ВОТ ЭТО КОМДИВ!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ВОТ ЭТО КОМДИВ!

Знакомство с командиром дивизии. В землянке на передовой. Парторг Кирилов. Старая крепость. Комдив и его бойцы. Комдив и его замполит

Знакомство с командиром дивизии

В 11-ю дивизию я добрался только к вечеру. Меня встретил довольно интеллигентный и тактичный заместитель командира по политчасти в звании подполковника, познакомил с начальником политотдела дивизии, работниками аппарата, а затем представил командиру дивизии.

— Ага! Значит, инспектор? — подал мне руку, пристально всматриваясь, комдив. И со смешком обратился к заместителю: — Должно быть, большая шишка, как думаешь?

— Конечно! — подтвердил, улыбнувшись, заместитель.

— Тогда надо организовать встречу, — не то шутя, не то серьезно сказал полковник, глядя на своего заместителя и, не ожидая его согласия, тут же громко позвал: — Семен!

Из боковой двери просторного блиндажа выскочил уже немолодой солдат; вытянувшись в струнку, открыл рот для доклада, но полковник не дал ему и слова вымолвить, приказал:

— Подавай водку и что там есть получше закусить. Сам же немедленно принялся освобождать стол от бумаг.

Видя, что комдив серьезно намерен встречать меня водкой, я поспешил уверить его, что водки не пью.

— Да врешь, майор! — вдруг хлопнул меня по плечу полковник и сердито спросил: — Какой же дурак не пьет водку?

Семен меж тем делал свое дело, накрыл стол белой льняной скатертью, расставил стаканы, закуску. Я растерялся — как оценить эту необычную обстановку? Что это, редкостная простота или стремление оглушить, скомпрометировать меня и скрыть недостатки? Естественно, я насторожился и, сдерживая себя, чего-то ждал. Наотрез отказаться от угощения значило отпугнуть, вызвать неудовольствие, ненужную или, во всяком случае, преждевременную подозрительность и настороженность. Но и на удочку попадаться не следует. Решил: посмотрим, что будет дальше.

На вид командиру дивизии было лет тридцать шесть-тридцать восемь. Стройного телосложения, среднего роста, он был будто налитой здоровьем. Мускулы на руках играли, как у борца. Сам плотный, но ничего лишнего. Лицо чистое, румяное. Живые карие глаза так и сверкали то веселой шуткой, то злостью. Говорил быстро и горячо. Был энергичен и почти все время в движении — в труде, в разговорах, полемиках. Отдых и покой ему, кажется, были неведомы. После ужина комдив сразу стал собираться. Я тоже одевался, рассчитывая сначала зайти в политотдел, а потом уже на передовую. Но комдив вдруг сказал:

— Ну вот что, комиссар, ты иди отдыхать, а мы с майором, — показал на меня через плечо, — пройдем по передовой.

И снова передо мной вспыхнули одна за одной загадки. Прежде всего меня удивили фамильярность и бесцеремонность, с которой командир дивизии обращался к своему заместителю по политической части. Уж не тот ли это тип командира опять появился на передовой, подумал я, который год-полтора тому назад, бия себя в грудь, кричал: «Кто здесь командир, ты или я?»

Во-вторых. С какой целью он тянет меня с собой на передовую? Что там у него? А может, это стремление припугнуть меня передовой, проверить, что, мол, за чиновник прибыл, а при случае и посмеяться над ним. Запоздал он, однако, на три года.

В-третьих. Я все еще не мог понять его «дружеского» и до некоторой степени бестактного отношения ко мне. Ведь мы встретились впервые, а комдив вел себя так, будто мы с детства друзья. А может, я и сам виноват, позволяя столь вольное обращение? Может, следует напомнить полковнику, что я не его подчиненный, напротив, прибыл проверять его хозяйство?..

Но ничего этого я не говорил и с величайшим любопытством продолжал изучать его, стараясь понять, что это за человек. Заражаясь его энтузиазмом и, кажется, безрассудной смелостью, я следовал за ним, отложив свои планы. Что же, проверять так проверять!

