Эпилог

Эпилог

24 апреля 2007 года, вечером, часов в пять, я вышел из вестибюля станции метро «Кропоткинская» и посмотрел на очередь, тянувшуюся в сторону набережной.

Это была очередь к Ельцину. Очередь людей, которые пришли проститься с ним в храме Христа Спасителя.

Что я ожидал увидеть в этой очереди?

Ну, прежде всего, людей, так сказать, старой демократической закалки. Бедно одетых интеллигентов, которые будут спорить, вспоминать дни былых побед и поражений.

Но, уже подходя к концу очереди, я вдруг понял, что всё не так. Во-первых, людей было очень много. Они, как потом я узнал, приезжали и в три ночи, и под самое утро. Приезжали целыми семьями.

Здесь были и совсем молодые, и люди моих лет, среднего, условно говоря, возраста. И старики, конечно, тоже.

Вместо ожидаемого мной траурного Гайд-парка было совсем другое — люди внимательно, с некоторым удивлением приглядывались друг к другу.

Всем как будто было важно — кто пришел и почему. И третье — лица неуловимо знакомы. Они словно выплыли как из старых фотографий, из хроники начала конца 80-х и начала 90-х — демократические митинги, Васильевский спуск, Белый дом.

Лица хороших людей. Спокойные, умные, печальные лица.

Ни мрачной скорби, ни ажиотажа, ни возбуждения, ни истерики.

Я всё пытался найти для себя хоть какую-то формулу. Как-то объяснить это ощущение.

…Вместе со всеми я дошел до ворот храма, прошел через милицейскую рамку металлоискателя, увидел высокие своды, росписи, услышал слова молитвы, которые произносили священники.

Увидел семью президента. Близкие сидели на стульях возле гроба. Иногда охрана пропускала к ним кого-то. Подходили многие — президенты, бывшие и нынешние, артисты, писатели, просто друзья.

Это были семейные похороны. Больше всего не хотелось видеть здесь почетный караул — старую советскую традицию, когда большие начальники, сменяясь по ранжиру, стоят с траурными повязками, изображая на лицах скорбь. Не хотелось видеть даже намека на официоз.

С первым президентом прощались в церкви. Это было впервые за весь наш глубоко атеистический и глубоко советский XX век. В последний раз русского царя отпевали в церкви в 1883 году, это был Александр III.

Ельцин лежал в отдалении, кругом цветы, тела почти не видно. Золоченый барьер преграждал путь к гробу. Я посмотрел на его бледное, застывшее лицо.

— Пожалуйста, не задерживайтесь, — тихо, но твердо сказал мне охранник.

У метро, на обратном пути, услышал, наконец-то, что ожидал услышать. Горячий спор двух пожилых интеллигентов.

— При нем была свобода! — говорил один.

— При нем был голод! — говорил другой.

Первый задумался и твердо ответил:

— Знаешь, голод здесь был всегда. А свободы не было…

Да — это был оживший, только на две роли разыгранный, монолог из «Великого инквизитора» Достоевского.

Я посмотрел на этих двух стариков.

И тогда формула нашлась.

Возможно, кому-то она покажется странной. Но я вдруг понял настроение очереди. Ее молчаливую, сдержанную, спокойную сосредоточенность.

В очереди к нему стояли люди, которые пришли в последний раз проголосовать за него.

Не было тех миллионов, которые толпились в давке и рыдали на похоронах Сталина, когда им, бедным, казалось, что мир рухнул.

Это были десятки тысяч разумных, ясных и сильных людей. Его избиратели. Его друзья.

Возможно, пришло бы больше, если бы церемония не была такой короткой. Но не это важно. Важно понять — за что мы, стоявшие в очереди, ему благодарны?

Стоял прохладный весенний вечер, тихий, светлый. Возле храма я нашел своего старого друга, фотокорреспондента Юрия Феклистова. Мы зашли в какой-то тихий ресторанчик на Остоженке помянуть Бориса Николаевича. Юра улыбался, вспоминал, как фотографировал Ельцина на теннисном корте, возбужденного, разгоряченного игрой. Как снимал ночной Белый дом в августе 91-го, когда там вдруг появился Ростропович. Тогда был сделан этот знаменитый кадр — улыбающийся Ростропович с автоматом, который он держит бережно, как виолончель, и здоровенный парень, заснувший у него на плече.

Выйдя из ресторанчика в темноту, я вдруг понял: кончилась эта эпоха. Эпоха удивительных, ярких, потрясающих душу событий.

«Не дай вам бог жить в эпоху перемен». В общем, верно сказано. Но сказано про времена другие — кровавые, страшные. Время Ельцина было не таким. Оно было жизнеутверждающим, жизнетворческим, несмотря на драмы и катастрофы.

