Лев готовится к прыжку (1992)

Лев готовится к прыжку (1992)

9 декабря 1992 года. В Москве продолжается Седьмой съезд народных депутатов РФ. Ельцин приезжает на дачу в Барвиху вечером в крайне подавленном настроении. Ни с кем не поздоровавшись, идет в баню и запирается. Запирается надолго. Наина Иосифовна пытается выяснить: что случилось? Почему Б. Н. в таком состоянии?

Господи. Семья в ужасе. Никому ничего не нужно объяснять. Все помнят 1987 год.

Вот как сам Б. Н. описывает этот вечер и эту ночь в «Записках президента»:

«В тот вечер, 9 декабря, после очередного заседания я вернулся на дачу не поздно. Увидел глаза жены и детей. Рванул в баню. Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо».

И далее.

«…Кто-то из домашних сказал: надо спросить у людей — или ты, или они. Народ все прекрасно понимает. И вдруг я зацепился за эти слова. Идею референдума мне подсказывали давно политологи и юристы… Бог надоумил в тот вечер моих самых родных людей. Я сразу попросил соединить меня с Илюшиным. Ночью к работе подключился Шахрай, спичрайтеры. Над моей короткой речью, кроме меня, трудились еще четыре человека».

Как всегда у Ельцина, во всех его действиях, речах, мемуарах, «записках», «исповедях», «дневниках» присутствует этот спасительный момент из русской сказки, из бодрого советского детства: умылся, собрался, переоделся… И работа закипела.

Да ведь это не просто речь. Это сказочное деяние, палочка-выручалочка, меч-кладенец.

…В жизни всё происходит не всегда последовательно, по законам линейного сюжета. Ельцинская ракета совсем не так бодро взмывает в воздух. Вечером 12 декабря 1992 года, когда на съезде уже, казалось бы, достигнут компромисс, Наина Иосифовна позвонила Егору Гайдару: «Вы такие молодые, такие умные, ну придумайте что-нибудь… помогите Борису Николаевичу. Он немолодой человек, ему тяжело». И разрыдалась в трубку.

Эти рыдания всегда сдержанной Наины Иосифовны — точное свидетельство, что Ельцин трудно переживал события съезда. И что 12 декабря он, возможно, находился в состоянии еще худшем, чем 9-го. Но почему?

Давайте попробуем разобраться.

В начале 1990 года Ельцин покупает свой первый в жизни автомобиль. Свою личную машину. Серебристый «Москвич-2121». В юности он получил права как водитель грузовика на стройке. Его рассказ о том, как грузовик застрял на железнодорожном переезде (заклинило передачу) и он не знал, что делать, спасать себя или спасать машину перед приближающимся, страшно гудящим локомотивом, — один из его самых излюбленных. Это один из тех рассказов, которые все слушают, затаив дыхание, на которых строится его личный образ, то, каким он сам себя видит. В этом рассказе он не бросает государственную технику и путем каких-то страшных, титанических рывков заставляет грузовик стронуться с места.

Однако хочется снова сесть за руль, доказать себе, что он не разучился, что не может разучиться. Что все это действительно было.

Итак, справа садится телохранитель, который умеет водить, на заднее сиденье Таня, которая водить пока не умеет, за руль «москвича» усаживается президент Российской Федерации Б. Н. Ельцин, последний раз делавший это 40 лет назад, и вот трое этих смельчаков отправляются в путь.

Доехать от Белорусского вокзала до Кремля, в общем-то, плевое дело, минут пятнадцать по прямой. Ельцин, то и дело поворачивая голову назад, вместо того чтобы посмотреть в зеркальце заднего вида (Таня в эти секунды закрывает глаза от страха), продвигает «Москвич-2121» по Тверской улице — несколько напряженно, но и победно.

В 1992 году ему уже не придется ездить ни на серебристом «москвиче», ни на черной «Волге», ни на длинном советском ЗИЛе — в Германии по спецзаказу ему сделают черный бронированный «мерседес», оборудованный, как говорится, по последнему слову техники. Теперь из машины он может связаться с кем угодно, хоть с премьером, хоть с министром обороны, хоть с Клинтоном или Колем, с любым чиновником из Российской Федерации, с любым, самым далеким губернатором. Он, кстати, действительно любит говорить из машины, использовать ее возможности. Этой машине он даже посвятит несколько задумчивых строк в своих мемуарах: мол, что же, борьба с привилегиями закончилась? Нет, отвечает сам себе, тот этап был необходим и оправдан, но теперь, когда он отвечает за судьбу государства, его машина и вообще условия его работы должны соответствовать статусу президента РФ.

Логично, но не очень убедительно. Вернее, не очень понятно — как сам-то он относится к этим изменениям? Радуют ли они его? Вдохновляют ли?..

Из шумного, многолюдного района у площади Белорусского вокзала, из квартиры, которая связана с самыми тяжелыми воспоминаниями в его жизни, они окончательно переселяются в Барвиху. То, что он видит здесь, конечно, поражает его воображение. Никогда он не думал, что будет жить в подобных условиях (позднее они переселятся в резиденцию «Горки-9», в старый дом с колоннами).

В его резиденции есть всё, включая открытый теннисный корт и бассейн. С недоверием он рассматривает бесконечные пристройки, помещения, свой кабинет с рядами разных телефонов на столе. В общем, все это хорошо, особенно корт, но…

Практически каждые выходные семья собирается вместе — с двумя дочерьми, двумя зятьями, тремя внуками. «Сначала мы с Таней и детьми приезжали из города в Барвиху по пятницам, чтобы провести выходные, — вспоминает Лена. — Но ситуации бывали разные, папе становилось все тяжелее, и так получилось, что мы оставались там все чаще и постепенно практически переехали».

