы кровопролития, Лев все же отмечал, что, пока шла резня, немцы в основном закрывали на происходившее глаза. Более того, он писал, что по прошествии трех дней немцы попросту приказали туркам прекратить бойню, то есть намекнул, что они могли бы поступить так и раньше. Этот небольшой эпизод серьезно задел германских ветеранов войны, воевавших на Кавказском фронте и болезненно воспринимавших любые намеки на то, что судьба армян зависела от них.

Фон Паракин тут же разослал свои обвинения в адрес Льва в крупные газеты Берлина, Гамбурга и Мюнхена. В отличие от эмигрантов-мусульман, фон Паракин опровергал Льва сдержанно и рассудительно, отстаивая честь германского офицера[121]. В 1920-х годах германские политики и военные потратили на это немало времени и сил, ведь тогда появилось множество сообщений о жестокостях, совершенных ими за годы Первой мировой войны. Вслед за прямолинейными возражениями кадрового офицера последовали более сильные удары. Различные правые журналисты подхватили высказанные в статье из «Ближнего Востока» идеи, связали их с обвинениями фон Паракина и использовали все это в качестве основы для собственных сочинений, желая поскорей разоблачить «этого еврейского фальсификатора истории», марающего честь германской армии. Всем хорошо известно, что германские солдаты и офицеры никогда не наносили какого-либо ущерба гражданским лицам! Да они в принципе не могли принимать какого-либо участия в этнических преследованиях столь низменного и примитивного характера! То, что нападавшие на Льва обзывали его «еврейским фальсификатором», а его книгу квалифицировали не иначе как «еврейская фальсификация», говорило само за себя, особенно если учитывать, что картина, изображенная Львом, была достаточно лояльной.

Берлинская полиция тем временем начала расследование в отношении «литературного афериста», однако ничего подозрительного или противозаконного в его прошлом не обнаружилось. Союз германских писателей выступил с публичным опровержением клеветнических заявлений. Его автор Вернер Шендель, на счастье Льва, был в этой организации важной фигурой. В опровержении говорилось, что союз выступает в защиту «своего члена, господина Эсад-бея Лео Нусимбаума» от всяческих обвинений в совершении каких-либо правонарушений. К большому разочарованию Льва, псевдоним Эсад-бей так и не был официально признан его настоящим именем. В Германии вплоть до наших дней очень трудно официально изменить свое имя. В статье под заголовком «Нефтяные сенсации», помещенной в октябре 1930 года в центристском издании «Дойче рундшау», публицист Карл Хофман попытался осветить разрастающийся скандал вокруг Эсад-бея в некоей перспективе, упомянув целый ряд фактов в противовес бесконечным обвинениям и контробвинениям:

После появления книги [«Нефть и кровь на Востоке»] утверждалось, будто в ней полным-полно заведомой лжи и что Эсад-бея вообще не существует… Он, однако же, существует. Имеется и документ от 18 марта 1930 года, устанавливающий его личность, это — удостоверение, выданное «Представителем верховного комиссара Лиги Наций по делам беженцев в Германии». Эсад-бей не получил этого имени от рождения, на самом деле его зовут Лео Нусимбаум. Его семья вовсе не принадлежит к тем, кого принято называть «восточными евреями», однако она не является и мусульманской — нет, это выходцы из иудеев-азиатов, чей образ жизни близок к восточному. Его отец, Абрам Нусимбаум, родом из Тифлиса, имеет собственность, которая оценивается в несколько миллионов. Лео Нусимбаум стал мусульманином уже в Берлине. Документ от 13 августа 1922 года, подписанный духовным представителем еще существовавшего на тот момент посольства Османской империи, свидетельствует, что он получил имя Эсад. Он, возможно, несколько лукавит, говоря о собственном происхождении и уровне жизни, или же слегка подправляет истину и преувеличивает, но все это никак нельзя назвать фальсификацией.

Однако сообщество противников Льва, состоящее из мусульманских националистов, русских эмигрантов, офицеров германской армии и расистски настроенных литературных критиков, отнюдь не успокоилось. Потерпев неудачу в парламенте, они перенесли кампанию против «киевского еврея» и «литературного афериста» в германское Министерство иностранных дел. Они писали туда, что книга Эсад-бея способна «повредить репутации Германии в странах Востока, нарушить дружественные отношения с ними и развязать за рубежом новую охоту за ведьмами, целиком построенную на ложных утверждениях». Они потребовали, чтобы «этой литературной мистификации был положен конец посредством принятия надлежащих мер против дальнейшего распространения книги, а также против самого автора».

