Глава 6. Детство

Ужас и всеобщее неверие подавляют. Горе от потери моего сына, стыд от того, что он сделал, страх, что нас возненавидят все вокруг. Нет никакой передышки от этой муки.

Запись в дневнике, апрель 1999 года

Я вела дневники большую часть своей жизни. Когда я заканчивала начальную школу и перешла в среднюю, я поверяла свои надежды и мечты страницам маленьких записных книжек, которые тщательно запирала и прятала, чтобы никто на свете не узнал, какую блузку я надевала и куда ходила со своей собакой на прогулку. Каждый день я исписывала целую страницу. Если моя сестра теряла терпение и выключала свет в спальне, я заканчивала писать в темноте.

В старшей школе и колледже я больше сосредоточилась на письмах моей сестре, матери, бабушкам и дедушкам, а также находила время для написания (плохих) стихов. После того, как я вышла замуж и родила детей, я делала записи каждый раз, когда хотела отметить значительные события или справиться с неприятными эмоциями. Я получала удовольствие, записывая достижения в развитии моих детей и фиксируя даты, когда они впервые заметили свои собственные ручки, перевернулись или сделали первые шаги. Когда мальчики подросли и забота об их полной занятиями жизни стала требовать больше времени, записи стали более короткими и обыденными: «Отвести Байрона к стоматологу, нужно чистить зубы нитью. Команда Дилана победила: 6:3!»

В первые дни после Колумбайн я снова вернулась к ведению дневника. Я делала записи в книге, которую Дилан подарил мне на Рождество. Мы с Томом всегда говорили мальчикам, чтобы они не покупали дорогие подарки, и поэтому я была тронута, когда в 1997 году нашла книгу для записей в кожаной обложке среди своих подарков. Я так явно выражала свою радость по поводу того, какой это великолепный подарок, что Дилан подарил мне еще один дневник на Рождество в 1998 году. У этого дневника на обложке была репродукция картины Эдварда Мунка «Крик». Конечно, позже это изображение стало зловеще символичным, но в то время я была просто тронута таким внимательно выбранным подарком, который затрагивал и ведение дневника, и искусство, и, таким образом, идеально подходил для меня.

После Колумбайн облегчение, приходившее ко мне, когда я делала записи, ощущалось почти физически, хотя и было временным. Мои дневники стали для меня местом, где можно собрать мириады порой противоречивых чувств, связанных с моим сыном и тем, что он сделал. В первые дни ведение записей позволяло мне излить свою огромную скорбь из-за горя и страданий, которые причинил Дилан. До того, как я смогла лично связаться с семьями жертв, дневники стали для меня местом, где можно было попросить у них прощения и тайно погоревать о потерях, которые они пережили.

Дневники также были для меня местом, где можно было расставить все на свои места. В первое время после трагедии мы оплакивали не только Дилана, но и саму его личность — и наше самосознание. Было невозможно исправить поток ложных сведений в средствах массовой информации, но я хотела рассказать нашу часть всей истории, пусть даже только себе. Страницы моих записных книжек стали местом, где можно было тихо ответить людям, которые называли нас зверями и чудовищами, исправить неправильные представления о моем сыне и нашей семье. Некоторые из этих страниц отражают мою самозащиту и даже злость против тех, кто судил, ничего не зная о нас. Я не гордилась этими чувствами и была рада хранить их в секрете, но в то время они были мне необходимы, и я вижу детали, которые мучили меня, как невольные доказательства потрясения и горя, которые я ощущала.

Ведение дневника также давало мне возможность отразить мою собственную потерю, когда я не чувствовала себя в безопасности, чтобы говорить о ней открыто. Наш адвокат говорил мне, что я не могу посещать группу поддержки для потерявших близких родственников, не рискуя подвергнуть неприятностям ее других членов, но мне нужно было безопасное место, чтобы вспоминать и оплакивать своего сына. Для всего остального мира Дилан был чудовищем, но я потеряла своего ребенка.

И поэтому, особенно в те первые дни, больше всего в моих дневниках появлялось воспоминаний. Позже я буду возвращаться к ним в попытках увидеть, где же все пошло так ужасно неправильно. Когда горюешь о потере близкого человека, стараешься запечатлеть его в памяти, и многие годы мое горе было связано с вопросом, что же было у Дилана в голове в конце его жизни. Попытки понять эту тайну придут позже. В те первые дни я писала просто потому, что любила.

Я записывала все, что только могла вспомнить о Дилане, — о ребенке, о мальчишке, о подростке. Я восстанавливала его победы и разочарования, а также целый ряд маленьких, совершенно обычных моментов нашей совместной жизни. Боясь, что все забуду, я записывала избитые семейные истории и шутки, которыми мы наслаждались вместе, словечки и фразочки, которые заставляли каждого из нас четверых разражаться смехом и оставались непонятными для любого человека со стороны. Ведение записей делало меня ближе к Дилану.

Я знаю: то, что я пишу об этом здесь, приведет к тому, что меня снова будут осуждать. Эта мысль наполняет меня страхом, хотя не было таких критических высказываний по поводу моей роли как родителя, которые я не слышала бы за последние шестнадцать лет. Я слышала, что мы с Томом были слишком снисходительны к Дилану и что мы были слишком строги. Мне говорили, что позиция нашей семьи по отношению к оружию стала причиной трагедии в Колумбайн: возможно, если бы Дилан привык к оружию, оно не имело бы такой мистической власти над ним. Люди спрашивали меня, не обращались ли мы с Диланом жестоко, не позволяли ли другим обращаться с ним жестоко, обнимали ли его когда-нибудь, говорили ли, что его любим.

Конечно, оглядываясь назад, я скептически оцениваю принятые нами решения. Конечно, мне есть, о чем жалеть, особенно это касается тех звоночков, которые я пропустила и которые указывали, что Дилан был в опасности, что мог повредить себе и другим. Именно потому, что я их пропустила, я хочу рассказать эту историю, поскольку какие бы родительские решения ни принимали мы с Томом, мы делали это, хорошо подумав, в полном сознании и в полную меру своих способностей. Я рассказываю эту историю не для того, чтобы спасти репутацию своего сына или нашу репутацию как его родителей. Но я думаю, что важно, — особенно, для учителей и родителей, — понимать, каким был Дилан.

За пятнадцать лет, которые я проработала в сфере профилактики самоубийств и жестокости, я слышала множество историй о жизнях, которые оборвались трагически. Иногда родители говорили мне, что знали: их ребенок в беде. Они описывали ребенка, которого не могли выносить, демонстрирующего антисоциальное поведение в начальной школе; злого, жестокого подростка, которого они сами боялись. Во многих случаях такие родители пытались неоднократно (и часто безуспешно) помочь своему ребенку. Подробнее я расскажу о таких случаях далее. Мы должны сделать так, чтобы родителям и другим заинтересованным лицам было легче прийти на помощь ребенку, у которого явные трудности, до того, как этот ребенок станет опасным для себя и других. Но здесь я упомянула эти борющиеся с трудностями семьи, потому что хочу отметить важное различие. Ребенок, чьи проблемы лежат на поверхности и разрушают жизнь его или ее семьи многие годы? Это был не мой сын.

