Часть I

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Часть I

«Дайте человеку цель, ради которой

Стоит жить, и он сможет выжить в

Любой ситуации».

И.Гете

1

Женщины на войне… Зачем они едут в воюющую страну?! Даже пребывание женщины в боевой обстановке противоречит здравому смыслу. Война — удел мужчин. Вот пусть бы и обходились одни. Но, нет. Не могут. Посылают и посылают эти «слабые и хрупкие создания» в пекло. А может, они сами, по доброй воле рвутся сюда…

Как же оказывались наши девчата в Афганистане? «Афганские мадонны» — с чьей-то легкой руки их стали так именовать. А, что, вполне подходящее название! Причин приезда, оказывается, очень много. Вот основные из них.

Денежная — поправить свои материальные дела. Ничего в этом плохого нет. В стране всеобщего дефицита и скудных зарплат появилась вдруг возможность заработать в другой далекой стране, новости из которой поступают очень и очень противоречивые. По официальным каналам — там все хорошо и чистое мирное небо над головой. А по неофициальным… Приходится слышать о закрытых гробах, что прибывают из далеких краев. Но можно рискнуть и поехать. Появится шанс, чтобы «справить приданое» (ходила такая шутка о приезжающих девчатах).

Устроить свою судьбу — тоже не последняя причина поездки. Что вполне можно понять. Столько молодых, симпатичных и еще пока одиноких мужчин вокруг. Но, это, если повезет. А, ведь, везло! Случаи исчислялись не единицами, даже не десятками — сотнями! А кто-то даже бросал свою первую (вторую) жену ради этой единственной «афганской мадонны». Это- жизнь.

Была и еще одна, пусть не многочисленная категория. Ехали, чтобы проверить себя на стойкость, на умение противостоять трудностям, испытать себя в настоящем деле. Ехали «за романтикой».

Как, в таком случае, относились к их решению родные и близкие, родители в первую очередь, этих, молоденьких порой, девчонок?! Тревожились, конечно. А иногда и просто не знали, где их родное чадо — те врали, что служат в ГСВГ (Группа Советских Войск в Германии), в ЦГВ (Центральной Группе Войск — Чехословакия), в ЮГВ (Южной Группе Войск — Венгрия) и еще, черт знает где, но только не в Афганистане. А кто-то попросту открыто «сбегал» в Афган.

Возвращаясь, эти повзрослевшие дочери рассказывали о своей «боевой молодости» с гордостью. Им было, что вспомнить.

Всех женщин в Афганистане объединяло одно — они ехали работать на войну, где каждая могла потерять свою жизнь, пусть даже она была сугубо мирной профессии: повар, прачка, официантка, парикмахер, продавец, машинистка, медицинская сестра или служащая в штабе. Война не делала исключений. Она могла забрать любую жизнь, пусть даже и моложе двадцати.

Эти женщины стоят того, чтобы о них рассказать…

2

— Можно? — Дверь осторожно открылась. На пороге стояла молодая девушка. Дежурный врач сразу узнал в ней новенькую перевязочную сестру Канашевич Любу. Она приехала чуть более месяца назад вместе с другой новенькой — процедурной сестрой Валентиной Растегаевой. Они поселились в одной комнате в женском общежитии.

— Да, конечно, заходи. У тебя что-то случилось? — Участливо спросил старший лейтенант. Он даже встал из-за стола навстречу белокурой красавице. Ее большие голубые глаза, казалось, заглядывали прямо в душу.

— Нет-нет, у меня все нормально! Это меня девчонки из девичьего модуля попросили дежурного врача вызвать в комнату номер 11, там одной требуется помощь. Она жалуется на боли в животе.

— Хорошо, я уже общий прием закончил. Сейчас только схожу проверить новый суточный наряд и смогу минут через двадцать быть в вашем девичьем общежитии.

— Ладно, я там встречу и провожу к больной, — она впервые улыбнулась, отчего показалась сразу совсем молоденькой. Впрочем, ей и было чуть более двадцати.

Через полчаса дежурный врач, прихватив большую медицинскую сумку, входил в девичий модуль. Раньше здесь быть не доводилось. На входе его ждала Люба, проводила в нужную комнату. Первая вошла в дверь, громко объявив: «Встречайте доктора!» Пропустила старшего лейтенанта вперед, представила: «Наш хирург, Невский Александр». Сама тихонько шепнула, что будет в соседней, 10-й комнате. Быстро вышла за дверь. В комнате было пять кроватей, на которых в разных позах лежали и сидели молодые женщины. По две кровати стояли в ряд напротив друг друга у стен, одна — у окна. Большой круглый стол разместился в центре комнаты. Тихо играл магнитофон, что-то из восточных мелодий.

Высокая темноволосая женщина быстро поднялась:

— Девчонки, не будем мешать доктору Пилюлькину, пошли!

Сама первая вышла в коридор, за ней последовали еще двое. Одна продолжала лежать, повернувшись к стене, видимо, спала. На крайней к двери кровати осталась еще, она тут же отозвалась:

— Это я, болящая. Проходите, не стесняйтесь. Вас тут никто не укусит, — она гостеприимно указала рукой.

Невский внимательно присмотрелся. Невольный возглас вырвался у него:

— Это вы, Уткашея?!

— Я. Вообще-то меня зовут Марина.