Взяв с собой всего-навсего двух автоматчиков, мы отправились на передовую. По пути я осторожно спросил:

— У вас, товарищ полковник, это плановый выход на передовую или случайный?

— Гм-м! Я там почти каждый вечер бываю, — быстрой скороговоркой ответил он.

— А что же в таком случае делают ваши командиры полков?

Не ожидая такого вопроса, он запнулся, вероятно, ища ответа, и почему-то сердито ответил:

— А что командиры полков? У них свои заботы, а у меня свои! Вот я сам когда посмотрю, какие порядки на передовой, какая дисциплина, обстановка, как с обеспечением, какая поддержка, как связь — вот тогда пусть попробует кто-нибудь втереть мне очки. Страшно не люблю, когда меня обманывают!

— А что, разве у вас уже были такие случаи? — живо поинтересовался я.

— Да нет, случаев не было. Но я не хочу, чтобы они были, — примирительно ответил полковник.

— Вообще-то, все это верно, — согласился я, — но не считаете ли вы такие методы руководства дивизией неоправданным риском? Ведь вы же командир соединения. Оставить дивизию без командира из-за какой-то шальной пули или наобум выпущенного снаряда?..

— А я не балерина! — резко оборвал меня комдив. — Я пришел на фронт не задом вилять, а воевать!

После столь резкой полемики мы некоторое время шли молча.

В землянке на передовой

Ночь была теплая и какая-то влажная, душная. Ветра не было. Низко висевшие тучи грозились дождем. Молодая трава уже путалась под ногами, но еще не шелестела, как летом. Хвойный аромат в лесу смешивался с болотной прелью близлежащего озера. Идти было тяжело, мы приближались к передовой. Требовались исключительная осторожность и внимательность, так как линии обороны воюющих сторон находились здесь очень близко, более того — в одном лесу! И эхо разносило малейший шорох или звук равно в обе стороны. А нас шло четверо, и лес был старый, и двигались мы в темноте, почти ощупью...

Была глубокая ночь, на передовой стояла мертвая тишина. Но эта тишина была обманчивой и затаенной, чреватой угрозой. Никто не спал. Обе стороны молчали, но стрельба могла возникнуть в любую минуту, к тому же в такую пору чаще всего действовала разведка. По всему по этому шли мы полусогнувшись, вслушиваясь в окружающие шорохи, напряженные, готовые в любой момент обнять землю, кажется, еще в миг зарождения самого выстрела. Шли молча, редкой цепью, угадывая во тьме силуэты друг друга. Мы поднимались на небольшой холмик, когда один из идущих впереди споткнулся и, покатившись, упал куда-то вниз.

— Тьфу, будь ты проклято! — громким шепотом выругался полковник где-то внизу. — Сколько раз здесь хожу и почти каждый раз падаю в эту проклятую яму.

Поняв, что впереди яма, я стал осторожно спускаться, ухватившись за впереди идущего автоматчика.

— Ну, теперь уже близко, — опять услышал голос полковника.

На дне ямы под ногами постукивали камни, шуршала щебенка и пересыпался песок. Похоже, мы теперь двигались по дну каменистого карьера. Прошли еще немного карьером и оказались в довольно просторной землянке, стены ее были выложены из камня, потолок бревенчатый и, видимо, не в один накат. Горело несколько коптилок. Землянка была набита людьми, сидели, лежали на песчаном полу, и все, как один, курили. Воздух был спертым и тяжелым. Полковник, войдя в землянку, покрутил носом, сказал сокрушенно:

— Опять курите в землянке. Зимой говорили, на улице холодно, а теперь почему? Курите — где едите и отдыхаете!

Солдаты повскакивали, приняв положение смирно, некоторые прятали курево в рукава, другие мяли и незаметно бросали под ноги. Старший лейтенант, сидевший в переднем углу, скомандовал:

— Смирно! — Браво выскочил к командиру и доложил: — Товарищ полковник, на вверенном мне участке обороны никаких происшествий не случилось!

— Ну, а как ведет себя огневая точка противника? — спросил полковник.