Были признаки того, что у Дилана проблемы, и я несу ответственность за то, что пропустила их, но не было никаких пронзительных сигналов сирен, никаких неоновых вывесок с надписью «Опасность!» Вы бы не стали нервно отдергивать своего ребенка от Дилана, если бы увидели его сидящим на скамейке в парке. На самом деле, поболтав с ним несколько минут, вы бы спокойно пригласили его на воскресный обед. Насколько я понимаю, это именно та правда, которая делает нас такими уязвимыми.

После Колумбайн мнение окружающих о моем сыне сложилось — что вполне понятно — молниеносно: Дилан был чудовищем. Но это заключение было обманчивым, потому что оно тесно связано с куда сильнее обескураживающей реальностью. Как и вся мифология, вера в то, что Дилан был чудовищем, служила более глубокой цели: людям нужно верить, что они смогут распознать злодеев среди себе подобных. С чудовищами нельзя ошибиться, вы всегда узнаете чудовище, если видели хотя бы одно из них, не так ли? Если Дилан был монстром, чьи беспечные родители позволили своему психически неуравновешенному, разъяренному ребенку хранить целый арсенал оружия у себя под носом, тогда трагедия — эта ужасная трагедия — не имеет никакого отношения к обычным мамам и папам, сидящим в своих гостиных, когда их дети мирно сопят носами в мягких постелях наверху. Случилось нечто душераздирающее, но оно случилось где-то далеко. Если Дилан был чудовищем, тогда события в Колумбайн, хотя и трагичные, но являются аномальными, чем-то вроде удара молнии в ясный, солнечный день.

Есть проблема? Да, в том, что все это неправда. Так же чудовищна, как то, что сделал Дилан, правда о нем: она такова, что ее куда труднее принять. Он не был красноглазым дьяволом, какого мы привыкли видеть в мультфильмах. Тревожная реальность состоит в том, что эта невероятная жестокость крылась в добродушном, стеснительном, приятном молодом человеке из «хорошего дома». Мы с Томом были ответственными родителями, которые ограничивали просмотр телевизора и поедание сладостей. Мы следили, какие фильмы смотрят наши мальчики, и укладывали их спать со сказками, молитвами и объятиями. За исключением тревожащего поведения за год до трагедии (которое едва ли было из ряда вон выходящим для подростка, как нам сказали) Дилан был классическим хорошим мальчиком. Его было легко растить, с ним приятно было быть, это был ребенок, который всегда заставлял нас чувствовать гордость.

Если изображение Дилана как чудовища оставляет впечатление, что трагедия в Колумбайн не имеет никакого отношения к обычным людям и их семьям, тогда любое успокоение, которое оно дает, фальшиво. Я надеюсь, что правда откроет людям глаза и заставит их чувствовать уязвимость, которой не так-то просто найти границу. Пусть им придется бояться сильнее, но в данном случае это крайне важно.

Я хотела стать матерью, когда еще сама была ребенком. Том потерял родителей в детстве и, несмотря на нежную заботу своих родственников, которые его вырастили, он остро чувствовал потерю отца и матери. Это усиливало его собственное стремление быть активным и вовлеченным в жизнь детей родителем. Мое собственное детство в пятидесятых прошло в рамках традиционной послевоенной жизни, которую часто показывали в телесериалах тех дней. Хотя мир значительно изменился (и я работала четыре дня в неделю, вместо того, чтобы, как моя мама, сидеть дома с тремя детьми) мы с Томом, воспитывая наших детей, следовали этому образцу крепкой семьи, живущей в пригороде.

Мы были уверенными в себе родителями, особенно к тому времени, когда у нас появился второй ребенок. Тревожная от природы, я никогда не переставала чрезмерно заботиться обо всем: от опасности подавиться мелким предметом до хороших манер. С детства я подрабатывала няней и большую часть своей жизни проработала, обучая и детей, и взрослых. Для того, чтобы получить диплом, мне потребовалось пройти курсы по развитию детей и психологии. Я наивно полагала, что сочетания знаний и интуиции, доведенного до совершенства опытом, будет достаточно для того, чтобы вырастить моих собственных детей полезными кому-либо. В самом крайнем случае, считала я, мы хотя бы знаем, куда обратиться, если столкнемся с проблемами.

Наша родительская уверенность поддерживалась тем, что мы видели в наших детях. Маленьким ребенком Байрон, наш первенец, был радостным, никогда не сидящим на месте живчиком. Он напоминал мне персонаж Люсиль Бол из сериала «Я люблю Люси», вечно попадающую в какие-то истории. Байрон был ребенком, который, выскакивая из туалета в ресторане, врезается прямо в официантку, несущую нагруженный поднос. Он был ребенком, который опрокидывает тарелку картофельного салата так, что он размазывается по его собственному лицу в стиле картофельного поединка, одновременно изображая пуканье с помощью своей подмышки, а затем проделывает это снова с миской овсяной каши на следующее утро во время завтрака. Это было чисто мальчишеское дурачество, без капли злости. Даже Том всегда смеялся до упаду над кривляньями Байрона вместо того, чтобы злиться.

После энергичности Байрона готовность Дилана сидеть на полу и тихо играть была настоящим облегчением. Оба мальчика были активными и веселыми, но Дилан любил задания, требующие усидчивости, терпения и логики и после того, как перерос период подражания брату, часто сидел, прижимаясь ко мне, за книгой или паззлом. Наш младший сын был наблюдательным, любопытным и вдумчивым, с кротким нравом. С любопытством изучающий то, что происходит вокруг него, терпеливый, уравновешенный и легко начинающий смеяться Дилан мог сделать самую рутинную работу веселой. Он был готов на все — общительный, благожелательный ребенок, который любил делать разные вещи.

И он был умным. Одаренность Дилана проявилась довольно рано. Вскоре после того, как он младенцем научился сам брать разные вещи, нам пришлось пройти через период плача по ночам. Мы перепробовали все, что только смогли придумать, чтобы успокоить сына, а потом обратились к педиатру, чтобы убедиться, нет ли проблемы со здоровьем. Доктор внимательно осмотрел мальчика, а потом посоветовал нам класть в кроватку Дилана мягкие игрушки и книжки, чтобы он мог развлечь себя, если проснется. В ту ночь мы услышали, что Дилан проснулся и издавал тихие звуки, играя с игрушками и разглядывая книги. Закончив, он лег спать. Ему просто было скучно.

