Давними маршрутами

Давними маршрутами

Жаль, что не пришлось нашему Деду отпраздновать большую победу под Севастополем, который оборонялся 250 дней и ночей, а наши войска выдворили оттуда фрицев за несколько суток. Не пришлось ему увидеть великого "драпа" из Крыма, когда враги сдавались в плен пачками.

Наш Иван Мальцев в дни наступления совершил вынужденную посадку у Акмонайских позиций. Спрятался со своим стрелком от вражеских солдат в заброшенных укреплениях. Те их искали и горланили:

— Рус, где ты?

А когда увидели наших летчиков со взведенными пистолетами, то приблизились с поднятыми руками. Искали их, оказывается, не для того, чтобы учинить расправу, а хотели добровольно сдаться в плен.

Пришлось нашему экипажу конвоировать в Керчь навстречу наступавшим войскам около сотни румын.

Отход немецко-фашистских войск был поспешным. Керчь была очищена 11 апреля, на следующий день — Феодосия, 14-го — Судак, 15-го — Гурзуф, где для меня замкнулся круг войны. Отсюда я в июне сорок первого спешил на фронт, а вскоре у Севастополя сошлись два наших фронта и две наши воздушные армии: 8-я — генерала Хрюкина и 4-я — Вершинина. Тысяча триста самолетов против нескольких десятков фашистских смертников, базировавшихся на мысе Херсонес.

В небе от самолетов было тесно. Летали целыми полками по строгому графику. Если не успеваешь на цель в отведенные тебе десять минут, тогда поворачивай назад — боевая задача считается невыполненной.

Летали бить противника на Сапун-горе, на Мекензиевых горах, а потом скопище войск на последнем их пристанище — мысе Херсонес. Это было 10 мая.

Сто тысяч убитых и пленных, потеря всей боевой техники — такой ценой заплатили гитлеровцы за долгое отсиживание в Крыму.

Наш полк стал именоваться 7-м гвардейским ордена Ленина Севастопольским!

Был под Севастополем большой банкет победителей.

В огромной палатке за столы рассаживались почти одни генералы и полковники. В отдалении нерешительно топтались приглашенные представители авиационных полков. Это были лучшие ведущие, но воинские звания у них — не выше капитана.

К ним подошел маршал Еременко:

— Что же вы, соколы, не заходите? — Пригласил в палатку, приказал распорядителю: — Рассадите их по всем родам войск, чтоб на этот раз не "в сомкнутом строю" были.

На другой день летчиков повезли на грузовиках осматривать разбитый Севастополь, побережье Крыма.

При въезде в Гурзуф за стройными кипарисами чернели развалины санатория Буюр-Нус. На дороге, по которой мы со знакомым летчиком в июне сорок первого шагали на фронт, колонны наших войск двигались на запад.

Полк готовился к перелету из Крыма в Белоруссию.

Лететь предстояло около 1500 километров на север с посадками в районе Запорожья, Харькова, Курска, Орла и Брянска. Конечный пункт — полевой аэродром невдалеке от Рославля. Как раз в тех местах, где в сорок первом Николай Ворочилин собирал выходивших из окружения солдат и скормил тогда им целый грузовик яиц.

Техники спешили подготовить штурмовики к дальнему перелету. На некоторых самолетах пришлось менять износившиеся моторы, на остальных выполняли регламентные работы, заделывали оставшиеся после штурма Севастополя пробоины. Для техников набралось дел невпроворот.

Штаб тем временем заканчивал составление наградных листов. Полковой фотограф Суранович "ставил к стенке" многих летчиков, делал снимки "девять на двенадцать", — похоже, что будут представлять на Героев. На "мушку" Сурановичу попали Константин Аверьянов, Виктор Горячев, Петр Кривень, Борис Левин, Николай Седненков, Иван Мальцев и, конечно же, Иван Остапенко.

Наш Остап-пуля на перекуре рассказывал летчикам и стрелкам очередную байку о том, как над мысом Херсонес он встретился один на один с немецким асом майором Колобом. Был ли на самом деле такой ас и верно ли, что за вторую мировую войну ему удалось одержать 360 побед, точно никто не знал. Но какой же интерес представлял бы поединок без Колоба — давнего "знакомого" Ивана?

Остапенко "заливал":

— После того как я потопил танкер у Северной бухты, взял я курс домой. Смотрю, навстречу размалеванный под зебру "мессершмитт" несется, дорогу уступает. Фриц меня сразу узнал и по походке, и по орлу, который расправил крылья на капоте моего штурмовика.

— Давненько мы с тобой, сержант, не встречались! — первым сказал мне Колоб. Голос у него осипший, сразу видно, что вчера с горя крепко поддал.

— Неправильно величаешь, — ответил я ему по возможности бодро. — Сержантом ты меня знал еще на Северном Кавказе, а теперь я старший лейтенант, и на капитана скоро пошлют. А не встречались мы с тобой от самого Моздока!

