Пятая глава НОЖНИЦЫ МЕЖДУ ДИСЦИПЛИНОЙ И СОВЕСТЬЮ

Пятая глава

НОЖНИЦЫ МЕЖДУ ДИСЦИПЛИНОЙ И СОВЕСТЬЮ

Оставим партизан в лесах Пруссии и Ингерманландии. Обратим наш взор на регулярные войска. Имеют ли вообще дивизии группы армий «Север» этой зимой и весной 1942 года какие-либо шансы на выживание? Немцы не только возлагают надежду на это, они даже верят в победу. Они не знают, что их фюрер играет ва-банк, все еще рассчитывая на неожиданный удар с целью овладения Ленинградом. Он смиряется с окружением 96 000 немцев под Демянском, так как полагает, что сможет изменить ситуацию. По его мнению, удар из этого котла обещает хорошую перспективу для продвижения в глубь территории России. Немецкие солдаты не знают, что военно-воздушные силы Германа Геринга по своим боевым возможностям рассчитаны лишь на четверо суток непрерывных боев. Они не знают, что получают обморожение конечностей из-за того, что на фоне, казалось бы, уже одержанной быстрой победы над Советским Союзом было отдано распоряжение о частичной демобилизации германской армии. Поэтому Генеральный штаб не позаботился о поставке на фронт в сухопутные войска достаточного количества теплых вещей. Когда же зима проявила себя с неожиданной силой, то сразу же сказались просчеты в снабжении. Немецкие солдаты не могут себе представить, что отмороженные уши, носы, конечности не входят в сферу геостратегических планов их военачальников.

Советы уже в 1939 году искали признаки закупок немцами на мировом рынке овечьей шерсти для зимнего обмундирования. Советские разведчики проверяли тряпье из мусорных баков у немецких казарм, думая обнаружить на них следы от зимней ружейной и моторной смазки. Лишь при наличии этого, как они полагали, Гитлер мог бы начать войну с Россией. Но никаких следов такого рода они не обнаружили. Русские не могли себе представить, что Гитлер и его полководцы даже не забивали этим свои головы. Немецкому руководству было приятнее думать о том, как пройдет парад победы в Москве.

Немцы не отдавали себе отчета, насколько велик объем их ошибок, неправильных расчетов, смертельно опасной для них смеси высокомерия, заносчивости и мелкобуржуазной мании величия. Но самое главное, что они не представляли реальной силы и неукротимой жизнеспособности советского противника.

28 декабря 1941 года генерал-лейтенант Герберт Лох сразу же после своего назначения командиром 28-го армейского корпуса посылает докладную записку с грифом «Совершенно секретно» командованию 18-й армии. Она касается позиций в районе «Бутылочного горла» (Шлиссельбургско-Синявинский выступ. — Ю. Л.), простирающегося по фронту на 15 км и в глубину на 20 км, захватывая с севера побережье Ладожского озера, с запада берег Невы и проходя с востока через густую сеть болот и лесов. Докладная записка в сжатой и конкретной форме предлагает отвести войска до железнодорожной линии, ведущей к железнодорожному узлу Мга, так как «эти позиции не блокируют Петербург и не в состоянии противостоять крупному наступлению противника. Мы воюем ведь не ради поддержания нашего престижа, — пишет генерал и тем самым свидетельствует, как мало он знает своего верховного главнокомандующего. Он продолжает: — Поэтому не следует также подвергать себя риску иметь тяжелые потери и, как следствие, крупные неудачи».

Это сказано достаточно ясно. Немцы почти полностью блокировали Ленинград. Но они сами попали в такую ситуацию, которая стала для них чрезвычайно опасной, как только они захотели сделать блокаду долговременной. В этом смысле предложение генерала является исключительно логичным. Трасса, проходившая по льду замерзшего Ладожского озера, по которой доставлялись промышленная продукция, войска и население, имела протяженность 30 километров. «Она, — пишет генерал Лох, — лучше, чем полевые дороги, петляющие вдоль озера. Какой тогда смысл оборонять эти дороги? То, что не удастся удержать в случае крупного подготовленного наступления выступ, выпирающий в сторону противника на 15 км по фронту и 20 км в глубину, — говорит генерал, — не требует каких-либо доказательств. Русские, в отличие от нас, имеют полную свободу действий. Они могут неделями готовиться к крупному наступлению с тем, чтобы затем начать его одновременно с востока, севера и запада. В случае концентрированного удара на Мгу, — высказывает опасение генерал, — по меньшей мере три немецкие дивизии со всем вооружением и техникой будут выведены из строя». Насколько близок провидец к истине, подтвердится позднее. Генерал предлагает заблаговременно подготовить будущие позиции и разъясняет их целесообразность. Он рекомендует как можно быстрее подготовиться к отходу.

Что говорит командующий 18-й армией фон Кюхлер по поводу этого трезвого и взвешенного предложения, соотнося его с иллюзорной стратегией и безрассудностью Гитлера? Мы знаем, что в это время немецкие армии отступают от Москвы в метель и при температуре минус 35 градусов.

