ЛЫЖНЫЙ ДЕСАНТ

ЛЫЖНЫЙ ДЕСАНТ

В подожженном селе. Солдаты и офицеры. Поселение беженцев. Немцы! Что же вы делаете?! Спасаем села. Марш-бросок. Мы встречаем Новый, 1942 год

В подожженном селе

Придавленные добротной русской зимой, немцы рассчитывали зиму провести в деревнях и теплых блиндажах, но просчитались. А наша Родина, одев по-русски своих солдат и офицеров: в теплые полушубки, ватные брюки и шапки-ушанки, обув их в валенки и поставив на лыжи, вручив им новенькие автоматы и минометы, вдоволь снабдив боеприпасами и продовольствием, — благословила свою армию на разгром врага. Гитлеровцев начали бить повсюду: на юге, под Москвой и на севере. С величайшим энтузиазмом мы тоже били их — на своем участке фронта!

Немцы оказывали упорное сопротивление, пытались остановить или хотя бы затруднить наше наступление. Но не смогли. И тогда они стали уничтожать на своем пути все! Дотла сжигали села и деревни. Разыскивали и сжигали в лесах запасы сена. Взрывали церкви и школы, мосты и переправы. А население в массовом порядке стали силой угонять в Германию: кто отказывался — тут же расстреливали или заживо бросали в костер.

Чтобы предотвратить эту дикую, зверскую расправу над мирным населением, не дать фашистским каннибалам безжалостно уничтожать наши села и деревни, полк майора Смирнова был поставлен на лыжи. Перед нами (я был направлен с этим полком в качестве представителя политотдела дивизии) была поставлена задача опережать противника: обходя лесами, отрезать его от населенных пунктов, лишая возможности осуществлять свои варварские планы.

Снежные бураны закружили в воздухе мириады снежинок. На открытых местах со свистом гуляла пурга. Морозы крепчали, но среди дня и среди ночи они почему-то всегда были легче. Идя по лесам, мы утопали в снегу. Первая четверка лыжников, прокладывая лыжню для всего полка, всегда брела по пояс в снегу. Ее часто меняли, чтобы не задерживался темп движения. Вперед выходили все новые, свежие силы лыжников, пробивая путь для ускоренного марша полка. А сейчас это был уже не марш, а бросок: впереди в предрассветной мгле мы заметили сполохи пожара — немцы начали поджигать крупное село на берегу Волхова под названием Вындин Остров.

Напрягая силы, мы наконец выскочили на твердую, до блеска укатанную дорогу западнее села. Пурга еще не успела замести следы недавнего бегства по ней противника, но сейчас никакого движения по дороге уже не было. Как видно, немцы успели эвакуировать село, но к поджогу его только приступили.

Выйдя из леса, мы увидели село. Темной громадой оно раскинулось вдоль берега несколькими улицами. До него оставалось не более километра. Горевшие несколько домов на восточной окраине, подожженные фашистами, ярко освещали нам путь. Отделившись от батальона, ушедшего по опушке леса, чтобы отрезать путь отступления поджигателям к лесу, отряд автоматчиков на большой скорости устремился в село с тыла.

Немцы совсем не ожидали нас отсюда. Они энергично продолжали свое черное дело. В отсвете пожара нам хорошо было видно, как группы поджигателей с бидонами горючего и ярко горящими факелами на длинных шестах бегали от дома к дому, обливали каждый горючим и поджигали. Другие группы почему-то суетились у толстых стволов деревьев, украшавших село по обеим сторонам улиц.

Разделившись на группы по пять-шесть человек, мы заняли почти все улицы и двинулись на поджигателей. Внезапно с обеих сторон улицы захлопали короткие, но резкие взрывы, похожие на разрывы гранат, и на наших глазах красавцы деревья — вековые липы и тополя, запрыгав в предсмертной судороге, падали безжизненными трупами на землю.

— Проклятые! Они взрывают даже деревья!

Задыхаясь от злости и ненависти, мы как ястребы напали на опешивших поджигателей.

Услышав русскую речь и видя перед собой красноармейцев, фашисты не только не успели оказать нам сопротивление, но, кажется, и не собирались его оказывать: побросав бидоны и факелы, они снимали с плеч винтовки и автоматы и спокойно сдавались нам в плен, с улыбкой поднимая руки вверх, как бы говоря: «Ну что ж, вы выиграли, а мы проиграли. Поздравляем!» Это своеобразное поведение экзекуторов отдавало какой-то дикой глупостью и тупым зоологическим хладнокровием. Оно вызвало у нас невообразимый взрыв гнева, презрения к этим дегенератам! Стоявший рядом со мной автоматчик богатырского телосложения не выдержал. Торопливо сунув в руки товарища свой автомат, он побежал в соседний двор и, вооружившись там старой оглоблей, вдруг выскочил и набросился на стоявших гурьбой немцев, принялся изо всех сил колотить их, приговаривая:

— Ах вы гады! Жечь дома?! Взрывать школы?! Клубы?! Вам мало?! Вам и деревья мешают?! Этому учит Гитлер?! Этому?! Так я вам головы подправлю!..

