В Донбассе

В Донбассе

К концу сентября положение на Южном направлении снова резко ухудшилось Фронт широкой волной начал откатываться на восток — к Харькову, Донбассу, Ростову, — пока не задержался на следующем оборонительном рубеже по рекам Северный Донец и Миус.

Нашему полку приходилось часто перебазироваться. Гуляй-Поле, Нелидовка, Луганское, Николаевка, Ново-Александровка, хутор Смелый, совхоз имени Шмидта, Новая Астрахань, Шахты — вот неполный перечень тех полевых аэродромов, с которых пришлось вести боевые действия в Донбассе.

Я должен перечислить эти пункты, хоть они и малоизвестны читателю и не на всех картах даже обозначены. Но как дороги эти наименования сердцу моих однополчан! Они, как вехи, помогают восстановить в памяти боевой путь полка в самый тяжелый период войны.

В Донбассе нам пришлось воевать с осени сорок первого до июля сорок второго.

Десять месяцев подряд — это уже не сорок пять суток, как на Западном направлении, — полк вел непрерывно боевые действия в Донбассе и не отводился в тыл на переформирование. Сказался накопленный боевой опыт. Среди летчиков и техников появились настоящие мастера своего дела, совершенствовалась тактика и система взаимодействия авиации с сухопутными войсками, упорядочилось комплектование авиационных частей, все больше и больше самолетов начали выпускать эвакуированные на восток авиационные заводы.

…Разве мог я не назвать Селидовку? Хотя там мы и находились всего неделю после Гуляй-Поля, но зато какие радостные вести пришли к нам, в Селидовку! Каждому тогда хотелось сохранить на намять газету, но их было мало. Они переходили из рук в руки и возвращались к бдительным владельцам уже истрепанными и замасленными. В "Правде" и в "Красной звезде" было опубликовано два Указа Президиума Верховного Совета от 4 октября. Один был о награждении полка высшей правительственной наградой — орденом Ленина, второй — о присвоении звания Героя Советского Союза командиру полка майору С. Г. Гетьману. А вслед за этим было еще сообщение от Вершинина: тридцать два летчика и техника удостоены боевых орденов и медалей.

Константин Холобаев и комиссар Борис Евдокимович Рябов были награждены орденами Ленина. А техник Андрей Лиманский, выручивший когда-то Рябова из "плена" у деревни Прусино, — Красной Звездой. Среди награжденных были летчики-комсомольцы Николай Синяков и Виктор Шахов — оба горьковчане, получившие по "боевику", — то есть по ордену Красного Знамени. Наградили инженера полка Митина, чуть не угодившего по недоразумению под суд в Воронеже, и Константина Дремлюка, доказавшего летчикам еще в Старом Быхове, что "эрэсы" все-таки взрываются. Комиссар 2-й эскадрильи — нелетающий политрук Яков Боровиков был награжден орденом Красного Знамени, о котором летчики мечтали всегда. Федору Васильевичу Кожуховскому дали Красную Звезду. Николай Смурыгов, который снова начал летать с Селидовки после того, как зарубцевались его обожженные руки, тоже был награжден.

5 октября 1941 года в Селидовке запомнилось всем. Днем летали бить Клейста, а вечером был митинг. Развернули полковое знамя, на котором еще не было ордена. Орденов в тот вечер тоже никто не получил. Вручать их будут не скоро, и кое-кому, может быть, так и не доведется прикрепить боевую награду на грудь. На митинге комиссар Рябов напомнил о пройденном полком боевом пути. Он зачитал выдержки из статьи, опубликованной в "Красной звезде":

"…Эту высокую награду полк заслужил самоотверженной героической борьбой с фашистами. Почти с самого начала войны он участвует в боях. Полк совершил около 600 боевых вылетов. А каждый вылет штурмового полка — это сокрушительный удар по вражеской авиации, мотомехвойскам, по пехоте и коммуникациям… Доблестные летчики 4-го ордена Ленина штурмового авиаполка и ожесточенных и упорных боях с врагом завоевали всенародную славу".

