ЧАСТЬ III
ЧАСТЬ III
В полк мы прилетели на испытанном нами самолете. Прилетели утром. А к вечеру того же дня всех охватило волнение: на базу не вернулся экипаж Ивана Федоровича Андреева. Не было его и на второй день. Радость встречи с боевыми друзьями сменила тяжелая печаль.
Вскоре, однако, из одной воинской части сообщили, что Иван Федорович, его штурман Сергей Алейников и члены экипажа находятся у них. Как они попали туда, рассказал сам Андреев несколько дней спустя…
…Изрешеченный осколками снарядов, бомбардировщик чудом держался в воздухе. Работал один мотор. Иван Федорович успокаивал экипаж:
— Не волнуйтесь, как-нибудь дотянем до своих. Смотрите только внимательно за воздухом, чтоб нас не добили истребители.
Так продолжалось более двух часов. Наконец:
— До линии фронта осталось десять минут лета, — сообщил штурман Алейников.
Высота 400, 300 метров… Маневрировать нельзя: самолет, как раненая птица, едва держится в воздухе. А внизу глубоко эшелонированная оборона противника. Ни обминуть ее, ни спрятаться.
— Еще немного… Еще чуть-чуть, — шептал Иван Федорович, сжимая штурвал. — Нужно перетянуть линию фронта.
Вокруг хлопали снарядные разрывы. Все ближе и ближе. Раздается оглушительный грохот — снаряд попал в работающий мотор. Бомбардировщик резко накренился, опустил нос и пошел к земле. Андреев не выпускал из рук штурвала, надеясь посадить плохо управляемый самолет. И это ему частично удалось. Удалось потому, что Андреев был отличным летчиком. Подняв к небу огромный столб снежной пыли, самолет сел «на брюхо» (с убранными шасси), прорезав в плотно слежавшемся слое снега настоящий ров, что, собственно, и спасло людей.
— Вы целы? — спросил Андреев, придя в себя после такой необычной посадки.
Оказалось, больше всех пострадал штурман Сергей Алейников, остальные отделались легкими ушибами.
Присмотрелись.
— Э-э, да мы, товарищи, на нейтральной полосе…
Оказав первую помощь штурману (у него была повреждена нога), экипаж отполз от самолета и укрылся в неглубокой воронке. Такая предусмотрительность была не лишней, даже очень своевременной: немцы открыли по машине минометный и пулеметный огонь и вскоре подожгли ее. В ответ советские артиллеристы начали яростный обстрел фашистских позиций.
До своих было метров триста. Иногда до экипажа доносилось:
— Держитесь, братцы, мы поможем вам!
— Нас видят друзья, — сказал Андреев, — За нас ведут бой. Зарывайтесь глубже в снег, прижимайтесь крепче к земле. Скоро начнет темнеть, тогда легче будет выбраться отсюда.
Наконец наступил вечер. Огонь с обеих сторон затих, потом вовсе прекратился.
— Живы? — вдруг донесся до летчиков приглушенный голос.
Андреев выглянул из воронки. С нашей стороны подползли двое в маскировочных халатах.
— Следуйте за нами, — прошептал один. — Мы проведем вас через минное поле.
Спустя полчаса Иван Федорович Андреев и члены его экипажа по-пластунски добрались до наших траншей. Через два дня они были на своем аэродроме, в полку.
* * *
Шла весна 1942 года. Поля, еще недавно покрытые грязно-белой снежной мантией, одевались в пестрый наряд. Нежной зеленью кустились березовые рощицы, разбросанные вокруг аэродрома. Высоко в небе курлыкали журавли. Но любоваться природой было некогда. Боевые вылеты следовали один за другим…
Наш полк, базировавшийся на одном из фронтовых аэродромов, уже несколько ночей бомбил железнодорожную станцию. Фашисты использовали ее для перевозки военных грузов к Ленинграду.
Бомбы, которые сбрасывали наши бомбардировщики, не наносили захватчикам существенного ущерба, хотя и нарушали железнодорожные перевозки. Для того, чтобы прервать движение вражеских эшелонов, надо было разрушить железнодорожный мост, находившийся рядом со станцией.
Все мы отлично понимали, что вывести из строя или хотя бы повредить мост, имеющий сильную противовоздушную оборону, — дело сложное, но выполнимое.
План операции возник неожиданно. А что если удар нанести одним самолетом, притом днем? Заманчиво. Правда, риск немалый. Командование полка согласилось.
Взлет был тяжелым. Залитые дождем стекла кабины, всего два огонька в конце взлетного поля. И сверхчеловеческое напряжение. Наконец, два глухих толчка — шасси убраны…
Их было много, таких или подобных взлетов, проведенных в дождь и туман, снег и ветер, с грунта, бетона, основных и вспомогательных площадок, — десятки, сотни взлетов.
Полет, о котором веду речь, был рассчитан удачно. Линию фронта прошли в темноте и с рассветом подкрались к цели, маскируясь в облаках.
И вот мы над железной дорогой. Замечаем вражеский эшелон с цистернами. Стрелок Васильев дает длинную очередь. Цистерны вспыхивают. Пламя — до небес Но главное впереди. Предстоит выполнить основную задачу— разрушить мост.
Светает. Над целью — низкие рваные облака, моросит дождь. Видимость слабая. Снижаемся, идем вдоль железной дороги. Остаются считанные минуты, секунды..
— Внимание! — командует штурман.
Вокруг нас — град пуль и снарядов. Не до маневрирования. Идем напролом. Еще мгновение — и фермы моста перед нами.
— Чуть выше, — командует штурман, и самолет замирает в нужном режиме. Потом: — Чуть вправо, — и долгожданное: — Пошли!
Самолет, освободившись от груза, взмывает вверх. До взрыва остается 27 секунд (на бомбах взрыватели с замедлением).
Опасность, казалось, миновала. И вдруг перед нами точно по курсу — водонапорная башня.