«Мне очень не нравилось первые годы, до реконструкции и ремонта, жить в Барвихе, — говорила в разговоре со мной Наина Иосифовна. — Может быть, давило то, что раньше здесь жила семья Горбачевых. Вообще, дом казался мне очень темным, каким-то отчужденным, холодным. Борис Николаевич уезжал на работу, и я тоже ехала в Москву, проводила там весь день. Очень скоро все члены семьи ощутили, как это тяжело — находиться под постоянной охраной, постоянным присмотром. Жесткие ограничения накладывались и на внуков. Например, в прессе поднялся огромный шум, когда Борю отправили учиться в Англию. А мы отправили его туда просто потому, чтобы здесь он не подвергался постоянным стрессам и нападкам. Он в разлуке с нами страдал, изводил нас отчаянными письмами и через два года все-таки вернулся. Но когда мы собирались вместе, всей большой семьей, это были, конечно, абсолютно счастливые моменты. И все годы его президентства мы, все три семьи, жили вместе».

Рядом со своей семьей было легче и Борису Николаевичу.

Быть вместе в это тяжелое время. «Иначе не выжить», — сказала Наина Иосифовна.

Иначе не выжить…

2 января 1992 года я зашел в продуктовый магазин на Нижней Масловке. По дороге на работу, утром. В магазине было непривычно тихо. Никто не ругался с продавщицами. Не было очередей. Люди стояли возле прилавков и рассматривали давно забытые продукты. (Продуктов было непривычно много.) И изучали ценники.

Шоколад «Аленка», которого я не видел в продаже уже много лет, помню, поразил меня цифрой, что-то типа 7 рублей 80 копеек. Словом, о былых брежневских 40 копейках или горбачевских 1 рубль 20 копеек можно было забыть. Теперь в магазине, после стольких лет запустения и очередей, наконец можно что-то купить. Но рука не поднималась — к этим ценам надо было еще привыкнуть.

«Гайдаровская реформа» — в России до сих пор словосочетание ругательное. Иногда еще говорят «грабительская реформа», но, в принципе, уточняющих эпитетов даже не требуется.

Между тем, чтобы описать то, что сделал Гайдар, вовсе не обязательно разбирать события тех лет в многотомных экономических трудах, с диаграммами, графиками и таблицами, как это делают, например, сам Гайдар, с одной стороны, и его противники — с другой.

Можно сказать всего два слова, и все будет понятно: частная собственность.

Ее не было в нашей стране. Ни в каком виде. Были теневые предприниматели, которые подпольно делали «левую» продукцию и подпольно же ее продавали. Их ловили, сажали. Были первые горбачевские кооператоры, которые пытались, исходя из очень неясного законодательства, как-то зарабатывать первые свои деньги. Их вызывали в прокуратуру, в ОБХСС, ловили, сажали. Были, наконец, колхозники, продававшие на колхозных рынках картошку и грибочки. Или жители курортных местечек, сдававшие внаем свою жилплощадь отдыхающим. Но даже их иногда ловили и сажали.

То есть способы заработать были. Но самой частной собственности не было. Она была запрещена. С 1917 года.

Так вот, все, что сделано правительством Ельцина — Гайдара в 1992 году, сводится к простой вещи: они вернули стране частную собственность. Священное, самой природой данное человеку право что-то иметь. Вести свое дело.

Для всего человечества это право произрастает из глубины веков. Оно что-то вроде права на жизнь. Или права верить в Бога. Для России 1991 года оно — неслыханная новость. Пока неслыханная.

И возвращалось это священное право в Россию с большим трудом. Ценой очень больших потерь.

Гайдара предупреждали: ну как же вы вводите свободные цены на товары и услуги без предварительной приватизации госсобственности? Ведь эти цены окажутся в руках монополистов-производителей! (И верно, «Аленка» 2 января 1992 года в магазине на Нижней Масловке продавалась, как мне показалось, по какой-то странной цене.) Смысл свободного регулирования цен — в конкуренции! А ее не будет, поскольку все эти заводы и фабрики, а также магазины и прочее не приватизированы.

Гайдару говорили: ну как же вы вводите свободные цены на товары, а свободные цены на основные ресурсы, например на энергоносители, не вводите?

Гайдара предупреждали: как можно вводить капитализм и частную собственность, не имея законодательной базы и сильного государства, которое эти законы будет выполнять? Это ж бандитизм какой начнется!

И верно, он начался.

Интересно послушать, что в этой связи говорит сам Гайдар.

«Была совершенно уникальная ситуация, таких в мире не бывало. По этому поводу никакие рецепты в учебниках не пишутся. И людям, которым никогда не приходилось, какими бы они ни были квалифицированными специалистами, сталкиваться с подобными ситуациями, очень трудно в них разбираться. Да, мы, конечно, пытались советоваться с людьми, мнения которых мы уважали, с хорошими специалистами. Но ни один из них никогда бы всерьез не взялся за управление ситуацией, которая сложилась в России осенью 91-го года. Они просто не жили в таких экономиках».

Предупреждал, кстати, и сам Гайдар: если бюджетный дефицит будет расти, то есть если не урезать расходы государства, если давать кредиты и льготы предприятиям в прежних размерах, то есть если не остановить печатный станок (в 1991 году типография «Гознак» работала в три смены, деньги печатали даже ночью, но их все равно не хватало) — страну ожидает гиперинфляция. И точно, как в воду глядел! Вскоре она началась. Цены, вместо ожидаемого роста в три раза (напомню, в марте 1991 года, при Горбачеве, они уже повысились в три раза), за год выросли в десять раз, а то и больше.

…Встали многие предприятия.

Государство перестало в плановом порядке закупать у производителей продукцию, заставляя их самих «идти на рынок», которого, разумеется, еще не было. Да и непонятно, кто будет на реальном «рынке» покупать продукцию советских заводов и фабрик, например телевизоры или утюги.

