Тринадцать и один

Тринадцать и один

Когда войска с боями отходили к Дону, наш полк вынужден был часто менять аэродромы. И вот мы приземлились около Новошахтинска.

Командир полка майор Холобаев вышел из блиндажа и взглянул на часы.

Между Краснодоном и Белой Калитвой противник уже подошел к Северному Донцу. Оттуда и должна вернуться наша группа.

Штурмовики показались на малой высоте. Одного командир недосчитался.

После посадки ведущий доложил:

— Кудинов сел, не доходя до цели: у него сильно задымил мотор.

— Где сел?

— Вот в этом месте, у дороги, — показал на карте летчик. — Мы круг над ним сделали, а он вышел из кабины, рукой нам помахал.

Место посадки Кудинова — километров в десяти южнее Каменск-Шахтинска. Там еще наши войска. Командир призадумался: "Летчик доберется на попутных, но не бросать же самолет? Езды туда часа три. Час-другой уйдет на разборку и погрузку самолета на прицеп. Значит, если сейчас послать техников, то засветло могут вернуться на аэродром с самолетом".

Спешно собрали аварийную команду — тринадцать человек. Десять курсантов технического училища, приехавших на фронтовую стажировку, техник севшего самолета Алексей Танцюра и оружейник Чучин. Команду возглавил старший техник третьей эскадрильи Андрей Лиманский. Ему дали карту, на которой было обозначено место вынужденной посадки штурмовика. Выделили грузовик ЗИС-5 с прицепом.

Командир полка сказал старшему:

— Смотри в оба. Сам знаешь, какая сейчас кутерьма. Да на всякий случай имей в виду: наш следующий аэродром — Кагальницкая, — Холобаев показал на карте населенный пункт — в 50 километрах южнее Ростова. — Ну, жми!..

Ехали быстро, не встречая особых заторов — неизбежных спутников военных дорог. Сто километров на север через Красный Сулин до станции Лихой отмахали за два с небольшим часа. Оставшиеся 20 километров до Каменск-Шахтинска вообще катили по свободной дороге, — не встретив ни машин, ни пеших. Похоже было на то, что наши войска крепко держали оборону на Северном Донце…

А вот и место, обозначенное на карте крестиком. Только что-то не видно штурмовика. Разошлись в разные стороны, долго кружили и наконец-таки нашли. Но не в десяти километрах от города, как было отмечено, а значительно ближе километрах в трех.

Штурмовик лежал на фюзеляже, недалеко от дороги на каменистом косогоре, за бугром, да еще на собственных бомбах и "эрэсах". Как еще не взорвался при посадке — удивительно…

Чучин принялся вывинчивать на бомбах и "эрэсах" взрыватели, остальные разбирать самолет.

Лиманский торопил. От безлюдья, что вокруг, да от тишины ему было как-то не по себе. Если на Северном Донце бой, то почему же не слышно перестрелки?

Из предосторожности он выслал в сторону Каменск-Шахтинска трех дозорных курсантов. Проинструктировал:

— Укрыться по одному на дистанции зрительной связи. Непрерывно наблюдать за дорогой. Кого заметите — предупредить, а в крайнем случае — стреляйте. "Так будет спокойнее работать", — решил старший команды.

Не прошло и часа, как обезвреженные бомбы и "эрэсы" были сняты, крылья от фюзеляжа отсоединены. Начали снимать мотор — в это время и прибежал дозорный.

— Из города в нашу сторону скачет всадник!

Лиманский выбежал к дороге. Да, всадник шел на галопе. Лошадь не оседлана, верховой — красноармеец с автоматом. Техник помахал ему рукой, но тот почему-то галопа не сбавляет. Пришлось выхватить пистолет, только тогда всадник осадил взмыленного коня.

— Что надо? — спросил он недовольно.

— Ты из Каменска?

— Оттуда.

— Там наши есть?

— Нет там наших… Немецкие танки вошли.

— Что же ты там делал один? — У Лиманского возникло подозрение: уже не паникер ли сбежал с поля боя?

— Последний приказ выполнял…

— Какой приказ?

— Объекты минировал.

— Так, значит, нет наших?

— Нет, говорю! — отрубил солдат.

Пока опешивший Лиманский раздумывал, что еще спросить, красноармеец поправил на груди автомат, тронул коня и перешел на рысь.

Лиманский вернулся к самолету. Техники уже погрузили на машину крылья и мотор. Осталось только поднять на прицеп фюзеляж. Но тут-то дело и застопорилось: подъемник при погрузке скользил по каменистому откосу и опрокидывался. Надо было стащить фюзеляж с косогора, но сил, чтобы стронуть его с места, не хватало. Оружейник Чучин на всякий случай уже заложил в кабину стокилограммовую бомбу, свалил туда и "эрэсы", а Танцюра нацедил в ведро бензин — для поджога.

Озиравшийся по сторонам Лиманский увидел выехавшую из ближней рощи подводу. Вслед за ней шла группа солдат. "Вот она и помощь!" — обрадовался он.

В телеге оказалось несколько солдат в окровавленных бинтах, а те, что были на ногах, — кто хромает, у кого рука на перевязи.

— Не найдется ли кого нам подсобить? — все же спросил техник.

— Что подсобить? — откликнулся один.

— Фюзеляж чуточку с места сдвинуть…

Посмотрели солдаты в ту сторону, куда показывал техник, один из них ответил:

— Чем же мы его двигать будем? — Хотел он, кажется, для убедительности еще что-то добавить, но покосился на молодую медсестру, промолчал. Придвинулся вплотную к Лиманскому и тихо, как по секрету: — На новый рубеж уже отошли. Это мы ползем, как вошь на гребешке. Мотайте и вы отсюда поскорее, а то фрицы накроют как пить дать…

Заспешил Лиманский к самолету. Слова, сказанные солдатом по секрету, подстегнули. Но почему там техники прекратили работу? Стоят, смотрят в одну сторону. А к ним в это время бежал по высоким бурьянам курсант-дозорный, размахивая руками.