Богатырски размахивая оглоблей, солдат бил и бил немцев, куда и по чему попало. Разбегаясь под ударами в разные стороны, проклятые неистово орали:

— Э-эй! Камрад! Камрад!

— Волк вам камрад в сибирской тайге! — кричал солдат, гоняясь за ними. — Я вас проучу, идиоты! Вы закажете и детям, и внукам-правнукам сюда ходить! Даже заглядывать!..

«Вот это истинно русское воспитание интервентов!» — подумал я и невольно расхохотался.

Бросив оглоблю, гадливо сплюнув, автоматчик, тяжело дыша, подошел к товарищу и молча потянулся за своим автоматом. Заметив мой смех, удивленно спросил:

— А чего вы смеетесь?

— От радости, — ответил я. Не понимая, солдат продолжал удивленно смотреть на меня. — Да-да, от радости! — подтвердил я. — За вас! За такого замечательного патриота!

Солдат, лукаво улыбнувшись, пробасил:

— А что же с ними, гадами, делать? Им только оглоблей и можно вбить в голову человеческие понятия. Ни чести, ни совести! Вы ж видите, что они делают, идиоты! Мало им, что людей, дома не жалеют, взялись уже деревья взрывать!

Быстро собрав всех остававшихся в живых немцев, мы погнали их к горевшим домам и заставили тушить пожар. Не сговариваясь, то же самое проделали, оказывается, и другие группы, ибо жителей в селе не было — кроме нас и поджигателей тушить пожар было некому.

Когда мы вернулись в полк, завтрак уже был готов. Сдав пленных немцев, мы, как следует подкрепившись и немного отдохнув, двинулись дальше, втягиваясь в большой лес. Полк по-прежнему держал курс на запад.

Солдаты и офицеры

Седьмые сутки мы на ходу питались и отдыхали. Глубокой ночью сон одолевал до такой степени, что, двигая лыжи по наторенной лыжне, мы на ходу засыпали и просыпались, только ткнувшись носом в спину впереди идущего. Солдаты отдыхали значительно больше нас по той простой причине, что они были одеты теплее. На них были новые валенки, полушубки, шапки-ушанки и теплые рукавицы, висевшие на плечах на шнурке, как у маленьких детей; и поверх хлопчатобумажных брюк они были одеты в ватные стеганые штаны. Вот почему они могли использовать даже самые короткие остановки — валились тут же, не покидая колонны, в снег и засыпали. Офицеры же не могли этому следовать по двум причинам.

Во-первых, неизвестно, от недостатка или спешки, но офицерам успели выдать только валенки и меховые жилеты под шинель.

Во-вторых, мы не могли оставить без присмотра солдат в условиях лютого мороза, ведь многие из них, особенно молодежь, засыпали настолько крепко, что не ощущали, как раскрывались во сне, потому легко могли обморозиться, оставшись навек инвалидом. Поэтому мы должны были ходить по рядам спящих солдат, поправляя свалившиеся шапки и рукавицы, застегивая открывшуюся грудь, прикрывая полы. Ведь у солдат нет другого отца, кроме офицера, который заботится о нем — его здоровье, его нуждах, его переживаниях; это мы твердо знали, и потому, когда солдаты отдыхали, мы оберегали их.

Между прочим, морозы в ту зиму стояли до того злые, что держаться без движения более десяти-пятнадцати минут было невозможно. При таком морозе уснуть на снегу для нас означало бы просто немножко домерзнуть — и конец, больше не поднимешься. Поэтому-то и приходилось утолять нехватку сна на ходу или стоя, прислонившись к стволу толстого дерева, благо двигались мы все время почти сплошным таежным лесом.

В начале похода я сильно страдал от холода и бессонницы и, откровенно говоря, думал, что не выдержу — либо замерзну насмерть, либо навсегда выйду из строя. Но по мере продвижения я чувствовал себя все лучше и лучше. Мороз и холод стали казаться мне не такими уж свирепыми, как прежде, и на седьмые-восьмые сутки я просто перестал обращать на них внимание.

Поселение беженцев

Полк двигался колонной по четыре. Тихо скользили на лыжах люди. Впереди, метров за двести-триста, шло головное боевое охранение. По сторонам — группы бокового охранения. За головным охранением двигался первый батальон; следом — штаб полка; дальше — все остальные подразделения. Такой извивающейся лентой полк вытянулся по лесу на довольно внушительное расстояние. Я шел в группе штаба за комполка майором Смирновым и комиссаром полка батальонным комиссаром Коровенковым, они о чем-то негромко переговаривались, остальные работники штаба шли за нами. Время перевалило далеко за полночь, и первая ночная дремота уже исчезла, весь организм, кажется, повернулся от ночного состояния к утреннему. Было тихо, буран улегся, и небо прояснилось, на его сине-голубом поле радостно засверкали звезды — не знаю, чему они радовались и радовались ли, но нам наблюдать их живое мерцание было очень радостно. Девственная природа, нетронутый снежный покров казались естественным состоянием — как же иначе?.. И вдруг головное охранение остановилось. Будто споткнулось. Наш путь пересекала довольно хорошо утоптанная лесная тропинка. Что за тропа? Откуда, куда ведет? Кто может ходить здесь, в такой глуши? Все насторожились. Была немедленно объявлена тревога, и все залегли, приготовив оружие к бою.