До сих пор не могу себе представить, каким чудом бомбардировщик с глубоким креном, резким набором высоты «перепрыгнул» ее. Видно, мои руки и ноги автоматически успели среагировать и в ту единственную долю секунды сделать нужные движения.
Мы долго летели молча. Тишину нарушил стрелок-радист:
— Командир, что доложить на землю?
— Задание выполнено. Мост выведен из строя.
* * *
С наступлением тепла военные действия активизировались, а к лету 1942 года бои разгорелись с новой силой. Теперь гитлеровцы решили нанести удар на юге. Прорвав фронт под Харьковом, они ринулись на Дон, к Ростову и Сталинграду.
Снова мчались по родным советским просторам фашистские мотоциклы и грузовики с автоматчиками, громыхали гусеницами танки. В воздухе стаями кружили «юнкерсы», непрерывно бомбившие передовые позиции наших войск. Правда, теперь гитлеровцы не могли наступать по всему фронту одновременно, как в первые месяцы войны, но натиск их был все еще силен.
Советские части с жестокими боями отходили на восток. Мы, летчики, делали все, чтобы помочь своим наземным войскам. В штабе полка еженедельно велись короткие записи: повреждено и уничтожено столько-то, потеряно (экипажей или самолетов) столько-то. Затем такие информационные листки вывешивались для всеобщего обозрения. Вот один из бюллетеней местного, как мы называли, информбюро.
В ТЕЧЕНИЕ НЕДЕЛИ СОВЕРШЕНО 180 ВЫЛЕТОВ:
из них ночных—120, на дальние цели — 85, на ближние — 35.
УНИЧТОЖЕНО И ПОВРЕЖДЕНО:
железнодорожных эшелонов—15, танков — 20, автомашин с живой силой — 70, аэродромов противника— 4, сбито вражеских самолетов — 3.
ПОТЕРИ ПОЛКА: пять бомбардировщиков.
Аналогичные записи велись в каждой эскадрилье, каждом звене, каждом экипаже в отдельности. Приведу несколько выдержек из записей штурмана Куликова:
«4 июля 1942 года.
Бомбили бензосклады в поселке Фокино (район железнодорожной станции Брянск). Несмотря на то, что объект сильно охраняли вражеские истребители, удар по намеченной цели проведен успешно. В результате бомбардировки возник большой пожар и взрыв».
«8 июля 1942 года.
Совершили налет на скопление фашистских войск и эшелонов в районе городской ветки станции Курск. Мы получили задание осветить САБами и поджечь цель, чтобы дать возможность другим экипажам вести прицельное бомбардирование. Это задание было выполнено в очень сложных метеорологических условиях (сильная гроза). Наши товарищи нанесли меткий удар по освещенному нами объекту. Отмечены прямые попадания бомб в железнодорожные эшелоны. Произошел огромный взрыв. Зарево пожара было видно на расстоянии 30 километров. По агентурным данным, взорван крупный артиллерийский склад».
«5 июля 1942 года.
Разбомбили крупную автоколонну вблизи города Коротояк (южнее Воронежа). После сброса бомб снизились на высоту до 50 метров и обстреляли гитлеровцев из пулеметов».
«11 июля 1942 года.
Получили приказ командования зажечь и осветить железнодорожный узел; на этот раз — Брянск-4.
Мы знали, что узел сильно прикрывался зенитным огнем и истребителями, но, непрерывно маневрируя, сумели выполнить сложное и очень ответственное задание. Когда машина приземлилась, в ней было обнаружено 60 пробоин; повреждены фюзеляж, даже дутик [3]. А из пробитого бензобака техники извлекли… неразорвавшийся снаряд, выпущенный фашистским истребителем.
Но и гитлеровцам был нанесен огромный ущерб. В ту ночь наши бомбардировщики, налетевшие на освещенный нами железнодорожный узел, уничтожили 9 танков, около 200 автомашин, разрушили вокзал, взорвали более 500 вагонов с боеприпасами, склад с продовольствием, вывели из строя 7 паровозов, 31 дальнобойную пушку… В огне погибло свыше 400 вражеских солдат и офицеров. Железнодорожный узел Брянск-2 не работал несколько суток».
Пролетая над донскими степями, наши ребята ежедневно видели багрово-черные клубы дыма, простиравшиеся на многие километры с севера на юг. Словно гигантский цунами, огненно-дымовая волна катилась на восток, поглощая все живое, что встречалось на ее пути.
После разгрома фашистов под Москвой это была, пожалуй, самая трудная, может быть, самая критическая пора войны. Очевидно, поэтому и вызвал у меня удивление один необычный и, как вначале показалось мне, странный приказ командования. После возвращения из очередного задания я пришел в штаб полка доложить о результатах полета. Выслушав мой доклад, командир не торопился меня отпускать.
— Скажите, — неожиданно спросил он, — вас удовлетворяет испытанное вами же приспособление, увеличивающее дальность полета бомбардировщика?
— Да, конечно, — ответил я, не понимая, к чему он клонит.
— Значит, вы считаете возможным полет на предельный радиус в глубокий тыл фашистов?
— Если с подвесными бензобаками, то, пожалуй, такой полет возможен, но…
— Что «но»?
— Вряд ли нужен сейчас. Ведь фашисты у ворот Сталинграда. Все силы должны быть брошены туда.
Я разговаривал с командиром полка, совершенно не подозревая, что уже получил его приказ.
— Ошибаетесь, капитан, — сказал Микрюков. — Именно сейчас и необходимо нанести удар по гитлеровскому логову. Это будет иметь огромное политическое значение. — И вышел из-за стола. — Все понятно?
Я удивленно пожал плечами:
— Н-не совсем…
— Как? А о чем же мы здесь толкуем столько времени? Готовьтесь к полету на самый предельный радиус, товарищ капитан!
Так вот оно что! Я вытянулся по стойке «смирно» и слегка пристукнул каблуками:
— Есть! На самый предельный!..