— Извиняюсь, — говорит он, — что по чину не так назвал. А я тем временем потихоньку своего стрелка Пименова спрашиваю:

— Володя, как там твоя пушка?

— Задержку устраняю, — кряхтит он.

— Поскорей устраняй! Сейчас сам Колоб в хвост нам заходить собирается, ты должен встретить его с "почестями"!

— А ты покружись малость, пока устраню, — Колобу несподручно будет в хвост заходить.

В это время к группе слушателей подошел старшина Васильев, тоже прилег на усеянную красными маками траву. Был он, кажется, под маленьким градусом, иначе бы не влез с неуместным вопросом к Пименову:

— А что ж у тебя за задержка такая была, что решил возиться с ней на виражах? — Пименов только ухмыльнулся, а другие цыкнули на Васильева:

— Не мешай! Остапенко продолжал:

— Заложил я крутой вираж, а Колоб на сей раз нетерпеливым оказался покрикивает:

— Вы долго там со своей пушкой возиться будете? У меня горючки в обрез…

— А какой же это бой без пушки? — отвечаю ему.

— Мне до вашей пушки дела нет! — горячится он. — Выходи, Иван Петрович, из виража на прямую, будешь моим триста шестьдесят первым!

— Если тебе так уж невтерпеж, то давай сойдемся на лобовых, чтоб по-честному было: я по тебе врежу из четырех огневых точек, у тебя тоже четыре. Вот и посмотрим, кто кого!

— Нет, Иван Петрович, — возражает он, — так дело не пойдет! Я привык с хвоста заходить.

"Чего, — думаю, — будем эту волынку тянуть: с хвоста так с хвоста". Шепнул Володе: "Приготовь наше "секретное" оружие".

— Ну, заходи, — сказал я Колобу. — Мой стрелок сейчас испытает на тебе новую реактивную установку.

— Вы меня, Иван Петрович, новым оружием не стращайте. Фюрер объявил, что новинка скорее будет у нас, чем у вас, у Иванов.

В это время старшина Васильев опять своим вопросом чуть не испортил всю обедню:

— Так, сволочь, и сказал?

Иван Остапенко не торопясь приближался к развязке своего рассказа:

— Ну, заходи в хвост! — крикнул я Колобу.

И майор Колоб пошел в атаку… Очень, видно, ему хотелось, чтобы перед "драпом" из Крыма я у него был триста шестьдесят первым. Мой Володя подпустил его поближе — железную выдержку показал, — а потом как бабахнул из сигнальной ракетницы. Колоб спереляку мотнулся, переворотом вниз ушел…

Остапенко сделал паузу, потягивал цигарку, видно, в это время обдумывал, как концовку доплести.

Неугомонный Васильев был явно недоволен тем, что упустили Колоба, он бурчал:

— Растяпы, такую крупную рыбу упустили…

Ивану Остапенко, видно, не хотелось окончательно разделываться с майором Колобом в Крыму: незачем обеднять свой репертуар. Рассчитаться с ним никогда не поздно: или он сам, или Володя Пименов, а может быть, даже старшина Васильев его собьет на другом фронте. Поэтому Остапенко сказал:

— И слышу я далекий голос Колоба: "Сейчас мне некогда возиться, — горючка кончилась. Из Крыма надо поспешать. Иваны сильно поднажали. Встретимся в другой раз".

"Прилетай в Белоруссию, если на Херсонесе жив останешься", — крикнул я ему вдогонку.

Штаб готовился к погрузке в вагоны. Транспортных самолетов на этот раз не выделили, на новое место надо было успеть раньше, чтобы встретить полк.

Командир полка был обеспокоен. И штаб на новом месте нужен, и как там обойдешься без технического состава? Сколько потом придется сидеть и ждать, пока они доберутся поездом?

Он сказал инженеру полка Тучину:

— Надо хотя бы половину техников и оружейников вместе со штабом отправить.

— Тогда с вылетом задержимся не меньше как на неделю, — возразил ему инженер. — Регламентных работ накопилось, за последний месяц самолеты сильно поизносились. Мелочь какую упустишь — вынужденная посадка случится, затаскают, и в первую очередь меня…

— Затаскают — это факт. На зенитку или "мессеров" не свалишь, — ведь обычный мирный перелет.

Штурман полка капитан Саша Юрков тоже присутствовал при этом разговоре и думал, как выйти из положения. Не так давно он прочитал в газете об удивительном подвиге летчиков соседнего фронта.

Штурмовики атаковали около Николаева Водопойский аэродром. Зенитка повредила мотор прикрывавшему их истребителю. Летчик Иосиф Стопа, подавлявший зенитный огонь, вынужден был приземлиться прямо на аэродроме. Фрицы бросились было к летчику, но остальные самолеты обстреляли их. На выручку сел двухместный штурмовик. Стопа влез в кабину стрелка, однако взлетавшему штурмовику пулеметной очередью пробило покрышку колеса, он завертелся на месте. Тогда сел еще один штурмовик. Летчик забрал троих: одного поместил со стрелком, а двое уцепились за пирамиды шасси. Так и долетели до своего аэродрома с выпущенными колесами.