— Из города сюда мчатся мотоциклисты… — доложил запыхавшийся стажер.

Лиманский распорядился:

— Машину подать ближе к дороге, фюзеляж поджечь по моей команде! — а сам побежал посмотреть.

На дальнем пригорке он увидел трех мотоциклистов в касках, цвет формы не наш. В колясках пулеметчики сидят. Теперь уже раздумывать некогда: махнул рукой: "Поджигай!"

В кабину запихнули чехлы, Танцюра выплеснул из ведра бензин, Чучин чиркнул спичкой. Тронулась машина, в кузов валились на ходу, цепляясь за борта.

Выехали на дорогу — мотоциклисты уже близко. Лиманский выглянул из кабины, подумал: "Сейчас секанут…" Крикнул техникам:

— Приготовить пистолеты!

Водитель начал набирать скорость. В это время позади сильно рвануло. За бугром, где оставили фюзеляж, поднялся бурый столб пыли. Фрицы, поравнявшиеся с местом взрыва, вильнули к обочине, соскочили с мотоциклов, залегли, а техники открыли по ним пальбу. На крутом повороте дороги грузовик скрылся за лесом.

Старший команды сидел в кабине и думал: "Опасность теперь миновала. Возвращаемся все же не с пустыми руками: крылья и мотор тоже в дело пойдут…" Но в это время сильно забарабанили по крыше кабины, водитель притормозил.

— Что там еще? — спросил через открытую дверцу Лиманский.

— Двух курсантов недосчитываемся.

— Проверить еще раз!

Пересчитали по головам — двух недостает. Как раз тех, кто был в дозоре.

Остановились, выслали к повороту дороги разведку: может, отставшие в суматохе следом бегут? Увидели: на малой скорости ехали три мотоциклиста, вслед за ними — с десяток бронеавтомобилей…

— Газуй! — крикнул Лиманский водителю.

Грузовик рванул на Лихую…

Вскоре навалились густые сумерки. Водитель фар не включал — нельзя нарушать светомаскировку. Ехали медленно. А у старшего команды на сердце будто кошки скребли. То, что весь самолет не удалось вывезти, — не такая уж беда, а вот двух человек из команды потерял…

Было за полночь. Сидевшие в кузове техники клевали носами. Вдруг на дороге перед машиной, как из-под земли, выросли две фигуры, оружием преградили путь. Шофер резко затормозил. Лиманский хотел было выхватить пистолет, но рядом стоял автоматчик в пилотке, — свой! — приказал:

— Мотор выключить, из машины не выходить.

Вскоре появились еще трое военных.

— Кто старший? — спросил один.

Лиманский подошел к нему, рассмотрел на петлицах три шпалы — подполковник, откозырял ему:

— Я старший…

— Документы… — сказал подполковник и отвел его подальше от машины. Откуда едете?

— Из-под Каменск-Шахтинского.

— Куда?

— В Шахты, на свой аэродром.

— В Шахты вам не проехать, — дорогу фрицы перехватили. Что в машине?

Лиманский ответил. Собрался было доложить подполковнику, что с ними приключилось, но тот его опередил:

— Машину разгрузить, — сказал он. — Для тяжелоаненных.

Неожиданное приказание подполковника огорошило старшего команды. С кем другим он 6ы начал спорить, но перед ним стоял военный с высоким воинским званием. Лиманский почувствовал большую власть человека, который, по-видимому, командовал полком, а может быть, даже дивизией. Лиманский внутренне осознавал справедливость требования подполковника, но не мог он прямо так выбросить крылья, мотор и отдать машину. В своем полку он должен за все это, как и за людей, держать ответ.

— Прошу дать расписку на машину и техническое имущество, — сказал он.

— У меня нет канцелярии… Нет времени заниматься бумажками. Кровью завтра распишемся. Выполняйте!

— Есть! — сказал Лиманский. — А как теперь нам быть?

— Можете присоединиться к нам. Оружие имеете?

— Пистолеты.

— Авиаторов неволить вести бой не могу.

Начали разгружать машину. Хотели крылья оттащить подальше от дороги и только теперь разглядели лежавших повсюду солдат. Их было так много, что местами негде было ступить ногой. Ни костра, ни огонька от папиросы, ни говора. Было очень тихо.

Пришлось крылья и мотор свалить в придорожный кювет.

Лиманский понял, что эта масса людей была измотана боями и изнурительными переходами. Теперь спят перед прорывом. А как ему поступить? Если принять участие в бою, то он растеряет всех своих. Они обучены другому делу и принесут больше пользы в полку. Не зря же подполковник сказал: "Авиаторов неволить вести бой не могу".

Собрал он свою команду, посовещался и потом объявил:

— Как станет светать, будем пробираться на Шахты. А сейчас можно вздремнуть.

Улеглись рядком, около дороги. Уснули быстро — ведь среди своих.

Лиманскому снился сон. Будто он сидит в кабине грузовика, поторапливает водителя: скоро Шахты. На крутом повороте дороги увидел двух стажеров из команды, тех самых, что потерялись у Каменск-Шахтинского. Стоят голосуют. Обрадовался водитель, резко затормозил, а на ухабе так тряхнуло, что головой ударился о крышку кабины. Тут же грузовик со всей командой, с крыльями и мотором с грохотом покатился под откос.