Так началась подготовка к полету на полную дальность самолетов. Техники устанавливали дополнительное оборудование, позволяющее увеличить запас топлива для двигателей, заменяли моторы, расходовавшие масло больше нормы. Оружейники шептались, что скоро привезут какие-то специальные бомбы повышенной разрушительной силы. Летный состав клеил новые карты различного масштаба — с территорией всей Германии, Венгрии, Румынии… Но куда полетим — никто ничего не знал. Мы терялись в догадках.
Ждем приказа. Наконец получаем его: «Снять подвесные бензобаки, а на их место подвесить тяжелые бомбы».
И мы улетели бомбить обычные цели.
Так продолжалось несколько раз: то поступала команда подвесить бензобаки, то снять их. И мы снова получали задание: нанести удар по вражескому аэродрому, железнодорожному узлу или по скоплению войск противника.
В авиации часто случается, когда боевое задание меняется по несколько раз в сутки, и каждый раз самолеты и экипажи готовятся к различным вариантам. Иногда все это кончается полным отбоем. Тогда снимаются бомбы, летный состав складывает в планшеты карты; все идут в столовую, затем отправляются спать.
Наконец долгожданный день наступил. Мы получили приказ совершить рейс в глубокий тыл противника и нанести бомбовый удар по Кенигсбергу.
Полет преследовал две цели. Первая — боевая: разбить военные объекты врага. Вторая — как можно меньше израсходовать бензина. Тот экипаж, который сэкономит бензина больше других, будет зачислен в особую ударную группу. Нам пока не говорили, какое задание ждет эту группу, но мы догадывались: впереди еще более ответственные и дальние полеты.
18 августа 1942 года — первый боевой вылет на Кенигсберг. В бомболюках самолетов смертоносный груз, баки полностью заполнены горючим. Даже под фюзеляжем дополнительные подвесные баки с бензином. Это придает машинам внушительный вид.
Взлет приказано произвести вечером, чтобы в сумерках пересечь линию фронта. Нас накормили. Гаврилов спросил каждого о самочувствии, наполнил медикаментами бортовые аптечки. Привезли неприкосновенный запас питания (НЗ).
…Боевые вылеты на полный радиус действия самолетов отменялись. Причиной этого был плохой прогноз погоды; синоптики сообщали, что повсеместно свирепствуют грозы, этот самый страшный враг авиации.
Наконец разрешили взлет. Запустили двигатели. От бешено ревущих винтов завибрировал весь самолет. Л выглянул в окошко кабины. Внизу, впереди бомбардировщика, стояли техник самолета старший техник лейтенант Коля Барчук и механик сержант Вася Овсиенко. Немного в стороне — инженер эскадрильи капитан технической службы П. С. Редько. Он протягивал правую руку и показывал мне большой палец. Барчук и Овсиенко в чистых гимнастерках, начищенных сапогах; на груди поблескивают ордена и медали. Вид прямо-таки парадный. Кстати, наш экипаж всегда вылетал на необычное боевое задание при орденах и в праздничной форме. Нам не раз говорили: «Вы в полет одеваетесь, словно отправляетесь в гости. Зачем это? Ведь в воздухе никто этого не видит». Но нам так нравилось, и мы своей, если можно так сказать, традиции не изменяли.
Итак, двигатели запущены. Поднимаю правую руку, Все, кто стоял на земле, берут под козырек. Прощальных помахиваний у нас в полку не делали; это запрещалось неписаным законом.
Отпускаю тормоза. Машина сначала медленно, затем все быстрее и быстрее несется по аэродрому. Начинаю исподволь подбирать штурвал, и тяжелый самолет отрывается от земли. Стрелка высотомера [4] медленно, но уверенно ползет вверх. Вариометр[5] показывает набор высоты меньше одного метра в секунду. Это значит, что вес бомбардировщика в начале полета максимально допустимый, хотя двигатели работали на повышенном режиме, а вертикальная скорость ничтожна.
Экипаж молчит. Все ждут, пока первым заговорит летчик, а он заговорит тогда, когда самолет отойдет от земли на безопасную высоту.
— Порядок, — наконец говорю якобы сам себе, а в] действительности обращаюсь к членам экипажа.
Порядок. Это свидетельствует о том, что высота уже достаточная.
— Курс двести девяносто, — говорит штурман Куликов.
— Связь с землей установлена, — докладывает радист Панфилов.
— В задней полусфере все в порядке, — слышится голос стрелка Васильева.
Через час подходим к линии фронта. Внизу пожары, взрывы, вспышки огненно-красных пулеметных трасс и летящих снарядов, вздымаются столбы дыма — привычная для нас картина. Огненная полоса, суживаясь, постепенно скрывается из виду. За нами, на востоке, небо уже темное, а впереди, на западе, белеет светлая полоса, горизонта. Справа видны громадные грозовые облака. И нам надо туда лететь. Скоро штурман даст новый курс.
— Правее на двадцать градусов, командир, — слышу в эту минуту голос Куликова.
Делаю так, как говорит Сергей. Самолет идет точно на облака. Все молчат.
— В наушниках сильный треск, — нарушает тишину Саша Панфилов. — Где-то поблизости гроза.
— Доложи на землю, что прошли линию фронта, — отвечаю, — и становись на верхнюю огневую установку, а ты, Васильев, — на нижнюю. Смотрите внимательно — могут быть истребители.
Подходим к облакам. Они сверкают, но пока не очень сильно. Полная темнота еще не наступила. Прикидываю, как быть. Пройти над облаками невозможно: они высокие, пожалуй, более десяти тысяч метров, а наш «под завязку» нагруженный бомбардировщик в начале полета больше пяти тысяч не наберет; обходить облака стороной — не хватит горючего на обратный путь.
Решаю идти прямо, через облака. Выбираю, где светлее, где меньше сверкает. Начинается болтанка, но терпимая. Мы думали, что она будет сильнее. Так длится более часа. То справа, то слева, то внизу, под нами, сверкают молнии. Высота полета пять тысяч метров. Дышим через кислородные маски. За бортом то дождь, то снег; временами что-то так шуршит по самолету, что создается впечатление, будто мы не летим, а плывем в какой-то черной жидкой массе.