Это сообщение мы читали с Юрковым еще в Трактовом. Тогда я и рассказал ему об Иосифе Стопе — моем воспитаннике по Николаевскому аэроклубу.

Это был маленький хлопчик, сирота. При поступлении медицинская комиссия по росту браковала его — не хватало до нормы нескольких сантиметров. Тогда мы с Мишей Ворожбиевым настояли на своем. Стопу зачислили курсантом.

— Какие происходят в жизни совпадения, — говорил я тогда Юркову. — Человек получил путевку в воздух на Водопойском аэродроме, а через три года он там же чуть не нашел себе могилу.

Юрков, вспомнивший об этом случае, размышлял в таком плане: "Двухместный ИЛ, кроме экипажа, может забрать еще троих". Тогда его осенила мысль, и он сказал командиру:

— Штурмовик поднимает шестьсот килограммов бомб. Так вместо них можно же поместить в бомболюки хотя бы двоих техников, да со стрелком еще и третьего?

Идея Юркова командиру понравилась, но вначале он не подумал о тех, кому предстоит совершить полет в бомбоотсеках. Когда о плане перелета стало известно техникам, многие начали высказывать опасения:

— А вдруг летчик нечаянно сдвинет рычаг, раскроются створки бомболюков приятно ли будет испытывать силу притяжения Земли?

— А случись вынужденная посадка на брюхо, тогда отбивная котлета из такого "пассажира" получится…

— Да разве в этот бомболюк втиснешься? Поговорят, и на том дело закончится.

Надо было все проверить, испытать и рассеять сомнения. Рычаг аварийного сброса бомб можно законтрить. Чтобы не случилось вынужденной посадки, надо хорошенько подготовить самолеты. Бомболюки, конечно, не вместительны, значит, придется подбирать "малогабаритных" людей.

Начали делать "примерку". На первых порах пришлось повозиться с укладкой "живого груза". Лежать, оказывается, можно было только на боку, поджав колени к самому подбородку.

Охотников на первый пробный полет не было. Тогда оружейницы Маша Одинцова и Оля Чернова высказали свое горячее желание слетать. Что оставалось делать техникам?

Первым полетел с двумя пассажирками в бомболюках Саша Юрков. Вслед за ним выполнил два полета Иван Остапенко, "перекрывший" Юркова: он поместил со своим стрелком Володей Пименовым самую маленькую в полку оружейницу Тосю Табачную, а двоих техников "прокатил" в бомболюках.

Проект необычного перелета был утвержден.

Пришел день, когда полк стартовал с крымской земли. Перед этим, разумеется, в Запорожье дали телеграмму, в которой сообщалось расчетное время прибытия, чтобы не задерживать заправку самолетов горючим и обед.

Но с обедом в Запорожье вышло недоразумение.

— Мы готовили на шестьдесят человек, откуда же взялось людей в два с лишним раза больше? Пришлось объяснять. Аверьянов тоже вступил в спор с заведующим столовой:

— Если хотите знать, на моем тринадцатом номере летело даже шестеро, — он указал на своего Болтика. А потом последовала его команда: — Болтик, старшина! — Собачонка поднялась на задние лапы и застыла по стойке "смирно". Вспомнила, наверное, того старшину, который в Тимашевской черную кошку в столовой гонял. С тех пор Аверьянов приучил Болтика к чинопочитанию.

…Следующая посадка — в Харькове — колыбели нашего полка. Город дважды был в руках противника. Восемь месяцев назад — в августе сорок третьего — он был вторично освобожден нашими войсками. Коля Смурыгов давно уже получает из дому письма с двумя "подписями" — Клавиной и сына — обведенная карандашом растопыренная лапочка.

На аэродроме под Харьковом не оказалось горючего.

— На два дня разрешаю в город! — объявил командир. И заспешил Коля Смурыгов с Виктором Шаховым в Харьков.

— Не удалось нам перед вылетом на фронт отведать у тебя яишенки с колбаской, — шутил Виктор, вышагивая на своих скрипучих протезах.

Коля Смурыгов на этот раз был в полном здравии. Он пытался брать на руки трехлетнего Юрку.

— Дядя, дядя… — лепетал сынишка, но на руки идти не хотел.

— Я твой папа!

— Папа там, — малыш показывал на фотокарточку. А папа там был красивый, без шрамов на лице. На прощание Коля сказал жене:

— Расти тут сына, а нам надо гнать фрицев дальше на запад. Теперь-то уж скоро вернемся, не плачь…

В Белоруссию долетели без происшествий.

Аэродром Дорогая… Аэродром — это только название. Продолговатая поляна в лесу, на ее краю — болото. Грунт, хоть и укатанный, но мягкий. Зато лес густой — для маскировки хорош. Срубили отдельные деревья, затащили самолеты хвостами в просеки да еще забросали их ветками. Вблизи проходишь — самолетов не видно.