Лиманский очнулся. Под ним тряслась земля, в рассветном небе волна за волной плыли немецкие "юнкерсы", свистели бомбы, грохотали взрывы. В пыли и гари метались солдаты, падали — снова поднимались. Лиманский еще плохо соображал, где он, что произошло. Вскочил, побежал, но тут же споткнулся упал в какую-то яму. На него сверху навалилось что-то тяжелое, придавило — не шевельнуться. Лежал так, уткнувшись лицом в горячую, издававшую удушливый запах землю. А она еще долго тряслась под животом, и был слышен вой бомб.

Потом все стихло. Груз, давивший сверху, зашевелился. Поднялся, увидел стоявших рядом Алексея Танцюру и самого рослого из всей команды курсанта-стажера Щетинкина. Все трое невредимы, а вокруг — исковерканное темными воронками поле, убитые…

Где же та часть, что готовилась идти на прорыв? Где остальные из аварийной команды? Втроем начали бегать по полю, увидели далеко отброшенные взрывной волной крылья штурмовика, а среди убитых своих никого опознать не удалось.

В небе показалась новая группа бомбардировщиков — техники побежали прочь от этого проклятого места.

Скорее, скорее в полк…

Осторожно пробирались по оврагам, кустарникам и посевам на юг. Шли то в рост, то пригнувшись, в стороне от дороги, по которой теперь непрерывно двигались моторизованные колонны немецких войск.

Лиманский часто поглядывал на карту и прикидывал, сколько им осталось до Шахт. Впереди должен быть Красный Сулин, а от него до аэродрома километров тридцать. "К утру следующего дня будем дома", — подумал он.

Пошли быстрее, но вскоре заметили танки. Они растянулись в поле редкой цепочкой. На бортах белые кресты. Техникам удалось ползком прошмыгнуть по пшенице между двумя далеко стоявшими друг от друга танками. Миновали заслон!

Впереди темнела роща. Зашли в лесок.

— Короткий привал, — объявил старший команды. — Перемотать портянки, полежать ногами вверх…

А ноги отяжелели, будто свинцом налились. Они так набухли, что им было тесно в просторных кирзовых сапогах.

Прошло с полчаса. Вблизи послышался гул моторов. "Может, наши?" — подумал Лиманский.

— Оставайтесь на месте, а я посмотрю, — сказал он. Из предосторожности шел тихо, чтобы ветка под ногой не хрустнула. У самой опушки раздвинул ветки и обомлел: совсем недалеко останавливались тягачи с пушками. Из грузовиков выскакивали немецкие солдаты, выстраивались в затылок у дымившей полевой кухни, приплясывали. Некоторые с гоготом заспешили к кустам.

Лиманский отполз назад да скорее к Танцюре и Щетинкину. Шепотом сказал:

— Немцы рядом. Живо обувайтесь, пистолеты приготовить.

Танцюра натянул сапоги, вытащил пистолет, зажал его между коленями, начал перезаряжать — грохнул выстрел. Сидит Танцюра ни живой ни мертвый, у него из простреленного кирзового голенища сапога белеет кусок портянки. Того не легче — сам себе ногу прострелил. Значит, тащить его придется. Осторожно стянули сапог, размотали портянку — крови нет. Лиманский, державший простреленный сапог, на радостях смазал друга голенищем по щеке: "Вот тебе, растяпа".

Быстро выползли из рощи в другую сторону, скрылись в посевах.

Лиманский теперь подворачивал левее, к дороге, по которой два дня назад ехали всей командой. Тогда было их тринадцать, теперь остались втроем.

К полуночи вышли к дороге, а там сплошной гул стоит. Танк за танком, машина за машиной движутся на Шахты. Выкрики на чужом языке.

— В Шахты нам теперь идти незачем, — сказал Лиманский. — Надо переходить дорогу — и к Дону, в Кагальницкую…

Выждали момент, когда в колонне образовался разрыв, перебежали через дорогу, взяли направление на восток.

…С утра жарило солнце. К полудню идти стало невмоготу: зной, жажда и голод давали себя знать, а силы убывали с каждым часом. Обессилевшие техники забрели в цветущие подсолнухи, повалились на горячую землю.

Двое молча лежали и смотрели на своего вожака. А тот был занят делом: крутит карту и так и сяк, прикладывает к масштабу спичку, расстояние промеряет. Выходило, что если пройти на восток еще километров пять, то будет небольшая станица Новая Царевка, расположенная в стороне от основных дорог. Там немцев не должно быть. Можно подкрепиться, у местных жителей узнать кратчайший путь к Дону.

— Будем двигать, — сказал Лиманский. — Еще какой-нибудь час хода, холодненькой водички колодезной напьемся, перекусить раздобудем!

Поднялся первым и увидел шагавшего по степи человека в штатском. Обрадовался: "Вот у него и о дороге расспросим". Товарищам сказал:

— Я пойду один, а вы отсюда наблюдайте. Оружие чтобы было начеку!

Штатский, заметив шедшего ему наперерез военного, остановился. Лиманский шагал бодро, по армейской привычке складки гимнастерки под ремнем расправил, стряхнул пыль с клапана нагрудного кармана, мельком на орден Красной Звезды взглянул. Провел ладонью по подбородку — густая щетина за эти дни выросла непорядок.

Пожилой незнакомец оказался приветливым и разговорчивым человеком.

— Вы местный? — спросил его Лиманский.

— Из-под Краснодона я, колхозник. Так что не местный…

— А как в этих краях оказались?

— Хотел с семейством от немцев за Дон податься, да вернуться пришлось.

— Почему?