— Командир, — говорит радист Панфилов, — а некоторые экипажи возвращаются.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышу, как они докладывают о проходе через линию фронта обратно.
— А земля что?
— Отвечает: «Вас поняли»…
Все ясно: с земли не могут приказать продолжать полет в таких метеоусловиях. Значит, нужно действовать по своему усмотрению.
— Как поступим, товарищи? — обращаюсь к членам экипажа.
— Лететь вперед, — отвечает Куликов. — Думаю, что мы скоро преодолеем грозовую стену.
— Да, вперед, командир, — поддерживают штурмана стрелок и радист. — Мы пролетели слишком много в этом мешке, чтобы возвращаться.
Я не обвинял вернувшиеся экипажи. Может быть, они поступили разумнее нас. И тут же вспомнилось, как полгода тому тоже не долетел до цели из-за плохой погоды, повернул назад. Если бы тогда я выдержал еще минут 10–15 полета, вышел бы из опасной зоны. Но я не выдержал и вернулся. Меня никто не упрекал, наоборот, командир полка даже похвалил за осторожность, правильно, мол, поступил, но лично мне почему-то стало стыдно: как это так — другие смогли, а я нет?
Вскоре замечаем: гроза остается за нашей спиной. Вокруг темно. Самолет постепенно теряет высоту. Слышится какой-то стук по фюзеляжу, догадываюсь: начинается обледенение самолета. Это нежелательно, нужно менять высоту полета, чтобы выбрать такой слой облаков, где температура и влажность воздуха не способствуют образованию льда. Казалось бы, чего проще — подняться еще метров на тысячу, но полетный вес бомбардировщика и наросший лед не позволяют этого сделать. Надо снижаться. Как жалко терять с таким трудом набранную высоту! Но иного выхода нет. И стрелка альтиметра ползет вниз. 4000 метров, 3000… За бортом сильный дождь. Мы его не видим, но чувствуем: в самолетах того времени кабины были не герметичны, и вода просачивалась вовнутрь.
— До цели 30 минут полета, — сообщает Куликов.
Подходим к морю. Оно смутно виднеется через образовавшиеся в облаках окна.
— Давай, Саша, снижайся еще, — просит штурман, — Надо искать цель.
Еще теряем высоту.
— Вижу береговую черту. Сделай разворот влево, пожалуйста.
Выполняю просьбу штурмана. Затем еще целая серия разворотов. И вот под нами город.
— Внимание, — голос Куликова торжественный, — бросаю бомбы!
Фашисты начинают обстрел, но уже поздно — мы скрываемся в облаках и берем курс на восток.
Настроение чудесное.
Облегченный самолет легко идет вверх. Высота 7000 метров. Попутный ветер увеличивает скорость. Если до цели мы добирались более пяти часов, то домой долетели через четыре.
А на аэродроме все с нетерпением ждали нашего возвращения.
* * *
Через двое суток мы снова в полете. Курс тот же — Кенигсберг. Теперь нас летит много — несколько полков, чтобы нанести по военно-промышленным объектам противника массированный удар.
У нас на борту, в кабине штурмана, кроме штатного экипажа, — военный корреспондент майор Виктор Гольцев. Он и раньше летал с нами на боевые задания, а сейчас ему захотелось посмотреть, как мы бомбим врага в его глубоком тылу.
Мы летим не первыми. Раньше нас ушли другие эскадрильи. До цели еще более ста километров, а мы уже видим зарево пожаров. Подходим ближе, кругом разрывы: на земле взрываются советские бомбы, вверху — вспышки от разрывов немецких зенитных снарядов.
А когда мы зашли на цель и попали под зенитный обстрел, я услышал в наушниках, как Виктор Гольцев с юморком сказал Куликову:
— Сергей Иванович, так нас могут и убить.
— Вполне вероятно, — спокойно отвечает штурман. — Еще как могут.
Бросаю самолет в гущу снарядных взрывов, зная, что второго залпа по этому месту не будет. Таким образом я уже не раз спасал самолет и экипаж от верной гибели. Некоторые даже говорили: «молодчинский маневр». Не знаю, мой это маневр или кто-нибудь и раньше так поступал (вероятнее всего да), но я всегда говорил товарищам: «Ныряй в самый султан разрыва — и ты спален».
Отбомбившись, уходим от цели.
— Подождите, — вдруг слышу взволнованный голос корреспондента, — я хочу сбросить свой товар.
Оказывается, увлекшись наблюдением за бомбардировкой, он забыл о листовках, которые захватил с собой, чтобы сбросить их над Кенигсбергом.
— Вы с Куликовым проверьте, может быть, и бомбы забыли сбросить, — смеюсь в ответ.
Нам стоило большого труда уговорить Гольцева выбросить листовки здесь, так, мол, будет даже лучше: их ветер доставит по назначению, а если сбросить над городом — не исключена возможность, что они упадут в море.
— А там, кроме рыб, читать некому, — шутит Куликов.
Этот аргумент убедил Гольцева, и он согласился.
Мы довольны: все экипажи нашего полка вернулись на свою базу.
Вторжение во вражеское небо началось. За Кенигсбергом мощным ударам нашей авиации подверглись другие города фашистской Германии. Радиодиктор Юрий Левитан торжественно сообщал всему миру: «В ночь на
19 августа 1942 года большая группа наших советских самолетов бомбардировала военно-промышленные объекты Данцига и Тильзита. В результате бомбардировки в городе Данциге возникло большое количество очагов пожара, из них семь — крупных размеров, наблюдавшихся экипажами при уходе самолетов от цели до пределов, видимости. Отмечено 16 взрывов, в том числе пять огромной силы с выбрасыванием яркого пламени и клубов черного дыма. В районе складов портового управления и Данцигской верфи возникло девять очагов пожара.
В Тильзите зафиксировано четыре крупных пожара и несколько взрывов.