…Четвертый ордена Ленина штурмовой полк! Это высокое признание, и оно обязывало воевать еще лучше.

Николай Синяков сказал на митинге:

— Будем бить и бить фашистов, не жалея ни сил, ни самой жизни!

И он будет штурмовать со своими ведомыми колонны, идущие по дорогам на Харцизск, Сталино, Дебальцево, Таганрог, Ростов… Он будет летать из Селидовки, из Луганского, из Николаевки. Здесь, в Николаевке, он вспомнит, что завтра, 30 октября, — день его рождения. Исполняется двадцать три. Тогда он где-то раздобудет бутылку самогонки-первача, чтобы за ужином выставить ее по-хозяйски на общий стол.

А утром, в день своего рождения, проснувшись, он шепнет на ухо Шахову:

— Вечерком отметим… Я тут в соломе припрятал. — Потом снимет с руки часы, протянет их Шахову: — Возьми…

— Зачем это? — спросил Шахов.

— Тебе на намять.

— Тогда бери мои, махнемся.

— Вечером при всех подаришь.

С утра Николай Синяков новел группу на вражескую колонну у Красного Луча. Второй раз полетел штурмовать скопление войск у села Успенского.

Село это вытянулось под высокой кручей вдоль маленькой речушки. Улицы оказались сплошь забитыми машинами, танками. Группа Синякова начала работу с круга. Запылали машины и танки, по дворам заметались немцы в длиннополых шинелях, а сверху, с той высокой кручи, что за селом, открыли огонь вражеские зенитки.

Вторую группу вскоре вслед за Синяковым на Успенское повел Шахов. Он издалека увидел, как пикируют штурмовики, а потом взмывают с креном вверх, как раз туда, где черные хлопья разрывов. Зенитки бьют с горы. "Неужели наши этого не видят и подставляют брюхо под огонь?"

— Кончай работу, подхожу к цели! — крикнул Шахов Синякову по радио и тут же увидел, как на выходе из атаки вспыхнул штурмовик Синякова. Вспыхнул, но снова пошел вверх, а пламя — к хвосту. Острый капот самолета опустился книзу, от него вниз струятся светлячки трасс… Огонь уже позади кабины, штурмовик все ниже, ниже, концом крыла задевает крышу сарая… Огненный смерч завертелся в гуще машин…

Шахов на миг оцепенел, забыл о зенитках, бьющих вдогонку уходившим от цели штурмовикам, а потом, стиснув зубы, отдал от себя ручку управления, прильнул к прицелу, нажал на гашетки. Его ведомые пошли за ним.

…Вечером Шахов выставил на общий стол припрятанную другом бутылку. После ужина забрался на верхний ярус нар, где рядом пустовала постель. Вспомнил: "Вечерком отметим…" Лежал в потемках с закрытыми глазами, не вытирая катящихся слез.

А разве мог я не назвать Ново-Александровку? Там полк стоял более трех месяцев. За это время он пополнялся такими мастерами-летчиками, как майор Николай Зуб, старший лейтенант Илья Мосьпанов, капитан Василий Шемякин, старший лейтенант Даниил Черников, — достойная смена ветеранам, которых не стало.

В Ново-Александровке 7 марта сорок второго услышали торжественный голос диктора: "В Народном Комиссариате Обороны… За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава указанные полки переименовать…"

И среди других: "…4-й штурмовой авиационный полк — в 7-й гвардейский… Указанным полкам вручить гвардейские знамена".

Седьмой гвардейский ордена Ленина!

А наш братский 215-й полк, которому мы в Писаревке передали три уцелевших штурмовика с заплатами, стал 6-м гвардейским. Молодцы ребята!

…Совхоз имени Шмидта. 3 мая сорок второго года. Было облачно и зябко. Пронизывающий ветер чуть не валил с ног выстроившихся поэскадрильно летчиков и техников 7-го гвардейского. Теперь в полку не две эскадрильи, а три.