Наличные деньги, которые при отпуске цен мгновенно начали что-то стоить и что-то значить, тут же стали куда-то проваливаться из всех бюджетов, центрального, регионального, из бюджета конкретного городка или поселка. Деньги стали пускать в рост, занимать, одалживать и переодалживать. Как результат, начались перебои с выплатой зарплат и пенсий. Чтобы покрыть товарный дефицит, был подготовлен указ президента о свободной торговле. Торговать теперь можно было всем и везде, в том числе с рук, с лотка, из машины.

Можно было ввозить в страну любые продукты и товары. Практически без ограничений и пошлин. Это тоже было сделано с целью «накормить», «одеть» и «обуть» тех, кого раздели годы кризиса.

Торговля. Это в 1992 году был единственный реальный способ заработка. И вся страна бросилась торговать. «Челночить», как тогда говорили, то есть покупать нечто в пункте «А», где оно стоило столько-то, и везти его в пункт «Б», где оно стоило уже чуть больше. Везти на руках, в тяжеленных сумках, в поездах, машинах, как угодно, лишь бы везти и продавать. Это был ужасный, дикий, первобытный бизнес. Но выхода не было: в стране наконец появились какие-то товары. Людям нужно было как-то зарабатывать себе на жизнь.

Иначе не выжить.

Впрочем, далеко не все в нашей стране захотели зарабатывать на жизнь именно так. Некоторые предпочли просто отнимать деньги у тех, кто их честно заработал: у тех самых «челноков», первых предпринимателей.

Началась настоящая гражданская война против частной собственности. С применением ручного огнестрельного оружия всех типов. Вот этого, пожалуй, никто не предсказывал. И предсказать не мог.

Сошлюсь здесь на пример из области искусства. Вот по телевизору рекламируют популярный сериал про бандитов. «Это было страшное время… (Загробный угрожающий голос диктора.) Это были проклятые годы… Они верили в себя… Они были друзьями…» Сначала я не обратил внимания на этот набор слов. А потом вдруг понял: главный отрицательный герой фильма — как раз те самые «проклятые годы», эпоха Ельцина — Гайдара. Положительные герои — это сообщество молодых бандитов, которые «верили в себя» и отнимали деньги у обладателей частной собственности. Робин Гуды 90-х годов. Успех таких сериалов у зрителей подтверждает правоту моих слов — это были не просто «бригады», а мстители, герои. Пусть даже это более позднее произведение, романтизирующее уже прошедшую эпоху, придающее ей идеологию. Неважно. Важен сам тип отношений.

Вот этот момент — стихийно возникшая гражданская война населения против частной собственности и ее обладателей — стал, быть может, самым непредсказуемым следствием гайдаровской реформы.

В развязывании этой войны потом обвинят власть, Ельцина. Но власть ли виновата в том, что один человек идет против другого?

Войну с первыми обладателями частной собственности вела не только маргинальная, бандитская Россия, но и Россия чиновная. Чиновники отреагировали на появление нового класса богатых очень быстро — они сами захотели стать богатыми, причем за их счет. И наконец, самое грустное, это то, как отреагировал на появление частной собственности народный менталитет. Самое яркое проявление этой реакции, самое точное и разящее — многочисленные и очень смешные анекдоты про «новых русских», появившиеся в 90-е годы. Герой этих анекдотов — тупое, зажравшееся, неприятное существо, весь язык и все поступки которого всегда уродливо смешны. Народный менталитет — на уровне анекдота, языка, мышления — отторгал от себя новую реальность, не принимал ее.

Но чем жестче была эта «необъявленная война», тем яснее становилось, что сопротивление именно потому так отчаянно, что новое явление неудержимо, быстро, мощно врастает в реальность. В гущу, как говорил В. И. Ленин, народной жизни. И ничего с этим поделать уже нельзя.

Однако эта «война» против частной собственности происходила не только в опосредованной, скрытой форме. Шла она и вполне открытым, прямым образом. Первое с начала реформ массовое организованное выступление против правительства и президента — митинг на Манежной площади — состоялось 9 февраля 1992 года. Участвовало в нем около ста тысяч человек. Главным организатором митинга была РКРП (Российская коммунистическая рабочая партия). Митингующие требовали возродить СССР, КПСС и сформировать новое правительство.

23 февраля от площади Белорусского вокзала в сторону Кремля вновь двинулись колонны «Трудовой России» и РКРП. Впереди шли ветераны Великой Отечественной, но были среди демонстрантов и боевики из Приднестровья, которые уже имели опыт столкновений с молдавской полицией, а также бывшие армейские офицеры, люди вполне подготовленные. Неслучайно им удалось преодолеть несколько милицейских кордонов.

Демонстрантов остановили только возле гостиницы «Минск», и они вынуждены были начать митинг прямо здесь. В своей речи генерал Альберт Макашов сказал, обращаясь к России: «Ну-ка, матушка, встань с колен! Надо сделать последний шаг!»

Позднее Эдуард Лимонов говорил:

«Можно было легко взять власть 23 февраля 1992 года, 17 марта 1992 года, 9 мая 1993 года, многосоттысячными демонстрациями опрокинув режим. Но тогдашние вожди не понимали, что это можно сделать. Власть можно было взять и в октябре 1993 года…»

О том, к чему призывали участники весенних демонстраций 1992 года, можно судить по листовке, напечатанной к так называемому «Всенародному вече», которое оппозиция собиралась провести на Манежной площади 17 марта, в день открытия съезда народных депутатов РФ:

«ГРАЖДАНЕ! Год назад состоялся первый в истории нашей страны референдум. Народ сказал решительное “ДА” — единому Союзу Советских Социалистических Республик. Однако высшие должностные лица попрали волю народа, преступили Конституцию страны и в угоду западному капиталу объявили СССР несуществующим. Тем самым клика Горбачева — Ельцина спровоцировала развал государства, ограбление народа, гражданскую войну.