При налете на Кенигсберг, Данциг, Тильзит особенно отличились капитан Брусницын, старший лейтенант Гаранин, капитан Писарюк, Герой Советского Союза капитан Молодчий, майор Ткаченко, капитан Несмашный и многие другие…»
Налеты на немецкие города укрепляли веру людей в конечную победу Советской Армии на фронте.
Прошло несколько дней. Нам приказано готовиться к новому полету. Теперь уже — на Берлин. 25 августа я доложил о готовности эскадрильи к выполнению задания.
С аэродрома постоянного базирования мы не могли нанести удар по фашистской столице; нужно было дополнительное горючее примерно на два часа полета. Это показали замеры остатков бензина в баках после бомбардировочных рейдов на Кенигсберг, Данциг, Тильзит. Эти рейды явились своеобразной проверкой наших сил и возможностей.
Командование решило: взлет ударной группы самолетов произвести где-то вблизи линии фронта. С этой целью подготовили несколько полевых аэродромов (мы их называли аэродромами «подскока»), где были созданы запасы горючего, имелись необходимые технические средства для мелкого ремонта машин.
Аэродромы «подскока» охранялись зенитными батареями и прикрывались истребителями. Одни патрулировали в воздухе, другие дежурили на земле.
26 августа, днем, мелкими группами на бреющем полете мы перелетали на полевые аэродромы. Чтобы нас не могли запеленговать, радисты работали только на прием. Самолеты были тщательно замаскированы, заправлены бензином, как говорится, по пробку. Техники произвели необходимую профилактику материальной части. Им помогали все — и летчики, и штурманы, и стрелки-радисты.
За тридцать минут до взлета экипажи получили последние наставления, сводку погоды, данные связи, сверили время по часам главного штурмана, согласовали новый опознавательный сигнал: «свой самолет».
Как только прозвучала команда: по самолетам, — в небе появился фашистский разведчик. Кружится, ищет, нащупывает. Истребители погнались за ним, но мы не знали, обнаружил ли нас враг. Если обнаружил — беда! Вызовет по радио бомбардировщиков, и наломают они нам дров. Самолетов на аэродроме полно, стоят почти крыло к крылу, с бомбовым грузом.
Все заторопились. Каждый хотел быстрее подняться в воздух, и поэтому нарушились очередность и время взлета. Я тоже пытаюсь как можно скорее дорулить к месту старта. Поле большое, неровное. Громко стучат стойки шасси. Мне жалко машину, но что поделаешь! Сзади уже выруливают другие. Вижу запасную полосу, предназначенную для посадки дежурных истребителей. Направляю машину к ней. Летчики других самолетов поняли мой замысел и устремились за мной. «Теперь интенсивность взлета удвоится», — думаю я и начинаю разбег. Полоса слабо укатана, имеет много неровностей. А вдруг не взлетим?» — мелькает мысль, но назад уже возврата нет. Ревут моторы. Бомбардировщик, переваливаясь на неровностях, идет на взлет. Моторы работают на предельном режиме, самолет бежит тяжело, словно нехотя. Он прыгает, трясется, жутко гремит металл. Надо взлететь, надо! Останавливаться нельзя. За нами идут другие. Наконец скорость отрыва набрана. Небольшое движение штурвала — и мы в воздухе… Самолет сначала зависает, потом медленно набирает высоту.
— Васильев, — обращаюсь к стрелку, — что там сзади нас творится?
— Взлетают по два самолета одновременно.
— Вот и хорошо.
На душе становится легче.
Так начался этот полет на фашистскую столицу. Дойдем ли мы до намеченной цели? Задание сложное и, разумеется, очень опасное. Шутка ли — до самого Берлина и обратно! И все время «вслепую», без видимости естественного горизонта. А такой полет, если не пользоваться специальными приборами, дающими летчику представление о положении самолета в пространстве, попросту невозможен.
Поэтому сосредоточиваю все внимание на приборах. А это очень трудно. Чтобы понять, насколько трудно, надо просто уяснить, что тогда сами приборы не были такими совершенными, как сейчас; не было многих тончайших приспособлений, которые установлены теперь и помогают летчикам в длительных полетах вне видимости земли. Не было автопилота. Летчик ни на секунду не мог оставить штурвал самолета. А если полет длится несколько часов? Это невероятно тяжело! |
Мы гордились оказанным доверием. Гордились тем, что летим выполнять важное задание правительства.
Гитлеровские полчища, топтавшие советскую землю у берегов Волги, были уверены в безопасности своего тыла. Бомбардировка фашистской столицы должна была поколебать уверенность и нанести моральный удар тем, кто рвался к Сталинграду.
Мы знали, на что шли. Над вражеской территорией нас со всех сторон подстерегали опасности: ураганный огонь зениток, заградительные аэростаты, истребители. Но сознание долга перед Родиной, готовность любой ценой выполнить боевой приказ удесятеряли наши силы
…Сергей Иванович Куликов тщательно следит за маршрутом. Пока что местность знакома: не раз пролетали над ней. А дальше… Дальше начинается «воздушный лес»…
— Следить за воздухом! — приказываю стрелкам.
— Есть внимательно наблюдать за воздухом, товарищ капитан! — бойко отвечают Панфилов и Васильев…
Знаю: ребята надежные.
Погодка — хуже не придумаешь: грозовой фронт, как и при полете на Кенигсберг. Кое-кто решил обойти его с севера. А что значит — обойти? Так можно и до Берлина не добраться. Ведь на обратный путь горючего не хватит. Поэтому идем напрямую, выискивая коридоры в клубящихся облаках. Молчим. Каждый думает о своем.
Самолет болтает так, что с трудом удерживаю штурвал. Нас то подбрасывает вверх, то швыряет вниз — и тогда будто проваливаемся в черную бездну. В кабине прохладно, а я весь в поту.
Так продолжается около трех часов. Но всему бывает конец. Прекратилась и болтанка. Грозовые тучи остаются позади. Небо чистое, звездное. Зато мы теперь как на ладони. Маскироваться негде. Следи в оба: в любую минуту возможна встреча с истребителями. А ночью, как правило, кто первый увидел, тот и победил.