Как учитель я восхищалась его развитостью. Может быть, это и не было связано со мной, но он учился так быстро! В третьем классе Дилан увлекся оригами, и этот интерес сохранялся до подросткового возраста. (Вскоре после того, как он сделал своего первого журавлика, в нашем доме побывали две японские школьницы, приехавшие по обмену. Дилан был очень разочарован, обнаружив, что девочки знают про складывание из бумаги не больше, чем я.) В течение многих лет мы собирали книги по оригами, и Дилан собирал самые сложные фигурки, для которых бумагу требовалось сгибать семьдесят или восемьдесят раз. Он работал быстро, и его пухлые пальчики не всегда могли сделать острые как бритва складки, но все равно каждая поделка была маленьким произведением искусства. Я до сих пор вижу их в домах наших друзей, и когда учительница, которая была у Дилана в пятом классе, пришла выразить нам свои соболезнования после трагедии, она принесла показать нам одно из своих самых дорогих сокровищ: бумажное дерево, украшенное крошечными игрушками-оригами — рождественский подарок, на изготовление которого Дилану потребовалось много часов.

Малышом Дилан был зачарован игрушками-конструкторами, став старше, он провел бесчисленные часы, играя в лего. Аккуратный и методичный, он любил точно следовать напечатанной инструкции, тщательно сооружая корабли, замки и космические станции только для того, чтобы разрушить их и собрать снова. У Дилана в спальне была двухъярусная кровать, и Том положил большой лист фанеры на нижний ярус, так что у Дилана было находящееся в стороне место для того, чтобы работать с большими и более сложными конструкциями в течение нескольких дней. Байрон предпочитал импровизацию, и его воображение стало источником для нескольких очень своеобразных проектов. Дилан был его противоположностью. Однажды, озаботившись тем, что он слишком сосредоточивается на совершенстве, мы с Томом поговорили с сыном о том, что вполне допустимо заменить один элемент другим, если он никак не может найти тот самый кирпичик.

Подобным образом мы видели, как проявляется его конкурентный характер, когда вчетвером играли в настольные игры, такие как «Монополия» или «Рискуй!» Поражение было унизительным для Дилана, и его унижение порой переходило в злость. Конечно, важно уметь не только побеждать, но и проигрывать, поэтому мы продолжали играть в игры всей семьей, пока Дилан не научился контролировать свой нрав. Также он играл в Малой бейсбольной лиге, где научился важности товарищеской поддержки в спорте. Тем не менее, оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, не заставляли ли мы непреднамеренно Дилана подавлять свои чувства под предлогом обучения приемлемому поведению.

Поскольку в детстве я была настоящей трусишкой, меня всегда впечатляло, насколько Дилан свободен от обычных детских страхов. Он не боялся ходить к доктору или к стоматологу, как я в его годы. Когда его в первый раз стригли, он улыбался во весь рот. Он не боялся воды, темноты, грома и молнии. Позже, когда мы начали ходить в парки развлечений, Дилан мог забраться на самые страшные аттракционы. Иногда он катался на них один, а мы все стояли внизу и махали ему руками, потому что больше ни у кого не хватало духу присоединиться к нему.

Мы с Томом называли Дилана «наш маленький солдатик» из-за его способности справляться со стрессом. Он никогда не сдавался, пока не решал проблему, и редко отвергал какую-либо идею, не обдумав ее. Он не любил просить о помощи. Но он редко в ней нуждался. Поскольку он был высоким и одаренным ребенком, Дилан пошел в школу на год раньше. Почти все время он был самым младшим ребенком в классе по возрасту и самым высоким по росту.

Он не очень любил делиться своими игрушками, доходило даже до того, что прятал свои любимые, когда надвигался приход гостей. Малышом уставший Дилан иногда падал на пол около кассы, когда мой поход за продуктами слишком затягивался. То, как он хвастался тем, что знает таблицу умножения куда лучше старшего брата, тоже было не самой приятной вещью на свете. Но это было очень незначительным отклонением от нормы (если вообще было отклонением), и мы любили его. Мы с Томом верили, что он совершит что-то великое.

За прошедшие годы я много думала о потребности Дилана убедить себя и других в том, что он полностью все контролирует. Эта черта появилась у него еще в раннем детстве. Когда он был маленьким, мы гордились этой особенностью, а сейчас я задаюсь вопросом, не была ли эта гордость напрасной. Потому что, когда Дилану под конец жизни по-настоящему понадобилась помощь, он не знал, как ее попросить.

После Колумбайн многие люди откликнулись на призыв поделиться со мной своими собственными историями о скрытой боли. Поразительно, как же много этих историй было связано с так называемыми идеальными детьми: победителем научных олимпиад, звездой спорта, музыкальной девочкой, которой предлагали полную оплату обучения в консерватории по ее выбору. Иногда в их жизни были явные знаки того, что с детьми не все хорошо: ухудшающиеся оценки, беспорядочный секс или употребление наркотиков, проблемы с законом. Тем не менее, во многих случаях эти дети сумели пройти мимо радаров своих родителей именно потому, что они были великолепны во всем и могли скрывать ужасную боль от своих родителей так же хорошо, как и делали все остальное.

Когда бы я ни задала себе вопрос о том, почему я пишу эту книгу, снова подставляя себя осуждениям и злобе всего окружающего мира, я думаю обо всех этих родителях. Возможно, Дилан не был отличником или спортивной звездой, но мы были уверены, что он вполне успешно справляется с неизбежными проблемами, которые подбрасывает жизнь. Стала бы я вести себя по-другому, если бы знала все эти истории о детях, чьи страдания скрывались под маской счастливого и уравновешенного человека? Задним умом все крепки, но я думаю, что, если бы знала, то не была бы так убеждена, что Дилан без всяких усилий двигается по жизни.

Мы с Томом всегда шутили, что Дилан летит на автопилоте. В пять или шесть лет младший сын попросил меня научить его, как самому мыться. Я показала ему, как намылить мочалку, каким частям тела надо уделить особое внимание при мытье и как тщательно ополоснуться. Байрон, который был на три года старше, все еще баловался в ванной и не мыл уши, если ему не сказать об этом. Дилану же мне нужно было только один раз показать все этапы, и он аккуратно вешал полотенце на место после купания без каких-либо напоминаний.

Вдобавок к тому, что Дилан был удобным ребенком, он был счастливым. Он был не таким общительным, как его брат, но все-таки легко заводил друзей. Когда мы жили на улице, где было много детей, Дилан успешно вписался в компанию мальчишек своего возраста, и они ездили по округе на велосипедах. (Мы всегда знали, где они находятся из-за груды великов, лежащих на газоне того дома, где они остановились перекусить.)

Пока наши сыновья росли, мы с Томом были особенно поражены тем, как легко Дилан ладит с Байроном и его друзьями. На одной из моих любимых фотографий, которая стоит на моем столе, Дилан висит на руке Байрона, как маленькая обезьянка, и оба они широко улыбаются.