— Там ихние войска мосты заняли. Кто туда ткнулся, тех пулеметами покосили. По домам расходиться велят.

— Где же ваше семейство?

— Вот тут в овражке. Жару пережидаем. Пойдемте, познакомлю.

Лиманский подал знак своим техникам. Направились к оврагу и увидели там женщину, двух рослых хлопцев и узлы с пожитками. Значит, правду говорил колхозник из-под Краснодона, если то же самое повторила и его жена-учительница. Предложила военным перекусить "чем бог послал". Хоть у техников и подвело животы — отказались наотрез. Ведь люди тоже не у себя дома, и добираться им до Краснодона не одни сутки предстоит, а до Новой Царевки рукой подать. Там как-нибудь удастся и подкрепиться.

Собрались техники идти своей дорогой, а глава семейства им говорит:

— Хоть и непристойно мне в ваши дела вмешиваться, но солдатом мне быть тоже довелось, и в разведку ходил… В форме вам дальше идти никак нельзя, очень приметные.

А ведь никому до этого и в голову не приходило, что понадобится снимать обмундирование. Если фашисты уже на Дону и предстоит пробираться по занятой ими территории, то как можно в форме? А где штатское добыть? Колхозник из-под Краснодона тем временем развязал узлы, достал какую-то одежду.

— Примеряйте, — сказал он.

Лиманскому достались полинявшая вышитая украинская сорочка, сильно поношенные вельветовые штаны. Серая кепка тоже подошла. Одежда впору пришлась и щуплому Танцюре, но высокому и широкому в груди Щетинкину все было мало: брюки коротки, рубашку едва натянул. Обувью пришлось поменяться с краснодонцами: сапоги оставили, обули башмаки.

Распрощались техники, скрылись в подсолнухах. Старший команды сказал:

— Обмундирование спрячем здесь, — и первым начал отвинчивать от гимнастерки свой орден. Глядя на него, и Танцюра снял медаль "За отвагу", а Щетинкину снимать нечего, он и войны еще по-настоящему не видал. Документы, какие были при себе, переложили в карманы брюк, пистолеты за пояса под рубашки сунули. Потом опустились на колени, начали руками разгребать рыхлую землю. Вот готовы и три ямки. Свернули бриджи и гимнастерки. Щетинкин сделал это лучше всех — как старшина в училище требовал: брюки внизу, потом гимнастерка карманами вверх — все это ровной стопочкой сложил, а сверху свернутый роликом ремень. Присыпали сверху землей и молча зашагали к Новой Царевке.

…Проселочная дорога, обсаженная с обеих сторон деревьями, начала спускаться с пригорка, в лощине показалось небольшое село. Из предосторожности пошли по лесопосадке. Увидели под деревьями кем-то брошенные противогазы, потом пепелище, обгоревшие клочки бумаги. Валялся на боку открытый сейф, пишущая машинка с поломанным шрифтом. Лиманскому пришли на память слова подполковника: "У меня нет канцелярии…" Может быть, и его штаб где-то сжег документы, свалил с машины ненужный тяжелый сейф, чтобы освободить место для тяжело раненных?

Стали присматриваться к селу: всего одна улица. Войск не видно, но и жители словно вымерли. Только рыжий петух с пышным радужным хвостом важно вышагивал по дороге, увиваясь около единственной хохлатки.

Решили все же выждать. Прилегли под деревьями. Должен ведь, в конце концов, показаться хоть один житель Новой Царевки…

Лиманский изучающе посмотрел на Танцюру и Щетинкина. Их в таком виде можно принять за бродяг! Подойдешь теперь к станичнику, попросишь напиться, а он спросит: "А кто вы такие?" Придется показывать документы. А вдруг придется столкнуться с фрицами, обыскивать начнут, найдут эти документы? Одного-двух успеешь ухлопать — и все… Удостоверение и партийный билет окажутся у врага. Разве это можно допустить?

— Мы не должны иметь при себе документов, — сказал Лиманский. — Нужно их спрятать в надежном месте. А когда наши снова придут сюда, мы документы отыщем.

— Где же тут надежное место? — спросил Танцюра.

— Придется в землю закопать.

— Подмокнут, попортятся, — возразил Танцюра.

— Чтобы не подмокли, завернем их в маски от противогазов.

Лиманский вынул партийный билет, перегнул пополам, куснул на изгибе, положил в металлический портсигар — щелкнул крышкой. Завернул его вместе с удостоверением и орденом в носовой платок, положил в резиновую маску, обвязал шнурком от ботинка. Облюбовал самое большое коряжистое дерево, отмерил от него на юг пять шагов. Вырыл яму у корневища саженца, засыпал землей, дерном прикрыл. Вынул перочинный нож, срезал с саженца макушку, забросил ее на крону большого дерева, от которого мерял шаги. "Лишняя примета", — подумал он.

…От деревьев легли длинные тени, а трое все еще ждали. Наконец-то показался старик. Он гнал гурт овец к сараю, стоявшему на отшибе. Загнал овец, закрыл дверь и почему-то долго не показывался. Лиманский решил пойти туда со Щетинкиным, а Танцюре сказал:

— Оставайся пока здесь, следи за дорогой. В случае чего — предупреди.

Подошли к сараю, открыли дверь.

— Здравствуйте, дедушка…

— Будьте ласка, сидайте, — ответил тот.

— Вы здешний?

— 3 Ворошиловградской области… А прозвище мое — дид Мандрика. От своего колгозпу биля Дона отбывся та с гуртом и повернув назад.