Долг честных людей — восстановить законную власть и пресечь спланированный геноцид… Надо помочь депутатам собраться и утвердить волю народа — результаты референдума.

Параллельно со Съездом созывается ВСЕНАРОДНОЕ ВЕЧЕ. Его цель:

— подтвердить выбор народа, сделанный на референдуме;

— положить конец антинародной политике и принять программу вывода страны из кризиса;

— утвердить Главу Государства и Правительство СССР, предложенное Съездом.

Мы призываем направить в Москву на Всенародное Вече представителей городов, областей, республик, избранных в трудовых коллективах от станка и плуга. Призываем трудящихся столицы, военнослужащих и милиционеров быть на Вече.

Сбор: 17 марта, в 17.00 на Манежной площади Москвы.

ВОЛЯ ВСЕНАРОДНОГО ВЕЧА — СВЯЩЕННА!

Движение “Трудовая Россия”».

Организаторы потом уверяли, что на «вече» присутствовало более 350 тысяч человек. По оценкам милиции, их было около 100 тысяч.

Процитирую также выступление бывшего офицера вильнюсского ОМОНа М. Войцеховского:

«Теперь мы, сотрудники вильнюсского ОМОНа, разбросаны по всей России… Все, все зубами скрипят и говорят: придет время… Будет еще литерный поезд. Отцы “демократов” валили лес, а они будут пни корчевать, к чертовой матери. И я попрошу назначить меня никаким не начальником, я попрошусь просто начальником литерного состава, и восемьдесят процентов они не доедут туда при попытке к бегству».

…Между тем сквозь весь этот дым и гарь постепенно начали проглядывать черты новой экономики, новой жизни. Но настолько медленно и настолько постепенно, что разглядеть их было, конечно, очень трудно.

Интересное время — 1992 год.

Страна летом припадает к телевизорам — идет Олимпиада в Барселоне. Последняя, где можно увидеть наших спортсменов, объединенных в одну команду. Они выступают под флагом СНГ. Они так и называются — «объединенная команда». «Золото» нашего фантастического пловца Александра Попова. Ну и так далее. Голы, очки, секунды.

Точно так же припадает страна к телевизору и во время трансляции американского сериала «Санта-Барбара». Сиси Кэпвелл, могучий старик, вот уже около ста серий находится в коме. Вокруг него интригуют женщины. Анекдот 1992 года: «Приговоренный к смерти, ваше последнее желание? — Пересмотреть “Санта-Барбару”».

Ну и, конечно, первые американские программы, появившиеся на нашем телевидении. Развлекательные, вперемешку с рекламой, которая тоже смотрится почти с упоением, потому что внове.

Среди первых — «Поле чудес».

Кстати, за 25-летнюю историю существования «The Wheel of Fortune» (американский прародитель «Поля…») сменилось несколько ведущих программы, но никто из них не работал так долго, как Леонид Якубович.

Вот что писал автор одной научной работы об отечественном развлекательном телевидении: «В программе “Поле чудес” Л. Якубович дает игрокам советы, комментирует происходящее, раскрывает личность каждого игрока (что абсолютно противоречит американскому формату. — Б. М.). Он настолько любим народом, что на передачу люди приезжают с подарками, посвящают ему песни и стихи».

…Русское и американское сливаются в причудливом сочетании. И так во всем — в рекламе, в шоу-бизнесе, в политике. В языке. Страна начинает поворот к модернизации — которая в 1992-м понимается очень просто, как американизация. Персонажи «Санта-Барбары» и дядя Леня Якубович в 1992 году — фигуры на нашем телевидении куда более популярные, чем депутаты и политики.

Американская игра «Колесо фортуны» становится добрым русским «Полем чудес». И люди на этом «Поле…» вовсе не чувствуют себя дураками! Жизнь вокруг, одним словом, в 1992 году гораздо интереснее политики. Да и надо же как-то выживать, вертеться, крутиться.

Однако эта настоящая жизнь в России в 1992 году идет как будто в двух параллельных мирах. В одном мире, если верить депутатам-коммунистам, лидерам «непримиримой оппозиции» и горбачевским академикам-экономистам, происходят «развал», «обнищание народа», «национальная катастрофа». В другом явно творится что-то другое. Страна медленно врастает в новую, незнакомую реальность, и люди прекрасно понимают, что эта новая реальность неудержимо наступает. Они приникают к телевизорам и внимательно разглядывают витрины, пытаясь понять эти новые культурные символы, контуры новой цивилизации, в которой им теперь предстоит жить. В том 1992 году стотысячные митинги оппозиции вызывали в обществе куда меньший интерес, чем какой-нибудь конкурс красавиц, импортная техника, появившаяся в магазинах, возможность свободно поехать за границу…

1991 год как будто исчерпал ресурс интереса людей к политике. Ельцин, всегда очень тонко улавливающий общественное настроение, словно впитывает в себя этот поворот народного самосознания. Ему тоже кажется, что надо привыкнуть, осмотреться, ощутить эту новую жизнь, слиться с ней, научиться дышать этим новым воздухом.

В августе 1992 года (к годовщине путча) Институт социально-политических исследований Российской академии наук опубликовал большой доклад под названием «О социально-политической ситуации в России по итогам первого полугодия 1992 года». Вот что, например, писали его авторы:

«Президент и его окружение связали свою судьбу с концепцией быстрых и радикальных преобразований, заняли крайнюю позицию, отталкивающую от высшего руководства значительную часть прагматически мыслящих политиков, хозяйственников, военных и ученых» (читай — практически всю элиту страны!).

