Глава 48. СМЕРТЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ
Глава 48. СМЕРТЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ
Состояние Вольфа Григорьевича — а слух о его тяжелом заболевании уже распространился по Москве — волновало не только близких его друзей. Даже люди, мельком знавшие его, при случае выражали свою озабоченность. А уж кто хорошо знал и его, и меня, те по нескольку раз на дню, иногда ни свет, ни заря звали меня к телефону. Так что дни с 31 октября по вечер 8 ноября я провела у столика с телефонным аппаратом, словно диспетчер на междугородной телефонной станции, но без отдыха и смены. А когда в редкие минуты телефон замолкал, я сама звонила в институт с тем же вопросом: как он?
В таком напряжении и тревоге прошло 8 дней!
Вечер 8 ноября. На улице бесится праздничная толпа, догуливает последний день октябрьской вакханалии, и у меня на душе тревожно и тоскливо. В десять вечера я еще раз беспокою дежурного врача, но ничего утешительного в ответ не получаю — состояние крайне тяжелое, почки не функционируют.
Чудовищное перенапряжение последних дней на фоне собственной болезни — воспаления легких — сказалось: меня свалил глубокий сон, и я проснулась в половине седьмого, не помня, как заснула, словно после общего наркоза. Но осадка в душе от тяжелых сновидений или каких-либо смутных предчувствий не было. Я с тревогой посматривала на молчащий телефон. Календарь показывал пришедший день — 9 ноября 1974 года, а в восемь двадцать утра телефон таки позвонил.
В черном небе — слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные…
И не страшно нам ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.
(Марина Цветаева)
…Позвонил Александр Давыдович, заведующий отделением, и сообщил, что Вольф Григорьевич скончался вчера в 23 часа… Зная, что я больна, они не решились сообщить печальную весть на ночь. А сам он — мертвый — уже не мог телепатически передать мне последний пульс души…
Теперь на мою долю выпала обязанность сообщить трагическую новость другим и, придя в себя от первого удара, я тут же позвонила Валентине Ивановской, его ведущей. И только повесила трубку, как молнией пронзило сознание: МОЗГ! Мозг Вольфа Мессинга!
И сразу вспомнилась легенда о том, что его мозг оценивался в миллион…
Если исследование его мозга действительно могут что-то дать науке, то он принадлежит всем, и ничьей собственностью быть не может. Так же, как сердце Шопена, хоть оно и похоронено в Польше.
Сейчас, когда быстротечное время сгладило боль утраты, позволю себе дать читателю бухгалтерскую сторону предполагаемой сделки.
В обоих полушариях коры головного мозга насчитывают 14 миллиардов клеток — как пчелы в улье. И если они оценены в миллион — долларов ли, рублей ли, — то сколько же стоит каждая клеточка, уникальный и неповторимый феномен природы?! Так вот, оказывается — семь десятитысячных доллара, микроскопически малая часть цента. Не слишком ли дешево?
Но тогда эти саркастические мысли с коммерческим уклоном мне не приходили — до иронии ли в такие минуты?
А время торопило, в любой час могли провести трепанацию черепа, процедура, от зрелища которой у медиков-новобранцев волосы встают дыбом: обследованные части мозга кусочками складывают в живот покойнику… Тем нелепее было представить мне эту жуткую процедуру с мозгом Мессинга. Я немедленно набрала номер телефона профессора Анатолия Владимировича Покровского и высказала ему свою озабоченность по этому поводу. Он ответил, что вскрытие поручено профессору Крымскому, а сам он сегодня отдыхает, и что на Крымского можно положиться, он-де халатности не проявит. Но сколько бывает непредвиденных случайностей! Пытаюсь дозвониться профессору Крымскому, оказывается, что номер телефона у него новый, а женский голос дотошно расспрашивает меня — кто я, да зачем, — но все же объясняет, как с ним связаться. Увы, по новому адресу мне ответили, что профессор уже ушел в клинику на вскрытие!