В этой книге я пытался проследить не только его личный путь, но и путь человека, который построил другую страну. Да, хорошо бы он построил ее без войны в Чечне, без разрушенных заводов, безработицы, нищеты депрессивных регионов, без коррупции и преступности. Но страна — не детский конструктор, где из танка запросто можно сделать человечка. Любая страна всегда обновляется болезненно, было бы ради чего.

Когда Ельцин умер, в стране на несколько часов повисла тягостная пауза. Никто не мог толком ничего сказать, сформулировать. У всех как будто наступил шок.

Президент Путин в этот момент проводил международную встречу с президентом Туркмении. Журналисты, которые были аккредитованы на ней, рассказывали в своих репортажах, что, узнав о смерти Ельцина, президент не мог скрыть своих чувств. Вот что писал «Коммерсантъ» 24 апреля 2007 года: «Владимир Путин думал о том, чтобы сделать заявление в связи с кончиной первого президента России. Текст заявления — это его текст, который он несколько раз уточнял и правил. Владимир Путин считал, что это очень важные для него и для страны слова, поэтому отложил их запись на поздний вечер. До этого он встретился с президентом Туркмении. Владимир Путин негромко сказал коллеге: “У нас очень большая трагедия сегодня…”».

Через час после того, как президент Туркмении уехал, Владимир Путин произнес первые слова прощания с Борисом Ельциным. В телеобращении к стране он сказал, что объявляет 25 апреля днем национального траура:

«…Сегодня я выражаю самые искренние, самые глубокие соболезнования Наине Иосифовне, родным и близким Бориса Николаевича. Мы скорбим вместе с вами. Мы сделаем всё, чтобы память о Борисе Николаевиче Ельцине, его благородные помыслы, его слова “Берегите Россию” всегда служили нам нравственным и политическим ориентиром… Ушел человек, благодаря которому началась целая эпоха. Родилась новая демократическая Россия — свободное, открытое миру государство. Благодаря воле и прямой инициативе Бориса Ельцина была принята новая Конституция, провозгласившая права человека высшей ценностью. Она открыла людям возможность свободно выражать свои мысли, свободно выбирать власть в стране»…И только после этого СМИ пришли в себя. Они словно поняли, что первого президента можно поминать по-человечески. Плотину прорвало.

Журналисты, деятели культуры, политики вспоминали его в фильмах, репортажах, программах с интонацией, о которой он и мечтать не мог при жизни. Но это понятно.

Тем не менее эта включенная как по команде теплая интонация — слава богу, не была лицемерной, только лишь разрешенной сверху. Была искренней даже. И в этой общей искренности, чтобы в нее окончательно поверить, должны были прозвучать и другие голоса, на контрасте. Без них нельзя понять — правду говорят люди или врут, поют заказным хором.

Я ждал. И я дождался.

Нашлись принципиальные враги Ельцина, которые прокляли его и в эти дни. Собственно, спасибо им, как ни странно. Потому что они разом поставили перед всеми, кто сидел у телевизоров, важный вопрос — был ли он великой исторической личностью или был разрушителем?

Третьего, как говорится, не дано.

Великая историческая личность — это, собственно, строгое понятие. Не просто конгломерат «за» и «против» наших сегодняшних взглядов и аргументов. Это понятие, выношенное в истории человечества. Есть разные великие личности, разных типов, разных эпох. В какой же ряд можно поставить Ельцина?

Здесь я снова прибегну к цитате.

«В современной истории мало что подходит для сравнения: либо страна недостаточно велика и значима, либо масштаб и глубина кризиса недостаточны, либо не было человека, который играл бы абсолютно главную роль. По этим критериям на роль предшественников Ельцина подходят двое других мужчин очень высокого роста (Авраам Линкольн и Шарль де Голль. — Б. М.). Им противостояли не только внезапное разрушение целостности государства или жизнеспособности на всей территории страны, но и катастрофическое расстройство общенародного согласия по национальным целям и средствам их достижения и по правам и обязанностям гражданина», — пишет американский биограф Ельцина Леон Арон.

И продолжает: «Назвать кого-либо великим человеком — значит признать, что он сознательно сделал… крупный шаг, далеко за пределами обычных человеческих возможностей…»

Ельцин совершил этот шаг, добавлю я от себя, вне всякого сомнения.

Но это — американский взгляд на Ельцина или, если хотите, взгляд мировой. А вот наш, российский.