Один случай из детства Дилана я часто вспоминаю. Когда ему было около десяти лет, ему пришлось удалить неправильно расположенный, глубоко вросший зуб. К сожалению, на следующий день в наш город приехали друзья семьи. Возможно, я должна была настоять, чтобы мы с Диланом остались дома и он мог отойти от операции, но не было никакого способа заставить его пропустить выход в свет с нашими друзьями, несмотря на то, что его щеки раздулись, как у бурундука.

Я вздрагивала каждый раз, когда смотрела на его бледное, раздувшееся лицо, но Дилан не пропустил ничего: ни катания на картах, ни мороженое, ни поездку на особом горном поезде на вершину пика Пайкс, горы, поднимающейся более чем на 14 000 футов[9] над уровнем моря, где можно любоваться одними из самых эффектных видов в мире. Когда я с волнением пыталась найти его глаза в зеркале заднего вида, пока мы ехали куда-нибудь, сын мягко улыбался, чтобы развеять волнение. Несмотря на мое беспокойство, Дилан переживал лучшие моменты своей жизни.

И когда мы с другой мамой побоялись шагнуть на висячий мост Ройэл Гордж-Бридж, именно Дилан скользнул обратно к нам, попеременно подшучивая над нами, упрашивая и подбадривая нас пройти по самому высокому мосту в Соединенных Штатах. Я по-прежнему могу чувствовать его руку в своей.

Мы с Томом несколько раз переезжали, пока, наконец, не нашли дом, где мы хотели растить своих детей. С большими панорамными окнами и высокими потолками дом выглядел великолепно, совсем как в какой-нибудь телепередаче. Тем не менее, он был в плохом состоянии, и когда мы его купили, требовал серьезного ремонта. Бассейн не держал воду, а на теннисном корте через покрытие проросли сорняки высотой шесть футов. В доме была дырявая крыша и несколько разбитых окон, и в нем вольготно разгуливали сотни бурундуков, полевок и мышей, которые устроили свои жилища внутри дома и вокруг него.

Эта недвижимость была большой и весьма накладной для нас, она поедала все наши заработки, но вокруг дома расстилался пейзаж, от которого просто захватывало дух. Необычайное освещение подножия гор заставляло камни вокруг дома становиться оранжевыми по утрам и нежно-сиреневыми по вечерам. Площадки между массивными розовыми скалами из песчаника заросли перекрученными, сучковатыми падуболистными дубами, ощетинившимися колючками кактусами-опунциями и остроконечными юкками — выносливыми жителями пустынных земель.

Мы с мальчиками часами сидели и смотрели на жизнь дикой природы из наших панорамных окон, как другие семьи смотрят телевизор. Голубые сойки, золотистые дятлы, сороки и синицы-гаички прилетали на наши кормушки. Семьи оленей, лисиц и енотов находили угощения, разложенные на земле. На некоторое время мы приютили семью рысей на нашем заднем дворе. Однажды вечером после ужина Том, который мыл посуду, поднял голову и увидел бурого медведя, смотревшего прямо на него в окно кухни. Между ними было не более восемнадцати дюймов. Однажды утром муж увидел еще одного медведя, блаженно лежащего на спине посреди нашего бассейна, окунаясь во впадину в покрытии, где было как раз достаточно воды для медвежьей ванны.

Один из наших соседей сказал мне, что когда-то на этих землях были зимние стоянки индейцев, и поэтому место приобрело некий священный ореол. Я хотела, чтобы мальчики росли в безопасности, окруженные красотой природы, могли свободно бродить по местам, дающим пищу их воображению. Когда мы нашли дом в предгорьях, я решила, несмотря на его обветшалость и запущенность, что это то самое место.

Мы переехали в начале декабря 1989 года, когда Дилан был в третьем классе. Дружелюбный сосед отдал нам старый низкий мопед, стоявший у него в гараже, а в газете с объявлениями Том нашел еще один, подержанный. Они с мальчиками починили мопеды и вскоре Дилан и Байрон проложили маршруты через все наши земли. У них была огромная свобода для странствий, но, с другой стороны, наш дом был так далеко от города, что все их городские занятия должны были быть строго расписаны, чтобы мы с Томом могли их отвезти. Мальчики не могли просто сесть на мопеды, чтобы поехать к друзьям или купить мороженое на углу. Наша относительная изоляция в деревне означала, что братья будут проводить много времени вместе.

Подрастая, Дилан стал очень гордиться своей независимостью. К моему удивлению, он попросил меня показать, как стирать свою одежду, когда ему было десять. Эта независимость в сочетании с решительностью, которую мы заметили, когда он был маленьким, наделяла его силой, с которой приходилось считаться. Я помню, как отвезла их с Байроном на роллердром. Даже если сильно напрячь воображение, меня трудно представить крутым роллером, но я держалась на ногах и предложила помочь Дилану, который с трудом пытался устоять на своих. Он настоял, что может кататься сам, и поэтому я послушно брела вдоль поручня, пока он спотыкался на некотором расстоянии от меня. Дилан не катился, он делал несколько запинающихся шагов на коньках, а потом тяжело валился на пол. Я спешила на помощь, но он нетерпеливо отмахивался от меня рукой:

— Я могу кататься! Жди там и смотри. Не двигайся! Помощь мне не нужна!

И я смотрела, как он на четвереньках добирается до поручня и подтягивается вверх. Затем он делал еще несколько неуверенных шагов, прежде чем снова упасть. Я держалась сзади и смотрела, как маленькая фигурка с черепашьей скоростью продвигается по огромному кругу: несколько запинающихся шажков, неизбежное падение и трудный путь на четвереньках до поручня. Я понятия не имела, сколько времени ему потребуется, чтобы сделать полный круг. Кажется, на это ушел целый час.

В конце концов, Дилан добрался до места, где стояла я. Пот ручьем тек по его лицу, пряди светлых волос прилипли ко лбу. Я боялась представить себе, какие синяки покрывают его ноги под пыльными джинсами. Держась за стену, чтобы удержаться прямо, с ногами, дрожащими от напряжения, он стоял передо мной, высокий и гордый:

— Видишь? Я же тебе говорил, что могу кататься!

Подобные происшествия убедили нас с Томом, что Дилан сможет справиться со всем, что поставит себе целью сделать, с помощью одной только силы воли. На этом стояло наше представление о нем. В нем было много уверенности в себе, и мы тоже поверили в него.

Четвертый, пятый и шестой классы Дилан проучился в классе для одаренных детей. Там была обстановка практически как в частной школе: мало детей, много математических и шахматных игр, и индивидуальный подход к каждому ученику. К концу шестого класса, постоянно соперничая с другими детьми в отличных оценках и проводя время с теми, кто разделяет его интересы, Дилан, казалось, был на вершине мира. Свою уверенность он отразил в рисунке: мальчик в клетчатой рубашке стоит над желтыми, зелеными и пурпурными горами, машет рукой зрителю и улыбается во весь рот. Директор его начальной школы выбрала этот рисунок в школьную коллекцию, снабдив его золотой табличкой с именем и повесив в холле.