Тщательно обследовав тропу, установили, что ходят по ней давно, так как вертикальный ее разрез состоит из многих слоев; по обеим сторонам тропы обнаружились наледи — по тропе носят воду. Что за история? — недоумевали мы. Партизаны? Так почему нас никто не предупредил о них? Ведь это может кончиться очень плохо и для них, и для нас. Недоумение постепенно стало сменяться негодованием на плохую связь с партизанами и еще непонятно на что. В то же время мы удивлялись беспечности партизан, не выставивших охрану. А может, это вовсе не партизанская тропа? Может, это немцы заготавливают лес для своих надобностей? Но если так, то без немецкой охраны тут обойтись не должно. Выходило, в любом случае нужна тщательная разведка.

Высланная в оба конца тропинки разведка доложила, что в одном конце находится неглубокая криница с хорошей ключевой водой, в другом — жилые землянки, охраны возле них не обнаружено.

Окружив землянки, мы осторожно приблизились.

Это было целое поселение. По обеим сторонам сухого русла, сильно заросшего лесом, тянулась целая улица землянок, наполовину врытых в землю, причем никаких пристроек возле землянок не было. По всему было видно, что здесь проживают какие-то временщики, у которых, как говорится, ни кола, ни двора. Лишь небольшие поленницы дров украшали отдельные землянки.

Обитатели поселения, разбуженные нашим присутствием, стали осторожно, по одному выглядывать из своих убежищ, они робко прижимались к дверям и долго не хотели вступать с нами в контакт, пока окончательно не убедились в том, что это действительно пришла их родная армия-освободительница, а разобравшись, что это действительно свои, жители несказанно обрадовались. Над поселением пронесся веселый гул радости. Нас наперебой стали приглашать в землянки.

Было только четыре часа утра, рассвет даже не приближался, а до солнца было совсем далеко, но казалось, что утро уже пробивается к нам сквозь темноту, настойчиво и упорно, какое-то чувство утренней радости, надежды овладело нами, словно обещая скорый восход солнца. За ночь мы прошли большой и трудный путь, нигде не останавливаясь и не отдыхая, мы должны были опередить отступающих немцев и отстоять еще хотя бы несколько сел, но сейчас, среди своих, мы ощутили как бы право на усталость, и комполка, как видно, понял это настроение людей и отдал приказ на привал. Разумеется, кухни за нами не шли, мы пользовались лишь сухим пайком. Но сухомятка без горячего чая трудно идет, и командир разрешил зажечь костры, чтобы бойцы могли сделать чай и обогреться; мы уже привыкли, что немецкая авиация с наступлением холодов перестала летать не только ночью, но даже и днем. Красноармейцы весело захлопотали: бежали с котелками к кринице, разыскивали сухой валежник и тащили к кострам, прилаживали котелки над костром и варили кто чай, кто разогревал консервы, сало, хлеб. За короткое время лес озарился множеством костров и шумным гомоном массы людей. Подкладывая в огонь сухие сучья, солдаты густо облепили костры, наслаждаясь теплом и светом. Раскрылись портсигары, развернулись кисеты с замысловатой вышивкой, зашелестели в руках самокрутки, цигарки, и густой табачный дым вместе с дымом костров наполнил лес.

Легко одетые поселенцы вскоре попрятались в свои теплые землянки. Мы уже знали, что все они добрались сюда из села Большое Городище, в нем стояли тылы нашей дивизии всего полтора-два месяца назад. В каждой землянке жило по несколько семей, но что это были за семьи! Только женщины, дети, инвалиды и дряхлые старики, мы не увидели трудоспособных мужчин, женщин, юношей или девушек, мало было видно и подростков — всех силой угнали в рабство.

Войдя в одну из землянок, я сразу узнал хозяйку, в ее доме размещался политотдел, и старика Архипыча из соседнего дома, мы не один раз с ним беседовали, здесь же обитала его сноха с тремя ребятишками. В Большом Городище мы простояли больше месяца, кроме того, я работал несколько дней среди населения по эвакуации, так что меня там многие знали, и сейчас, как только хозяйка назвала меня по имени-отчеству, все стали пристально ко мне присматриваться.

— Да это же политрук! Помните, эвакуацию проводил? — пояснила хозяйка.

— Да, да, помним вас, помним! Как же! Темновато, так сразу и не признали, — оправдывались поселенцы.

Присматривалась ко мне, будто что-то припоминая, и сидевшая сбоку старушка, и вдруг проговорила:

— Да, вот и я вас узнала. Это вы приходили к нам перед немцем, советовали в тыл ехать.

— Точно, мамаша, я и к вам приходил. Не захотели вы тогда уехать, вот теперь и попали на «курорт», — пошутил я.

— Да где же всем-то было уехать? — горестно сказала старая женщина.