Как из-под земли появились и забегали перед строем кинооператоры, прицеливались с разных точек своими камерами. Они были в военной форме, но выглядели безнадежно штатскими: шинели на них нелепо топорщились. Присутствие этих суматошных и невозмутимых людей создавало праздничное настроение, заставляло на время забыть о войне.

Кинооператорам предстояло снимать вручение полку гвардейского знамени. Прибыли К. А. Вершинин — теперь уже генерал — с военным комиссаром генералом В. И. Алексеевым. Зажужжали камеры.

Вынесли гвардейское знамя с изображением Ленина. Оно в руках нашего первого знаменосца — Николая Смурыгова, еще не совсем окрепшего после второй аварии. Был сбит и опять выдюжил. Снова летает. Сильный ветер полощет шелк, и, если бы Константин Дремлюк и Иван Радецкий — рослые ассистенты знаменосца, не зажали с обеих сторон Смурыгова, его, наверное, понесло бы по летному полю, как лодку под парусами. Волновался Смурыгов, пронося перед строем знамя.

Потом собрались в столовой для вручения наград. Назвали наконец и Смурыгова. Он подошел к суровому на вид генералу Алексееву. Принял из его рук орден Красного Знамени. В ответ на поздравление у Николая вырвалось совсем не уставное:

— Спасибо…

Ему показалось, что генерал недовольно глянул на него из-под насупленных бровей. Смурыгов вспыхнул как мак и еще добавил: — Извините…

Шел на свое место смущенный и радостный, а в мыслях ругал себя: "Ну и сморозил же я, шляпа…"

Только привинтил орден, как снова назвали его фамилию. Смурыгов вскочил от неожиданности, потом быстро собрался, зашагал по-строевому. Снова стал перед генералом Алексеевым. В руке красная коробочка с Красной Звездой. На этот раз четко ответил, как требовал устав:

— Служу трудовому народу!

"Если придется третий получать, совсем хорошо должно выйти…" — подумал Смурыгов.

И еще большое и незабываемое для Смурыгова событие было в тот вечер: ему вручили партийный билет.

Потом был торжественный ужин. У многих на груди засверкали первые ордена. Тосты. Вспомнили тех, кто никогда не полетит с тобою рядом. Под баян пели родившуюся на Южном фронте песню "Давай закурим", кто-то прочувственно читал облетевшее тогда все фронты:

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло…

Но коронным номером оказался сольный танец, исполненный самим командиром полка. Он что-то шепнул нашему баянисту технику Юрченко. Ждали "Барыню", а услышали вдруг "Я Чарли безработный…". Гетьман вмиг преобразился: удивленно выпучил глаза, расставил в стороны носки сапог, засеменил "елочкой", расшаркивался, делая выпады, точь-в-точь как Чарли Чаплин. Хохотали до упаду. Николай Смурыгов пришел в такой восторг, что хлопнул по коленке своего соседа. Им оказался генерал Алексеев. И ничего, совсем не суровым человеком оказался повеселевший генерал!

На торжественном вечере не было Виктора Шахова. Боевую награду ему так и не успели вручить.

С боевого задания он не вернулся еще в начале января, когда базировались в Ново-Александровке.

Летал он тогда один на разведку погоды, и что с ним случилось за Северным Донцом, где были немцы, — никто не знал.

Январь в Донбассе был метельным. На аэродроме навалило столько снега, что из-под сугробов торчали лишь кабины, кили да высоко задранные моторы штурмовиков. К ним не могли пробиться ни заправщики с горячей водой и подогретым маслом, ни бензовозы. А летать нужно: за Северным Донцом наши войска начали наступление на Барвенково и Лозовую.

Взлетную полосу расчищали с помощью единственного трактора и лопат. Для этого потребовалось несколько дней. Получилось что-то наподобие огромной снежной траншеи, по обеим сторонам которой образовались высоченные валы. Если хоть чуть не выдержишь направление при взлете или на пробеге после посадки, то непременно воткнешься в сугроб. Но не только снег мешал полетам: над аэродромом непрерывно лохматились низкие облака, то и дело наползали волны промозглого тумана.