После Колумбайн, боясь, что кто-нибудь украдет или испортит его, мы попросили любимую учительницу Дилана вернуть рисунок нам.

Одним из свойств характера Дилана на протяжении всей его жизни было преувеличенное нежелание слышать в свой адрес смех, и эта черта только усилилась, когда он стал подростком. Мы с Томом оба достаточно самокритичны от природы, и всегда первыми начинаем смеяться над собой. Но Дилан не мог легко пошутить над своими собственными фобиями. Он не мог простить себя, когда в чем-то не достигал успеха, и ненавидел выглядеть дураком.

Однажды летом, когда Дилану было лет восемь, мы поехали на пикник с Джуди Браун и ее двумя мальчиками. Дети ловили в небольшой речушке раков, Дилан потерял равновесие на шатких камнях и с плеском упал в мелкую воду. Он выбрался на берег нисколько не пострадавшим, но был в ярости: смертельно бледный от злости, он разъярялся еще больше, потому что все остальные смеялись. Мы попытались помочь Дилану увидеть юмор этой ситуации — Байрон, скорее всего, оказавшись в таком положении, сыграл бы на публику и завершил бы свое падение изысканным поклоном, — но Дилан ушел в машину и отказывался разговаривать с кем-либо, пока не нашел в себе силы снова общаться с окружающими. Такая реакция могла показаться преувеличенной, но она только укрепила то, что мы уже знали: Дилан переживает неловкие ситуации более остро, чем другие дети.

Когда Дилану было десять, к нам приехала погостить кузина из другого штата. Мы с ней и мальчиками отправились на прогулку верхом. Посреди прогулки лошадь Дилана остановилась посредине тропы, чтобы отлить. Совсем по-детски мы все засмеялись. Лицо Дилана запылало от смущения, его унижение становилось все сильнее с каждой секундой. Тем не менее, хотя Дилан был более застенчивым, чем Байрон, его чувство незащищенности оставалось в нормальных рамках для ребенка, который вот-вот войдет в пубертат.

В средней школе Дилан перестал попадать в программы для одаренных. Как и многие дети этого возраста, он был ужасно озабочен поисками чего-то, что могло бы выделить его из толпы. Как он сказал мне, в средней школе не круто, когда ты умный.

Тем не менее, он по-прежнему хорошо учился. В восьмом классе учитель математики порекомендовал Дилану посещать класс алгебры в школе Колумбайн. Дилан отказался туда ходить. Мы все втроем встретились с учителем, чтобы обсудить все за и против. Достаточно неловко переходить в старшую школу, когда ты девятиклассник, уж не говоря о том, чтобы сделать это на год раньше, и организация его доставки туда и обратно была достаточно сложной. Вместе мы решили, что будет лучше позволить Дилану и дальше изучать математику в средней школе.

Для нас большим облегчением было то, что у Дилана все хорошо, потому что подростковый возраст Байрона принес нам проблемы. Ему нужно было множество родительских понуканий и напоминаний, чтобы справляться со своими ежедневными делами. Мы установили для мальчиков очень четкие границы, когда они были еще маленькими. Им никогда не позволялось говорить с нами или с любым другим взрослым неуважительным тоном. Мы просили их содержать свои комнаты и вещи в порядке и помогать нам с делами по дому. Я ожидала от них, что они будут делать все для своей безопасности: использовать солнцезащитный козырек на автомобиле, ответственно вести себя на дороге и не принимать наркотики. Вдобавок к этому от них требовалось хорошо учиться, поэтому когда мы с Томом увидели, что оценки Байрона (никогда и не бывшие выдающимися) в старшей школе катятся вниз, мы обыскали его комнату и обнаружили, что он курит марихуану.

Сейчас марихуана в Колорадо легальна, поэтому наша реакция, возможно, могла показаться старомодной и преувеличенной, но в жизни нас обоих никогда не было наркотиков, и мы откровенно их боялись. Мы и до этого достаточно тщательно отслеживали занятия Байрона, но, после того, как нашли заначку, насели на него по-настоящему. Обыск его комнаты стал для нас частью ежедневных дел. Мы настаивали, чтобы он прекратил дружеские отношения, которые, как мы считали, были не в его интересах. Мы послали его к школьному психологу.

Думаю, мы раздражали его без меры, но Байрон оставался таким же добродушным и любящим, как всегда. Он был забавным и открытым, и я целые часы проводила в его комнате, разговаривая с ним, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. В доме не было каких-то особенных конфликтов, но Байрон определенно получал львиную долю родительского внимания, что могло означать, что мы не осознаем неотложность нужд Дилана.

Эти непростые годы Дилан продолжал делать то, что от него ожидали. Кажется, ему нравилась роль покладистого, ответственного ребенка, который делает все правильно, и нам с Томом было нужно, чтобы он вписывался в эту роль, больше, чем когда-либо, потому что мы были заняты благополучием Байрона. Стремление Дилана к самостоятельности препятствовало пониманию того, как сильно он нуждался в помощи в конце своей жизни. Оно, несомненно, наложилось на нашу неспособность увидеть, что он в беде.

Летом после восьмого класса Дилан стал худым и угловатым, каким и оставался до конца жизни. Мы хотели отметить его переход в старшую школу, поэтому предложили отправить его в летний лагерь в горах. Лагерь был деревенским, и детям пришлось трудиться плечом к плечу, чтобы обеспечить свои нужды. Дома Дилан, не минуты не колеблясь, начинал жаловаться, когда ему казалось, что он выполняет больше обязанностей, чем ему положено, но в лагере он не жаловался. Ему нравилось быть на природе, и психологи сказали мне, что он поладил с другими ребятами.

Оба наших сына играли в бейсбол с самого раннего возраста; спорт красной нитью проходил через их детство и отрочество. Они смотрели игры по телевизору, спорили над спортивными страницами газет и по очереди ходили на бейсбольные игры с отцом. Том любил играть, и они втроем проводили летние вечера, играя в бейсбол на заднем дворе или перебрасывая мячи через лист фанеры, который Том приспособил для тренировки подачи. Стены комнаты Дилана были увешаны постерами его любимых бейсбольных игроков: Лу Герига, Роджера Клеменса, Рэнди Джонсона. Одним из наших любимых фильмов был «Самородок» с Робертом Редфордом в роли звезды бейсбола. Мальчики смотрели его так часто, что некоторые места знали наизусть.

Бейсбол был не только полезным времяпровождением для мальчиков, его любили и в семье Тома, и в моей собственной. Одному из моих дедушек в молодости предлагали вступить в профессиональную команду (он отказался, так как не хотел оставлять свою овдовевшую мать), а отец Тома и его брат играли как любители, когда были взрослыми. Мне нравилось, что наши мальчики занимаются этим классическим американским видом спорта, как и их дедушки, и прадедушки. И Дилан, и Том были огорчены, когда Дилан, поступив в девятый класс Колумбайн Хай, не попал в школьную бейсбольную команду.