В землянке, действительно, было темновато. Коптилка в дальнем углу слабо освещала довольно обширное помещение, в нем, как в госпитале, почти вплотную стояли железные койки и двуспальные кровати, на которых сейчас безмятежно спали дети. Взрослые все уже были на ногах. Железная печка у самого входа хорошо обогревала это многолюдное жилище.

Обрадованный старик Архипыч заторопил сноху с чаем.

— Да, вот-вот закипит, — отозвалась та, накрывая маленький столик белой скатертью. Все засуетились, подавая на стол чайную посуду, разную снедь, заприглашали:

— Садитесь с нами чайку отведать, поди промерзли, зима-то нынче вон как крепко взяла с самого начала.

Раздевшись, я присел за столик, вокруг которого собрались все взрослые обитатели землянки, хозяева сразу забросали меня вопросами:

— Ну, как наша армия? Цела еще?

— Как Москва — у кого она, наша еще или...

— А Сталин на месте?..

Я по порядку отвечал на вопросы, а после чая более подробно рассказал о положении в стране, на фронте, как мы воюем. Слушали меня с широко раскрытыми от удивления глазами, восклицая время от времени:

— Ах, окаянные!

— Вот ироды! А ведь что они нам брехали? Мол, Красную Армию они давно разбили, а в Москве хозяином уже Гитлер, а Сталин, мол, сбежал из Москвы: на самолете за Урал.

Перебивая всех, горячо заговорил старик Архипыч:

— Эх, где мои тридцать-сорок?! Взял бы счас винтовку и пошел с вами бить этих иродов. Русские прусских всегда бивали, говорил Александр Васильевич Суворов.

— Совершенно верно, папаша! Исторически это совершенно верно, что русские прусских всегда бивали, об этом говорят факты истории, ведь и до сих пор в Ленинграде хранятся ключи от Берлина.

— Неужто?! — удивился Архипыч.

Я подтвердил:

— Да-да, точно, точно! Я где-то читал про это.

— Скажи ты на милость, вот так история! А может, немец потому и прет на Ленинград, чтобы, значит, отобрать у нас те ключи?

— Возможно, что и такую задачу поставили перед собой фашисты, но главная у них задача не эта. Главная их задача — уничтожить наше новое социалистическое государство и восстановить старый режим, вернуть власть буржуазии, помещикам и капиталистам, а всех трудящихся снова превратить в наемных рабов. Вот их главная задача.

— Ишь ты, куды загибают!— воскликнул старик и, опустив голову, о чем-то задумался.

Женщины сидели молча, внимательно слушали. Коптилка часто мигала, частями освещая лица. Мне хотелось узнать поподробнее о судьбе Большого Городища, его жителях, оставшихся в селе после нас, и я спросил:

— Ну а как теперь там, в Большом Городище?

— Э-эх, Николай Иванович! Было Большое Городище да теперь нетути. Все сожгли проклятые немцы. Даже церковь, что строили наши прадеды из плиточного камня, тогда ведь не было жженого кирпича, и ту взорвали, не оставили камня на камне. Вот ведь наказание. Антихристы проклятые! А ведь говорили, что, дескать, немцы — культурная нация. Вот теперя мы увидели ту «культуру». Ироды это, прости, Господи, а не люди.

Время торопило, и, поблагодарив хозяев за чай и гостеприимство, я распрощался и вышел из землянки. На улице стало светлее и прозрачнее. Запорошенные снегом деревья стояли, как наряженные красавицы в ожидании торжества. Костры уже потушили, бойцы торопливо укладывали в вещмешки котелки и продукты, собираясь в поход.

Немцы! Что же вы делаете?!

В деревню Рысино мы вступили часов в девять утра, когда оттуда выходила мотомеханизированная часть. Она пришла сюда, по-видимому, тоже недавно, потому что большие группы лыжников, автоматчиков и десантников еще сидели возле домов и торопливо завтракали, а повара, стоя у полевых кухонь, наперебой кричали: «Кому добавки? Уезжаем! Кому добавки?..»

Улица, на которую мы вышли, была до предела забита танками, бронемашинами, грузовыми автомобилями и солдатами, все бегали, торопились, кричали. Деревня напоминала поврежденный муравейник.

Чтобы пройти через село, нам пришлось немного обождать при входе на окраине. Однако часть почему-то задерживалась и задерживала нас. Пытаясь выяснить причину задержки, мы, группа офицеров, направились вдоль улицы и, протиснувшись между техникой, вышли на каменистый холмик, разделявший деревню надвое. В конце деревни колыхалась огромная масса бойцов, над ней возвышался, яростно жестикулируя, оратор. Слов мы не разбирали, но голос слышали ясно.

— Что там происходит? — обратились мы к пожилому солдату.

— А пойдите да посмотрите, что там происходит, — сердито ответил он, но тут же поправился и уже спокойно, понизив голос, добавил: — Там в двух домах заживо людей сожгли, вот наш комиссар и проводит митинг.

Мы заторопились к месту митинга. Но, когда мы подошли к плотной толпе, занимавшей всю улицу, митинг уже закончился, и вместо речей ораторов мы услышали громкую команду, прокатившуюся над толпой:

— По машинам!