— Как ближе к Дону пройти? — спросил Лиманский. Старик расправил корявыми пальцами седую окладистую бороду, понимающе посмотрел на обоих и сказал:

— Сидайте, снидать будемо, а я вам все и растолкую. — Он достал из торбы буханку хлеба, кусок сала, начал резать.

В это время послышалось тарахтенье моторов. Лиманский прильнул к щели сарая, увидел въезжавшую в Новую Царевку колонну мотоциклистов и грузовиков с немецкими солдатами. Танцюра не успел предупредить… Оставаться в сарае навлекать подозрения: вдруг придут проверить? Бежать в лесопосадку на виду у немцев еще хуже. Дед Мандрика сказал:

— Вы тож хлопци с села Водяного, колгозп "Червоний прапор", овець зо мною гонете от Дону. Там усих повертають!..

Техники сунули пистолеты и карту в солому, вместе с пастухом вышли из сарая. Лиманский присел у порога рядом с Мандрикой. Щетинкин чуть поодаль привалился спиной к стене. Вскоре к ним подъехала черная легковая машина. Вышел рослый офицер в фуражке с высоченной тульей. С ним два автоматчика. Важно приблизился к Мандрике с Лиманским, приложил руку к козырьку поприветствовал. Они ответили по-деревенски: чуть приподнялись с места, дотронулись рукой до кепок. Щетинкин сидел в отдалении с непокрытой головой, перевязывал шнурки на ботинках. Фашист открыл дверь, заглянул в сарай, потом зашагал вдоль стены. "Хорошо, что не прятались", — подумал Лиманский. Офицер показался из-за другого угла сарая и с безразличным видом направился к машине. "Ну, пронесло…" Поравнявшись со Щетинкиным, офицер вдруг круто повернулся, щелкнул каблуками, козырнул. Курсант вскочил как ошпаренный, вытянул руки по швам. Фашист тихо сказал:

— Зольдат руськи, — показал на Щетинкина, дал знак автоматчикам: забрать! Но не одного Щетинкина, а троих повели в село. "Эх, Щетинкин, как же ты опростоволосился!" — подумал Лиманский. На ходу шепнул ему:

— Помни уговор… — Но тут же получил сильный удар прикладом меж лопаток, кепка слетела с головы. Нагнулся, чтобы поднять, а сзади:

— Шнель! — И снова удар. Рука дернулась под подол рубахи, а пистолета нет. Привели всех в село, там стоял автобус. Автоматчик ткнул Щетинкина дулом в живот, показал, чтоб все сели.

Вскоре в селе послышалась трескотня автоматов. Похоже на перестрелку. Лиманский воспрянул духом: "Если это наши, то бросимся с Щетинкиным на автоматчиков". Но охранявшие их немцы на стрельбу не обратили никакого внимания. Это фрицы устроили облаву на курятники, битую птицу бросали в кузова грузовиков. А вот мимо автобуса по дороге несется знакомый петух с огненно-рыжим хвостом. Треснула очередь — петух, продолжая бить крыльями и поднимая пыль, завертелся на одном месте. В соседнем дворе послышался женский крик: из погреба тащили за руки молодую казачку. Ее втиснули в коляску мотоцикла и повезли за лесопосадку.

Потом через огороды под конвоем вели наших военнопленных. Лейтенант-пехотинец повис на плечах двух солдат. Лежит он теперь рядом с Лиманским. Бескровное лицо, глаза прикрыты. Одна штанина оторвана до колена, распухшая, как колода, нога отливает синевой.

Из избы проворно вышел человек в черном штатском костюме. Заговорил на украинском языке. Задавал то одному, то другому вопросы:

— Звидкиля будете?

— Рик нарождения?

— В Червоний Армии служилы?

Допрос был недолгим. Сказал: "На сортировку". …К вечеру привели под охраной в другое село… На скотном дворе лежало много людей в защитной форме. Вокруг ходили автоматчики. Со скотного двора по нескольку человек уводили в большой дом. Оттуда некоторых приводили обратно, а иных грузили в крытую машину. Машина уезжала, но вскоре возвращалась. Это и была "сортировка". Лиманский шепнул Щетинкину:

— Как стемнеет — надо бежать.

— Куда?

— В лесопосадку, к Танцюре.

Автоматчики, как тени, бесшумно двигались вдоль деревянной изгороди. Двадцать шагов в одну сторону, поворот, двадцать в другую.

Лиманский толкнул курсанта.

— А если заметят?

— Мы вроде по нужде, под изгородь…

Лиманский поднялся, осторожно пошел, переступая через спящих. Уже близко жерди. Вот-вот должен окрикнуть часовой — он скоро повернется в эту сторону. Лиманский бросился вперед, перемахнул через высокое ограждение. Бежал без оглядки, путаясь в картофельной ботве. Треснула автоматная очередь — упал, снова вскочил: "Может быть, по Щетинкину?" В это время тьму осветил бледный, дрожащий свет. Техник увидел впереди свою уродливую тень — повалился как подкошенный.

Какое-то мгновение он лежал неподвижно. Когда открыл глаза, ракета погасла. Он снова побежал вперед. Бежал долго, пока под ногами не захлюпало. Он упал и полз по липкой жиже, жадно глотая пересохшим ртом вонючую болотную воду. Зашуршали камыши, вода по колено, потом — по пояс. Наткнулся на выступавшую корягу, влез на нее. Было тихо, лишь звенели комары, облепившие мокрую рубашку, лицо и руки. Лиманский сидел не шевелясь, прислушивался. Он вздрогнул от всплеска — лягушка нырнула!

Стало светать. Лиманского колотил озноб, жалили комары, а он все еще сидел на коряге. Лицо от укусов распухло, отекшие веки с трудом открывались. Тихо выбрался из болота. Хотел было пробраться к Танцюре, но без карты заблудился.