Гладкая подача Байрона с правой руки позволила ему играть, пока сам спорт ему не наскучил. Дилан тоже был питчером, но подавал с левой и выстреливал мячом, как из пушки, стараясь выбить бэттера. Его отличительной чертой была сила броска, и он часто жертвовал точностью ради скорости. Со временем из-за такого стиля подачи Дилан повредил руку. В то лето, когда Дилан перешел в восьмой класс, Том нанял тренера, чтобы мальчики могли улучшить свою форму. Во время одной из тренировок Дилан выглядел так, как будто с чем-то борется. Неожиданно он перестал бросать вообще, его глаза расширились. Том поспешил к нему, опасаясь, что он или тренер зацепили Дилана слишком сильно. Отец увидел, что глаза мальчика наполнены слезами:

— Рука болит слишком сильно, чтобы бросать, — сказал он.

Том был в шоке. Ранее Дилан никогда не упоминал ни о какой боли, хотя позже мы узнали, что он терпел ее несколько месяцев, и она ухудшалась после каждого броска. Для Дилана было типичным, что он не говорил ни слова: он был настроен на то, чтобы преодолевать трудности силой воли. Том немедленно отвез сына к врачу. У Дилана оказалось болезненное воспаление вокруг локтевых сухожилий, и врач рекомендовал ему на время прервать бейсбольные тренировки. Сын не занимался до следующего лета, когда начал тренироваться для отборочных турниров в бейсбольную команду Колумбайн Хай.

У Тома также начались серьезные боли в суставах. (К тому времени, когда Дилан перешел в старшую школу, Тому поставили диагноз — ревматоидный артрит, — и в течение нескольких следующих лет он перенес операции на коленях и предплечьях.) Так как он больше не мог бросать мяч, то не мог и помочь Дилану тренироваться, поэтому для мальчика пришлось нанять тренера. Как выяснилось, рука Дилана все еще болела. В день отборочного соревнования эти двое составляли великолепную пару: Дилан, поддерживающий свой локоть, и Том, колени которого так болели, что он с трудом смог доковылять до поля.

Зная про его травму, мы приняли новость о том, что Дилан не попал в команду, со смешанными чувствами. Хотя мы с Томом и разочаровались, что он не будет заниматься спортом в старшей школе, но не хотели, чтобы сын увлекся чем-то, что может нанести серьезный вред его здоровью. Как семья мы постарались минимизировать убытки и двигаться дальше. Со своей стороны Дилан заявил, что в любом случае ему не понравились некоторые ребята в команде.

Его страсть к спорту полностью не исчезла. Он по-прежнему с религиозной преданностью следил за профессиональным бейсболом и иногда ходил на игры вместе с отцом. Со временем сын вступил в лигу воображаемого бейсбола. Тем не менее, то, что он не попал в команду, оказалось куда большей потерей, чем мы думали, так как его основное внимание переключилось с бейсбола на компьютеры.

Дилан и Байрон не имели права пользоваться школьным автобусом, чтобы добираться до Колумбайн Хай, поэтому мы с Томом должны были привозить и забирать их. Когда Дилан начал учиться в девятом классе, мы разработали план, который отдавал должное его самостоятельности: после уроков он приезжал на автобусе в колледж, где я работала, и оставался там, пока не заканчивался мой рабочий день. Я обожала, когда Дилан сидел у меня в офисе, пока я работала. Я держала для него полный ящик стола со всякими вкусностями, но этот ящик часто даже не открывался, потому что женщины в нашем отделе баловали сына домашними лакомствами. Если домашние задания были сделаны, Дилан ходил в комнату отдыха для студентов, чтобы посмотреть телевизор, или в кафетерий — выпить молочный коктейль. Иногда он забрасывал свои длинные ноги на стол в моем офисе, чтобы подремать.

Когда Дилан был в десятом классе, он стал волонтером в детском саду, размещавшемся в кампусе. Его начальник был моим коллегой, и я иногда останавливалась, чтобы посмотреть на Дилана за работой. Верный себе Дилан был на детской площадке, выстраивая малышей, ждущих своей очереди покачаться на качелях, в аккуратные линии.

Каждая мать беспокоится о социальных аспектах, когда ее ребенок переходит в старшую школу, но я беспокоилась меньше других. Дилан был высоким и несколько эксцентричным, он никогда не входил в верхушку школьной иерархии, всегда занятую спортсменами, но его социальная жизнь в старшей школе расцвела. У сына было три близких друга, с которыми он проводил почти все свое свободное время. В любые выходные один из них был в нашем доме или Дилан был у них. У всех четверых — Дилана, Зака, Ната и Эрика — имелись и другие друзья, но, казалось, эти ребята были ближе всех нашему сыну.

Дилан познакомился с Натом, мальчиком, которого я считала самым близким его другом, в средней школе. Нат был единственным ребенком в семье, его растили мать и отчим. Как и Дилан, Нат был долговязым, худым и высоким, у него были длинные темные ресницы и черные волосы. Тем не менее, в отличие от Дилана он был очень открытым и с готовностью болтал о чем угодно со скоростью сто слов в минуту. В первые годы своей дружбы двое мальчиков проводили почти все свое свободное время на улице, играя в мяч и другие игры. Нат легко обыгрывал Дилана в баскетбол, но Дилан брал реванш, когда они играли в бассейне позади нашего дома. Когда Нат оставался у нас ночевать, мальчики засиживались допоздна, купаясь в бассейне, играя в видеоигры или пробуя кулинарные рецепты из вечерних шоу. (Дилан даже среди вечно голодных подростков был знаменит своим аппетитом. Кроме того, он любил рисковать. Когда его друзья ходили с нами пообедать в ресторан, они обычно ограничивались стандартным набором жареных блюд, тогда как Дилан мог поэкспериментировать с кальмарами или жареной на решетке уткой.)

Нат проводил много времени у нас в доме. Он был первым, кто бросался мне помочь, когда я переступала порог с тяжелыми сумками с продуктами или бельем из прачечной. Этот парень часто хвалил мою еду. Я рада, когда у меня полон дом народу, и никогда не жаловалась, если группа подростков, как саранча, набрасывается на мою кухню. Хотя из-за того, что наш дом находился достаточно далеко, такое случалось не часто.

С Заком Дилан познакомился, когда они были в девятом классе. Отец Зака был университетским профессором, который стал администратором, а мать руководила молодежной группой в церкви, в которую мы ходили, когда мальчики были маленькими. Зак был дружелюбным и отзывчивым, с коренастой фигурой, круглым лицом и короткими каштановыми волосами. Его дом всегда был в эпицентре какой-нибудь необычной деятельности: кажется, у них постоянно устраивали барбекю, катались на лодках или зажигали на вечеринке в бассейне, — и Дилан проводил там много времени. Мне особенно нравилась их дружба с Заком из-за того, что тот был общительным и компанейским. Зак никогда не возражал быть в центре внимания, благодаря чему внимание доставалось и Дилану.