Толпа задвигалась, заторопилась, раздвигаясь вширь, наступая нам на ноги, мы отступали, давая проход бегущим, и постепенно оказались на высоком крыльце соседнего дома, где уже никому не мешали. С крыльца хорошо было видно, как незнакомая нам боевая часть быстро строилась в походный порядок и, вытянувшись длинной серой лентой, уходила на запад. На улице стало более свободно, мы спустились с крыльца, прошли немного вдоль улицы и тут увидели страшное.

Два больших деревянных дома, стоявших вплотную, были превращены гестаповцами в камеры заключения, об этом свидетельствовали недогоревшие оконные коробки, заколоченные досками и опутанные колючей проволокой. На месте пожарища еще дымились догоравшие головни, а обуглившиеся крыши похоронили под собой тела погибших в огне. Из-под черных балок торчали обгоревшие руки и ноги. Но сгорели не все заточенные. Часть, выломав окна и дверь, пыталась спастись бегством, их хладнокровно расстреливали. Вокруг и особенно за домами лежало много расстрелянных. Но и этого для извергов показалось мало. Вытащив несколько десятков обугленных трупов, они разбросали их по обеим сторонам дороги до самого конца улицы, а за деревней прямо у дороги сложили огромную гору из тел расстрелянных военнопленных.

Эти невиданные по своей бесчеловечности и жестокости зверства вызывали не только гнев и ненависть к гитлеровским инквизиторам, вместе с тем они вызывали глубокое недоумение.

История донесла до нас, что немецкий народ является одним из культурнейших и цивилизованных народов Европы. Однако, насмотревшись на эти невообразимые, бесчеловечные, садистские зверства, творимые руками немцев, не хотелось верить истории. Человеческое сознание не в состоянии ассоциировать эту дикую жестокость с культурой и цивилизацией. Мы искренне удивлялись: неужели все эти дикие звери в образе людей, творящие на нашей земле столь бесчеловечную расправу над безоружными людьми ради алчных интересов капитала, выращены в цивилизованной Германии? Но если это верно, что все эти изверги действительно выросли и воспитывались в просвещенной стране, то делалось непонятным: кто же населяет современную Германию? Так и хотелось влезть на самую высокую гору, откуда была бы видна вся Германия, и могучим хором во весь голос всего человечества крикнуть:

— Эй, вы! Немцы! Что же вы делаете?! Где ваши сознание, гуманность и культура? Где ваши ученые, профессора и доктора наук? Где ваши философы и мыслители? Где ваши деятели культуры и искусства? Где они — все носители вашей культуры и цивилизации, кем некогда в действительности славилась Германия? Почему вы, те, кто определяет уровень культуры и цивилизации народа, так легкомысленно допустили Германию до такого позора? Где вы сейчас? Что с вами? Неужели вы все ослепли и лишились рассудка и, как безумцы, слепо последовали за Гитлером, подобно Еве Браун? Но ведь она слабая женщина, ослепленная временными успехами Гитлера. А вы?!

Как после угара, мы покидали это страшное зрелище. Все солдаты и офицеры, обнажив головы, в скорбном молчании проходили мимо жертв фашистского террора, крепко сжимая в руках свое оружие. Клятва возмездия отпечаталась на их строгих лицах.

Спасаем села

Время торопило, и, взяв лыжи на плечи, мы уже двигались в передовой колонне по хорошо утрамбованной дороге, следуя за мотомеханизированной бригадой. От длительного путешествия на лыжах хотелось выбросить их к черту и пройтись! — ногами, по твердой земле! Но этому желанию не суждено было сбыться. Развернув рацию, мы связались с дивизией, откуда получили приказ изменить курс, повернуть на деревню Леготково.

Свернув с дороги, утопая по пояс в снегу, мы двинулись через болота в заданном направлении. Пришлось снова встать на лыжи.

Марш оказался длительным и трудным. Сплошные девственные леса с частыми незамерзающими болотами сильно затрудняли наше движение. Приходилось часто останавливаться и уточнять азимут. Днем это сделать легче, но с наступлением темноты, которая здесь наваливалась слишком рано, дело осложнялось, приходилось подолгу петлять, обходя лесные болота, не значившиеся на карте.

Наконец мы снова натолкнулись в лесу на какое-то временное поселение мирных жителей, бежавших от гитлеровских разбойников. Два старика с большим желанием согласились вывести нас кратчайшим путем к деревне Леготково.

Через час хода мы вышли на опушку леса, за которой расстилалась обширная поляна, а за ней полыхало, объятое ярким пламенем, какое-то село. Выйдя вперед, став рядом с командиром полка, старики вытянули руки в сторону пожара и разом сказали:

— Вот это горит деревня Леготково. — И, простившись с нами, тут же повернули обратно.

Деревня горела вся! Будто ее одновременно поджег какой-то злой дух! От моря огня высоко в небе стояло алое зарево, огромные языки пламени корчились, извивались в темноте, выбрасывая клубы дыма. Догорая, дома с треском рушились, тучи искр бешеным фейерверком выбрасывало в темноту, как вулканическое извержение.