Зато комары облепили так, что невольно вспомнили Гудермес. Там хоть был сарай, в котором разводили дымари, а здесь, кроме нескольких небольших построек, занятых под столовую, склад и штаб, для жилья ничего не нашлось. Землянок не выкопали — скоро, мол, в наступление пойдем. Деревушка с приветливым названием Дорогая отсюда далеко, да и была она сожжена немцами дотла. Так что размещаться на ночлег пришлось под самолетами и в шалашах. В общем, комары от бескормицы не страдали.

— Скорее бы наступать, что ли… — ворчали летчики и техники.

И все же батальон аэродромного обслуживания принял нас, как мог, хорошо. В столовой шел пар от разваристой "дробненькой" картошки. Для нас на скорую руку соорудили баньку "по-черному" — парься сколько влезет.

А еще для всеобщей потехи в этом батальоне был смышленый, хоть и чересчур демократичный, козел. Он бродил около КП, потрясая длинной бородой и огромными рогами. У нашей столовой он выпрашивал лакомые куски, перепадало ему вдоволь. Но упаси бог отвернуться от этого козла! Наш начальник штаба обронил бумажку, нагнулся за ней, и в тот же миг был стремительно атакован с "хвоста" и повергнут на землю.

— Это похлестче твоего майора Колоба! — старшина Васильев подмигнул Остапенко.

Козел начальства не признавал. И уволить его было нельзя — в штате полка он не состоял. Зато воздушные стрелки прониклись к козлу уважением за стремительность атак с задней полусферы и независимость.

Через несколько дней наш козел преобразился: его рога и еще некоторые атрибуты излучали сияние: воздушные стрелки покрасили их бронзой. И это словно его воодушевило на новые "подвиги". С утра он внезапно атаковал давшего зевка Тимофея Тучина.

— Дурья голова, — ворчал инженер. — Ведь не кто другой, а я для тебя такую краску со склада выписывал…

У всех было приподнятое настроение: сообщили о высадке наших союзников в Нормандии, — наконец-то открыт второй фронт в Европе, о котором мы вели разговор еще в Гудермесе в августе сорок второго.

— Теперь с двух сторон будем фрицев давить! И еще был сюрприз: Володя Демидов — наш Дед — объявился в Белоруссии.

К июню сорок четвертого большая часть Белоруссии все еще была оккупирована. Лишь один из десяти областных центров — Гомель — находился в наших руках.

На тысячекилометровом пространстве — от Невеля на севере и до Гомеля на юге — скрытно сосредоточивались войска наших четырех фронтов — 1-го Прибалтийского и трех Белорусских. Готовилась крупнейшая операция "Багратион" по разгрому основных сил группы армий "Центр", преграждавших нашим войскам путь в Польшу и Восточную Пруссию.

Немецкое командование ожидало наступления Красной Армии на юге, а удар готовился на другом стратегическом направлении.

В короткие июньские ночи пехотные, артиллерийские и танковые части совершали стремительные марш-броски и укрывались в белорусских лесах. Бомбардировщики, штурмовики, истребители и разведчики четырех воздушных армий слетались и Белоруссию небольшими группами на малых высотах, садились на полевые аэродромы и тут же тщательно маскировались. В Белоруссии у нас было около 6 тысяч самолетов, а гитлеровцы могли противопоставить свой 6-й воздушный флот, насчитывавший немногим более 1300 самолетов.

Тогда невольно вспомнили любимое изречение Григория Пантелеевича Кравченко: "Еще немножко, и мы им начнем хребет ломать!" Сбывалось его предсказание, но не так скоро, как предполагали. Три года прошло с тех пор, как наш полк вступил в боевые действия на Березине.

И так уж случилось, что 4-я воздушная армия теперь шла в составе 2-го Белорусского фронта, нацеленного на Березину и Минск, туда, где первыми пролетали Холобаев, Спицын и Филиппов.

Командир эскадрильи капитан Иван Остапенко говорил своим летчикам:

— Вот теперь и нам придется полетать над теми же местами, где полк воевал в первые дни войны. Не миновать бить переправы на той же Березине, а может быть, и на Бобруйский аэродром пошлют…

С тех пор в организации боевых действий Военно-Воздушных Сил произошло много изменений. Вместо малочисленных смешанных авиационных дивизий, распыленных по общевойсковым армиям, теперь каждый фронт имел в своем составе воздушную армию. Усилия ее не рассредоточивались равномерно по всему фронту, а нацеливались туда, где решался успех операции. Более того, предусматривалось взаимодействие между соседними воздушными армиями, руководство которыми осуществляли представители Ставки Главный маршал авиации А. А. Новиков и генерал Ф. Я. Фалалеев.

Задачи авиации были четко определены. В ночь перед наступлением на участках прорыва фронтов планировалось совершить около трех тысяч самолето-вылетов для подавления обороны противника и его резервов. С началом артиллерийской подготовки авиация должна была нанести еще один массированный удар по огневым средствам и опорным пунктам противника.