— После того как ее накрыла наша артиллерия, — доложил старший лейтенант, — с неделю молчала, а сейчас снова ожила.

— Ну вот, а докладываешь, что никаких происшествий не случилось! Значит, новое появление огневой точки противника — это для тебя не происшествие?

— Виноват, товарищ полковник!

— А как связь с правым и левым соседями?

— Нормальная, — ответил старший лейтенант.

Заметив, что солдаты все еще стоят, полковник махнул рукой вниз:

— Да вы садитесь, чего стоите? — Указал на меня, отрекомендовал: — Инспектор. Из нашего корпуса.

Я поздоровался со старшим лейтенантом и солдатами.

Закончив разговор со старшим лейтенантом, полковник подошел к солдатам, запросто сел между ними, и у них пошел оживленный разговор, сдобренный острыми шутками и прибаутками комдива, от которых солдаты хором покатывались со смеху.

Я тем временем завел беседу со старшим лейтенантом. Прежде всего поинтересовался, есть ли в его роте партийная организация.

— Есть, — ответил старший лейтенант.

— А кто парторг роты?

— Парторгом у нас комвзвода лейтенант Кирилов. — И поспешно добавил: — Он только что ушел на огневые точки.

Мне очень хотелось посмотреть и послушать парторга непосредственно на огневых позициях, посмотреть его работу с людьми в действии, так сказать, у станка.

Взяв связного, я объяснил полковнику, что должен поговорить с парторгом, а он сейчас на огневых позициях, и попросил комдива подождать моего возвращения. Он смерил меня подозрительным взглядом и скороговоркой, как бы между прочим, проронил:

— Ну-ну, давай, давай, майор!

Парторг Кирилов

Парторга я нашел в дзоте, он говорил с сержантом:

— Вот это тебе вторая рекомендация, ее Кирилов дал. Но надо еще одну. А вот где ее взять?

— Здравствуйте, товарищи! — войдя в дзот, произнес я.

— Здравия желаем, товарищ майор! — ответило из полутьмы несколько голосов.

— Инспектор политотдела корпуса, — отрекомендовался я, предъявив служебное удостоверение.

Подал всем руку и попросил парторга продолжать, а сам присел на ящик сбоку.

— Устав читаете? — спросил бойцов парторг.

— Да как же мы будем читать, товарищ лейтенант, если только начнем читать, а у нас тут же приходят и забирают его, говорят: «Нам самим нужно изучать».

Парторг растерянно стал что-то искать в полевой сумке, в карманах, даже вокруг себя и, ничего не найдя, пообещал:

— Ну хорошо, я принесу вам устав.

Перед боем боец передает замполиту заявление о вступлении в партию

Принятие присяги

Видя неудовлетворенные лица солдат, я открыл планшет, достал экземпляр «Устава ВКП(б)» и вручил его сержанту.

— Вот спасибо, товарищ майор! — заговорили солдаты. — Давно просим: «Дайте нам устав!» — а нам все только обещают.

— Да вы знаете, товарищ майор, — пожаловался парторг, — я уже не раз обращался и к секретарю партбюро полка, и к инспектору политотдела, так они дадут один-два экземпляра — и все, а у меня девятнадцать коммунистов в семи-восьми местах, и каждая группа просит отдать ей устав «навечно». Да еще раненые уносят, будто в госпитале не смогут попросить. — И, прервав разговор со мной, спросил: — Патроны, гранаты в запасе есть?

— А вот! — указал на две цинки патронов и пол-ящика гранат сержант.

— Ну, а как машина? — лейтенант откинул плащ-палатку, закрывавшую пулемет. И тут же, взявшись за рукоятки, нажал на гашетку. Дав две короткие очереди в темноту, одобрительно произнес: — Хорошо работает!

В ответ немедленно затрещали в нескольких местах немцы.

— Разбудили! — усмехнулся лейтенант.

Переждав стрельбу, мы с парторгом вернулись на КП роты.

— Ну, майор! Тебя ожидать, можно бочку пива выпить, — встретил меня полковник.