3

Медики Отдельной Кандагарской Медицинской роты никогда не жаловались на питание — у них был свой отдельный ПХД (пункт хозяйственного довольствия). Умелые повара готовили для всех больных-раненых и для сотрудников подразделения. Они готовили даже диетическое питание для нуждающихся. Большое подспорье в этом деле составлял небольшой огородик, где выращивали лук, чеснок, укроп, помидоры, редиску и прочие овощи. Огород — это была особая гордость командира хозяйственного взвода прапорщика Василия Мохначука. Казалось, он был готов пропадать там круглые сутки, заботливо ухаживая за урожаем. Другой гордостью его был бассейн, довольно приличного размера: 5на 3 м, глубиной почти 2 м. Его сделали своими руками еще год назад. Не было большей радости, чем в самое жаркое время поплескаться в прохладной воде. Порой туда набивалось сразу по 10–15 человек. Воду в бассейне меняли ежедневно, иногда и по два раза. Специальная машина — водовозка ездила на арык, старшина Медроты прапорщик Афонин Александр считал это своей важнейшей обязанностью, с гордостью выполняя роль старшего машины. Действительно, бассейн полюбили все. А сливаемая из бассейна вода по специально прорытым каналам поступала в накопитель, а оттуда растекалась по всему огороду, питая живительной влагой грядки. Голь на выдумки хитра! А еще у них был собственный «пруд» — огромная металлическая цистерна со срезанным верхом, вкопанная в землю. Там плавали в огромном количестве «золотые рыбки»- большие китайские красные караси, которых периодически отлавливали и готовили из них уху.

В первый же день своего приезда Невскому показали, как надо радоваться жизни на земле Афганистана: ребята-хирурги перед обедом вылили на себя по ведру холодной воды из бассейна (раздевшись до плавок), затем прошли в палатку, перекусили, сходили покормить карасей, а потом вновь пошли к бассейну, чтобы уже поплавать вдоволь. Это было счастье! И никакая шестидесятиградусная жара не страшна. Так можно служить!

Но, с некоторых пор, в бассейн зачастили руководители Кандагарской бригады: комбриг, начальник штаба, начальник политотдела и другие высокопоставленные офицеры. Иногда и медикам поставленный часовой давал «от ворот-поворот», мол, «не велено пущать — баре отдыхают». Бывало, до уха долетал и радостный женский смех из бассейна. Ну, а вскоре последовало и величайшее распоряжение — запретить медикам питаться при своем ПХД, обязаны ходить теперь в офицерскую столовую, а рядовой и сержантский состав — в общую столовую со всеми солдатами. Пришлось подчиниться. Правда, дежурный врач имел право «покормиться» на старом месте, а с ним один — два (три) медика. Но, чтобы не подводить прапорщика Мохначука, старались этим не злоупотреблять. Пару недель Невский успел еще пожить по-старому. Позже пришлось «осваивать» общий пункт питания.

Поначалу было очень тяжело- чудовищная жара в столовой, горячие блюда первого и второго, даже компота. Обычно делали так: быстро съедали обжигающий суп, «ковыряли» слегка ложкой второе, а далее молниеносно выпивали компот, чтобы сразу выскочить на улицу — иначе мгновенно становились мокрыми с «головы до ног». Даже на жаркой улице казалось в этот момент прохладнее. В этой атмосфере и работали женщины-официантки. Как они умудрялись выдерживать все это — оставалось загадкой.

Как-то в первых числах августа Невский повел в столовую новичка — только прибыл начальник операционно-перевязочного отделения капитан Зыков Александр. С ними пошел и прапорщик Тамару, начальник аптеки. Уселись за один столик, чуть позже на свободное место подсел и капитан-танкист. Почти сразу у столика возникла фигура официантки:

— Так, мальчики, всем нести полный набор? Спрашиваю, потому что иногда от первого или второго отказываются.

Все кивнули головами — весь комплекс. Зыков хотел уточнить, какие блюда предлагаются, но официантка уже «упорхнула». Впрочем, новичку объяснили популярно, чтобы «не раскатывал особо губы» — все едят одинаковое.

Быстро появилась их официантка, удерживая на подносе невероятное количество тарелок, быстро расставила и помчалась дальше.

Приступили к обжигающим щам. Невский погонял по тарелке кусочек мяса — это оказался кусочек шеи птицы. Бросил взгляд в тарелку соседа справа, слева, напротив. Удивительное дело — у всех в тарелке были эти кусочки шеи. Даже оглянулся на соседние столики. Чудеса! И в их тарелках присутствовали только эти части птицы. Сказал о своем наблюдении товарищам. Зыков живо откликнулся на это «открытие»:

— Это, каких размеров шея у этой курицы, если во всех тарелках только эти кусочки! Надо нашу официантку позвать.

Он тут же остановил пробегающую мимо их официантку.

— Что-то не так, мальчики? — Живо поинтересовалась она.

— Мы дико извиняемся, — начал Зыков. — Но как вас зовут?

— Меня не зовут, я прихожу сама, — «отбрила» она капитана и уже собралась бежать дальше.

— Постойте, разрешите наш спор: вот Сашка утверждает, что у этой курицы шея с полметра длиной, а я думаю, что гораздо больше. Кто прав?

— Это не курица, а утка.

— Позвольте уточнить, какой породы эта утка, если во всех тарелках присутствуют только кусочки шеи. А где ее, например, ноги или крылья? Это прямо жираф какой-то получается! — Не унимался Зыков.

Официантка весело рассмеялась:

— Ее ноги «ушли», а крылья «улетели». А вообще не задавайте глупых вопросов. Есть кому, кроме вас, ее остальные части съедать. Ешьте свои шеи этой утки.

— Я понял, это специально выведенная порода для Афгана! Называется уткашея! — радостно подскочил за столом Невский.

— Пусть так и будет! Извините, мне надо работать, сейчас вам компот принесу.

— Но все-таки, как к вам обращаться? Вдруг понадобиться вас найти.

— Вот и зовите Уткашеей. Мне название понравилось. Так и буду для вас именоваться, — она подмигнула всем сразу и быстро ушла.

Компот офицеры пили уже на ходу, взяв стаканы с подноса Уткашеи.

С тех пор так и повелось. Садиться старались за столики этой официантки, быстро вычислив их. Впрочем, частенько ей приходилось обслуживать и столики отсутствующих подруг. Зыков каждый раз неизменно приветствовал молодую женщину:

— Привет, Уткашея!