От генерала Вершинина получили телеграмму: "За Донцом хорошая погода. Наши части на Барвенковском плацдарме наступают, вылетайте хоть по одному".

Начали летать. Первому летчику не повезло: в конце разбега влетел в сугроб, пришлось долго откапывать самолет. Взлететь удалось командиру звена лейтенанту Выприцкому, но самолет после отрыва попал в туман, летчик потерял пространственную ориентацию, сорвался в штопор и оказался на дне реки подо льдом. Кто-то при посадке снес поврежденное шасси — самолет зарылся в снег, снова откапывали.

Взлетел Виктор Шахов. Сразу же после отрыва самолет попал в "муру", его не стало видно. Прошло расчетное время полета. Шахов не возвращался. Боевую задачу он все же выполнил, но, перелетев через Донец, попал в густой туман и никак не мог найти аэродром — сверху и снизу "молоко". Случайно заметил паровоз, уцепился за железную дорогу и долго ходил между двумя станциями, пока не определил, где находится. Отыскал-таки аэродром, благополучно приземлился в "траншею", правда, на последних каплях горючего.

После этого трудного боевого вылета Шахов был взвинчен. Злился на небесную "канцелярию", которая преподносит такие сюрпризы, будто бы нам назло. Там, на плацдарме, где наши наступают, — погода хорошая. Фрицы летают стаями; бомбят, штурмуют. Мы же с горем пополам поодиночке за Донец пробиваемся, летаем без истребительного прикрытия. А "мессеры", словно гончие за зайчишкой, гоняются за нашим братом. За мной два истребителя увязались, и если б они не потеряли меня в тумане за Донцом, то валялся бы я где-нибудь теперь…"

Почертыхался Шахов вволю, потом вспомнил, что еще не обедал. Побрел в барак, служивший столовой, куда из кухни привозили в термосах еду. Там было пусто: всех обслужили, остатки увезли на кухню.

— Спасибо за сытный обед! — зло бросил Шахов дежурному по штабу.

— Извини… Я позвонил, сейчас привезут.

Шахов хлопнул дверью, вышел из блиндажа на морозный воздух, снова закурил. А его самолет уже заправляют горючим, подвешивают бомбы. Около самолета стоит рослый человек в расстегнутой длиннополой шинели. Шахов узнал военного корреспондента фронтовой газеты "Во славу Родины", с которым была долгая беседа в минувшую ночь. Они лежали на топчанах и при слабом свете коптилки вели разговор. Спокойный, задумчивый человек с бритой головой и тремя шпалами в петлицах — старший батальонный комиссар — назвал себя Борисом. В отличие от других газетчиков, с которыми доводилось встречаться Шахову, этот не торопил вопросами, не направлял разговор в нужное ему русло, ни разу не вынул отпугивающей собеседника записной книжки — может, ее у него и не было? Шахов рассказывал обо всем, что творилось на душе, и, пожалуй, меньше всего о войне. Борис слушал не перебивая, а только прикуривал одну папиросу от другой, еще не погасшей. Потом сам поведал летчику много интересного о Донбассе, о своей юности, проведенной на шахте.

Шахов встал до рассвета, как обычно поднимают летчиков. Борис еще спал. Осторожно натянул на себя меховой комбинезон, сунул ноги в унты. Запомнились крупные черты лица, бледность, круглая бритая голова. Ворох мятых окурков на тумбочке. Укрыл корреспондента своей шинелью, вышел на цыпочках, тихо притворил за собой дверь.

Шахов сегодня не выспался. Потом был труднейший полет, который чуть не закончился катастрофой. Шахов не ощущал голода, просто ему было обидно, что о нем забыли, хоть летчиков наперечет. Официантку из БАО уже вызвали, она вот-вот должна появиться, но ему уже не до обеда: самолет готов, снова нужно лететь на плацдарм, где наступают наши. Летчик сел в кабину, запустил мотор, начал выруливать. Бросив взгляд в сторону, он увидел бежавшую по глубокому снегу и проваливавшуюся по колени женщину в белом переднике. А около КП, лицом к старту, стоял в расстегнутой на все пуговицы длинной шинели Борис Горбатов. Он приветственно поднял руку, провожая Шахова в трудный полет.