По обеим сторонам дорог все забито телами убитых солдат, неподвижно застывшими автомобилями и взорванными орудиями. Гитлер издал приказ, в котором требует: «В обороне сражаться за каждую пядь земли и до последних сил. Лишь таким образом мы сможем нанести противнику тяжелые кровопролитные потери, ослабить его моральный дух и добиться полного превосходства немецких солдат».

Если сказанные Гитлером слова положить на музыку Вагнера, то тогда уже точно создастся впечатление, что слова корпусного генерала, отважившегося посоветовать скорейший добровольный отход на стабильный участок фронта, попахивают предательством.

Но фон Кюхлер слывет благоразумным человеком. Он воспринимает докладную записку как деловой документ и высказывает на оригинале жирными буквами свое мнение: «Сдача „Бутылочного горла“ по представленным причинам рассматривалась и мною», — говорится в его резолюции. Но затем приходит черед слову «однако», которое является примером решения удерживать в эти дни все, что только можно удержать. И это решение меньше всего увязывается с разглагольствованиями Гитлера под звуки угодных ему фанфар. Кюхлер преподает конкретный урок своему генералу, говоря, что его предложение может быть реализовано только тогда, когда действительно будут оборудованы долговременные оборонительные позиции. Нельзя так просто размещать солдат в открытом поле. «В этом случае, — пишет далее Кюхлер, — войска понесут большие потери не от врага, а из-за погодных условий, особенностей местности и обморожений. Несмотря на отправленные заявки, в армии пока ощущается большая нехватка саперов и военных строителей». Эта ссылка на отправленные заявки, скорее всего, свидетельствует о том, насколько Кюхлеру претит самоубийственная стратегия Гитлера.

Генералу Лоху хочется несколько ослабить удавку вокруг Ленинграда, чтобы дать передышку своим дивизиям и уменьшить потери. Это всегда отвечало традициям прусского офицерства. Генерал не видит какой-либо причины сдавать Мгу. Она является для немцев стратегически важным пунктом. Но и для ленинградцев это название является магическим, открывающим путь к свободе. Отличительным знаком Мги является неуклюжее строение водонапорной башни, посеченное осколками снарядов. Мга — больше, чем деревня, но и не город. Этот поселок расположен у коричневой от торфа реки одноименного названия, что петляет через сотни болот в окрестных лесах. Из Мги можно добраться по Кировской железной дороге до портов с базами снабжения, какими являются Мурманск и Архангельск на севере страны. Из Мги дорога идет также в Свердловск на Урале, Ярославль на Волге, на Гатчину по пути в Псков и Кёнигсберг. В 1942 году она является важнейшим железнодорожным узлом в «Бутылочном горле». Мга как раз и становится основной целью наступления советской армии под Ленинградом. Для немцев Мга представляется кошмаром, огромным кладбищем с бесконечными рядами березовых крестов, чей вид заставляет притихнуть даже самых невозмутимых и опытных бойцов.

Спустя семь месяцев 6-й советский гвардейской стрелковый корпус перейдет в наступление на Мгу во время Первой Ладожской битвы (немецкое обозначение военной операции в Приладожье 27.8–2.10.1942 г. — Ю. Л.), положив тем самым начало многомесячному сражению за «Бутылочное горло».

Немецкие части, сражающиеся на огромном пространстве между Кронштадтской бухтой и озером Ильмень, постоянно испытывают нехватку в личном составе и боевой технике, из-за чего не в состоянии в полной мере выполнять поставленные перед ними задачи. Самой напряженной для немецкого командования является «работа по латанию прорех». Оно вынуждено оголять боевые порядки в одном месте, чтобы заделывать возникшие дыры в других местах. Оно растягивает боевые позиции так, что солдаты едва могут видеть друг друга. Приданные другим дивизиям подразделения перетасовываются, поспешно вводятся в бой, затем так же быстро перебрасываются на другую позицию. Некоторые дивизии смогли доложить о восстановлении своего штатного боевого состава лишь через несколько месяцев после таких боевых действий. В таких немыслимых условиях однажды один из батальонов ночью перебрасывается при диком морозе на автомобилях на 100-километровое расстояние. Когда он прибывает к месту назначения, то почти половина его состава уже небоеспособна из-за обморожений. В довершение выясняется, что из-за ошибки при доведении приказа туда был послан не тот батальон.

Для некоторых немецких командиров частей все более ощутим разрыв между дисциплиной и совестью. Под впечатлением быстрой победы в 1940 году над Францией, считавшейся заклятым врагом, многие старые высокопоставленные офицеры, служившие еще солдатами в Первую мировую войну, полагали свести таким образом счеты за постыдный для них Версальский мирный договор и, как следствие, отомстить французам, оккупировав их территорию. Поэтому их недовольство Гитлером уменьшилось. А если оно и выражалось, то в силу родословного высокомерия, а не из-за моральной или деловой оценки фюрера.