Все цели, заранее выявленные нашей разведкой, были обозначены на картах у летчиков, время ударов тоже определено.

В войсках были развернуты пункты управления авиацией с радиостанциями. Там находились наши авиационные представители. Девушкам из 46-го гвардейского, кроме бомбежки, поставлена необычная задача: на У-2 они по ночам будут освещать войскам маршруты, по которым намечено наступление.

Чтобы в лесистых районах облегчить летчикам выход к участку прорыва, на высоких деревьях были сооружены вышки для дымовых постов. С началом боя там должны гореть шашки: на каждом посту — свой цвет дыма, спутать невозможно.

…В полк снова прибыло молодое пополнение. Перед наступлением необходимо иметь резерв. Хотя у нас и превосходство в воздухе, легкой войны не жди, потери неизбежны.

Молодых летчиков нужно тренировать, но лесной аэродром около спаленной деревушки демаскировать нельзя. Капитан Юрков полетел на спарке УИЛ-2 подальше в тыл — на аэродром в Сещу. Туда отправили и молодых летчиков.

В ведущих недостатка тогда не было: Остапенко, Карабут, Седненков, Аверьянов, Чернец, Левин, Юрков, Чхеидзе, Горячев…

В ночь на 23 июня 1944 года объявили боевую готовность. В темном небе стоял непрерывный гул: это пошли "на работу" наши "ночники". Вскоре на западе замерцали далекие отблески осветительных бомб, оттуда доносилось глухое громыхание.

Приближался рассвет. Около командного пункта выстроили полк. Замер строй: по случаю начала операции был вынос гвардейского знамени. Оно весь день будет стоять на пригорке на виду у всех.

Подполковник Рябов на коротком митинге сказал:

— Это знамя обагрено кровью наших боевых друзей, сражавшихся в этих местах еще в первые месяцы войны. Теперь в строю гвардейцев стоит их достойная смена. На вашу долю выпала честь разбить гитлеровских оккупантов на белорусской земле, а затем уничтожить в самом фашистском логове. Вперед, к победе!

Экипажи разошлись по самолетам.

Наступал хмурый рассвет. Над белорусскими лесами прокатился протяжный гул — заработала наша артиллерия. Пора бы взлетать и штурмовикам, но туман толстым пластом лег на лесную поляну. Вырулившая на старт группа выключила моторы.

Лишь в середине дня потянул западный ветер, сдул с аэродрома молочную пелену. Затрепетало алое знамя на пригорке около КП, стартовали штурмовики.

Летчики 230-й Кубанской дивизии до самого вечера непрерывно кружили и пикировали за передним краем вражеской обороны. Группа за группой шли на запад к Могилеву, подавляли огонь артиллерийских батарей противника, штурмовали выдвигавшиеся из глубины колонны войск, задерживали их на дорогах, жгли машины и танки, рассеивали пехоту. А с вечера в небе снова загудели наши "ночники".

Перед ужином летчики сгрудились на КП. наносили на свои карты изменения линии фронта. 49-я армия генерала И. Т. Гришина на Могилевском направлении прорвала оборону противника, вклинилась почти на 50 километров и передовыми частями с ходу форсировала Днепр. Наши соседи слева и справа, 1-й и 3-й Белорусские фронты, будто мечами, рассекали на части группировку вражеских войск и тоже продвигались на запад.

26 июня подвижная танковая группа Б. С. Бахарова совершила смелый маневр и заняла в глубине противника единственный мост на Березине у Бобруйска, отрезав тем самым врагу пути отхода. Вскоре там оказались окруженными шесть вражеских дивизий. Они пытались прорваться на запад, но на том берегу Березины были уже наши, а сотни бомбардировщиков и штурмовиков непрерывно бомбили скопившуюся в лесах 40-тысячную группировку войск. Над лесами клубился дым — горели автомашины, танки, взрывались бензозаправщики, гибли тысячи вражеских солдат и офицеров, не желавших сложить оружие.

28 июня Николай Смурыгов пролетал мимо Бобруйска и увидел на крепостной башне красный флаг. Так было и три года назад, когда сводный отряд генерала Поветкина отбивал у противника занятый им 28 июня 1941 года Бобруйск.

В начале июля восточнее Минска, где в первые дни войны с боями отходила к Березине обескровленная 13-я армия генерала П. М. Филатова, — теперь оказалась окруженной 100-тысячная группировка противника. Ее уничтожали два фронта, стремительно продвигавшиеся на запад. 3 июля был освобожден Минск. В столице Белоруссии состоялся парад лучших представителей 370-тысячной армии народных мстителей, помогавших Красной Армии громить врага в тылу. В эти же дни по улицам Москвы под конвоем прошли 57 тысяч пленных фашистских генералов, офицеров и солдат, не добитых в белорусских "котлах" под Бобруйском, Минском и Витебском.