— Так мы же там воевали, а вы тут в тылу отсиживались, — пошутил я.

— А убитых немцев на другое место перетянули? А то ведь завоняют, — отшутился полковник.

— Товарищ полковник! Разрешите обратиться!

— Что у тебя, парторг? — обернулся полковник.

— Дайте рекомендацию для вступления в партию сержанту Чинарову, а то ему пора вступать, а у нас только двое могут давать, я и Кирилов.

— Подожди, это какой Чинаров?.. — комдив насупил лоб, припоминая. — Это первый номер станкового пулемета?!

— Так точно! — подтвердил парторг.

— Давай бумагу! — подходя к столу, произнес полковник. — Лучшего пулеметчика во всей дивизии не сыщешь — молодец!

Старая крепость

Осмотр комдивом передовой продолжался, и к утру мы вышли на самый конец левого фланга обороны.

Прибыв на КП и приняв рапорт от командира, полковник сел за маленький столик и, вглядываясь в лицо командира роты, спросил:

— Как тут у тебя, старшой, дела? Что нового в крепости?

— С тех пор, как были последний раз, никаких существенных изменений не произошло.

— А несущественных? — спросил полковник.

— А несущественное вот что: немцы в крепости то накапливаются, то куда-то уходят.

— Ага! Значит, они все-таки демонстрируют, — заключил полковник.

Я с недоумением слушал их разговор о какой-то крепости, которой в этих местах на карте не значилось, и подумал, что это у них условное обозначение каких-то огневых позиций противника. Однако из дальнейшего разговора узнал, что в этой крепости немцы установили четыре орудия и несколько пулеметов, что туда, в эту крепость, заезжают не только подводы, но и автомашины. Все это меня крайне заинтересовало, и я стал приставать к полковнику с различными вопросами.

— Да знаешь, майор, — нехотя ответил полковник, — крепость эта теперь, может быть, и не крепость, но когда-то ею была — и, вероятно, немаловажной, потому, что закрывала собой единственный за Нарвой проход между многочисленными болотами. Кто владел крепостью, тот владел и проходом. Я не знаю, когда и кем была построена эта крепость. В исторической литературе я о ней ничего не нашел, хотя выезжал для этого в Ленинград. Но, судя по планировке и материалу, из которого она построена, это очень старая крепость. Да что говорить, пошли, сам посмотришь, тут недалеко.

Мы вышли из блиндажа. Утренняя свежесть радостью пахнула в лицо, тяжелые ночные тучи полностью рассеялись, лишь на северо-западе их арьергарды еще отступали под напором рождающегося дня. Солнце еще не вставало, но чистый дневной свет уже господствовал над миром. Дышалось легко, воздух приятно бодрил, вокруг светилась яркая, еще молодая зелень. После тусклого, изрядно надоевшего блиндажного освещения мы вдруг оказались в светлом воздушном храме. Но... Где же чудесные голоса певчих лесных обитателей? В такую весеннюю рань они до предела заполняют лес своим пением — свистом, щелканьем, чириканьем... Ничего этого не было. Фронтовой лес покинули все. Даже самые маленькие пичужки. В нашем фронтовом лесу было тихо, как в могиле. Наш лес просыпался угрюмо и молча.

Мы тоже молчали и тихо, стараясь не создавать шорохов, внимательно осматривались вокруг. Ходов сообщения не было, и местность ровная, первая защита здесь — толстое дерево либо быстрый нырок на землю, но нужно вовремя услышать выстрел или свист снаряда — иначе опоздаешь раз и навсегда.