К вечеру совсем обессилел, забрался в чащобу колючего кустарника, лег… В голову лезли разные мысли, доводившие до отчаяния: возглавлял команду в 13 человек, а остался теперь один. Совершенно выбившийся из сил, лежит он безоружный, без партийного билета, без ордена… На своей родной земле приходится прятаться… Если продолжать так ползать по-черепашьи, то когда же доберешься до Дона?

Лиманский забылся в тяжелом сне. Проснулся оттого, что солнце сильно припекало в лицо. Просушил, почистил одежонку от засохшей болотной грязи, решил про себя: "Надо рисковать и идти в открытую по оживленной дороге. Там должны двигаться не только войска, но и те, кто теперь расходится по домам".

Вышел на дорогу, ведущую из Новочеркасска в Ростов. По ней непрерывно громыхали колонны моторизованной пехоты, а по обочинам в разные стороны брели вереницы беженцев с узлами и котомками. На переодетого Лиманского никто не обращал внимания.

Ни каком-то перекрестке его поманили к себе два мотоциклиста. Подошел. Ему указали на саперную лопату и место, где копать. Принялся за работу. Яма потребовалась небольшая. Немцы водрузили дорожный указатель со стрелами, на которых готическим шрифтом были написаны названия русских городов.

— Век! — сказали фрицы Лиманскому и отпустили на все четыре стороны. Он потел без оглядки в направлении той стрелы, на которой написано "Нах Ростоф".

По дороге пришлось кое с кем заводить разговоры о переправе через Дон. Советовали попытать счастья у станины Аксайской, восточное Ростова. Туда Лиманский теперь и держал путь.

Проходил через какую-то станицу, запруженную немецкими танками, автомашинами, войсками, — там образовался затор. Покрикивали немецкие офицеры — наводили порядок в перемешавшихся колоннах.

Лиманский хотел уточнить у местных жителей дорогу на Аксай и раздобыть какой-нибудь еды. Сколько дней, кроме болотной воды, во рту ничего не было: от угощения краснодонцев отказались, дед Мандрика накормить не успел. Как еще ноги двигаются…

Зашел в первый попавшийся дом — ни души. На столе два яйца, огрызок хлеба. Сунул в карман, вышел во двор, скрылся за плетень — торопливо проглотил яйца со скорлупой. Прошел почти всю станицу, но из жителей никого не увидал. Лишь у крайней избы на скамейке сидели двое с цигарками в зубах. Подсел к ним;

— Местные? — спросил Лиманский.

— Местные… А что? — оба повернулись к нему.

— Как отсюда лучше на Аксай пройти?

— А зачем тебе Аксай? — насторожились дядьки.

— К тестю… — ответил техник.

— А как фамилия твоего тестя? — допытываются.

Лиманский назвал наугад какую-то фамилию, стараясь быть безразличным.

— А паспорт у тебя есть?

"Ну, — подумал техник, — кажется, влип. Если такие, что метят в старосты или полицаи, то от них запросто не отвяжешься".

— Какой там паспорт… С трудфронта иду…

— Где был?

— У Каменска рвы противотанковые копал…

— И глубокие они, эти рвы, получились? — переглядываются дядьки.

В это время послышался нарастающий гул самолетов. У Лиманского дрогнуло сердце. Еще не видя самолетов, он по звуку безошибочно определил — ИЛы. Да, может быть, еще из Кагальницкой! Вот они! Четыре штурмовика приближаются на малой высоте, взмыли вверх и подворачивают так, чтобы сделать заход вдоль забитой техникой улицы, где сидит он с любопытными станичниками. "Здесь они фрицев намолотят!" А когда заметил Лиманский, что носы штурмовиков окрашены в желтый цвет, — у него чуть не вырвался крик: "Так это же наши!" Но в этот миг из-под крыльев переднего самолета с шумом сорвались "эрэсы", из люков черными стайками посыпались мелкие бомбы. Лиманский еле успел шмякнуться в придорожную канаву, и в уши ему ударил громовой раскат. "От своей бомбы не обидно и смерть принять…" — подумал техник. Вслед за первым раскатом еще трижды грохнуло. Техник знал, что это лишь начало: штурмовики развернутся и начнут штурмовать. Поднял голову — двух дядек словно ветром сдуло, небо усеяно черными дымками разрывов зенитных снарядов. Бросился за крайний дом, побежал по огородам меж грядок. Штурмовики уже начали прочесывать улицу с другого конца. Затрещали пулеметы, заухали пушки, загромыхали зенитки. А летчики развернулись снова, потом и в четвертый раз проутюжили скопище войск. Они пронеслись над самыми крышами домов, оглушив неистовым ревом моторов. За последним самолетом тянулась дымная полоса…

Лиманский спешил покинуть станицу, где теперь горели машины, рвались боеприпасы и цистерны с горючим, валялись убитые, ползали, дико тараща глаза, раненые, орали офицеры, собирая разбежавшихся солдат.

Он шел по степи, оглядываясь на столбы черного дыма. Шел на юго-восток, к Дону. Перед глазами последствия штурмовки четырех ИЛов. "Кто же эти храбрецы, атаковавшие фашистов в сплошном зенитном огне? Представляют ли летчики, что они тут натворили? Сейчас, наверное, уже докладывают Холобаеву, что подожгли и повредили два десятка машин, убили и ранили столько-то солдат и офицеров. А начальник штаба при составлении итогового донесения почешет карандашом за ухом да еще уменьшит общий итог, чтобы не поругали "наверху" за "преувеличение".