За две недели сражений в Белоруссии были разгромлены основные силы группы армий "Центр". Наши войска продвинулись на 400 километров.

…Стремительно наступали наши соединения, авиация тоже должна была часто менять аэродромы. Всего лишь неделю пришлось летать с Дорогой, а потом перебазировались в Тумановку и оказались на Днепре, севернее Старого Быхова; через несколько дней сели у Гангуты — это уже за Березиной. Потом Мир, Скидель — далеко в тылу остался Минск.

Нашему полку приходилось догонять свои войска, но, приблизившись к линии фронта, он часто бездействовал. Бензиновые баки на штурмовиках по нескольку дней оставались пустыми, не было бомб и снарядов.

— Что же это получается? — горячились некоторые летчики. — Вместо того чтобы бить противника, мы загораем!

— А сколько фрицев на дорогах — бить не перебить!

— Это все тыловики стараются…

Чего греха таить: "тыловик" часто звучало как оскорбительное слово. А как трудна их работа на фронте! Одеть, обуть, накормить людей. Они лечили больных и раненых, готовили для нас аэродромы, рыли землянки, обеспечивали ремонт самолетов, подвозили горючее, боеприпасы.

Война требовала от тыловиков многого. В Белорусской операции они должны были подвезти войскам свыше 500 тысяч тонн продовольствия, почти столько же боеприпасов и около 300 тысяч тонн горючего. Только для перевозки горючего потребовалось более 500 железнодорожных составов, следовавших на фронт из Баку и Грозного. А железные дороги и разрушенные мосты в прифронтовой полосе все еще восстанавливались, перешивались рельсы на нашу колею. Грунтовые дороги были тоже разворочены гусеницами танков, бензовозы двигались по-черепашьи, проделывая огромный путь к далеко ушедшим на запад войскам.

И все же на второй или третий день наши штурмовики заправлялись горючим, снаряжались боеприпасами, — брали курс на запад.

Легкой войны не бывает и в наступлении.

Поначалу вражеских истребителей не видели вообще, а от зениток все же доставалось.

Не пришлось Ивану Остапенко встретиться в Белоруссии с майором Колобом.

И если бы не воздушный стрелок Пименов, то не увидели бы мы больше и самого Ивана Остапенко.

Володя Пименов к концу войны оказался рекордсменом среди воздушных стрелков: на его счету было 137 боевых вылетов. А летать он начал лишь осенью 1943 года.

Перед войной был курсантом Челябинского штурманского авиаучилища, а воевать пришлось в пехоте разведчиком. Его часть в сорок втором отходила с боями от Старобельска до Моздока. Потом с 8-й гвардейской стрелковой бригадой высаживался на "Малую землю" под Новороссийском. Этому десанту нам пришлось в сорок третьем сбрасывать листовки такого содержания: "За вами следит весь фронт. Держитесь! Ваш десант — нож в спину немцев!" И героический десант выстоял.

Пименова снова послали в авиацию.

— Пойдешь в штурмовую стрелком.

— Я живого штурмовика близко не видел, — пошлите подучиться.

— У нас боевая армия, а не училище, — сказали ему в штабе 4-й воздушной армии. — В части подучитесь.

Учителем у Пименова был наш Дремлюк. И полетел "испеченный" стрелок!

Летал на Кубани, в Крыму, отбил с Остапенко "атаку" майора Колоба над Севастополем. И теперь неразлучный экипаж над Белоруссией.

Полетели штурмовать эшелоны на железнодорожной станции. Удар зенитного снаряда — загорелся нижний бензобак.

— Володя, я ничего не вижу. Какая высота? Далеко ли до линии фронта? спрашивает Остапенко.

— Чуть выбери из угла… Так держи! Потяни, потяни еще немножко…

Тянул Остапенко, сколько мог, потом самолет пошел к земле — удар.

Пименов очнулся, — самолет лежит в торфянике, дымит. Летчик все еще в кабине. Лицо в крови, тлеет одежда, обгорели руки, а рядом рвутся мины, свистят пули. Стрелок взвалил на себя летчика, пополз с ним к кустарнику.

— Перезаряди мне пистолет, — просит летчик.

— Не пришло еще время, — успокаивал стрелок пришедшего в сознание Ивана Остапенко. Выволок Пименов летчика к своим.

Через несколько дней в полк пришла записка из армейского госпиталя:

— Остап жив! Пименов спас своего командира.

Но Иван надолго вышел из строя: сильные ушибы, сотрясение мозга.

И наш Дед, появившийся в Белоруссии из далекого Киева, не совсем пришел в себя, хоть и ходил с бодрым видом. Еще в Трактовом из-за трещины в черепе медицинская комиссия на полгода отстранила его от летной работы. Демидов не напоминал об этой травме, а медики о ней и подавно забыли.

Командир полка как-то спросил Демидова:

— Кого бы послать за Волгу новые самолеты получить, отобрать летчиков? Полк заметно поредел, а конца операции не видно…

— Давайте я слетаю!