Идти через горящую деревню, сквозь море огня было невозможно, кроме того, выйдя на поляну, ярко освещенную пожаром, мы могли выдать себя врагу. Потому, обойдя деревню лесом, мы вышли на ее северо-западную окраину, оказавшись на дороге, ведущей из Леготкова на Чирково, куда гитлеровцы перекочевали после поджога. Защитить деревню Леготково мы не успели, и теперь, подожженная со всех сторон, она медленно догорала, умирая на наших глазах.

Тем временем высланная вперед разведка доложила, что мост через речку Черная в деревне Чирково охраняется немецкой заставой, но в селе присутствия немцев не обнаружено. Как потом оказалось, немцы не стали задерживаться в Чиркове; оставив заставу на мосту и группу поджигателей в деревне, они ушли в дальнее село Мыслино.

Отряду разведчиков и саперов было приказано ликвидировать немецкую охрану у моста и овладеть им, не допустив взрыва.

Зимой мост не был единственной переправой, реку можно было перейти в любом месте по льду, тем не менее немцы охраняли его очень тщательно как возможную танковую переправу, надеясь заманить на него наши танки и взорвать вместе с мостом. Установив противотанковую пушку и два пулемета на противоположном берегу реки против моста, немцы их тщательно замаскировали, подвели ходы сообщения и телефон.

Наши разведчики и саперы, одетые в маскхалаты, разбились на две группы, в стороне перешли реку и, пробираясь огородами, зашли немцам в тыл. Обрезав тянувшийся от моста в село телефонный кабель, разведчики незаметно подобрались к охране моста, без единого выстрела сняли ее и пошли по проводу от моста в село. Внезапно навстречу им выскочил немец-связист, он тоже по проводу бежал к мосту. Обезоружив его и узнав местонахождение группы поджигателей, разведчики взяли их в плен, также без единого выстрела. За короткое время село было полностью очищено от противника силами небольшого отряда разведчиков и саперов. Обследуя мост, саперы изъяли из-под него более двухсот килограммов взрывчатки.

Было уже два часа ночи, когда мы вошли в село Чирково. Пленные всячески угодничали и заискивали перед нами и вместе с тем стремились запугать. Охотно отвечая на вопросы, они в один голос утверждали, что Мыслино и Кириши сильно укреплены, что там сосредоточены большие силы немецкой армии:

— О! Кириш колосаль! — покачивая головами, прищелкивая языком, восклицали немцы.

Выполнив свою задачу, полк остался в селе Чирково на отдых. Дома в селе были все целы и не заминированы, так как немцы готовили его к поджогу. Жителей в селе не было.

Мы уже знали, что 21 декабря 1941 года наша дивизия соединилась с 4-й армией под командованием генерала Кирилла Афанасьевича Мерецкова, которая нанесла сокрушительный удар гитлеровцам под Тихвином и теперь преследовала их по пятам. С тех пор дивизия надолго осталась в составе этой армии. 54-я же армия, развернувшись вправо, очищала от фашистов левобережье Волхова.

Не успели мы разместиться и поесть, как в село прибыли штаб дивизии, батальон связи, саперный батальон и почти все тылы дивизии. Нам же было приказано немедленно выступить, нужно было поддержать наступление нашего правого соседа.

Соседний с нами полк наступал на село Мыслино. Гитлеровцы открыли по нему бешеный огонь из всех видов оружия, и полк залег — фронтальная атака полка оказалась сорвана.

Пользуясь темнотой, наш полк быстро проскочил на лыжах в обход села и ударил по немецкому гарнизону с фланга. Этот маневр удался хорошо, и немцы, боясь быть отрезанными, бросились в бегство, оставив село.

Марш-бросок

Наступило утро 30 декабря 1941 года. Наша дивизия получила приказ: обойдя стороной Кириши, срочно выйти в район села Черницы и овладеть расположенными там селами. Предстоял очередной марш в тридцать пять — сорок километров.

Оставив далеко справа Кириши, мы снова двинулись вперед.

Когда глубокой ночью, поддерживая своего правого соседа, мы участвовали в бою, никто из нас почему-то не чувствовал усталости, даже сон куда-то улетучился, сила и бодрость присутствовали в каждом на всем протяжении операции. Зато сейчас!.. Мы едва передвигали ноги. Занимался новый день, наступило ясное утро, но усталость овладела нами настолько, что хотелось одного: просто упасть, вот здесь, сейчас, просто в снег — лишь бы уснуть, хоть на минуту, и в сознании, кажется, ничего больше не оставалось, но, преодолевая себя, мы двигались вперед, вернее, брели — без лыж, по пояс в снегу.

Дело в том, что полк майора Смирнова, с которым я прежде шел, свернул влево, а я теперь шел с другим полком, у которого лыж не было. Правда, лыжи я не бросил, но сейчас они были для меня скорее помехой, потому что я не мог их надеть. Идти на лыжах в пешей колонне, значило бы расстроить ее и помешать нормальному движению, солдаты в колонне шли плотно, почти нога в ногу, поэтому мне пришлось бы идти либо сбоку, прокладывая себе одному лыжню, либо плестись в хвосте колонны, не видя, что делается впереди.