— Доверни вправо, — говорит Куликов. — Обойдем Кенигсберг и Данциг.
Некоторое время летим над Балтийским морем. Затем штурман дает новый курс. Подходим к берегу. Впереди — разрывы зенитных снарядов. Небо обшаривают прожекторы. И сразу же полоснули огненные трассы. По ним различаем, кто бьет. Наши — зеленоватые, фашистские — оранжевые и красные. Неподалеку идет воздушный бой, под крылом отчетливо видны пожарища. Не иначе, как кто-то из наших вынужден был сбросить бомбы. Экипаж отбивается от наседающих истребителей.
— Где мы? — спрашиваю Куликова.
— Штеттин, — отвечает Сергей. И тут же вопрос: — Как с горючим? Хватит вернуться?
— Хватит.
Штеттин остается позади. До Берлина, примерно, полчаса лету. Томительно, очень томительно тянутся последние минуты. Наконец в шлемофон врывается взволнованный голос Куликова:
— Подходим к цели!
— Приготовиться! — даю команду.
Вражеские посты наблюдения, видимо, сработали четко: в небо лезвиями врезаются десятки прожекторов. Хлопья разрывов вскипают вокруг машины.
— Усилить наблюдение за воздухом! — приказываю экипажу и начинаю маневрировать.
Пот заливает глаза. Не хватает кислорода. А вокруг море огня. Пробиваемся вперед, вырываясь из цепких щупальцев прожекторов. Высота 6300. Жалко терять, но ничего не поделаешь. Резко кладу самолет на крыло. Крен двадцать, сорок, шестьдесят градусов! В гул моторов вплетается неприятный свист. Самолет скользит, почти сваливается. Маневр удается: уходим от прожекторов. Однако потеряли более тысячи метров высоты.
— Вижу цель, — докладывает штурман.
— Становлюсь на боевой курс! Приготовиться к бомбометанию!
— Два градуса вправо, — просит Куликов.
Стрелки приборов молниеносно реагируют на маневр. Машина послушна.
— Пошли! — кричит штурман, и в голосе его такое торжество, что радость переполняет каждого. Тяжелые бомбы устремляются вниз. Советские бомбы сыплются на голову фашистской столицы! Идет возмездие! Идет!!!
Теперь главное — вовремя выйти из-под обстрела.| Бросаю машину из стороны в сторону, до предела увеличиваю скорость, но вырваться пока что не могу. «Собьют, гады», — сверлит мозг тревожная мысль. Надо немедленно радировать на КП.
— Саша! — приказываю Панфилову. — Срочно радируй: «Москва. Кремль, товарищу Сталину. Находимся над Берлином. Задание выполнили».
Неожиданно фашистские зенитчики прекращают огонь. Неспроста. Значит, где-то рядом появились вражеские истребители, гитлеровцы боятся попасть в своих.
— Справа над нами истребитель! — докладывает Васильев.
— Вижу, — отвечаю. — Продолжайте наблюдение! Не давайте ему подойти близко!
Делаю маневр. Васильев с Панфиловым ведут яростный огонь по фашистским истребителям. Даже не верится, что после такой передряги все приборы работают нормально. Мы благополучно уходим. Но ликовать рано: до линии фронта лететь еще около пяти часов. Всякое может случиться.
— А стрелять фашисты не умеют, — говорит Куликов. — При таком огне попадать надо. И почему они нас не сбили?
— Сам удивляюсь, — отвечаю и обращаюсь к Панфилову: — Ты передал телеграмму?
— Передал и «квитанцию» (подтверждение) получил.
— Ответ не поступил?
— Пока нет. Приказали ждать.
Примерно через час слышу восторженный голос Панфилова:
— Радиограмма с земли!
— Читай!
— «Все понятно. Благодарим. Желаем благополучного возвращения».
Продолжаем полет. Небо на востоке окрашивается в грязно-фиолетовый цвет. Различаю кромки кучевых облаков. Опять грозовые, черт бы их побрал! Другого выхода нет. Мы входим в мокрую вату лохматых туч.
Через десять часов полета производим посадку на том же аэродроме «подскока», с которого взлетели. Быстро дозаправляемся топливом и снова поднимаемся в воздух, чтобы лететь на аэродром постоянного базирования. Когда самолет оторвался от земли и лег на курс, стрелок Васильев доложил, что видит па аэродроме взрывы.
— Фашисты бомбят?
— Да, командир, налетели вражеские бомбовозы.
Опоздали фашисты. На «подскоке» почти не было самолетов.
А когда на основную базу вернулись техники, Коля Барчук рассказал, что одна из бомб упала на то место, где стоял наш бомбардировщик. Так что мы вовремя взлетели.
Из самолетов пашей эскадрильи, принимавших участие в полете на Берлин, не вернулся экипаж Ивана Федоровича Андреева. С борта его самолета еще при полете туда была получена тревожная радиограмма: «Атакован истребителями». На этом связь прекратилась. Неужели погиб экипаж Андреева?
Через несколько суток мы совершили повторный налет на Берлин. На этот раз до него добрались многие экипажи. Погода благоприятствовала, и мы нанесли гитлеровской столице немалый ущерб. Юрий Левитан снова сообщил всему миру о беспримерном подвиге летчиков авиации дальнего действия, о мужестве и героизме всех участников полета.
* * *
Ура! Ура! Возвратился домой экипаж Андреева! Его самолет сбили фашистские истребители над линией фронта. Все выбросились на парашютах и благодаря западному ветру приземлились на своей территории. Итак, наша эскадрилья боевых потерь не имела. Это прекрасно!