Владимир Путин: «Став президентом, благодаря поддержке миллионов граждан страны, он изменил лицо власти, сломал глухую стену между обществом и государством и своему народу преданно и мужественно служил. Ельцин умел и любил говорить с людьми, причем говорить и прямо, и открыто. Он никогда не уходил в тень и не прятался за чужие спины. Подчас сознательно вызывал огонь на себя, принимая личную ответственность за самые жесткие, но порой необходимые решения, смело брал на себя самые тяжелые роли при создании важнейших демократических институтов».

Анатолий Чубайс: «Я не раз ловил себя на мысли, что мы ничего бы не могли сделать, если бы Борис Николаевич не был колоссальным авторитетом для людей абсолютно традиционного и абсолютно советского стиля мышления, образа жизни, системы ценностей и так далее. Если бы он не прошел через должности руководителя строительных компаний и первого секретаря Свердловского обкома, а потом Московского горкома, он потерял бы колоссальный объем своего ресурса, и, соответственно, мы были бы обречены на неудачу. Иначе говоря, Ельцин — личность, которая объединяла людей разных миров, разных языков, разного стиля мышления, разных ценностей. Во всей нашей тысячелетней истории было много драматических событий. Но было немного событий такой глубины перелома, а на этих этапах нашей истории еще реже оказывались люди, которые адекватны масштабу перелома. А какая-то совершенно фантастическая, космическая удача России… в том и состояла, что Борис Николаевич оказался не просто крупной личностью, сопоставимой с крупнейшими личностями в российской истории, он оказался адекватен масштабу перемен».

Егор Гайдар: «Он понимал, что такое Россия, что такое революция. Не надо ждать от него, чтобы он был профессиональным историком или профессиональным экономистом, но что такое эта страна и насколько она сложная, он вообще-то понимал лучше многих. Очень не хотел насилия, пытался его избежать. В общем, по большому счету, избежал. Полномасштабной гражданской войны, типа той, что началась в 17—18-х годах, он не допустил. Но в полном объеме не допустить насилия, видимо, в это время было невозможно…»

Эльдар Рязанов: «Его честность, наивность и чистота совершенная, поразительная для государственных деятелей, восхищали. И в нем не было хитрости. Он мог слукавить, но это было настолько простодушно. Потом, Борис Николаевич невероятно харизматичный человек. Просто было дано от природы».

…Среди многочисленных откликов на смерть Ельцина, напечатанных в те дни в газетах, я натолкнулся, например, на такой пассаж. Ельцин был строителем, и он умел делать именно то, что делают все наши строители: быстро разрушить старое, обветшавшее здание, заложить фундамент и сдать объект с недоделками. Остроумно, не спорю. Только в будущем нам всем предстоит понять, насколько тяжело ему было разгребать эти развалины, насколько прочным оказался фундамент, который он заложил, и сумеем ли мы устранить недоделки при нашей жизни.

В годовщину его смерти один из телеканалов показал документальный фильм о Ельцине, снятый Александром Сокуровым. Наверное, это лучший фильм о Ельцине, и не только потому, что в нем он говорит какие-то потрясающе откровенные вещи, но и потому, что он там наполняет кадр своим присутствием, как нигде, ни в какой другой киноленте — огромный, могучий человек, настоящий великан.

Так вот, кончается фильм таким образом — Ельцин уезжает в Москву на своей правительственной машине, по обычной подмосковной дороге, мимо лесов, полей, деревенских домиков, мимо нашего обычного пейзажа. Под разрывающую душу симфоническую музыку.

Сокуров необычайно долго провожал машину Ельцина зрачком своего объектива, словно хотел что-то сказать напоследок ему, передать какое-то свое затаенное ощущение. Это снималось в очень тяжелый, тревожный момент, когда было непонятно, что будет с Ельциным, что будет с нами. Режиссер передавал ощущение тревоги за этого человека, которым в тот момент жила вся страна.

Этот путь Ельцина, конечно, загадочен, он полон откровений, в том числе откровений о нашей стране, о нас; эту траекторию его жизни, конечно, невозможно разложить на всем понятные алгоритмы. Но этот путь потрясает.

Этот путь не должен быть забыт никогда.

…В день его отставки и последней, прощальной речи, 31 декабря 1999 года, мне позвонила моя однокурсница Лена. Довольно умная, надо сказать, женщина. Она спросила, что я обо всем этом думаю. Я сказал, что думаю обо всем позитивно. Всё правильно старик сделал.

«Да? — сказала она. — А вот мне без Ельцина стало как-то страшно. А тебе нет?»

Кому-то страшно было жить при Ельцине. Кому-то — без него.

Разные мы все люди.

Я писал эту книгу для того, чтобы и те и другие еще раз попробовали задуматься о нем. О нем и о себе.

И о России, конечно.