Ранним утром на пятнадцатом километре железной дороги Будогощь — Кириши, мы обнаружили большой деревянный барак лесорубов. Обитателей в нем не было, как не было и окон, дверей, а дощатый пол был почти весь сорван. Стоял барак в красивой еловой роще, похожей на тенистый парк, вековые ели с приподнятыми широкими кронами напоминали стройных нарядных балерин. Было тихо и как-то торжественно, разгоревшаяся утренняя заря, словно разноцветная рампа, ярко освещала всю рощу. Здесь и было решено сделать большой привал.

Затрещали яркие костры, солдаты доставали из вещмешков НЗ и, усевшись вокруг костров, завтракали, но усталость была настолько сильна, что многие, поднеся сухарь ко рту, в этой позе и засыпали. Голод, оказывается, перенести куда легче, чем отсутствие сна. Наверно поэтому я искал прежде всего местечко, где можно уснуть хотя бы на несколько минут. Но, обойдя все костры, убедился, что ни у одного пристроиться невозможно из-за перенаселенности. Поэтому я вышел из рощи на вырубленную делянку и здесь, к своему удивлению, обнаружил блиндаж. Оказалось, в нем уже пристроилось трое связистов; сгрудившись вокруг телефонного аппарата, они тихо о чем-то говорили. Блиндаж был весь промерзший, у входа лежал толстый слой льда — он был давно необитаем, и внутри было значительно холоднее, чем на улице, зато здесь оказалось спальное место: ложе, покрытое толстым слоем еловых веток и сухой травы.

Счастливо развертывая плащ-палатку, я приготовился лечь, но следом вошли начальник штаба полковник Алексеев и комиссар дивизии полковой комиссар Шаманин. Пришлось потесниться. Улегшись втроем, мы немного согрелись и тут же крепко заснули.

Проснулся я от сильного холода, меня трясло будто в лихорадке. Сон и усталость как рукой сняло! Я не вышел, а буквально выскочил их этого холодильника и принялся бегать, прыгать, совершать самые сложные физические упражнения — только бы согреться!

Вслед за мной из блиндажа вылезли начальник штаба и комиссар. Увидев меня, они расхохотались. Но, взглянув на их лица, я тоже не выдержал — оба были черные, как негры. Поняв, что я смеюсь по той же причине, они осерчали, лица их стали серьезными, даже злыми. Кажется, они тоже поняли, что подшутили над нами связисты, для освещения они жгли телефонный кабель, а «провод Гуппера» сильно просмолен, горит-то он ярко, но образует много сажи, которая, распространяясь по блиндажу, оседала, украсив нас не только снаружи, сажа забилась нам в рот, нос и уши. Вынув носовые платки, мы принялись вытираться. Вскоре наши платки стали похожи на скомканную копировку, но лица от этого не сделались краше: сажа въедалась в поры и от растирания наши физиономии заблестели, как лакированные. Да, без мыла от сажи не отделаться. Достав из полевой сумки кусок туалетного мыла, я стал умываться снегом, предложив мыло и соседям по блиндажу.

Полк уже вытянулся в походную колонну. Штабная группа дивизии задерживалась на месте, я пошел вместе с полком.

За все время наступательного похода впервые выдался погожий день — на небе ни тучки, и солнце светило так ярко, что, отражаясь от снега, резало глаза. И впервые за последние три месяца появилась авиация противника. Теперь следовало идти, минуя открытые поляны, укрываться от воздушного наблюдения, что значительно удлиняло наш путь, а лес, как назло, становился все реже, а большие открытые поляны стала попадаться все чаще. Однако мы шли, вероятно, в зоне, которая меньше интересовала противника, а, возможно, нам действительно удалось скрыть свое движение от немцев; во всяком случае нас они не бомбили, досталось частям значительно левее нас.

К вечеру мы сосредоточились в окрестностях села Черницы и с ходу завязали бой — и уже через несколько минут нас бомбила эскадрилья легких бомбардировщиков. Очевидно, оборонявшая село группа вовремя запросила поддержки, сообщив наши координаты. К счастью, бомбежка не причинила нам никакого вреда, помимо воздействия на нервы.

Между тем лыжный полк майора Смирнова, пройдя незаметно лесами, значительно опередил нас и, форсировав речку Пчевжа севернее села Черницы, вышел во фланг немецкой группе, засевшей в этой и другой деревне, на противоположном берегу реки. Одновременно подоспел артиллерийский полк и открыл орудийный огонь по обоим населенным пунктам.

Почуяв недоброе, немцы под покровом темноты поспешно оставили село. К двадцати часам мы стали занимать Черницы, а полк Смирнова очистил от немцев деревню на другом берегу.

Преследуя отступающего противника, оба полка покинули населенные пункты, их место незамедлительно начали занимать батальон связи, саперный и тылы полков.