— А сможешь?

— Почему бы и нет!

Полетел Дед на транспортном самолете за пассажира. Вернулся на боевом ведущим с пополнением.

— Сам отбирал летчиков, сам привел — хочу им дать и боевое крещение.

Сводил Дед группу на задание раз, другой — и пошло до самой Польши… На цель выводил точно, пикировал, правда, не так уж круто, как прежде, перегрузки давали себя знать.

Фрицы вышли из лесов на шоссейную дорогу Могилев — Минск, начали откатываться на запад. Образовалась сплошная колонна вражеской техники протяженностью более ста километров.

Тогда командир первой эскадрильи капитан Демидов повел большую группу штурмовиков. Он нацелил ее на головную часть колонны у переправы — движение сразу застопорилось. Несколько дней подряд штурмовики летали на эту цель. Во многих местах полыхала гигантская колонна. Поврежденную технику немцы сваливали в кюветы, медленно продвигались на запад. Тогда командующий 4-й воздушной армией генерал-полковник Вершинин обратился к Главному маршалу авиации А. А. Новикову:

"…Душа болит, — немцы удирают сплошными колоннами, создаются пробки и скопления, а как следует бить нечем".

На другой же день группы бомбардировщиков из соседней 16-й воздушной армии генерала С. И. Руденко тоже обрушились на колонны в районе Березины.

Горы разбитой техники и тысячи трупов остались на дороге.

Наступавшим войскам пришлось даже двигаться по обходным маршрутам, где все еще рыскали остатки разбитых частей. Наш БАО перемещался по лесным дорогам следом за отходившими подразделениями противника.

Как-то Демидов с группой возвращался с задания, заметил в лесу колонну и решил на нее страха нагнать — стрелять было уже нечем. Снизился до предела, пронеслись с ревом штурмовики, — от одного этого забегали по лесу люди, заметался там и белый козел.

На новом аэродроме командир БАО майор Тейф разыскал Демидова:

— Дед, скажи, пожалуйста, что я тебе такого плохого сделал? Обмундирование выдал новое, сапоги хромовые… Я же твой самолет сразу по номеру узнал, — не отпирайся.

Демидов только крякнул.

Вскоре на новый аэродром нагрянула армейская медкомиссия. Вызвали Демидова.

— Говорят, вы летаете?

— Летаю.

— Вы же знаете, что вам полгода к самолету подходить нельзя?

— Это по-вашему…

— А как будет по-вашему?

— По-нашему так: летаю по три-четыре раза в день — сколько нужно.

— Как себя чувствуете?

— Как видите, неплохо.

— Так вот, товарищ Демидов: один раз в день с перерывами мы вам разрешаем, а два — это уже недопустимо.

-Пусть будет по-вашему, — сказал Дед.

На следующий день он сделал три вылета подряд.

За ужином повеселел:

— До чего люблю у фрицев по головам ходить, особенно когда они драпают!

…Не вернулся с задания Сашко Руденко. Он участвовал когда-то в прорыве "голубой линии", 70 раз пересек Керченский пролив и штурмовал противника на крымской земле. Раз был сбит на Кубани, сел тогда на нейтральную, еле выбрался к своим. И вот теперь полетел за Березину и на 126-м боевом вылете не вернулся со своим стрелком старшиной Белецким.

— Упал на лес, взорвался, — доложили летчики из его группы. А потом получили радиограмму от командира дивизии генерала Гетьмана, в которой сообщалось место катастрофы. Ехал Гетьман вслед за наступавшими войсками на новый пункт наведения. К нему подбежал солдат.

— В том лесу разбитый штурмовик лежит, — доложил он.

Гетьман по желтому коку винта и по номеру без труда установил, чей это самолет. Садился на густые деревья, "выкосил" крыльями наклонную просеку. Самолет с поломанными фюзеляжем и крыльями лежал на поваленной вековой сосне вниз кабинами. По всему видно, погиб экипаж.

Руденко тогда возвращался с задания. Брил над лесом, — снаряд угодил ему в мотор. Летчик помнил, как начал рубить крыльями верхушки сосен, как уперся коленями в приборную доску, чтобы головой не стукнуться, и все… Потом почувствовал сильную боль в голове, с трудом открыл глаза и не сразу понял, где он и что с ним приключилось. Над ним почему-то было не небо, а земля. В лесу сумрачно. Сообразил, что с самого утра он висит на привязных ремнях кверху ногами. Фонарь кабины не открыть — прижат к дереву. Решил выбираться через боковую форточку, куда с трудом проходит голова — уши мешают. Но откуда взялись силы и ловкость: протиснул голову, одно плечо, потом другое, пистолет на поясе мешал. Ухитрился отстегнуть ремень с кобурой — пролез, словно уж, а на земле закачался. Гимнастерка окровавлена, ноет рука, на ногу больно ступить. А где же стрелок? Подошел к валявшемуся в стороне фюзеляжу — услышал слабый стон. Еще хватило сил растащить обломки, высвободить Белецкого. Жив и боевой друг, только и его сильно помяло, в бедре нестерпимая боль.