Мы двинулись к крепости. Лес по маршруту рос какими-то купами — мы то еле пробивались сквозь чащу, то оказывались на поляне, почти лишенной растительности, то брели по редколесью. Обойдя искомый объект слева, мы вышли на высотку, заросшую лесом. Отсюда крепость была видна очень хорошо. И комдив вдруг забегал с биноклем, как заядлый фоторепортер, примеряясь с одной, с другой стороны. Крепость довольно солидно заросла лесом, кустарником и высоким бурьяном, однако ее конфигурация и развалины строений различались довольно ясно. Несомненно, это была древняя твердыня, но сохранилась лишь ее подземная часть. В бинокль было хорошо видно, что построена она из плиточного камня, в изобилии залегавшего вокруг, но сейчас над поверхностью возвышались лишь развалины круглых башен — расчистив, немцы превратили их в дзоты. В каменных стенах были видны старые и недавно пробитые амбразуры. Внутри обширного двора курганом возвышались руины когда-то огромного строения — здесь-то и происходило оживленное движение, о котором говорил комроты, — именно под руины въезжали на автомашинах и подводах немцы.

Комдив и его бойцы

Закончив с рекогносцировкой крепости, мы опять молча, с большими предосторожностями, маскируясь за стволами и ветками, вернулись на КП роты, откуда, не задерживаясь, нас вел комдив, прошли по прямой километра три на север и увидели перед собой бушующую Нарву. Своими планами полковник не делился, однако мы видели и чувствовали, что он куда-то торопится. Вышли на берег, и полковник потянул нас к лодке.

— Садись! — первым ступая в лодку, скомандовал наш командир. — Жора, ты — за руль, а ты, солдат, останься на этом берегу. Лодку тебе пригонят, — это лодочнику. И уже взялся за весла. — Э-э-эх люблю поработать ранним утречком... — налегая на весла, говорил полковник, одним гребком бросая вперед лодку на целый метр.

Сильное течение сносило нас влево, но полковник гнал и гнал лодку к правому берегу.

Переплыв реку, мы оказались под высоким обрывом, там, наверху, стояла одна из батарей артполка дивизии. Приказав автоматчикам возвращаться и вернуть лодку, мы с полковником поднялись наверх по вырубленным в круче ступеням.

Не принимая рапорта командира батареи, быстрыми шагами мы углубились в лес и через несколько минут оказались на КП артполка.

— Вот что, Сидор Карпович, — садясь за стол обратился к командиру артполка комдив. — Я сейчас обнаружил замечательное место для позиций батареи: прямой наводкой по крепости! Ты понимаешь, слева от крепости, в лесу, есть высотка, с которой крепость видна, как на ладони. — Кивком показал на меня: — Мы только что оттуда с майором. Осматривали и высотку, и крепость. Так вот, если вкопать на той высотке две-три пушки, эту крепость можно разделать под орех, конечно, в сочетании с навесным огнем других батарей. Нужно этой же ночью переправить туда 76-мм батарею ЗИСов, вкопать и хорошенько замаскировать. Действовать осторожно, осмотрительно, чтобы ни малейшего подозрения. Если потребуется, лучше растянуть немного время, но от немцев операцию скрыть. Ясно?

— Ясно, — подтвердил комполка.

— Бумажный приказ я тебе передам сегодня же, — добавил комдив. — Ну а теперь угости-ка нас завтраком! Знаю, что у тебя повар — артист! Ну-ка, позови его сюда.

Вошел совсем еще молодой повар, среднего роста, с глазами вразбежку. Весело улыбаясь, прямо с порога прокричал:

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Привет, привет, Женя! — не вставая, произнес полковник. — Ну-ка, дорогой, сообрази нам на завтрак что-нибудь повкуснее. — Хлопнул его дружески по плечу: — Только смотри не отрави нас, а то знаешь, кто со мной пришел?

— Ну что вы, товарищ полковник... — хотел было обидеться повар.

Но полковник, улыбаясь, искоса поглядывая на меня, приложил палец к губам и зашипел:

— Тс-с! Инспектор! — и почему-то расхохотался. — Помнишь, Женька, как до войны ты боялся инспекторов? — И опять они оба чему-то рассмеялись.

Командир дивизии тут был свой человек. Он командовал здесь, распоряжался, обращался со всеми запросто, по-дружески, словно он вырос с этими людьми, с ними возмужал и закалился. Все здесь ему было известно, понятно и ясно.