Она в ответ всегда улыбалась. Это была очень красивая женщина. Стройная длинноногая фигура, большие зеленые глаза, четко очерченный рисунок припухлых губ, длинные темно-каштановые волосы, которые она во время работы собирала в «конский хвост» и прятала под белую в горошек косынку. Она почти не пользовалась косметикой, в отличие от многих ее подруг, иногда чересчур раскрашенных, как индейцы, вышедшие «на тропу войны». А еще она выделялась своим гордым видом и достоинством. В ней ощущалась большая внутренняя культура, какой-то крепкий стержень внутри. Эта женщина умела «себя подать». В глазах читался богатый духовный мир. Было вообще не ясно, что делает эта «экзотическая бабочка» в этом грубом мире войны.

Еще она любила стихи. Часто их читала наизусть, ставя тарелки с едой на стол перед очередным клиентом. Чаще это были Пушкин, Некрасов или Есенин. Например, протягивая тарелку с гречей, она могла сказать задумчивому офицеру: «Нет: рано чувства в нем остыли; ему наскучил света шум; красавицы не долго были предмет его привычных дум». Она никогда не повторялась, видимо, знала наизусть всего «Евгения Онегина». Или, подавая дымящуюся тарелку с супом, она говорила офицеру: «Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит; лед неокрепший на речке студеной, словно как тающий сахар лежит». И в этой жаре эти строки Некрасова, казалось, освежали, будя воспоминания далекой родины. Есенин шел «на ура», стоило ей сказать, например, «Белая береза под моим окном», — как уже кто-то подхватывал: «Принакрылась снегом, точно серебром».

Впрочем, многие офицеры не обращали внимания на стихи, кому-то это нравилось, кто-то пытался отгадать автора, чаще ошибаясь, а некоторые вообще тайком крутили пальцем у виска. Что, мол, возьмешь с «ушибленной»?

Как-то Невскому она сказала: «И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» Он сразу подхватил, узнав своего любимого поэта Лермонтова: «Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят — все лучшие годы!» Это — Михаил Юрьевич».

— Браво, доктор! Вы знаете поэзию. Это отрадно, — и помчалась дальше с подносом тарелок.

Даже опытные ловеласы («Что ты, дорогой! Бабы бояться?!») остерегались приставать к ней с назойливыми ухаживаниями, боясь встретить достойный отпор — она была очень «остра на язык». Тем более не рисковали хватать за «мягкие места», как это делали с другими девушками.

Такое общение медиков с Уткашеей продолжалось уже более двух месяцев. Кажется, она даже запомнила Зыкова и Невского. При встрече, по крайней мере, приветливо улыбалась.

4

— Очень приятно, Марина. Теперь я, по крайней мере, знаю ваше имя. — Невский прошел к столу, поставил на него тяжелую медицинскую сумку, сел на табурет.

Честно говоря, офицер был немного смущен — никак не ожидал, что его пациенткой станет именно эта женщина. Не зная, с чего начать, стал рассматривать большого пушистого рыжего кота, который лежал в ногах Марины поверх одеяла.

— Как зовут красавца? Откуда он у вас?

— Это Маркиз, мой преданный рыцарь и защитник. Он меня в обиду не дает. Более полугода у меня. Знакомый офицер еще котенком привез из рейда. Представляете, нашел его в разрушенном кишлаке у горящего дома. Тот ходил, не спеша, среди огня и дыма, а кругом пули свистят, снаряды рвутся неподалеку. Ничего не боится! Настоящий «бойцовый» кот.

Невского осенило (в голове сложились отдельные детали: кот — «рыжая бестия», официантка Марина), он поспешил уточнить:

— А это не ваш кот покусал примерно полтора месяца назад одного майора? Он у нас почти месяц пролежал, куча болезней обострилась.

— Он самый. Так этому нахалу и надо — не будет ко мне приставать. Бог шельму метит. А бедненькому Маркизу тоже досталось, но он не отступил. Говорю вам, он — боец!

Марина села на кровати, погладила кота. Невский тоже протянул руку, но тут же отдернул — кот угрожающе зашипел.

— Однако — характер!

Врач почувствовал себя увереннее. Можно было приступать к основной цели визита. Александр достал толстый журнал «Вызовы дежурного врача». Поставил дату — 15 октября 1982года. В графе «паспортные данные» приготовился записать:

— Марина, назовите вашу фамилию и год рождения.

— Голенькая, 1955 года рождения. Да, уже старая.

— Я же серьезно вас спрашиваю. К чему эти шутки! И что значит «старая»?! Я вот тоже этого года, но не считаю себя старым.

Женщина молча открыла свою тумбочку, покопалась в ней, затем протянула темно-синюю книжечку с гербом и надписью: «СССР. Служебный паспорт». Точно такой же был у Невского и у всех, кто пересекал границу страны. Открыл, прочел. Действительно, Голенькая Марина Станиславовна. Родилась 7 ноября 1955года в Ярославле.

— Удостоверились? Только правильно ударение в фамилии надо на втором слоге ставить, но все говорят иначе. Я уже сама привыкла. Украинская фамилия, от папаши досталась. Так и живем с мамой «Голенькими». А что касается возраста, то у нас с вами разные представления. Для мужчин это и ничего, а вот для нас, женщин, двадцать семь…

Невский записал ее данные в журнал. Чтобы сгладить неловкость, он спросил:

— А каково это иметь день рождения в большой общий праздник? Всегда задумывался об этом.

— А ничего хорошего! Я всегда не любила поэтому свой день рождения. В школе надо было обязательно на демонстрации ходить классом. Это пешком по всему городу тащиться туда и обратно, транспорт не ходит. Тоже и позднее в институте. Домой приходишь еле живая, уже не до дня рождения. Работать стала — снова эти демонстрации. Жуть, одним словом.

Покончив с формальностями, Невский приступил, наконец, к своей работе.

— Что вас беспокоит?

— Извините за столь интимные подробности, доктор. Стал болеть живот еще четыре дня назад, потом появился понос. Два дня промучилась, но сегодня пока не было. Девчонки говорят, что это дизентерия. Правда?

— Разберемся, — буркнул врач.

Он попросил приготовить для осмотра живот. Марина сняла под одеялом цветастый халат, осталась в футболке и плавках. Молча легла на спину.