Зак и Дилан оба интересовались техникой. Однажды летом они обошли все гаражные распродажи в окрестностях дома Зака в поисках старого телефонного оборудования. Они задумали сделать портативную телефонную систему. (Это было еще до сотовых телефонов.) Мальчики очень гордились тем, что у них вышло — старым телефоном, прикрепленным болтами внутри потрепанного чемоданчика. Им удалось заставить эту штуку работать достаточно хорошо, чтобы вызвать электрические помехи в телефонах в нашем доме.

Благодаря Заку в конце десятого класса Дилан начал интересоваться звуковой техникой для театральных спектаклей. Посмотрев постановку «Пока, пташка», я зашла к Дилану в кабину звукооператора и была поражена тем, как он управляется с огромным количеством переключателей и рукояток на такой сложной панели. Дилан любил это занятие. Он часами просиживал на репетициях и экспериментировал с обработкой звука на своем компьютере, чтобы сделать оригинальный саундтрек для постановки «Франкенштейна», режиссером которой был его друг Брукс. Иногда люди подходили к нему и просили его побыть звукооператором на их конкурсах талантов, церковных собраниях или на менее официальных постановках во внешкольное время.

Зак был первым из друзей Дилана, у которого появилась девушка. Дилан завидовал удаче своего друга, но, тем не менее, подружился с подругой Зака, Девон. После смерти Дилана Девон сделала для меня книгу фотографий и историй о нем. Меня поражало, насколько она доверяла Дилану. Когда ее чувства были задеты или у нее были конфликты с другими людьми, за поддержкой Девон обращалась именно к нему: «Я звонила Дилану по телефону или болтала с ним через компьютер. Это было самое лучшее лекарство, какое я только могла получить. Дилан был самым лучшим слушателем из всех, кого я только встречала».

Четвертым членом команды был Эрик. Дилан также познакомился с Эриком еще в средней школе. Отец Эрика служил в армии и, выйдя на пенсию, поселился в районе Денвера. Когда Эрик и Дилан встретились, их семья прожила здесь совсем недолго. Мы познакомились с Харрисами, когда мальчики начали проводить время вместе. Они нам понравились, хотя мы никуда не ходили с ними вместе. В конце восьмого класса и Дилан, и Эрик были отмечены наградами за успехи в математике. Когда они вышли на сцену получить свои дипломы, я прошептала Тому на ухо, что они как две горошины из одного стручка. (Это было еще до того, как Дилан резко вырос.)

В средней школе Дилан и Эрик пересмотрели вместе кучу фильмов и полюбили ходить в боулинг. Однажды они соорудили приспособление для того, чтобы перебрасывать картофелины из одного конца сквера в другой. Когда они подросли, то добавили к своим интересам общение с девочками, компьютерные игры и музыку, а также бейсбольные игры и концерты. В старшей школе Эрик оставался маленьким и достаточно хрупким, тогда как Дилан очень вырос. Эрик был старше и получил водительские права раньше Дилана.

Их дружба не выглядела более тесной, чем отношения Дилана с другими мальчиками; если что, я бы сказала, что Дилан был более близок с Натом. Тем не менее, она в чем-то казалась более закрытой. Я никогда не чувствовала себя так свободно с Эриком, как с Натом и Заком, хотя он всегда относился к нам с уважением и был идеально вежлив, если неподалеку были мы с Томом. Я не помню, чтобы он задавал мне какие-то вопросы или рассказывал смешные истории о Дилане, как делали Зак и Нат, но он явно был умным, дружелюбным и забавным.

Возможно, это показательно, что у меня нет таких воспоминаний об Эрике, какие есть об остальных друзьях Дилана. Я задавала себе вопрос, насколько это связано с тем, что с Заком и Натом я встречалась и после смерти Дилана и имела возможность видеть, как они взрослеют. Я все еще общаюсь с Натом, он поздравляет меня с праздниками и приходит навестить, когда бывает в городе. Я точно знаю, что мы не замечали ничего необычного или тревожащего ни по поводу Эрика, ни по поводу их дружбы с Диланом вплоть до того происшествия, которое случилось практически в конце одиннадцатого класса. Иначе мы с Томом не позволили бы Дилану поддерживать эти отношения.

В старшей школе у Дилана не было девушки, но они с друзьями проводили время с девочками. Свидания группами были обычным делом в их возрасте. Девушку, с которой он ходил на выпускной, Дилан встретил в школе, они вместе посещали уроки алгебры. Когда Дилан только начал проводить время с Робин, я засыпала его вопросами о ней и о ее семье так же, как я расспрашивала и обо всех его друзьях. Он смеялся:

— Поверь мне, мама, тебе не о чем беспокоиться насчет Робин. Она как раз такая девушка, с какой ты хотела бы меня видеть, — круглая отличница!

Когда я спросила, какая она, Дилан пожал плечами и сказал:

— Она просто милый человек.

Спустя несколько дней я познакомилась с ней и поняла, что Дилан был прав: Робин была очаровательна. На меня произвело впечатление, как она, казалось, спокойно чувствует себя рядом со мной и Томом.

До того, как Дилан и его друзья получили водительские права, нам было легко общаться с ними и их родителями, поскольку для того, чтобы мальчики могли собраться вместе, их должен был кто-то отвезти. Мы с Томом всегда останавливались, чтобы поздороваться с другими родителями и согласовать планы, когда мы заберем Дилана. Мне было приятно знать, что мы свободно можем говорить друг с другом о наших детях, если возникнет необходимость, хотя причин для этого почти никогда не было.

Когда Дилан и его друзья доросли до того, чтобы работать, он и его ближайшие друзья, в конце концов, стали работать в кафе «Блэкджек пицца». Первым работу там получил Зак, Дилан присоединился к нему чуть позже, а Эрик и Нат — после него. Дилан хвастался своим умением быстро приготовить великолепную пиццу. Когда стали поступать чеки с оплатой, я помогала сыну открыть текущий и сберегательный счета в банке. После его смерти я обнаружила аккуратные ящички, заполненные выписками по банковскому счету, счетами-квитанциями и информацией о налогах. Том или я отвозили Дилана на работу и забирали обратно, если его не мог подвезти никто из друзей. Нам обоим приходилось долго дозваниваться, чтобы выяснить, в какое время забирать сына. Только тогда мы и слышали профессиональный голос Дилана, обслуживавшего заказчиков.

Оценки Дилана в старшей школе колебались в зависимости от того, насколько ему нравился предмет и учитель. Мы были разочарованы тем, что сын так и не достиг того уровня успеваемости, который был у него в начальной школе. С другой стороны, я с облегчением вздохнула, увидев, что он стал легче относиться к оценкам. Когда Дилан был младше, его перфекционизм угнетал и его самого, и иногда даже нас, хотя я могла поставить себя на его место. Поэтому я не возражала, когда его аккуратная комната приобрела более типичный для подростка вид. В конце концов, он нашел интересные для себя области, в которых достиг вершин, точно так же как Том и я; мои собственные оценки были средними вплоть до магистратуры.