Мы встречаем Новый, 1942 год

Я остался в селе Черницы ожидать прибытия политотдела дивизии, но его все не было, и, встретив свой родной саперный батальон, я присоединился к нему. Батальон, перейдя широкую пойму речки Пчевжа, разместился в деревне, находившейся на другом ее берегу. Деревня вытянулась единственной кривой улицей вдоль берега с юга на север. Все дома были почти целы, но большинство стояло без окон. Жителей в деревне не оказалось, и было видно, что покидали они село поспешно и совсем недавно, скорее всего их внезапно выгнали немцы, в домах остались нетронутыми все продукты, что случалось очень редко.

Штаб батальона занял большую избу на южном конце деревни. Нижний полуподвал дома почти у каждого жителя этих мест Ленинградской области, как правило, является кладовой, где хранятся все запасы продовольствия. В штабной избе солдаты обнаружили в полуподвале много картофеля, свеклы, моркови, квашеной капусты, огурцов и прочих овощей. В сарае, вплотную пристроенном к дому, оказалась большая поленница дров. Налицо были все условия для спокойной зимовки населения, но фашисты лишили людей этого счастья.

Зато наш знаменитый повар Миша Токарев, бывший инспектор общепита в Крыму, пришел в восторг. Все у него было, и он смог развернуть свой талант. Затянув разбитые окна плащ-палатками, солдаты затопили русскую печь, плиту и взялись активно помогать Мише Токареву.

Потрескивая, жарко горели дрова в русской печке, на плите, кипя в масле, жарились картофель и отбивные, в большой кастрюле варились жирные щи. На кухонном столе уже красовались пирожки с мясом, сдобные булочки и прочие домашние вкусности, а на большом эмалированном блюде, обнаруженном в подвале, высилась внушительная горка красиво оформленного винегрета. Ароматный запах первоклассного ресторана заполнил весь дом и, несмотря на усталость, никто не спал. Мы готовились торжественно встретить Новый, 1942 год.

Наступил последний час 1941 года, принесшего нашей стране столько бедствий и нежданных смертей тысяч и тысяч ни в чем не повинных людей. Что принесет нам Новый, 1942 год? На этот вопрос теперь, кажется, мог ответить каждый. Конечно, борьбу. Хотя разрекламированный фашистами на весь мир пресловутый «блицкриг» провалился, и от Москвы, Ростова-на-Дону и Тихвина немцы бегут, все-таки — вся борьба еще впереди. Но в груди каждого воина зрело чувство, что наша Красная Армия, как долго дремавший великан, только расправляется, разминает свои мускулы и, кто знает, какие чудеса героизма она еще покажет?

С таким чувством мы садились за первый фронтовой новогодний стол. Обильный, он был накрыт на довольно внушительную компанию. Посередине красовались медные и алюминиевые солдатские котелки, эмалированные и алюминиевые кружки. Однако ножей, вилок и ложек на столе не было. До решительной «схватки» эти орудия надежно укрывались в полевых сумках, вещмешках, карманах или за голенищами. Все было готово, и мы расселись по чинам за двумя большими столами. Во второй комнате напротив открытой двери тоже стояли загруженные столы, за которыми также сидели солдаты, сержанты и офицеры. В обеих комнатах горели уже не коптилки, а где-то найденные фонари «летучая мышь» со стеклами. Иллюминация была почти торжественная.

Время приближалось к полуночи, а начальника хозяйственной части лейтенанта Капитонова все еще не было. Командир батальона капитан Рыбников, то и дело посматривал на часы. Три минуты оставалось до Нового года, а Капитонова все нет. А ведь водка-то у него!

Командир, заметно нервничая, встал и с какой-то обидой начал:

— Ну что ж, товарищи, наверное, нам суждено встретить этот Новый год на сухую...

И тут дверь широко открылась! На пороге появился запыхавшийся, но радостный Капитонов в сопровождении старшины и двух солдат — и все с бутылками в руках! Новый год мы встретили по русскому обычаю — очень весело и хорошо.

Проснулся я от холода. Спустив ноги, сел на койке и первое, что увидел: плащ-палатка на окне прямо напротив моей койки была вся изорвана, в отверстия пробивался яркий солнечный свет и струился мороз. В доме было пусто. В чем дело? Что случилось? Где люди?

Поняв, что произошло неладное, я быстро оделся, проверил пистолет, гранаты и осторожно, тщательно осматривая все закоулки, вышел во двор. На улице было ясно и морозно. Над лесом южнее деревни кружились вражеские бомбардировщики, сбрасывая бомбы. Вдруг кто-то меня окликнул. Из-за угла выглядывал Миша Токарев, он стоял по пояс в свежевырытой щели, с лопатой, и с ним двое солдат, которые продолжали усердно углублять щель. А метрах в десяти от дома зияла свежая воронка от авиабомбы, на дне ее уже собиралась вода.

— Ох, как же вы крепко спите, — качая головой, укорил меня Миша. — Чуть дом не снесло взрывной волной, осколками весь изрешетило, а вы спите себе и хоть бы что. Наверно, сильно вы наморились, — он участливо посмотрел на меня.

Да, усталость была огромной, и впервые за две недели непрерывных наступательных боев и переходов мне удалось уснуть в тепле. Оттого и сон был таким глубоким.