Мы готовились к новым полетам. На очереди Будапешт. И вот 5 сентября, сделав «подскок» на полевом аэродроме, большая группа бомбардировщиков взяла курс на столицу союзной гитлеровцам Венгрии. Вторая группа, взлетевшая с других аэродромов, снова ушла на Кенигсберг. Газета «Правда» 6 сентября 1942 года писала:
«Налет на Будапешт проходил в сложных метеорологических условиях на протяжении всего грандиозного маршрута. Очень часто самолеты попадали в нисходящие и восходящие потоки воздуха. Машина гвардии капитана Романа Тюленина, например, попавшая в такой поток, мгновенно провалилась вниз почти на 1500 метров. И только вблизи Будапешта погода резко изменилась. Луна освещала ориентиры. Хорошо была видна с высоты широкая лента Дуная.
Будапешт — это не только политический и административный центр Венгрии. Здесь сосредоточены важные военные и промышленные объекты. В городе имеются металлургические, нефтеперегонный, оружейный и машиностроительный заводы, большая сортировочная станция, крупные мастерские, склады, многочисленные казармы, нефтяные и газовые хранилища… По этим объектам и должны были наши летчики нанести удар с воздуха.
— При подходе к городу, — рассказывает штурман гвардии капитан Колесниченко, — мы видели, как кое-где вспыхивали прожекторы и снова замирали. В центре электрический свет был выключен, но на окраинах города продолжал гореть. Своеобразное световое кольцо опоясывало Будапешт. Мы бомбили военные объекты, расположенные в центре и юго-восточной части города. После того как я сбросил бомбы, возникло четыре больших очага пожара. Одновременно с нами город бомбили и другие экипажи. Сильные пожары и взрывы виднелись то на южной, то на северной окраинах Будапешта.
Летчик Николай Степаненко со своим штурманом Сергеем Маловым бомбили заводы в восточной и западной частях города. Старший лейтенант Петр Храпов говорит, что когда он появился над целью, то увидел много пожаров, сопровождавшихся взрывами. Бомбы, сброшенные Храповым, вызвали еще три очага пожара. Старший лейтенант Вячеслав Волков сбросил бомбы на газовое хранилище».
В числе других летчиков на Будапешт летал и наш экипаж. Серия бомб, сброшенных штурманом гвардии майором Куликовым, вызвала много пожаров.
Небо над Будапештом в ночь на 5 сентября было полностью завоевано нашими летчиками. Растерявшийся враг не мог серьезно препятствовать выполнению задания советского командования. Сотни бомб различного калибра были сброшены на военно-промышленные объекты расположенной в глубоком тылу столицы союзной гитлеровцам Венгрии.
Одновременно советские летчики подвергли очередной бомбардировке военные цели в Кенигсберге. По знакомой «дорожке» летели туда многие экипажи. Здесь погода была несколько удовлетворительнее. Самолеты точно вышли на заданные объекты и прицельно отбомбились. Еще задолго до Кенигсберга немцы открыли сильный заградительный зенитный огонь. Но это не остановило отважных летчиков. Сброшенные бомбы вызвали в городе 24 очага пожара.
В ночь на 5 сентября советская авиация еще раз продемонстрировала свою силу и мощь. Она показала, что недосягаемых тылов врага не существует.
Полет на Будапешт был сложен не столько в боевом, сколько в метеорологическом отношении. Да и горючего в обрез, поэтому какой-либо маневр или отклонение от заданного маршрута были просто невозможны. Только над территорией, занятой врагом, мы находились более девяти часов. За это время на нас неоднократно могли напасть истребители или обстрелять зенитчики. Но этого не случилось. Свои коммуникации гитлеровцы прикрывали на глубину до 100 километров от линии фронта. Охраняли и собственные города. А о территории своих «друзей»-сателлитов заботились мало. Поэтому-то Будапешт имел слабую противовоздушную оборону. В городе не было даже хорошей светомаскировки. Когда на него посыпались бомбы, свет на некоторых окраинах погас, и то неизвестно по какой причине — то ли от разрывов бомб, то ли его выключили.
Все экипажи нашего полка невредимыми вернулись домой. Но здесь нас ожидал тяжелый удар. Перелетая с аэродрома «подскока» на основную базу, потерпел катастрофу транспортный самолет, пилотированный опытным летчиком В. Гордельяном. При этом, кроме экипажа, погибли генерал Новодранов, наш командир подполковник Микрюков, многие инженеры, техники, механики. Погиб и наш боевой товарищ, чудесный техник Николай Барчук.
Особенно тяжело переживали мы утрату Николая Васильевича Микрюкова. Был он нашим командиром недолго. Но полк за это время окреп, возмужал. Из хорошего превратился в отличный, гвардейский.
Еще будут бои, сложные боевые задания. Нам долго будет не хватать Николая Васильевича — волевого командира, опытного и просто чудесного человека, которого все мы любили и уважали.
Эта трагедия потрясла всю авиацию дальнего действия. Многие ломали головы, искали причину катастрофы. А причина, пожалуй, в одном — в беспечности.
На войне нет возможности долго оплакивать погибших. Мы с воинскими почестями похоронили товарищей и стали готовиться к новым боям.
Командиром полка был назначен полковник Иван Филиппович Балашов. Дивизию принял генерал Дмитрий Петрович Юханов. За мужество, проявленное в боях с белофиннами, Иван Филиппович получил звание Героя Советского Союза. Перед началом Великой Отечественной войны командовал 100-м бомбардировочным авиационным полком, в котором служил и я. А ранее я служил в 51-м авиаполку под началом полковника Д. П. Юханова. Так что оба эти командира были мне хорошо знакомы.
После налета на Будапешт авиация дальнего действия нанесла ощутимый удар по военно-промышленным объектам города Бухареста. Так же, как и Будапешт, столица Румынии слабо прикрывалась средствами противовоздушной обороны, и наш полет закончился без происшествий.
Глубокий тыл врага испытывал ужасы войны. Но нас тревожило другое. Немецкие полчища рвались к Воронежу, Сталинграду… Авиация дальнего действия на время изменила свои маршруты. Мы стали бомбить аэродромы, переправы, железнодорожные эшелоны, скопления войск противника. Нередко самолетам нашего полка приходилось массово действовать как штурмовикам — с малых высот сбрасывать бомбы, а потом обстреливать цели из пулеметов. Мелькали дни, мелькали ночи, мы их не видели. Рев моторов. Разрывы бомб. Взлеты. Посадки. Снова взлеты. По два вылета в ночь. Ад на земле. Ад в воздухе. Мы почти не отдыхали. Если не было боевых полетов, мы все равно летали — учили прибывающее в наш полк пополнение.