Невский присел на краешек кровати, посчитал пульс — частит. Осмотрел язык, даже кратко пощупал пальцем — сухой, обложен. Осторожно прощупал живот по часовой стрелке — ощутил небольшое сопротивление справа. Впрочем, под рукой ощущались и «хлюпанья» по всему животу. Проверил симптомы «раздражения брюшины», для чего попросил повернуться на левый бок, лицом к нему. Как и думал, теперь боль в животе усилилась. Наконец, провел симптом «рубашки» — по сильно натянутой на живот рубашке (в данном случае- футболке) провел быстрые движения рукой сверху вниз. Так и есть — справа боль усилилась. Провел еще ряд приемов, позволяющих разобраться с болезнью. Он уже окончательно справился со своим смущением, действовал уверенно и профессионально. Это передалось и Марине. Она послушно выполняла все команды, уже не прикрываясь до подбородка одеялом. Измерили температуру — 37,4. Повышена.

Все говорило о приступе аппендицита, но этот «бурлящий живот» и понос… Он смазывал всю картину. Невский в задумчивости снова и снова прощупывал мягкий живот, невольно разглядывая рисунок на плавочках, наконец, прочел название «Friday»(«Это и есть «Неделька», — догадался он. — Точно, ведь сегодня этот день»).

— Ну, что, доктор, скажите? Вы как-то застыли на месте, — вернула его к действительности Голенькая. — Похоже на дизентерию?

— Не очень похоже. Требуются уточнения. Расскажите поподробнее о начале болезни. Что появилось вначале: боль или понос? Это очень важно. И сами ничем не лечились?

Выяснилось, что сначала сильно стал болеть живот, была даже рвота. Подруга по комнате дала ей обезболивающие таблетки («Привезла из Союза целую коробку лекарств, всех сама лечит — у ней мать медсестра в поликлинике, считает, и она все знает. Давала пару раз дорогущий индийский баралгин»). Действительно, боль в животе уменьшилась. А на следующий день подружка предложила «закрепить результат» и сделала очистительную клизму с отваром ромашки. Потом еще и еще. Тут и начался понос на два дня. Все стало теперь понятно. Это подруга оказала ей «медвежью услугу», вся картина аппендицита и смазалась. Доктор объяснил Марине свои подозрения, объяснив, что теперь можно установить истину только одним путем — надо еще измерить температуру per rectum (пер ректум, т. е. в прямой кишке). Если температура окажется выше на один градус, то требуется срочная операция.

Марина выразила категорический протест:

— Еще чего не хватало! Что это за извращения?! Никогда не слышала ничего подобного! Доктор, вы забываетесь! — Она даже раскраснелась от возмущения.

— Маринка, он дело говорит! Моя мать работает медсестрой в хирургии. Она мне как-то рассказывала о таком приеме у опытных хирургов. Очень помогает разрешить сомнения. Так что не волнуйся. Это не извращение нашего доктора! Соглашайся без боязни.

5

Невский и Голенькая одновременно вздрогнули от неожиданности. Говорила с кровати напротив другая молодая женщина. Оказывается, она и не спала. Уже лежала на боку и смотрела на них.

— А вы разве не спите? — не нашел ничего умнее спросить доктор.

— Когда вы пришли, я дремала. А потом, думаю, не буду выходить. «Подстрахую» вас от злых языков. Чтобы наши «кумушки» потом не болтали лишнего. Знаете, как иногда бывает…

Марина задумалась не надолго. Потом обреченно произнесла: «Хорошо» и завозилась под одеялом.

— Готово? — спросил доктор. Та кивнула. — Теперь поворачивайтесь на правый бок лицом к стене, ноги подтяните к груди. Вы должны лечь «калачиком».

Пациентка снова кивнула и легла, как просили. Слегка смазав кончик градусника вазелином из медицинской сумки, Невский осторожно приподнял одеяло, быстро вставил градусник и поспешно опустил одеяло. Прошел и сел у стола.

— Хороша Маринка? — шепотом спросила его соседка по комнате и подмигнула, улыбнувшись.

Доктор густо покраснел, не зная, что сказать. Наконец, чтобы разрядить повисшую тишину, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— У вас здесь все живут из столовой?

— Нет, — кратко ответила Марина.

— Да, у нас настоящая интернациональная сборная и по национальностям и по местам работы. Я вот, Рептух Олеся, белоруска, — она протянула для знакомства свою руку. Невский слабо пожал мягкую ладошку. — Работаю здесь в библиотеке. Вас даже запомнила — часто книги берете. Сама в детстве начиталась книг Майн Рида, Фенимора Купера, Вальтера Скотта. Вот и приехала сюда за романтикой.

— Ну, и как теперь?

— Романтики, конечно, поубавилось. Это не та жизнь, которую любимые писатели описывали. Грязь, пыль, жара, мухи, мыши, скученность большая, болезни разные, отсутствие элементарных удобств (туалет за 100–150 м от дома). Редко удается нормально помыться. Какая уж тут романтика. Но свою работу я люблю, а читателей всегда много бывает. Некоторые, правда, только приходят посидеть, подшивки газет полистать, языком с нами потрепать (нас ведь двое там работают). Но, главное, я чувствую, что нужна здесь. И это не пустые слова. Всегда считала, что самое страшное ощущение — твоей ненужности. Тебя не надо, а ты есть…В Союзе все время приходилось доказывать свою нужность. Слава Богу, здесь этого нет. Тем и живу.

Еще у нас в комнате живет украинка Маринка. Спиной к нам сейчас лежит. Она приехала сюда искать мужа и отца для своей маленькой дочери.

— Что ты несешь?! — почти подскочила на кровати больная.

— Ладно кричать-то! Ты мне сама об этом говорила. Забыла уже?

— Трепло! Я тебе по секрету говорила, как со своей, а ты…

— Да, это тоже свой человек! Правда, доктор? Он нас не выдаст. Я ему верю. Точно?

Невский поддакнул. Почувствовал ответственность за доверенную тайну.