Я уже знала, что перфекционизм часто является характерной особенностью для детей с особыми потребностями. По иронии судьбы иногда он может разрушить их потенциал. Ошибка или неудача, на которые обычные дети не обратят внимания, могут уничтожить ребенка с нереальными и недостижимыми ожиданиями. Их самооценка может понизиться, что приведет к тому, что они будут стараться уходить от любых интеллектуальных вызовов на своем пути. Оглядываясь назад, я думаю, что природный перфекционизм Дилана и наша неспособность помочь ему взрастили его нереалистичное восприятие себя самого, что породило в Дилане отчужденность в конце его жизни.

В колледже Дилан планировал специализироваться на компьютерных технологиях. Как и отец, он любил мастерить, и они многое делали вместе: выполненные по индивидуальному заказу колонки и ремонт машин. Также Дилан и Том любили подшучивать друг над другом, например, настраивая компьютеры друг друга так, что они встречали своего пользователя при запуске машины неожиданными звуками, такими как вой собаки, «поющей» рождественский гимн.

В десятом классе Дилан собрал свой собственный компьютер. Они с друзьями любили играть в видеоигры и экспериментировать с различными визуальными и аудиоэффектами. В конце концов, он стал бета-тестировщиком для продукции компании Майкрософт. Я считала Дилана компьютерным фанатом. Конечно, я бы предпочла, чтобы они с друзьями проводили больше времени на улице, особенно потому, что мы жили недалеко от самых лучших в мире мест для пеших походов, катания на лыжах и сноуборде. Но ни я, ни Том не считали, что то время, которое Дилан проводит у компьютера, было безнадежно потерянным. Он не замыкался чрезмерно, и, хоть и неохотно, но выбирался с нами на обед или в кино, если мы его об этом просили. Никто из нас не считал компьютер инструментом разрушения или злонамеренного поведения. Если бы мы так думали, мы бы не позволили Дилану использовать его.

Принимая во внимание вышесказанное, мы с Томом не смотрели, что Дилан делает на своем компьютере. Сейчас это кажется потрясающе наивным, но то было другое время. В любом случае, в те дни я и понятия не имела, как проверить историю посещений его браузера или использование сетевых ресурсов, я сама только начинала пользоваться сетью Интернет. Я находила поводы заходить в комнату Дилана, поэтому могла бросить взгляд на то, что он делает. Однажды он сидел в чате и выглядел раздраженным, когда я заглянула через его плечо. Когда я попросила его перевести их жаргон, все звучало как типичный (и очень глупый) подростковый разговор. Я знала, что изображения сексуального характера в изобилии доступны в сети Интернет и предполагала, что мальчики интересуются ими, как и большинство подростков, хотя никогда не заставала Дилана глазеющим на них.

Даже если бы я знала о том, что в Сети было много опасного содержания, то никогда бы не заподозрила, что Дилан может заинтересоваться такими вещами, которые приведут его к самоубийству и убийству других людей.

У Байрона не было никакого желания идти в колледж, по крайней мере, он не собирался туда сразу после окончания школы. Мы с Томом не хотели конфликтовать с ним в вопросах, которые не касались наших правил (никакой выпивки, наркотиков и сигарет на нашей территории), но мы волновались, что Байрон окажется в менее организованной обстановке.

После бесконечных разговоров Том, Байрон и я отправились к его психологу. Психолог прямо спросил Байрона, готов ли он работать и жить отдельно, и Байрон уверил его, что вполне готов. С нашей стороны мы могли только надеяться, что требования реальной жизни помогут нашему сыну повзрослеть. С благословения психолога Байрон вместе со своим лучшим другом снял дешевую квартиру на другом конце города, и они вдвоем уехали из нашего дома на грузовичке-пикапе, груженом оставленной про запас мебелью, кухонной утварью и несколькими коробками продуктов. Будучи оптимисткой, я еще положила набор чистящих средств.

Дилан не мог дождаться переезда в более просторную комнату брата с большим количеством окон. Ремонтом занималась вся семья. Мы с Томом заменили выдвижные двери кладовок на зеркальные, так что комната стала казаться в два раза больше. Дилан потребовал, чтобы одна стена была выкрашена в глянцево-черный цвет, что эффектно смотрелось с современной черной мебелью, которую оставил Байрон. Дилан поставил свой компьютер у черной стены, а по всей остальной комнате развесил постеры. Над компьютером Том повесил полку, где Дилан мог хранить свои диски, а под ней прикрепил флюоресцентную лампу.

Для меня переезд Дилана в комнату Байрона означал конец его детства. Хотя он уже был ростом в шесть футов, я с грустью смотрела, как он пакует свои игрушки в коробки и ставит на них пометки для хранения. После смерти Дилана я открыла эти коробки, наполненные так когда-то им любимым лего. В большинстве из них сохранились оригинальные упаковки и инструкции по сборке, почти разорвавшиеся по сгибам от частого использования. Меня наповал сразило то, как много в этом было от характера Дилана, — педантично разобрать даже те вещи, которые он убирал на хранение.

К тому времени, как Дилан переехал в бывшую комнату своего старшего брата, он получил ученические права. Несмотря на то, что нам было трудно видеть, как он делает еще один шаг к взрослению, отдаляясь от нас, мы тоже радовались. Друзья всегда охотно подвозили сына, но мы жили в добрых пятнадцати или двадцати милях от их маршрута и Дилана очень раздражало, что он был единственным среди своих друзей, кто не мог водить машину из-за возраста.

Вначале Том отвез Дилана вечером на пустую парковку, чтобы он почувствовал, как это — водить машину. Затем они проработали езду по улицам города, фривеям и, наконец, по извилистым горным дорогам. Когда мы первый раз отправились на обед в новую квартиру Байрона, мы разрешили Дилану половину пути вести машину самому. (Байрон гордо угостил нас двойной порцией гамбургеров из полуфабрикатов. Ожидая недостаток овощей, я привезла салат.) К августу Дилан брал уроки вождения, чтобы получить более низкую ставку автострахования.

Все, связанное с переездом Байрона, было болезненным, но, увидев, как он расположился в новой квартире, мы поняли, что это было правильное решение.

— Теперь мы можем сосредоточиться на Дилане, — сказала я Тому, хотя, казалось, и сосредотачиваться нам было не на чем.

Наш младший сын как будто прочно стоял на ногах. Если он понимал, для чего создано какое-то правило, он почти всегда следовал ему.

Возможно, Дилан перестал быть таким непосредственным, приятным и общительным, каким он был в более раннем возрасте. Что представляет из себя мальчик-подросток? Но до того, как случилось то происшествие в одиннадцатом классе, я не видела ничего — ничегошеньки — в жизни нашей семьи, что могло бы указать на то, какая трагедия случится в скором времени.