Новички быстро осваивали сложные элементы полета, учились у опытных бывалых летчиков и штурманов. Когда экипажи были готовы к боевым действиям, их сперва выпускали на ближние цели, которые охранялись слабой противовоздушной обороной противника. Постепенно они привыкали к более сложным видам полета и к боевой обстановке. Некоторые из новоприбывших вошли в число лучших экипажей полка. Николай Харитонов, Федор Титов стали Героями Советского Союза, их штурманы Алексей Черкасов, Николай Беляев не раз отмечались правительственными наградами. Много их, молодых, преданных делу партии и правительства, отдали свою жизнь в смертельных боях с немецко-фашистскими захватчиками.
* * *
На фронтах боевые действия продолжались независимо от погодных условий, времени суток и периода года. Но весной и осенью многие грунтовые аэродромы размокали и вести боевую работу становилось невозможно.
Чтобы не снизить огневую мощь дальнебомбардировочной авиации, командование АДД вынуждено было производить некоторую перегруппировку боевых полков, базировавшихся на грунтовых аэродромах.
Поэтому весной и осенью на аэродромах с искусственным покрытием скапливалось по 5–6 полков нашей АДД, кроме того, сюда подсаживались штурмовики, истребители. Днем и ночью над аэродромами кружили самолеты: группы взлетевших уходили на выполнение операций, другие возвращались с боевого задания.
Руководить полетами в таких условиях было чрезвычайно сложно — для посадки и взлета такого большого количества самолетов не хватало места. Что делать? Руководитель полетов (его в шутку нарекли директором цирка) решал эти сложнейшие задачи успешно.
Однажды мы возвращались на свой аэродром.
— Справа какой-то самолет, мигает АНО[6],— доложил стрелок.
Я присмотрелся. Да, действительно мигает. Но чей это самолет? В темноте опознать трудно.
— Кажется, двухмоторный, — снова сообщил Васильев. — Наш, должно быть…
Я решил тоже несколько раз мигнуть. Неизвестный самолет ответил. Так, перемигиваясь бортовыми огнями, мы продолжали путь. Вместе подошли к аэродрому. Я сделал круг, готовясь зайти на посадку. Шедший за нашим самолет сделал то же, но, как мне показалось, не совсем уверенно. «Очевидно, на нем что-то неисправно», — подумал я и включил самолетные огни, чтобы дать ему возможность следовать за нами. На высоте 80–90 метров включил посадочные фары. И в это время в нашу сторону устремились огненные струи пуль и снарядов. Самолет, который мы приняли за свой, неожиданно открыл огонь из всех установок. На аэродроме, как рассказывали потом товарищи, обратили было внимание на подозрительную машину, но так как она шла вместе с нами, не стали особенно приглядываться. А когда вражеский самолет развернулся, аэродромные огни моментально были выключены. И мне с огромным трудом удалось посадить машину.
Бомбардировщик отремонтировали наши техники под руководством лейтенанта П. Тюрина, но сам факт нашей беспечности послужил для всех нас хорошим уроком.
…А война шла у берегов Волги. Громыхали артиллерийские залпы на северных склонах Кавказских гор.
Вера в свои силы и воля к победе вдохновляли советских людей. Конечно, было тяжело и больно думать и видеть, как фашисты идут по нашей земле, оттесняя советские войска, прижимая их к Волге, к песчаным барханам астраханских степей и ущельям Кавказа. Но спасала все та же неистребимая вера и упрямая воля народа. Несмотря на невероятную трудность, мы знали, что фашистское вторжение временное, что недалек тот час, когда гитлеровские орды под ударами Советской Армии отхлынут, побегут назад, и тогда уже никакая сила не сможет остановить грозного наступления нашего несметного войска. Знали мы и то (а скорее всего чувствовали сердцем), что это несметное войско формируется где-то на Урале, в Сибири или Средней Азии и вот-вот прибудет на фронт, сменит уставшие, обескровленные части и начнет великое освобождение родной земли от фашистской нечисти. В народе рождались легенды, близкие к действительности, и передавались из уст в уста истины, похожие на легенды. В ожидании огромных перемен и решающего перелома на фронте люди дрались люто и необыкновенно упорно.
В нашем полку добавилось шесть Героев Советского Союза: С. Куликов, С. Полежаев, И. Андреев, А. Гаранин, М. Краснухин и Г. Несмашный. Мне была вручена вторая Золотая Звезда. Многие наши друзья награждены орденами и медалями.
Измотав гитлеровцев во время оборонительных боев, советские войска перешли в решительное контрнаступление северо-западнее и южнее Сталинграда. Соединившись в районе Калача, они полностью окружили ударную 330-тысячную группировку фашистов, зажав ее в гигантские клещи. Две отборные гитлеровские армии — 6-я и 4-я танковые — перестали существовать.
После этого могучего удара фашистская оборона затрещала, как говорится, по всем швам. Тысячекилометровый фронт от Баренцева моря до предгорий Кавказа пришел в движение. Немцы дрогнули. Грозная лавина советских войск неустанно преследовала врага. Не зная отдыха, не чувствуя усталости, мы помогали воинам наземных частей развивать наступление, совершая налеты на самые опасные и ответственные участки фронта. Мой экипаж, например, бомбил фашистов в районе Сталинграда, в Ростове-на-Дону, на станции Лихая… Мы не жалели себя, но и врагу не давали ни минуты покоя.
Фронт, словно огромный огнедышащий змей, шипя и извиваясь, уходил на запад. Позади двести ратных дней и ночей волжской твердыни, бои на Дону, голодная эпопея Ленинграда. В феврале 1943 года был возвращен Родине первый областной центр Украины — Ворошиловград…