«Люди уже готовы к гражданскому неповиновению», «Пятая часть населения готова идти на баррикады». «За чертой физиологического уровня выживаемости находятся более 30 миллионов человек»…

Таких ужасающих прогнозов развития ситуации в ту пору делалось немало. В июне с большой помпой был проведен круглый стол объединенной оппозиции. В своей политической декларации ее лидеры заявляли: «Режим Ельцина в его нынешнем виде доживает последние месяцы или даже недели. Чтобы спасти себя, он начинает менять декорации и выводить на поверхность новых, как бы не замаранных политиков… Б. Ельцин не может даже прибегнуть к чрезвычайным мерам, поскольку фактически не имеет поддержки армии и правоохранительных органов… Возможна попытка диктаторского переворота: разгон съезда, арест лидеров патриотического движения. Но это лишь ненадолго продлит агонию режима, которая уже началась».

Коммунистам вторил и бывший президент СССР. В своих интервью западным изданиям он давал очень резкие оценки деятельности правительства, а беседуя с отечественными журналистами, несколько раз заявил об угрозе диктатуры со стороны Ельцина. Находясь с визитом в Израиле в июне 1992 года, Горбачев говорил о том, что «растущее недовольство в России может привести к социальному взрыву, и если это произойдет, то это будет означать не только конец экономических реформ, но и, возможно, установление диктатуры». У себя на родине он воздерживался от резких публичных оценок. Но одна фраза Горбачева, сказанная им в кулуарах, приватно, все же стала достоянием гласности: «Когда эта власть рухнет, моя главная забота — как ее подхватить».

В интервью «Комсомольской правде» Горбачев заявляет: «Если президент пойдет по пути роспуска парламента, съезда, это будет означать, что внутренне он принял решение идти диктаторским путем».

Горбачев заранее объявляет Ельцина диктатором. И в этих оценках он очень схож с коммунистической оппозицией.

Пресс-служба президента выпускает заявление:

«Высказывания М. С. Горбачева, который за шесть лет реформ так и не нашел в себе мужества приступить к экономическим реформам, принимают все более поучительный тон в адрес правительства и президента, которые делают реальные шаги в сторону реформирования государства… (Слово «реформа» повторяется трижды в одной фразе, что отражает нервный тон заявления в целом. — Б. М.) В целях сохранения в стране стабильности и того политического курса, который выбрал народ, Б. Н. Ельцин будет вынужден принять необходимые и законные шаги для того, чтобы курсу реформ не был нанесен ущерб».

Президент дает поручение министру внутренних дел В. Ерину проверить, «как живут люди, которые всей стране говорят, что живут на одну пенсию». (Горбачев действительно упомянул в интервью свою пенсию в качестве единственного источника дохода.) В здании «Горбачев-фонда» идет выемка документов.

У Горбачева отнимают часть помещений (они сдавались коммерческим структурам) и пересаживают его с правительственного ЗИЛа на черную «Волгу». Правда, и после этого печального события за «Горбачев-фондом» осталось более тысячи квадратных метров помещений, а за самим Михаилом Сергеевичем — дача, охрана, связь и т. д….

Но после этого эпизода их отношения прервались навсегда.

Хотя, надо признать, с тех пор Ельцин уже никогда больше, ни разу не совершит ни одного «выстрела» в сторону Горбачева, что бы тот ни делал и ни говорил.

Интересно, что еще одна резко критическая статья (в «Независимой газете») была инициирована автором, находящимся… в Матросской Тишине. Сидевший в тюрьме и дававший показания по делу ГКЧП А. Лукьянов разразился огромным интервью, где в пух и прах разносил политику реформ и призывал компартию идти в атаку. Похоже, что даже те, кого Б. Н. победил, казалось бы, навсегда, в этот момент сильно сомневаются в его жизнеспособности, не боятся его и ненавидят с новой силой.

Не щадили Ельцина в этот момент и самые радикальные демократы. Вот что писал в 1992 году в своей конфиденциальной аналитической записке советник Ельцина Сергей Станкевич: «Крайне опасно и пагубно намертво связать имя и престиж Президента с данным или каким-то другим правительством».

«Сдать» Гайдара призывали Ельцина все — «мягкие оппозиционеры из числа горбачевских академиков-интеллектуалов, яростные коммунисты и новые «патриоты», бывшие гекачеписты, верные Ельцину демократы, центристы из движения «Гражданский союз». Но самое главное — яростную и мощную атаку повели на гайдаровское правительство съезд народных депутатов, Верховный Совет и его спикер Руслан Хасбулатов.

Вице-президент Руцкой назвал их «мальчиками в розовых штанишках». Хасбулатов тоже не стесняется в выражениях, но без стилистических излишеств. Для него правительство Гайдара — пока всего лишь «безответственное».

Я привожу здесь самые мягкие цитаты, чтобы показать: огонь велся со всех точек — и справа, и слева, и с тыла, и с фронта. Но если уж говорить о настроении, об атмосфере, которые создавались прежде всего статьями в СМИ, высказываниями отдельных политиков и общественных деятелей, то слово «катастрофа» здесь не будет преувеличением.

Оно звучало отовсюду: «Катастрофа! катастрофа! катастрофа!» Именно судьба правительства, первого правительства новой России, и стала для Ельцина в 1992-м тем самым камнем преткновения, который привел к декабрьскому кризису и заставил его, по собственному признанию, пережить «тяжелые минуты» («Рванул в баню. Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза»)…Но до того, как это случится, пройдет еще немало тревожных месяцев.