От самолета надо уходить — тут еще немцы бродят. Выломали палки, пошли на восток.

Идти трудно, ноги увязают в топи, потом началось болото. Хотели было обойти стороной, но услышали лай собак. Сашко Руденко с детства баловался в лесах с ружьем, поэтому подумал: "Какая охота на войне? А может, это фрицы травят овчарками наших людей?" Тогда летчик и стрелок забыли о своих болячках, полезли в болото. Брели уже по пояс в воде, и тут хлопнула осветительная ракета, — пришлось нырнуть.

Потом над болотом понеслись трассы, в воде взорвалась граната, послышались крики: "Хенде хох!"

"Черта с два! — подумал Сашко. — Собаками в воде нас не возьмете!" То и дело приходилось нырять, лишь пистолеты держали над водой, чтобы патроны не отсырели. Погоня прекратилась, летчик со стрелком отходили все дальше от берега к темневшему посреди болота островку. Там заползли в кустарник.

Вскоре где-то в лесу загромыхала артиллерия. Этот гул медленно перемещался к западу и прекратился лишь к утру.

Из-за сосен выкатилось солнце, справа и слева гудели штурмовики.

Целый день обсыхали на островке, чистили пистолеты. Сашко финкой вырезал из низкорослых березок костыли.

Как стемнело, двинулись на восток.

К следующему утру набрели на какую-то деревушку, но днем заходить не рискнули. Решили выждать в лесу. Голод давал себя знать. Жевали желуди, дикий лук, несозревшую чернику. До вечера проспали в кустарнике.

Ночью приблизились к крайней хате. Сашко шепнул стрелку:

— Прикрывай меня сзади, а в случае чего — выручай. Стреляй только наверняка.

В это время на другом конце села несколько раз треснули автоматные очереди, потом снова стало тихо. "Неужели немцы орудуют?" Через окно Руденко услышал детский голос: "Мама, мама…"

Решил постучать в окно. Вышла старуха.

— Чьи войска в деревне? — шепнул летчик.

— Большевики, сынок… Сегодня девять человек пришли…

— Военные?

— Военные, военные…

— А где они?

— В третьей хате от угла.

Направились к той хате, — стрелок по-прежнему шел сзади, как в боевом охранении. И вдруг из-за плетня:

— Стой! Руки вверх!

Сашко поднял руки, а в одной все еще держит пистолет.

— Кто вы? — спросил растерявшийся летчик.

— Молчать, идти вперед!

Вызнал командира, тот оказался лейтенантом, возглавляет взвод разведки. Власовцев они здесь выловили, по этому случаю был "салют"…

Утром разведчики ушли дальше на запад, а в ту хату, где задержались Руденко с Белецким, сошлись все жители лесной деревушки. Удивлялись погонам, трогали ордена. А у Сашка их было не так уж и мало: Красной Звезды, Отечественной войны, два ордена Красного Знамени да еще знак "Гвардия".

К заслуженному летчику обращались с неожиданными вопросами:

— Чья теперь будет приблудная фашистская лошадь?

— Колхозная, — ответил Сашко.

— А колхозы опять будут?

— Будут, а как же без них?

— Когда ж нам председателя пришлют?

— А мы ждать не будем, сейчас и изберем, — сориентировался Сашко. — Кого хотите?

Кандидатуру назвали лишь одну:

— Хай буде Василь Бульба, — указали бабы на единственного старика с деревянной ногой.

— Доверяете?

— Доверяем, доверяем… Он, кажись, с партизанами связь держал.

— Проголосуем. Кто за товарища Бульбу?

Руки подняли все, как один, в том числе и стоявшие в первом ряду чумазые, оборванные ребятишки.

После выборов председателя Сашко сделал политинформацию: рассказал о наступлении, о втором фронте, не забыл упомянуть и о том, что немецкие генералы чуть-чуть не застрелили самого Гитлера — покушение на него было.

Только после этого Руденко с Белецким заковыляли на костылях в Гангуту.

Воздушного стрелка из-за перелома тазобедренной кости с летной работы списали, а нашему Сашку довелось поблаженствовать в полковом лазарете 707-го БАО. А было от чего блаженствовать: он часто видел у своей кровати медсестру Надю. Уж очень она была хороша собой!

Летчики под любым предлогом старались попасть на прием к Наде, Сашко тоже был у нее частым пациентом.

— Саша, вам опять таблетки от кашля? — спрашивала она с милой улыбкой.

Сашку неудобно просить все время от кашля, и в последний раз перед 126-м боевым вылетом он ляпнул:

— От расстройства…

— Нервной системы? — решила уточнить Надя, а Сашко вместо ответа покрутил ладонью по животу.

Теперь в лазарете 707-го БАО Сашку не требовалось никаких таблеток. Он быстро выздоравливал.