Все, я опоздала! Нервы на пределе! Скорей в институт, только бы успеть!
Саша, мой сын, в тот день был единственным дежурным врачом кожно-венерической больницы, что оставляло мало шансов оторвать его хоть на часок, но ждать такси по вызову, да еще в воскресный день — пропащее дело. И я решаюсь склонить Сашу к нарушению служебного долга: срочно подвезти меня на своей машине в институт, пока вся процедура по вскрытию не закончилась. Но сын отказывается везти меня не столько из-за занятости (как раз на удачу тяжелых больных под его опекой не было), сколько беспокоясь о моем состоянии — воспаление легких!
Я твердым голосом сказала:
— Александр, сейчас не разговор матери с сыном, ты же знаешь наш девиз — в серьезном деле шуток нет! (А как хотелось сказать: «…с тобой говорит друг не Вольфа Григорьевича, а МЕССИНГА…»), да и теперь есть кое-что поважнее моего здоровья. Давай в машину, и мигом за мной!
Минут через пятнадцать я не вбежала, а влетела в кабинет к профессору Крымскому и сразу же — о мозге Мессинга.
— А вы думаете, мы сами не понимаем ситуацию? Даже, если глубокие исследования окажутся маловпечатляющими для науки, мы в любом случае должны сохранить его мозг, ну, символически хотя бы. У меня есть друзья в Институте Мозга и я обещаю, что они об этом позаботятся, — ответил мне профессор, дружелюбным жестом указывая на кресло.
Наконец, я могла облегченно вздохнуть и, обессиленная, почти упала на сидение. Нервы размякли, и впервые после сообщения о его кончине комок подступил к горлу…
Грустную минуту прервал стук в дверь. Крымский сам пошел открывать и увидел незнакомую ему гостью. То приехала по моей просьбе ведущая Вольфа Григорьевича, и я представила их друг другу. Оставляя нас в кабинете, профессор предложил моему сыну пойти вместе с ним на вскрытие на правах бывшего сотрудника. Одно время Саша консультировал у нас кожных больных.
— А, была не была, пойду, — сказал он в сердцах, потому что теперь он удваивал время своего отсутствия на работе.
А мы с Валентиной Иосифовной с нетерпением стали дожидаться их возвращения из прозекторской. Но, по сути, какое утешение они могли принести!
Саша пришел один, ему уже необходимо было возвращаться в свою больницу. Но вкратце он сказал: технически операция Покровским была проведена блестяще, вероятнее всего, летальный исход наступил из-за ошибок и плохого ухода в послеоперационный период. Во всяком случае, высочайшую бдительность нужно было проявить до конца, а не надеяться, что золотые руки хирурга уже обеспечили успех. Директор института был в отпуске, и персонал института не имел должного контроля.
К большому сожалению, это вообще характерно для медицины в СССР и для хирургии в частности: когда великолепный успех прекрасного, иногда даже гениального врача сводится на нет неумелыми медсестрами, недобросовестными нянями, недостатком нужных лекарств и инструментов, неправильным питанием и многим другим.
Случай с Мессингом не оказался исключением. Видимо, он это предвидел, а потому просил вызвать за его собственные деньги знаменитого американского доктора Майкла Дебеки с бригадой медработников. Статистика среди больных, прооперированных доктором Дебеки: из 100 — 93 имеют благополучный исход. Но просьба Мессинга не была удовлетворена.
Что касается мозга, то его нашли в довольно склеротическом состоянии, но без очевидных патологических отклонений, и вес оказался стандартным. Словом, как у людей…
Теоретически мозг Мессинга мог оказаться интересным для ученых лишь в том плане, что можно было надеяться выявить какие-то следы воздействия на него необычайной психической сущности телепата. Но практически надежды на обнаружение такого воздействия почти не было.
Сами исследования по парапсихологическим явлениям еще находятся в зачаточном состоянии, а, следовательно, нет ни нужных приборов, чтобы обнаружить такие следы, ни ученых, чутье которых было бы ориентировано на оккультную область.