СУД ИДЕТ!

                                    Юдифь Ратнер, Реховот

    Суд над Леней Вольвовским происходил в 1985 году в г. Горьком. Многие его друзья, и я в том числе, живущие в Москве, решили поехать туда и присутствовать на процессе. Ведь суд был открытый и по закону каждый, кто хочет, может там присутствовать.

    Мы приехали загодя и сразу направились в квартиру Милы. Оттуда, вооружившись магнитофонами и терпением, все вместе — Мила (жена Лени), ее мама, дочь Кира и многие их друзья поехали в здание суда, чтобы заблаговременно занять места в зале. Когда дверь открыли, то мы увидели, что почти все местауже заняты. Однако мы все же как-то расселись. Я затаилась в самом отдаленном месте, отдельно от всех наших, среди людей, которые не понимали, зачем они здесь, и что здесь должно происходить. Как я поняла, это были люди, которых сюда «пригнали», чтобы занять места, в основном пенсионеры и те, которые должны были выражать свой гнев против подсудимого.

    И вот, наконец, «Суд идет!» Судья тут же распорядился вывести посторонних из зала, которыми, конечно же, оказались самые близкие родственники и друзья Лени.

    Несмотря на сопротивление даже пожилых, Милину маму вывели из зала силой, а Киру и Борю Бегуна милиция тащила волоком, пока не бросила за дверями зала.

    Я все это наблюдала и боролась с искушением закричать о нарушении конституции блюстителями закона. Однако сдержалась ради того, чтобы хотя бы один человек из друзей Лени остался в зале суда.

    И вот вывели подсудимого. Он ищет глазами близких и находит только меня и больше уже не отводит от меня глаз. И тут я поняла, как важно для Лени было мое присутствие.

    После ряда процессуальных действий судья обращается к подсудимому: «Имя?» — «Арье», «Фамилия?» — «Вольвовский». И Леня заявляет: «Согласно Конституции СССР каждый подсудимый может давать показания на родном языке. Мой родной язык — иврит, и я воспользуюсь своим правом». В зале — гул, выкрики: «прихвостни сионизма» и т. д. Однако это были последние слова, произнесенные Леней на русском языке. А дальше все напоминало фарс, ибо на любой вопрос судьи Лепя отвечал на иврите, и судья в бессильном гневе кричал: «Запишите в протокол, подсудимый говорит на иностранном языке».

    Я тогда еще не знала иврит, и к моему великому сожалению не могла оценить его ответов. Однако, несмотря на драматизм происходящего, мне было радостно видеть таких мужественных и сильных духом людей, которые в обстановке враждебности и ненависти сохраняли выдержку и спокойствие. Таков Леня Вольвовский. В тот день он настолько превосходил своих палачей, что именно это, а не то, что он говорил на иврите (ведь исход суда был предрешен заранее), так злило и выводило из равновесия.

    На следующих заседаниях суда я уже не присутствовала, так как меня тоже «вычислили» и не пустили.

    Мы все дождались, когда Леню в «черном вороне» вывозили из здания суда обратно в тюрьму и дружно кричали: «В следующем году в Иерусалиме!» «???? ???? ????????!»