Впрочем, так он вел себя всюду, где мы с ним побывали. Он в лицо знал почти всех лучших солдат, сержантов, старшин и офицеров дивизии. Любил их, заботился о них. Восхищался ими и возвышал их по заслугам. Разумеется, оно так и полагается, но далеко не каждый командир обладает такими способностями, а лучше сказать — талантом.

Комдив и его замполит

Возвратились мы на КП дивизии только к обеду. Бессонная ночь давала себя знать, но до сих пор полковник не подавал вида. Лишь после обеда он подошел и взял меня под руку:

— Ну, майор! Вот теперь пошли отдыхать.

— Благодарю за приглашение, товарищ полковник, но мне нужно еще зайти в политотдел и закончить до вечера одну работу.

— А-а-а, — протянул полковник, — ну тогда смотри сам.

Быстро прошелся по амуниции, расстегнув воротник, манжеты, ослабив поясной ремень, и не лег, а просто свалился на койку и тут же уснул.

— Удивительный человек, ваш командир дивизии, — сказал я замполиту, когда мы вошли в его кабинет-отсек в блиндаже.

— Это правда, незаурядный человек, — согласился подполковник. — А вот с первого взгляда кажется всем немного чудаковатым.

— Он и мне сначала таким показался и, признаться, некоторое время был мне неприятен, только постепенно я убедился, что человек он замечательный; правда со своими, какими-то простецкими особенностями. Но и то правда, что делу они не только не мешают, но полковнику во многом даже и помогают.

— Понимаете, он никогда и ничего не делает ради личной карьеры, личной славы и блеска, личного авторитета. Я это сразу заметил и за время нашей совместной работы убедился, что не ошибся в первом впечатлении. Больше того, попадись ему на глаза такой карьерист в дивизии, любого звания, положения, — немедленно выгонит. И терпеть не может подхалимов: невзирая на чины и заслуги, тут же — публично, донага — обдирает таких людей, осмеивает и выгоняет. Но уж для кого командир дивизии — истинный защитник и опекун, так это для людей честных и самоотверженных, воюющих с врагом не за страх, а за совесть. Таковым, собственно, он и сам является. Не переносит парадности, шумихи, показухи, а пуще всего обмана не терпит. За это его вся дивизия любит и уважает. Так что к трусам, изменникам — беспощаден он, как палач; к провинившимся — строг, как прокурор; а к отличившимся — заботлив и внимателен, как отец родной. Я уж не говорю о смелости, личной храбрости. Бесстрашен до риска. Тут надо бы командиру окоротить себя. Уже три раза успел в госпиталях побывать по ранениям, причем один раз со сквозным пулевым ранением в грудь. Что вам еще сказать?.. Прирожденный воин и командир.

Так охарактеризовал своего командира дивизии его заместитель по политической части.

Сам же заместитель был человеком совершенно другого склада. Моложе своего командира, он был человеком с уравновешенным и несколько суховато-официальным характером. Интеллигентный, внимательный и предупредительный собеседник. Ничего лишнего и чопорного ни в делах, ни в словах. На фронт ушел с четвертого курса института. А сейчас вся официальная часть дивизии лежала на его плечах. Он редактировал все сколько-нибудь серьезные приказы и решения дивизии. Держал под неослабным вниманием дивизионную печать, руководил всей партийной и хозяйственной жизнью дивизии, не упуская из вида ее боевую часть — без его подписи или совета командир дивизии не издавал ни одного приказа, не принимал никакого решения. Они прониклись глубоким доверием и уважением друг к другу. Это видела вся дивизия, тоже бросалось в глаза и каждому переступившему порог дивизии. Командир дивизии и его замполит здесь были словно одно существо в двух лицах.

При редакции дивизионной газеты методически и аккуратно писалась история дивизии, куда заносились все значительные боевые действия дивизии в целом, полков и отдельных героев. Уже два тома этой летописи, переплетенные в красный бархат с золотым тиснением, хранились в денежном ящике штаба дивизии.

Всюду, куда ни взгляни, в дивизии был порядок, чувствовалось, что он уже перешел в привычку, уклад жизни — в традицию. С ощущением праздника, полного внутреннего удовлетворения покидал я эту дивизию.