Уже в апреле 1992 года на Шестом съезде народных депутатов раздались требования об отставке правительства. Один из депутатов обвинил президента в том, что в команде Гайдара большинство составляют евреи. Оказалось, нет, не составляют. Но если этот эпизод можно оставить на совести конкретного антисемита, то слова другого депутата о том, что по вине правительства рождаемость упала в России на 30 процентов и заложена основа для демографической катастрофы, стали любимейшим аргументом критиков Б. Н. на десятки лет вперед. Между тем любой демограф подтвердит, что от социальной политики в области рождаемости зависит не так уж много (подтверждение тому — падение рождаемости в европейской части СССР в самые стабильные брежневские годы). Демографическая кривая ползет, набирает высоту или падает вниз совсем по другой логике.

Вот что пишет о ситуации на Шестом съезде Егор Гайдар: «Августовский шок преодолен, жестких репрессий после путча не последовало, непосредственная угроза голода и общего экономического краха отступила. Оппозиция оправилась. Теперь, по ее мнению, учитывая тяготы, которые легли на плечи народа в начальный этап преобразований, самое время как можно громче прокричать, что все было сделано против воли Съезда и Верховного Совета, сделано не так, как следовало, не так, как договаривались, нужно было мягче или жестче, быстрее или медленнее, во всяком случае по-иному, и что необходимо остановиться, а еще лучше — повернуть вспять… Поток ругани и проклятий в адрес правительства нарастает: монетаристы разорили, продали, погубили Россию…»

А вот что пишет Гайдар о Хасбулатове образца 1992 года: «Председательствующий Р. Хасбулатов, умело дирижируя Съездом, ведет с помощью его тысячеголосья свою симфонию. Вопрос о доверии в повестку не включает, но делает все возможное, чтобы критика, даже самая демагогическая, постоянно звучала. Судя по всему, он еще не готов к прямой конфронтации с президентом и еще не считает, что настал момент свалить правительство реформ, но хочет, чтобы оно вышло со Съезда предельно ослабленным, деморализованным, покорным Верховному Совету, точнее, лично ему — Хасбулатову. В этом желании напугать, но пока не убивать кроется его слабость».

Гайдар предложил своим коллегам пойти в атаку на съезд:

«У некоторых моих коллег настроение, близкое к паническому. Предлагаю не ждать пассивно развития событий, а самим предельно обострить ситуацию, чтобы скрытая двойственность позиции Съезда стала абсолютно ясной, и тем самым поставить депутатов перед необходимостью однозначного выбора. После короткого обсуждения предложение членами Кабинета принято».

Гайдар и в самом деле поставил съезду ультиматум: или депутаты поддерживают правительство реформ, или правительство уходит в отставку. Съезд испугался. И затаился.

«После того как большинство Съезда запаниковало, отступило, стало ясно, что одержана пусть тактическая и временная, но несомненная политическая победа. Сергей Шахрай зашел к президенту с новой идеей — сейчас, воспользовавшись деморализацией съездовского большинства, немедленно поставить на голосование вопрос о моем формальном утверждении в качестве премьера. Все равно Ельцину придется слагать с себя эти полномочия, сегодня идеальный момент. Со мной Сергей Михайлович поделился этой идеей уже после разговора с президентом. Ельцин выслушал, сказал, что слишком рано, предложение не подготовлено и может провалиться».

Конечно, Ельцин ожидал от общества реакции на болезненные реформы. Ожидал он и гораздо худшего, например, волнений, беспорядков, массовых забастовок, но их число внезапно упало в шесть раз. Ждал он и падения своего рейтинга. Однако падение вовсе не было катастрофическим — рейтинг, как говорят политологи, «пополз вниз», пополз, но не полетел. Далеко не катастрофически упал и процент тех, кто положительно отзывался о политике реформ, кто еще надеялся на них. Их число по-прежнему составляло больше половины опрошенных.

Ельцин все так же тверд и уверен в своих оценках происходящего. «Гайдар — это попадание в десятку», — говорит он в интервью «Комсомольской правде» и потом повторяет это на встрече с деятелями «Гражданского союза».

«Демократическая Россия», политическое движение, которое до этого всегда поддерживало президента, дистанцировалось от него и также недовольно Гайдаром. Из него уходят видные деятели горбачевского парламента — Ю. Афанасьев, Л. Баткин и др. Политика Гайдара прямым курсом ведет страну к экстремизму, к красно-коричневому реваншу, считают они.

В «мягкую оппозицию» Ельцину удаляется его всегдашняя опора — творческая интеллигенция. Да, не вся, но значительная ее часть.

Падает доверие народа, теряется политический ресурс. Очень противоречиво реагируют на реформы СМИ. Правительство Гайдара не устраивает никого. Оно для всех чужое. Оно всем мешает. Впервые Б. Н. ощущает то, что будет внутренней болезнью всех лет его президентства — политическое одиночество.

Попробуем понять, какие варианты есть у. Ельцина. Отправить в отставку правительство? Распустить съезд? Что выбрать? На кого опираться? Как всегда, только на собственную интуицию.

И вот что она ему подсказывает: отступить сейчас равносильно самоубийству. Гайдаровская реформа — главное содержание, главная ценность наступившей политической эры. Отказаться от коренного переустройства российской жизни — значит признать поражение. Ведь смысл его августовской победы не в том, что он лично оказался у власти. Смысл победы — в изменениях, которые происходят и должны происходить несмотря ни на что.

Это правительство он должен сохранить. Но отнюдь не путем диктатуры, силовых мер. Пройти нужно между двумя этими опасными крайностями — сворачиванием реформ и проведением их «на штыках», на жестких мерах, на нарушении законодательства, пусть и несовершенного. Есть третий путь. И он обязательно должен его найти.

Показателен разговор Ельцина с Гайдаром, состоявшийся в эти месяцы. (Один из очень многих разговоров, которые они ведут на протяжении 1992 года; Гайдар, этот совершенно далекий от него и по складу характера, и по менталитету, и по роду занятий человек, становится постоянным собеседником, в нем он черпает уверенность, силу и прочность для того, чтобы терпеть эту страшную, черную полосу всеобщего ожидания катастрофы. И наоборот, Ельцин придавал уверенности Гайдару, впервые оказавшемуся в политике.)