И Льва в конце марта 1930 года действительно вызвали в Министерство иностранных дел Германии, где он предстал перед неким советником посольского отдела по имени Курт Цимке. Лев принес с собой лестную рекомендацию от главы литературного отделения Академии искусств и президента Союза писателей, некоего Вальтера фон Моло, и рекомендательное письмо все того же Шенделя. К счастью для Льва, советник посольства, который, вообще говоря, был настроен к нему не слишком дружелюбно, сам «пописывал» на досуге. И ему не хотелось вызывать к себе неприязнь со стороны немецких издателей, многие из которых были друзьями этого молодого автора и людьми влиятельными. Но все-таки не так уж, наверное, и трудно, заметил господин Цимке, изъять тот самый пассаж, который вызвал критические замечания со стороны подполковника фон Паракина и всех остальных? Что ж, Лев согласился рассмотреть это предложение.

Дело происходило в начале 1930 года, и на тот момент Цимке попросту не имел права запретить эту книгу, поскольку в Германии еще существовала свобода печати. Впрочем, всего через три года никакой свободы печати уже не останется — как и издателей-евреев. Но на тот момент Министерство иностранных дел Германии предпочло тихо положить под сукно «дело господина Эсад-бея Лео Нусимбаума».

В то время как мусульманские националисты и правая пресса нападали на Льва за недостоверность его «восточных текстов», некоторые рецензенты прокоммунистического толка взъелись на него за нелицеприятное изображение Советской России и революции 1917 года. Ведущая левая газета «Форвертс», орган Социал-демократической партии Германии, весьма пренебрежительно отозвалась о его книгах «Сталин» и «ОГПУ», заявив, что Эсад-бей попросту не способен правильно понимать события в России, поскольку у него «отсутствует надлежащая диалектически-материалистическая подготовка».

Нападки и справа, и слева сделали Льва неоднозначной, даже одиозной фигурой в Германии, а то, как он реагировал на любые выпады — загадочно улыбался и продолжал работать, — заставляло гадать: какие же у него, на самом деле, политические взгляды? Каково его истинное происхождение? В чем настоящие причины, заставляющие этого «литературного афериста» писать? Разнородные темы его писаний, его странная одежда, его сарказм, его своеобразное немецкое произношение со специально отработанным кавказским акцентом — все это не позволяло Льву попасть ни в одну из понятных, принятых его современниками категорий. Стрелы, которые в него выпускали, жалили больно, но летели в разных направлениях, и в результате одна пражская газета обвинила его в проведении «чисто большевистских, а не исламских интересов», а в Варшаве его разоблачали как «марксистского оборотня». Это разоблачение было написано в 1938 году, причем у него было три автора — прусский аристократ и два мусульманских националиста-эмигранта. Для них, очевидно, понятия «еврей» и «марксист» были синонимами.

Внешне Лев никогда не реагировал на кипевшие вокруг него споры. На многочисленные обвинения он ответил одиночным залпом: короткой, иносказательной статьей под названием «Лгать воспрещается!» Казалось, что этот человек, переживший революцию, бегство из родной страны и эмиграцию, не позволяет германской внутриполитической сумятице нарушить его душевное равновесие.

Скандалы вокруг автора, конечно же, положительно сказались на количестве проданных экземпляров, и Лев (а точнее — Эсад) стал знаменитым. Молодой человек, который еще недавно испытывал «сто оттенков голода и жажды», имевший реальную перспективу прожить жизнь всеми позабытым беженцем, не видел ничего страшного в том, чтобы оказаться козлом отпущения для какого-то сборища антисемитов и мусульманских националистов. Правда, нацисты получали все больше голосов на выборах, однако даже это, похоже, не беспокоило Льва. Он продолжал писать, он работал, как заведенный, создавая десятки статей, работая над множеством вещей одновременно. Он написал еще одну книгу о Кавказе, биографию Ленина, книгу по истории поисков нефти. Начал собирать материал для биографий Ататюрка, Резы Пехлеви и даже бывшего президента США Уоррена Гардинга (он заинтересовал Льва в связи со скандалом вокруг нефтяного месторождения «Типот-Доум»). Он по-прежнему был ведущим корреспондентом «Ди литерарише вельт», а также начал брать интервью с влиятельными лицами для американских журналов.