— Далее, на кровати у окна у нас живет молдаванка, Софья Стати. Она певица. Разъезжает в своем агитационно-пропагандистском отряде по уездам провинции, выезжала и в соседние провинции. Рассказывают местным о новой счастливой жизни. Софья поет песни на разных языках, даже на дари и пушту знает. Но больше поет советских песен, особенно из репертуара Аллы Пугачевой, ее так между собой все и зовут — Пугачева. Хорошо поет, правда! Дома своим родителям наврала, что едет в ГСВГ служить, так и сочиняем вместе ее письма о житье в Германии. Очень идейная. Верит в победу революции в Афганистане. Хочет встретить «принца на белом коне». Пока не удалось.

Следующая у нас, — Олеся показала на очередную пустую кровать, — таджичка Джумагуль Шайхи. Она переводчица при политотделе Бригады. Окончила университет в Душанбе. Ей предложили поехать к родным братьям и сестрам в Афганистан. С радостью согласилась. Тоже ездит в этом агитотряде, чаще с Софьей вместе. Считает своим оружием слово. Очень переживает за местных афганцев. А ведь опасное это дело — ездить в этих отрядах: и обстреливают их, и на мины наскакивают. Всякое бывает. Я так за них всегда волнуюсь. Слава Богу, все в порядке. А Джумагуль уже дала согласие остаться в Афгане на второй срок. Сумасшедшая!

Наконец, на последней кровати у нас спит Эмма Олевсон, латышка, из самой Риги. Она продавец в военторге. Она и лечила нашу бедную Маринку (лечила-лечила и залечила). Не скрывает своей цели — приехала побольше денег заработать. Тоже хорошее дело. Но у ней это слишком откровенно. Так просто нельзя жить. Нельзя все в жизни делать только ради денег. Да и не делают деньги человека счастливым. Правда, действуют успокаивающе…

— А русские у вас есть? — Подал голос Невский.

— В соседних комнатах. Вон Любка Канашевич, ваша медсестра. Тоже приехала «за принцем». Ее сейчас «охаживает» ваш анестезиолог Володька. Но ведь он женат, а к тому же, говорят, у него «не все дома». Все ей стихи и поэмы читает. Она каждый раз к нам прибегает советоваться — что делать? Я ей прямо сказала — надо решительно «послать» его раз и навсегда. Все жалеет его. А жалость в этом деле не уместна. Да, доктор, разболтала я вам все наши женские тайны. Не обессудьте…

— Значит, подводя итог, можно считать, что многие приехали в поисках личного счастья?

— Не без этого. Считайте так…

— Але! Обо мне кто-нибудь вспомнит? Я так и буду теперь до конца дней своих с градусником в заднице жить?!

Невский кинулся к больной. Черт, так не удобно! Он действительно заслушался Олесю, забыв о времени. Достал градусник, заботливо укрыв больную. Да, худшие опасения подтвердились- 38,6. Это признак надвигающейся катастрофы в животе. Срочно нужна операция по жизненным показаниям! Все это, стараясь быть спокойным, он и объяснил Марине.

— А кто будет оперировать и где?

— Лучше всего отправить вас в госпиталь. Но время уже позднее, надо запрашивать у оперативного дежурного для сопровождения БТР. На это уйдет не мало времени, которого у нас нет. Аппендицит у вас уже в осложненной форме, может лопнуть в любой момент. Это будет очень плохо. У нас тоже можно оперировать. Есть опытный начальник отделения, есть и ведущий хирург (он, правда, сейчас на выезде), есть и старший ординатор, наконец, есть и я, ординатор отделения. Оперировать в любом случае будет двое хирургов. Решайтесь. Нужно ваше согласие на операцию.

— Ладно. Я хочу, чтобы меня вы оперировали.

— Хорошо. Я попрошу кого-нибудь ассистировать мне. Сейчас я пришлю сюда санитаров с носилками. Вам лежать! Ничего, донесут, здесь не так далеко, метров сто всего. Олеся, поможете ей собрать необходимое. А я сейчас еще попрошу Любу Канашевич позвать операционную сестру.

Подхватив медицинскую сумку, Невский выбежал в коридор. Постучал в соседнюю комнату. Тотчас на пороге выросла Люба, словно ждала. Он передал ей просьбу — из жилой комнаты в приемном отделении позвать в стационар операционную сестру Татьяну. Канашевич бегом помчалась за подругой.

6

В стационаре хирург сразу отправил двух щуплых санитаров из числа выздоравливающих в девичий модуль. Дожевывая на бегу хлеб (только вернулись с ужина), ребята, подхватив носилки, исчезли за дверями.

В ординаторской Невский, к счастью, нашел и Зыкова, и Сергеева — заполняли «Истории болезни». Коротко обрисовав ситуацию, попросил старшего ординатора Николая помочь ему с операцией. Тот молча кивнул. Начальник отделения вызвался подстраховать: «Буду здесь. В случае чего — зовите». Согласился он и исполнять пока обязанности дежурного врача за Невского.

В дверь заглянула операционная сестра Татьяна. Ей поставили задачу. Она так же лишь молча кивнула головой. Невский поставил задачу и дежурной сестре — как принесут больную, то все подготовить с ней: побрить, переодеть в больничное, провести промедикацию (ввести обезболивающие наркотические препараты) и т. д.

Отделение «забурлило». Много людей сразу включилось в подготовку к предстоящему спасению человеческой жизни. Этот этап в операционно-перевязочном отделении был давно отработан до мелочей.

Хирурги отправились мыть руки — довольно долгий процесс. Оперировать придется под местным обезболиванием — нет возможности пользоваться услугами заболевшего анестезиолога (психический «сбой»), чтобы дать общий наркоз. Ничего, должны справиться. В крайнем случае, воспользуются кратковременным внутривенным наркозом дефицитным кеталаром (редко позволяли себе пользоваться этим дорогущим трофейным препаратом).

Вошли друг за другом в недавно отремонтированный операционный блок. Все блестело белой краской. После пожара пришлось долго повозиться, восстанавливая разрушенное. Слава Богу, теперь все это позади.