Гайдар приходит к нему с неожиданным предложением: учредить в составе правительства особый орган, который бы объяснял населению смысл проводимых им шагов, их последовательность, вводил в оборот «экономическую азбуку», понятную даже ребенку, настраивал людей на правильный лад, помогал им психологически.

Казалось бы, такое предложение должно быть близко Ельцину, бывшему партийному работнику. Однако он реагирует на него неожиданно резко.

— Вы хотите восстановить Отдел пропаганды ЦК КПСС? — спрашивает он Гайдара в лоб, насупив брови. Пауза. — Пока я жив, этого не будет.

Ельцин гораздо тоньше, чем кажется на первый взгляд, чувствует настроение общества. Гайдар в глазах народа постепенно, хотя и медленно, приобретает статус героя-одиночки, который, находясь во власти, никому не удобен, никому не нужен, но который «хоть что-то пытается сделать».

По конституции съезд может отправить правительство в отставку в любой момент. И Ельцин затевает большую игру, начинает идти путем медленных, осторожных уступок, чтобы выиграть время.

Этих уступок будет так много, что 1992 год можно вообще назвать «годом уступок и компромиссов».

Однако я бы определил его поведение другими словами: лев готовится к прыжку.

У прыжка должна быть цель. И вот сейчас он ее наметит. Наметит барьер, то препятствие, которое необходимо преодолеть. Рассчитает длину прыжка и его силу. Подберется на нужное расстояние. Будет ждать столько, сколько потребуется, хотя все будут его торопить и кричать: прыгай, прыгай!

А пока… начинается год уступок.

Ельцин увольняет первого гайдаровского министра — Лопухина, ответственного за ТЭК (топливно-энергетический комплекс). Потом — Матюхина, директора Центробанка (его обвиняют в скандале с фальшивыми «чеченскими» авизо, когда громадная сумма наличных денег была украдена у государства). Ценой компромисса со съездом на должность руководителя ЦБ приходит Геращенко, жесткий противник гайдаровских реформ, который запускает на полную мощность печатный станок. Недолговечность, непрочность этого правительства проявляется все очевиднее.

На Шестом съезде народных депутатов РФ, в апреле 1992 года, Ельцин укрепляет «команду в розовых штанишках» крепкими хозяйственниками, бывшими директорами крупнейших промышленных комплексов — вице-премьерами становятся В. Черномырдин (бывший министр газоэнергетики СССР), Г. Хижа, В. Шумейко.

Пресса снова кричит о «поражении» Ельцина.

В ноябре он встречается для консультаций с представителями движения «Гражданский союз». Вот что пишут об этой встрече помощники Ельцина:

«На закрытой для прессы встрече Б. Н. Ельцина с лидерами “Гражданского союза” в ноябре 1992 года состоялся достаточно откровенный разговор. В сущности, это был торг о судьбе правительства Гайдара.

Когда участвовавший в этой встрече Николай Травкин (заслуженный строитель! Ельцин всегда относился к нему тепло. — Б. М.) тоже заговорил о “кадровых корректировках”, Ельцин не повел и бровью. Это, правда, не предвещало ничего хорошего. “Что же вы предлагаете?” — угрюмо спросил он.

Не уловив настроения президента, Травкин с готовностью выложил карты на стол: Бурбулиса убрать или сменить его статус… Сместить Козырева, Полторанина, Хлыстуна, Нечаева, Махарадзе, Головкова. “При таких переменах премьером можно оставить Гайдара”, — завершил инвентаризацию Травкин.

Ельцин долго молчал. Так долго, что все стали беспокойно переглядываться. Его знаменитую паузу выдержать было довольно трудно.

— При таких глобальных изменениях Гайдар уйдет сам, — наконец проговорил он. — Лучшего премьера мы не найдем. Да и Бурбулиса мне отдать трудно. Гайдар должен остаться» («Эпоха Ельцина»).

В своих мемуарах он потом напишет, что скорость, с какой он менял людей в своей команде, была вызвана внезапно «побежавшим», ускорившимся политическим временем, а отнюдь не личными причинами.

Гайдар — единственное за все годы исключение из этого железного правила. Его он не хотел «заменять» ни за что. Из-за него запирался в бане и наступал на съезд со свирепостью танка.

Попробую понять — почему?

Всем своим нутром Ельцин чувствует: изнутри старой, советской России мощно прорастает новая. Другая Россия. Именно эта Россия, а не хлипкая административная система, и есть его основная опора в будущем — класс новых собственников. Предпринимателей. Людей, которые уже не готовы расстаться с правом — только что приобретенным — зарабатывать деньги, с правом частной собственности.

На всех своих работах, на всех должностях Ельцин всегда мыслил, как строитель. Дом должен быть сдан к такому-то числу. Метро проложено в таком-то году. Театр отремонтирован к юбилею Великого Октября. Шахматный клуб — к 1 января.

Строительное управление, которое он возглавляет, обязательно должно стать лучшим в области, иначе зачем всё?

Ельцин, как принято сейчас говорить, мыслил «проектами». Сам он говорил об этом иначе: всю жизнь ставил себе «задачи», конкретные цели и упрямо шел к их выполнению. В Свердловске такими «проектами» становились снос бараков, строительство метро. В Москве он мечтает построить третье транспортное кольцо, разгрузить город от пробок, сократить число дешевой привозной рабочей силы, вывести за пределы центра промышленные предприятия и т. д. и т. д….

Такова его натура. Власть он представляет как средство для достижения цели. Власть не нужна, если нет цели.