Лиманский заметил на горизонте островерхие шатры, дымок от костра. Подошел поближе — табор. Цыганка помешивала в ведре какое-то варево. Взглянула черными очами, сказала:

— Садись, дай ручку, погадаю…

"Неужели она насмехается над голодным человеком? Какое тут может быть гадание?" Он устало опустился на рядно, цыганка все же взяла вялую руку, затараторила:

— Ой, да какой же ты красивый был, и девки тебя любили и спереди и вслед… И счастья у тебя было ровно сорок фунтов — теперь золотниками меряешь. Ожидает тебя казенный дом да пиковый интерес. А счастье тебе выпадет через позднюю дорогу… Давай накормлю тебя, красавец… — Проворно поднялась, звякнув серебряными монистами, налила полную миску похлебки с сухарями. Техник хлебал с жадностью, обжигаясь горячим супом. Ему казалось, что ничего вкуснее в жизни не ел.

…Остаток дня пробирался плавнями по камышам, переходя вброд многочисленные заводи и протоки с теплой, нагретой солнцем водой. Он подкрепился в таборе, теперь бы только идти да идти скорее к Дону, но к вечеру его залихорадило. Его кидало то в жар, то в холод, да еще схватили нестерпимые рези в животе. Почти всю ночь корчился в камышах, сдерживая стон, искусал в кровь губы.

К утру полегчало. Долго кружил по камышам. Выбрался наконец на поляну, заросшую лозняком. Присел отдохнуть в тени под кустарником. В этом безлюдном месте вдруг близко зашаркала по траве коса. Техник вздрогнул от неожиданности и встретился взглядом с человеком в темном пиджаке, выдававшем в нем городского. Тот отложил косу, подошел к нему. Поздоровавшись, весело спросил:

— Далече путь?

Лиманский внутренне насторожился: "Снова на допрос попал, — подумал он, только цыганка ни о чем меня не расспрашивала, а лишь нагадала пиковый интерес да накормила".

— С трудфронта иду, домой… — ответил он.

— Не подходящее сейчас время расходиться нам по домам, — сказал ему косарь.

— Вы-то, наверное, в своих краях?

— Края все наши… Вам за Дон? — сразу спросил незнакомец.

— Надо бы в Аксайскую… — ответил техник, уклонившись от прямого ответа.

— Не советую вам через Аксайскую… — Так и сказал: "через Аксайскую" значит, догадывается, что Лиманскому нужно за Дон, а не домой.

— Это почему же?

— Там много наших людей перебили, и почему-то все туда идут. Если уж в этом есть крайняя нужда, то лучше идти в обход Старочеркасской.

— Без нужды не пошел бы…

— Значит, дела у вас поважнее, чем дом?

— Все может быть… — А сам думает: "Ни за что не признаюсь, что мне в боевой полк нужно скорее, чтоб фрицев бить".

— Можете оставаться здесь, дело для таких, как вы, найдется настоящее.

— Сено косить? — осмелел Лиманский.

— Сено косить — это между делом, — улыбнулся человек.

Лиманский решил свернуть затянувшийся разговор. Какая работа ему найдется — догадывался, но уточнять не стал. Его место там, в полку. На всякий случай сослался лишь на отсутствие паспорта, который якобы дома остался.

— Документ достанем, нам нужны такие люди, как вы.

— Мне все же пора, — сказал решительно Лиманский и поднялся.

"Косарь" его удерживать не стал, а только еще раз посоветовал:

— Через Аксайскую не ходите. Лучше в обход Старочеркасской. Хотите, провожатого дам?

— Спасибо, я сам.

— В добрый путь, — протянул ему руку незнакомец.

Лиманский долго лежал в густых зарослях и пристально всматривался в противоположный берег Дона. Косарь хорошую дорогу посоветовал, осталось только переправиться на ту сторону — и конец мытарствам. В километре правее наиболее подходящее для переправы место: река не очень широкая, а берега лесистые — легко укрыться.

Когда перебрался к облюбованному месту, то увидел на той стороне двух голых солдат. Они стояли по пояс в воде, стирали белье, развешивали его на ветках. Лиманский хотел было их окликнуть, но один из них побежал по тропинке на кручу и громко позвал: "Ханс, шнель, шнель!" Значит, немцы здесь захватили плацдарм! Пришлось Лиманскому искать другое место для переправы.

Когда совсем стемнело, он по высокой кукурузе подобрался к рыбацкому домику, стоявшему на берегу. Долго выжидал, пока не скрипнула дверь. Различил женщину, тихо спросил:

— В доме кто есть?

— Никого… Сноха была — ушла за коровой.

Лиманский осмелел.

— А на том берегу кто: немцы или наши?

— Немцев я не видела, а красноармейцы были. Вполдни баржу с овцами несло течением от Мелеховской, они ее перехватили, живность выгружали на том берегу…

— Лодка есть?

— Была, да угнали… На бревнах тоже плыли…

Лиманскому теперь предстояло перебираться вплавь. Плавать он умел, но хватит ли сил? На берегу нашелся небольшой, сколоченный из досок щит. Техник разделся, сложил на него свою одежду, вошел в воду, оттолкнулся ногами от покатого дна, поплыл, толкая одной рукой плотик и подгребая другой. Оглянулся, а рыбацкий домик совсем исчез, другого берега все еще не видно. Плыть надо тихо, чтобы не было всплесков, а силы быстро убывали. Тут еще одежда на плотике намокла, сползала в воду. И бросил бы все это, но как потом появишься перед своими?

Обессилевший техник попробовал достать ногами до дна, но погрузился с головой, хлебнул воды. Оттолкнулся ногами, сделал еще несколько гребков. Заплетаясь ногами в водорослях, тяжело дыша, сделал несколько неверных шагов, оступился и бултыхнулся в воду.