Татьяна заканчивала уже раскладывать инструменты на столике операционной сестры. Это была очень опытная работница. Хирурги буквально готовы были молиться на нее. Она понимала с полуслова, иногда и вообще без слов. А порой и ненавязчиво подсказывала растерявшемуся хирургу, что стоит сделать — опыт у нее был огромный. С ней Невский всегда чувствовал себя уверенно.

Хирурги Николай и Александр, накрыв стерильные руки в перчатках стерильными же салфетками, встали в сторонке. Все было готово. Ждали больную.

Буквально через пять минут санитары вкатили каталку с Мариной. За ними вошла и дежурная сестра Надежда.

— Ой, парни, а я же почти голая. В коротенькой до пупа распашоночке. Что, так и буду лежать?

— Не говорите ерунды, больная, — строго оборвал ее Николай. — Вы в операционной. Какие могут быть стеснения. Кругом вас одни медики. Что мы, бритых лобков не видали? Кстати, хорошо побрили? — обратился он к дежурной сестре.

Надежда успокоила: «Я же знаю, как надо».

Санитары переложили накрытую простыней Марину на операционный стол. Молча удалились. Невский уточнил время у дежурной сестры — 21.10. Можно было начинать.

Сестра переместила нестерильную простынь на бедра. Невский щедро обработал кожу живота йодом, потом спиртом. Вместе с помощником укрыли женщину стерильными простынями, оставив «операционное поле» открытым.

— Ой, а можно, я буду говорить? Мне так легче переносить страх. Я ужасная трусиха, — Марина даже всхлипнула.

— Конечно, говорите, что хотите. Хоть пойте. Это даже лучше — мы будем знать, что у вас все нормально, — Невский заканчивал обкладывать место операции, теперь уже стерильными полотенцами. — Сейчас будет укольчик!

— Ай!

— Ничего, это вводится новокаин для обезболивания. Вам же будет лучше. — Он заменил тонюсенькую иглу на огромную и длинную. Теперь уже в обезболенный участок стал «закачивать» новокаин. Марина молчала. — Что же вы? Хотели говорить.

— Я вам прочитаю отрывок из повести Заболоцкого. Он так здорово описывает осень. Мне не хватает здесь родной природы. Это такая красивая пора! «Октябрь целиком осенний месяц. Осыпается увядшая червонная листва. В лесу средь золотой пади лиственный дух крепок, прян. Но с середины октября воздух становится холоднее. Не видать больше скворцов и грачей. А в среднерусских лесах объявились северные кочевники — снегири и свиристели. Держатся на рябинах, лакомятся спелыми плодами. Бодрствующие звери одеваются в теплый мех. Свет убывает. Рано опускаются сумерки. Ночи пока безморозные, и предутренняя свежесть еще не покрывает лужи молодым ледком. Скоро зачередит дождь со снегом, и не миновать времени, когда целиком оправдается народная поговорка: «В осеннее ненастье семь погод на дворе: сеет, веет, крутит, мутит, ревет, сверху льет и снизу метет». Правда, здорово? Здесь тоже середина октября, а мы что видим? А вы что, ничего не делаете — я ничего не чувствую?

— Вот и хорошо! Значит, обезболили надежно. Это вы здорово рассказываете. Молодец! — Невский принял из рук Татьяны скальпель. — Продолжайте рассказывать.

— О чем?

— Расскажите, как такие официантки, знающие наизусть целые куски произведений, попадают в Афганистан, — включился в разговор и Сергеев, не менее удивленный процитированному отрывку.

— Я ведь не всегда была официанткой. В прошлом я работала учителем русского языка и литературы в школе.

Все вокруг операционного стола невольно замерли. Вот это поворот судьбы!

7

Я родилась в Ярославле в интеллигентной семье: отец — музыкант, играл на скрипке в оркестре филармонии, мама — учитель истории в школе. Росла в атмосфере любви, ни в чем не испытывала недостатка — родители меня даже баловали. Но в мои пять лет отец ушел к другой женщине, бросил нас с мамой, променял на какую-то «мымру» (я видела ее потом). Мама сделала все, чтобы я выросла в достатке. В раннем детстве я пристрастилась к чтению, у нас была огромная библиотека — еще от родителей мамы досталась. Мама тоже мне часто читала, особенно книги по истории. Вообще, история в нашей семье занимала привилегированное место. Позже, учась в школе, я продолжала «поглощать» книги в огромном количестве. Должна сказать, что книги — это то, что спасало и спасает меня всю жизнь от одиночества. Конечно, у меня были школьные подруги, но я все же чаще предпочитала читать, чем гулять.

Школу я закончила с золотой медалью. Вопрос с поступлением в ВУЗ дома даже не обсуждался, я легко стала студенткой филологического факультета пединститута. Решили с мамой, что двое историков под одной крышей — это перебор, поэтому я выбрала другой факультет. Это была золотая пора! Я с головой окунулась в студенчество. Училась с удовольствием, шла на «красный диплом», успевала и стихи писать в институтскую многотиражку, и спортом занялась всерьез, даже играла в волейбол за сборную факультета, пела в студенческом ансамбле, еще и танцами увлеклась, ездила в стройотряды. Одним словом, «жила полной грудью».

Беда случилась в конце третьего курса — я влюбилась.

— Какая же это беда — это подарок судьбы, — подала впервые голос Татьяна, протягивая хирургу очередной зажим.

— Увы, для меня это обернулось бедой. Я совершенно не знала людей, была так наивна. Он «подвалил» ко мне во время институтского праздника, говорил красивые слова о своих чувствах. Оказалось, он тоже на нашем факультете, на курс меня старше. Сбегала к нему на свидание два-три раза, а потом подали заявление в ЗАГС. Мама меня отговаривала от такой поспешности. Что вы, я же уже сама взрослая! В августе нас расписали, мне не было тогда и двадцати одного года. Свадьбы как таковой не было, я даже не одевала свадебной фаты (а так мечтала), это Ромка, жених, не захотел. Мол, нечего деньгами сорить. Посидели в кафе в тот день с мамой и с одной моей подругой-свидетельницей, да с его стороны был свидетель. Вот и вся свадьба. Мне бы тогда надо было уже задуматься. Но я была дура-дурой.