Существует замечательный исторический анекдот о Брежневе. Помощники спросили Брежнева: почему минимальная заработная плата, заложенная в документах экономической программы партии, такая маленькая — простому человеку на нее не прожить? «Вы просто плохо знаете, как живут простые люди, — сказал Брежнев, подняв брови. — Два мешка государству, мешок себе. Что-нибудь украдут обязательно». В этой шутке — как бы мудрость правителя. Правитель должен не мешать русской жизни развиваться по своим, вечным, присущим ей законам и традициям.

Но Ельцин — другой правитель. Другого типа. Он просто обязан помешать украсть этот мешок картошки, обязан заставить кого-то вырастить эту картошку, кого-то — продать ее, кого-то — купить этот мешок, чтобы был доволен и продавец, и покупатель. Его жизненная задача — построить все правильно.

…Однако «год уступок и компромиссов» утомил его основательно.

Он устал ждать позитивных результатов в экономике. Его не устраивает темп реформ. Он устал от интриг, таких, как этот липкий, неприятный торг на встрече с «Гражданским союзом». «Демократическая Россия» требует от него согласовывать с ней все важнейшие назначения в правительстве, хочет стать «правящей партией», хочет, чтобы ее возглавил Ельцин…

А хочет ли он возглавить какую-либо партию? Безусловно, нет. «Партию создавать надо…» — устало говорит он на встрече с «Демократической Россией». Но это не его проект.

На него давят, он читает бесконечные аналитические записки. С ним просят встречи. К нему в кабинет друг за другом идут помощники, представители движений, депутаты.

Все пытаются на него «влиять». Вообще, такое ощущение, что в этом году он теряет интерес, к политическим дебатам, разговорам. Читает груды этих записок, думает, молчит.

Его молчание становится своеобразным феноменом политического стиля.

Кажется, он теряет энергию, напор, теряет форму, как спортсмен, который нуждается в паузе. Эта пауза ему крайне необходима.

В тот момент, когда Ельцину становится особенно душно, тесно в накаленном политическом пространстве, особое значение приобретает момент общения. С кем же он общается в это время?

Общается со своим новым «узким кругом». «Маленькой командой», которая всегда для него важнее, чем команда большая, официальная.

— Насколько он был открыт в этом общении? — спрашиваю у дочери Ельцина Татьяны.

— Не знаю. Мне кажется, папу до конца никто из них не знал.

В «ближний круг» Ельцина 1992 года входят глава его администрации Юрий Петров (коллега по Свердловскому обкому), министры-силовики: Виктор Баранников (Министерство безопасности), Виктор Ерин (МВД), Павел Грачев (Министерство обороны). Входят, и не только по долгу службы, еще два человека, которые занимаются вопросами его охраны, — Михаил Барсуков и Александр Коржаков. Но появляются и другие — постепенно в ближайшее окружение Ельцина начинают входить его литературный помощник Валентин Юмашев, известный теннисист и тренер Шамиль Тарпищев.

Это, кстати, вполне понятно. В жизни Ельцина появляется новая страсть — теннис.

Началось все в Юрмале.

По приезде в Москву Б. Н. начал регулярные тренировки. Сначала — на теннисном стадионе «Дружба» в Лужниках. Затем нашлись и другие корты, более скрытые от глаз любознательной московской публики.

Это было почти маниакальное стремление к игре, когда для тенниса урывались драгоценные часы в графике, забитом до предела.

Вспоминает Шамиль Тарпищев:

«Два раза в неделю мы обязательно играли в теннис. И президент железно выдерживал этот график. Играли так: на неделе вечером, а в субботу с утра.

Ельцин — спортсмен в точном понимании этого слова. Конечно, играл он в теннис как любитель: начал поздно, ему было уже под шестьдесят. Но при этом в ответственный момент, когда одним мячом решается сет или матч и когда надо обязательно попасть, он попадал стопроцентно: выражаясь научно, за счет мобилизации нервной системы.

В паре нам было трудно проиграть кому-нибудь из любителей, и совсем не оттого, что президенту все поддавались. Причина проста — он волейболист, и подача — один из самых важных элементов парной игры — получалась у него довольно приличной».

Его партнерами в те годы были разные люди, но чаще в паре с Ельциным играл Шамиль Тарпищев, а их противниками выступали, как правило, кто-то из его ближайшего окружения — Коржаков, министр иностранных дел Козырев, госсекретарь Бурбулис, уже упомянутые Грачев, Ерин. Теннисом увлекались многие.

«Теннисным центром» становится Дом приемов на Воробьевых горах, построенный еще при Хрущеве, — уединенный особняк в самом красивом месте Москвы, на охраняемой территории, со спорткомплексом.

Там начиная примерно с 1992 года сформировался неформальный клуб, получивший название «президентского» — сюда приезжали, примерно раз в неделю, крупнейшие деятели новой России, чтобы поиграть в теннис и обсудить текущую ситуацию.

У клуба были свои жесткие правила и свой устав — «устав подготовили как шуточный, но порядок поведения в нем был прописан четко, — пишет Шамиль Тарпищев. — Если я хочу занять теннисный корт, то заранее звоню и записываюсь. И заявка Коржакова не считалась главнее, чем заявка, например, Козырева. Единственный, кому сделали исключение, конечно, Борис Николаевич… Насколько помню, когда я уходил из Кремля (в 1996 году. — Б. М.), клуб уже насчитывал 56 членов».

Вообще, Борис Ельцин был первым и единственным руководителем России на протяжении всего XX века, кто в юности занимался спортом профессионально. (Владимир Путин стал продолжателем этой традиции.) Николай II не был замечен мемуаристами в особо сильных спортивных пристрастиях, Ленин и Сталин из видов спорта в юности предпочитали: первый — политические дискуссии, второй — вооруженные экспроприации банков, Брежнев и Хрущев все свои молодые силы отдали суровой партийной работе, Горбачев… тоже нет.