— Встать! Руки вверх!.. — раздался рядом приглушенный окрик.

— Я свой! — откликнулся Лиманский, а для большей убедительности добавил: Я сбитый летчик! — Нагнулся, чтобы подхватить тонувшую одежду, но тут же услышал:

— А ну, гадюка, не крутись, руки вверх, сказано! А то сейчас полетишь у меня на тот свет за картошкой! Бросай шмотки!

Ведут два красноармейца голого "лазутчика", наставив в спину автоматы. Мокрую одежду сами несут.

В землянке, освещенной коптилкой, приказали сесть на земляной пол, дали только мокрые кальсоны надеть. Вошел младший лейтенант, выслушав бессвязный рассказ взволнованного Лиманского о скитаниях по тылам противника, сказал:

— Ладно, сейчас вызовем своего летчика, он разберется быстрее. Позвать Пашку!

Сидит понуро Лиманский на полу в одних кальсонах — дрожь бьет, а в его рубашке и штанах ножом швы подпарывают, что-то ищут. Такого оборота, чтобы свои ему не поверили, он не ожидал. Появился солдат в пехотной форме, но в пилотке темно-синего цвета с голубым кантом.

— А ну-ка, Пашка, узнай, где он летал, как его сбили, — приказал младший лейтенант, по-видимому, здесь самый большой начальник. Пашка сразу приступил к делу:

— Так, говоришь, летчик?

— Сказать по правде, не летчик, а старший техник эскадрильи.

Солдаты, схватившие "лазутчика", переглянулись с ухмылкой: сразу, мол, путать начинает…

— Из какого полка? — продолжал допрос Пашка, не спросив даже фамилии, а сразу хватал быка за рога.

— Из седьмого гвардейского, ордена Ленина…

— Гм… А про четвертый штурмовой, случаем, слышать не приходилось? Лиманский был озадачен осведомленностью Пашки-летчика, удивленно уставился на него.

— Так это же наш полк был четвертым, а потом стал седьмым гвардейским…

— А Селидовку такую знаешь? — последовал более конкретный вопрос Пашки.

— Как не знать? Там наш полк базировался в октябре сорок первого.

— А какое событие произошло в Селидовке?

— Было торжество по случаю награждения полка орденом Ленина… А откуда тебе это известно? — не выдержал Лиманский, силившийся припомнить, не встречал ли он этого летчика.

— А я в Селидовке на бензовозе в БАО работал, ваш полк обслуживал…

— А сюда как угодил?

— А вот на том же торжестве лишку хватил и утром в потемках бензовоз завалил в канаву, и за это послали в пехоту искупать вину.

Теперь все, кто находился в землянке, почувствовали неловкость. Младший лейтенант приказал солдатам посушить одежду и очень сожалел, что нет у них лишнего комплекта обмундирования, чтобы одеть Лиманского по форме. Зато появился полный котелок с вареной бараниной и шкалик. Солдаты, взявшие "в плен" Лиманского, извинились за невежливое обращение:

— Так требует наша служба… Мы давно услышали — плывет кто-то тихой сапой, а его течением сносит. Подумали — фриц. Мы тоже начали продираться по кустам вдоль берега. Надоела нам эта волынка. Тогда я шепнул Алексееву — моему напарнику: "Давай его, суку, прямо на плаву секанем, а то, чего доброго, упустим". Скажи спасибо Алексееву, что удержал… "Давай, — говорит, — живьем возьмем, может, какая важная птица в разведку идет…"

…Впервые за многие дни Лиманский уснул среди своих. Проснулся оттого, что начал задыхаться: рот забит песком, запорошило глаза, а с перекрытия блиндажа сыпалась земля, валились бревна. Когда все стихло, Лиманского взяли под руки солдаты, помогли выкарабкаться.

— Ползи туда, — крикнули ему, а сами с автоматами прыгнули в обвалившуюся щель.

Через Дон на понтонах переправлялись немцы…

Добрался Лиманский до станицы Мечетинской. За крайним домом увидел самолет У-2, а там майор Орыщенко — летчик звена связи, знакомый еще по довоенной службе в Харькове.

— Коля, дорогой, здравствуй! — обрадовался техник, а Орыщенко еще долго смотрел на заросшего бородой оборванца.

— Да я Лиманский Андрей, из седьмого гвардейского… Где наш полк?

— Под Кропоткином.

Летчик доставил Лиманского на аэродром.

Я тоже не сразу признал в бородатом человеке, одетом в почерневшую вышитую рубашку и рваные вельветовые штаны, старшего техника третьей эскадрильи, которой я командовал после гибели Мосьпанова.

Всю ночь мы лежали с Андреем Петровичем на сене, и он мне рассказывал и рассказывал.

Но радость его встречи с боевыми друзьями была омрачена. Начались частые вызовы. В команде было тринадцать человек, а появился один старший без формы, без документов, без оружия.

Кто может подтвердить, что все произошло именно так, как записано в протоколе? Почему бросил личное оружие, а не применил его? Чем докажете, что документы не находятся в руках врага? Потом поступило указание: из партии исключить, к обслуживанию боевых самолетов не допускать. Командир полка стал посылать Лиманского с аварийными командами подбирать вынужденно севшие самолеты, чтобы был подальше от глаз. Чего доброго, еще на проверку отправят.

Лиманскому пришло на память гадание цыганки про казенный дом, пиковый интерес и счастье через позднюю дорогу. Не скоро, как видно, войска освободят Новую Царевку: они отходили к предгорьям Кавказа… Когда же будет эта поздняя дорога?