Он сразу переехал к нам с мамой в квартиру. Мы его вдвоем обстирывали, обглаживали и обштопывали, поили-кормили. Буквально, «пылинки сдували» с него. А он жил, как барин. В конце года я поняла, что забеременела. Тут он и показал свое истинное лицо — орал на меня, как на «врага народа». Требовал избавиться от ребенка, мол, это помешает его карьере. Врач мне отсоветовала это делать — все-таки первая беременность. После этого мы с ним почти не разговаривали. Он заканчивал последний курс, писал диплом. А после защиты заявил, что подает на развод. Он должен ехать по распределению в другой город, будет «делать карьеру», а жена (тем более ребенок) — будут только мешать. В общем, оказался порядочной сволочью. Странно, но нас так быстро развели (он обвинил меня во всех смертных грехах, оговорил, скотина!), и это на восьмом месяце беременности…

— Вот, гад! — вновь подала голос Татьяна. Она напряженно следила за ходом операции, но и слушала, оказывается, очень внимательно. А Невский слушал, как радиопостановку театра, выполняя операцию этап за этапом. Изредка голос Марины перемежался с краткими репликами хирургов: зажим — тампон — не вижу — подними, Коля, повыше — шьем — сушить — иглу другую — кетгут. Уже пару раз в дверь операционной заглядывал Зыков, его успокаивали, мол, все нормально, — голова в марлевой повязке исчезала.

Марина между тем продолжала говорить:

— Ромка исчез из моей жизни навсегда. Я еле-еле смогла сдать экзамены за четвертый курс. Тут и роды подошли. Ребенок родился мертвым — пуповина обвила ему шею, он словно сам «повесился». Странно, но я даже не горевала. Скорее, приняла это как должное. Правда, после этого стала много болеть. Не могла уже учиться на одни пятерки. О «красном дипломе» теперь уже не приходилось думать, как и о месте на кафедре иностранной литературы, как планировалось ранее. Но я все-таки училась, «сжала себя в комок». Институт я закончила летом 78-го. Поехала сразу по распределению в городок Углич, это в нашей же Ярославской области. Красивые места. Великая река Волга. От школы мне выделили жилье в частном секторе на краю городка. Все ничего, но страшно было поздно вечером возвращаться по темным улицам домой в покосившуюся избушку, которую приходилось отапливать дровами самой. Но я трудностей не боялась. Окунулась с головой в работу.

Преподавала я в 7–8 классах русский и литературу. К сожалению, не смогла найти общий язык со школьниками. Я очень любила свой предмет, хотела и от них добиться этой любви. Пропадала в школе все две смены — с утра до вечера. Еще и факультатив по литературе создала. Переусердствовала, наверное. Хотела побольше своих знаний им передать. На родительском собрании на меня вскоре набросились многие родители, мол, житья нет от моих предметов, дети жалуются. Поссорилась я тогда с некоторыми из них, чьи дети — настоящие «оболтусы». Еще и эта моя фамилия… Знаете, как меня мои школьнички прозвали? Обнаженная маха. Остроумно, правда. Так и началась у меня с ними «холодная война».

Поздней осенью, когда вечера стали особенно темными, повадился меня до дома провожать мой коллега по школе, учитель физики. Все мне звезды на небе показывал (он и астрономию преподавал). Я к нему относилась совершенно равнодушно, но была рада — теперь домой не страшно ходить. А однажды он остался у меня ночевать, потом еще и еще. Тяжело мне тогда было, хотелось хоть кому-нибудь положить на грудь голову, выплакаться. Однако жизнь меня ничему не научила. К новому году я снова забеременела. Сказала своему «благоверному». Он насмерть перепугался. Оказывается, он женатым был, это он всех новеньких так «обхаживал», козел! Мне потом коллеги- учителя на него глаза открыли. Предостерегли задним числом, что называется. О проделках этого бабника жена хорошо знала, но терпела. Он требовал от меня аборта. Я наотрез отказалась. Решила — во что бы то ни стало рожу и выращу ребеночка, пусть будет хоть в этом мое счастье. Приходила и его жена. Угрожала мне, даже окна обещала в доме перебить. Я не уступила. А этот физик даже со страха чуть не уволился с работы. Я заверила, что никаких претензий к нему от меня не будет. На том и расстались. Свой рабочий год я доработала нормально. А там и в декрет к лету пошла.

Вскоре мама ко мне приехала, она ведь тоже учитель, отпуска всегда летом, большие. Она меня и в роддом отвезла, она и забирала меня. Родила я 27 июля свою Машеньку, кровиночку мою ненаглядную. Не могли мы с мамой нарадоваться на нашу девочку. Ради нее мама даже решила пойти на пенсию, как раз срок подошел. Хотела, чтобы я продолжила работу в школе, а она с внучкой будет первый год нянчиться.

В первых числах сентября (учебный год уже начался) вышла я на работу. В тот же день меня пригласила в кабинет директор, потребовала в категоричной форме моего увольнения по собственному желанию. Мол, не хочет она иметь скандалов с Гороно (городской отдел народного образования). Родила от женатого человека, чуть не разбила образцовой семьи, «змеей» вползла в кровать порядочного мужчины. Какой пример подает своим школьникам! А школьники уже и смеются по школе, обсуждают, как «обнаженная маха в подоле принесла». Написала я тогда молча заявление и покинула эту школу. Спустя несколько дней мы с мамой и с доченькой вернулись в Ярославль.

— А почему вы не оставили фамилию мужа, если эта не очень подходила для школы? — включился в разговор Сергеев, удерживая петли кишок, пока Невский подбирался к аппендиксу.

— У него фамилия была не лучше. Филькинштейн Рома. Я решила после развода вернуть себе девичью фамилию. Пусть лучше оставаться Голенькой, чем… На ту фамилию, думаю, еще бы лучше прозвище нашлось. Кстати, у физика фамилия вообще была Козлик. Вот уж точно!.. Ой-ой-ой! Вы что там мои кишки тянете? Больно мне!