Вслед за Шаховым полетел и Смурыгов. Ему задание — бить эшелоны на станции Барвенково.

Видимость отвратительная. Смурыгов летел как можно ниже над темневшим лесом, чтобы не потерять землю. А за Донцом, действительно, была прекрасная погода! Пролетая по своему маршруту на Барвенково, Смурыгов увидел круживший около села Долгенького штурмовик. Это, конечно, Шахов обрабатывает немецкий обоз, больше некому. Там что-то сильно взорвалось, на дороге валяются опрокинутые сани, в глубоком снегу барахтаются лошади. А самолет все кружил…

Подлетая к Барвенкову, Смурыгов увидел отходивший в сторону Лозовой длинный железнодорожный состав. Немцы в тыл хотят его утянуть, упускать такую цель не следует.

На самолете Смурыгова были подвешены под крыльями две ракеты крупного калибра, каких у нас в полку еще никто не применял. Летчику было поручено испытать боеприпасы от ракетной установки "катюши". Этот новый вид артиллерии был впервые применен нашими войсками на Западном направлении 15 июля 1941 года батареей Флерова. Эффект одновременного взрыва 100 мощных "эрэсов" по станции Орша был потрясающим. У немцев значительно позже появится нечто подобное, и назовут они это оружие "ванюшей". Пехотинцы по этому поводу шутили: "Посвататься хотят".

Смурыгов решил ударить по паровозу, чтобы задержать эшелон. Прицелился, нажал на кнопку. Два дымных следа с огнем метнулись к земле. Мгновенная вспышка — будка машиниста разлетелась, как карточный домик, вырвались на морозный воздух клубы пара, закувыркались обломки разнесенного в щепы переднего вагона.

Возвращаясь, за Донцом снова попал в "молоко". С трудом нашел аэродром и благополучно приземлился в снежной траншее.

На КП он увидел тарелки с остывшей едой.

— Шахов не вернулся, — сказали ему.

Один за другим взлетали штурмовики с занесенного снегом аэродрома и скрывались за Донцом. Там, на Барвенковском плацдарме, были введены в прорыв наши кавалерийские части. Несмотря на глубокий снег, они успешно развивали наступление. Не довелось немцам на Южном фронте спокойно отпраздновать новый, сорок второй год. В жарко натопленных избах наши солдаты видели украшенные елки, а на столах — недопитый шнапс и недоеденную снедь. В Барвенкове войска 37-й армии генерала Лопатина захватили крупный немецкий склад, богатые трофеи.

Вместе с передовыми частями, ворвавшимися в Барвенково, был фотокорреспондент фронтовой газеты "Во славу Родины" и наш частый гость Анатолий Егоров. Ему пехотинцы преподнесли большую коробку лезвий для безопасной бритвы. Встретивший его первым в редакции Сергей Михалков сказал:

— Вот теперь сам ими и будешь закусывать.

Но все ж таки нашелся потребитель, который использовал лезвия по прямому назначению: Борис Горбатов ежедневно брил ими свою голову. Рассказывали, что хватило ему этих лезвий до конца войны. В последний раз он побрился трофеем из Барвенкова 2 мая 1945 года, перед тем как пойти в дымящийся рейхстаг. Тогда Горбатов находился в 150-й стрелковой дивизии генерала М. В. Шатилова.

Побывал в Барвенкове и Гетьман. После возвращения он вручил Николаю Смурыгову бутылку вина с красочной этикеткой и надписью на непонятном языке.

— Вот тебе из того самого эшелона, который ты из Барвенкова не выпустил, сказал Гетьман.

…Полк опять сильно поредел. Лишь с десяток самолетов ходили за Донец. А время для отвода в тыл и пополнения было самое неподходящее: наши наступают! Гетьман послал Холобаева на завод к Сергею Владимировичу Ильюшину за новыми самолетами. А пока вся надежда была на нашу "темную силу".