— Потерпите, Марина! Сейчас еще добавлю новокаин. Очень трудно подобраться к вашему червеобразному отростку. Он весь окружен спайками, столько дней воспаление здесь шло. — Невский, действительно, проводил ювелирную работу, выделяя огромный, темно-красного цвета, распухший, готовый вот-вот лопнуть аппендикс.

— Ой, мамочки, я сейчас умру!

— Не умрете, мы вам не дадим это сделать, тем более что вы еще не дорассказали историю своей жизни.

— Подчиняюсь, доктор!

Мама так и осталась на пенсии, водилась с внучкой. А я пошла на работу. В школу уже не захотела — да и кто меня возьмет, я ведь даже не доработала положенных трех лет после выпуска. Ткнула наугад на доске объявлений на улице «Требуются» пальцем в третье снизу. Отправилась на завод. Окончила быстрые курсы, стала работать в цехе на кране. Были и свои плюсы: получка у крановщицы была на много больше, чем у учителя. Коллектив, правда, в основном мужской, суровый, грубый. Но я уже опытная женщина. Научилась отшивать с одного слова. Жить с мамой нам стало легче, появились и «лишние» деньги. А через год я от завода место в яслях получила, как мать-одиночка. Мама там же устроилась нянечкой — все с внучкой была поближе. Выручали меня, как и раньше, книги. Читала, учила многое наизусть, чтобы окончательно не огрубеть на своей работе. Тем и выжила, не «обабилась».

— Татьяна, салфетку большую! — Невский поспешно обернул выделенный, наконец, воспаленный отросток. — Коля, подержи осторожно, не дай Бог лопнет, а я накладываю кисетный шов на слепую кишку. Будем удалять лишнее у нашей Марины. Этот аппендикс давно уже просится в банку.

Хирург подготовил специальный «погружной» кисетный шов, отсек острым скальпелем отросток, обработал «культю» йодом и плавно утопил ее в слепой кишке, завязав, кисетный шов. Самое сложное было позади. Ассистент положил аппендикс в протянутую операционной сестрой стерильную баночку. Тут он и лопнул на глазах всех. Это было чудо. Они успели так вовремя!

— Все, Мариночка, вы теперь будете весить гораздо легче. Мы убрали вашу «бяку». Все получилось! Вы родились в рубашке, ей Богу! Вас ждет еще счастливая жизнь впереди! — Невский откровенно радовался. Еще немного промедления, и живот наполнился бы гноем. — Продолжайте вашу исповедь. Поверьте, мы все вас слушаем. Все, зашиваемся послойно, — бросил он уже Татьяне.

— Ладно, я уже заканчиваю. Мне так хотелось семейного счастья, хотелось найти отца для дочки. А на заводе, увы, не было кандидатов. Два года на заводе пролетели не заметно. В конце лета 81-го я случайно встретила подругу по школе. Она приехала в отпуск из Афганистана, работала там официанткой. Рассказывала настоящие сказки о чудесной жизни за границей. Одним словом, она меня и уговорила ехать сюда. Я уволилась с завода, уже приличные деньги на книжке накопила. Все это маме оставила. Вместе с подругой ходили по кабинетам в военкомате. Меня даже офицер один сам отговаривал ехать. Но я бросилась, как в омут с головой. В Кабул я, как подруга, не попала. Направили в Кандагар. А мне было все равно. Это ведь было чуть более года назад. А тогда в Союзе ничего не писали о войне в этой стране. Я ехала совершенно спокойно, вот и мама за меня не волновалась. Осталась одна со своей внучкой, ждет вот скоро в отпуск меня. Я им ничего об этих трудностях не пишу, зачем расстраивать? Второй год здесь работаю, а своего суженого так и не встретила. Верю в это все меньше и меньше.

— Да, — отозвался Невский, тщательно сшивая мышцы, — я, когда уезжал в июне в Афганистан, то запомнил последнюю программу «Время»: шел репортаж из этой страны и корреспондент взахлеб рассказывал о ликвидации «последней банды душманов». Он закончил словами: «Над Афганистаном теперь сияет чистое и мирное небо над головой!»

— Ты ехал, хоть говорили о прошлых боевых действиях, а я ехал в декабре 80-го, то даже намека не было на войну в стране. Все хорошо, а солдаты садят деревья и вообще маются от безделья! — вступил в разговор Николай Сергеев, помогая Невскому накладывать швы.

— Шьем кожу, накладываем тонкий косметический шов, но резинку в угол раны все же поставим. Уберем позднее. — Невский обратился к операционной сестре. Та лишь согласно кивнула головой.

— Ну, вот и все! Всем спасибо! — произнес оперирующий хирург, спустя несколько минут.

— Что, уже все? Ой, как я рада, что все позади! А было почти не больно, это я немного преувеличивала от страха, а за разговором и время пролетело не заметно. Куда мне теперь?

— Вас положим в палату реанимации.

— Что, все так плохо?! — тут же испугалась Марина.

— Все хорошо, но больше вас некуда положить, наша единственная палата женская и та сейчас заполнена офицерами. Все-таки дамы у нас редко лечатся. Ничего, полежите пока там, а потом видно будет.

Санитары вкатили каталку, переложили прооперированную и повезли в указанную палату.

8

Невский размылся. Доложил начальнику отделения о результате операции. Опытный Зыков нервничал, даже не пошел домой все эти шестьдесят минут операции, дожидался в ординаторской. Обсудили с ним назначения лекарств для Марины. Только после этого он ушел домой.

Старший лейтенант мысленно прошелся по все этапам операции, записал ее в журнал, а затем в «Историю болезни». Надо бы поесть — без ужина сегодня. Но ничего, позже еще чай в комнате попьет. А пока надо проведать Марину.

В реанимации горел дежурный свет. Женщина лежала в палате одна на ближней к выходу кровати. Она тихо плакала, размазывая слезы по лицу.

— Что случилось? — изумился хирург.

— Мне страшно! Вдруг швы разойдутся, и я умру. Что будет с моей дочкой?!