Вновь зарождающиеся сомнения имеют более глубокие корни. Один из молодых офицеров, граф фон Штауффенберг также все больше начинает задумываться над происходящим. Будучи кавалеристом, он, несмотря на свое выдающееся военное дарование, был определен закостеневшей бюрократической военной машиной заниматься выездкой лошадей. Позднее ему была поручена, хотя и ответственная, но все же рутинная работа. В качестве офицера штаба главного командования сухопутных войск он все глубже начинает заглядывать за кулисы происходивших событий. Уже 13 ноября 1941 года собравшиеся в Орше начальники штабов групп армий, самих армий и танковых групп высказали сильную озабоченность нехваткой личного состава и военного имущества, надежных транспортных средств и подготовленных дорог. К тому же наступала суровая зима, да и противник наращивал свое сопротивление. Начальник штаба сухопутных войск Гальдер посетовал: «Перед началом похода на Россию мы считали, что у русских может быть самое большее 19 000 орудий. А сейчас нами уже захвачено 24 000 орудий». Затем он добавил: «Самое прекрасное время наших военных действий осталось позади». Это в точности его слова. По итогам этого совещания господа с красными лампасами сделали такой вывод: «Никаких больше наступательных операций до следующей весны».

При этом о Гитлере никто и не вспомнил. А он намерен передвинуть линию фронта на 600 километров вперед. Гитлер считает невозможным с точки зрения технических возможностей оборонной промышленности комплектование Сталиным новых армий на Урале и Волге. Поэтому и не верит такого рода донесениям. Более того, он даже отводит с центрального участка Восточного фронта четыре дивизии. Немного позже командующий 3-й танковой группой Райнхардт, с которым мы уже встречались под Ленинградом, оценит совокупную боеспособность своих восьми дивизий как равную семи ротам. А генерал Гудериан заявит после того, как осознает масштабность катастрофы под Москвой: «У нас боеспособны лишь части тылового обеспечения, которые медленно откатываются назад».

Через несколько дней после знаменательного совещания в Орше Гитлер доверительно признается датскому министру иностранных дела Скавениусу, что немецкий народ будет уничтожен советской властью, если не проявит стойкости и готовности к самопожертвованию. В эти дни офицер отдела личного состава прилагает к папке с документами для доклада начальнику Управления военной экономики и вооружения сухопутных войск копию одного из писем, на которой делает пометку: «Написано в совершенно трезвом состоянии»! В письме сообщается: «Дорогой Г.! Среди приближенных Розенберга (рейхсминистр по вопросам оккупированных восточных территорий. — Ю. Л.) обсуждается следующий вопрос: Немцы не в состоянии заселиться на всем Восточном пространстве. В целях селекции они должны быть поделены на людей типа „А“ и „О“. Тип „A“ (alt. — Ю. Л.) предназначен для старого Рейха. Тип „О“ (ost. — Ю. Л.) — для Восточного пространства. Путем отбора должен быть выведен новый сорт людей. Из людей типа „О“ будет сформирован „особый класс“, который заселится на крайних точках Восточного пространства (Крым и Ингерманландия). От этих крайних точек „ковром“ пойдет заселение людей типа „О“ в направлении Германии. Могу ли я Вас в предварительном порядке занести в список тех людей типа „О“, которые определены для „коврового покрытия“ в направлении Германии? Или же Вы предпочитаете быть причисленным к людям „особого класса“ „О“ в Ингерманландии (район Ленинграда. — Ю. Л.)?»

Ироническое отношение к данному документу представителя военного командования и расовая идеология окружения Розенберга представляют собой две грани внутреннего мира правящих слоев Германии.

Советское руководство тем временем вводит в бой семь новых полностью вооруженных армий, о которых немцы не имеют никакого представления. Из всех 162 германских дивизий, действующих на Восточном фронте, лишь восемь являются полностью готовыми к ведению наступательных действий и 47 — ограниченно готовы к этому. 104 дивизии могут вести лишь оборонительные бои. Зато детально проработан и готов план проведения парада победы Гитлера в Москве.

Гитлер заявил: «Автомобиль способен на все!» Однако из его 500 000 автомобилей 100 000 полностью выведены из строя и еще 250 000 находятся в ремонте. А 210 000 лошадей, часть из которых была уничтожена противником, должны быть списаны из-за нехватки фуража и истощения. В такой ситуации руководство вермахта просто не в состоянии было приступить к строительству оборонительных позиций и оборудованию зимних укрытий. Поэтому ничего не оставалось, как продолжать отдавать приказ: «Держаться до последнего солдата».

Вольфганг Фенор отмечает в своей захватывающей книге о Штауффенберге дату 20 января 1942 года как отход 36-летнего графа от кошмарных стратегических планов Гитлера. Будущий участник покушения к тому времени уже разрабатывал собственную концепцию действий, несмотря на свой 15-часовой рабочий день. Он начинает постигать, какому безумному воздействию подвергается его народ.

В то время как в застывших от ледяного холода лесах вгрызаются друг в друга в смертельной злобе десятки тысяч молодых солдат, Штауффенбергом все больше овладевает ярость. Он осуждает аппарат власти, частичкой которого является сам, и становится на сторону жертв гитлеровского режима. «Эти люди, не задумываясь, решились на самые высокие поступки, — напишет он позже, в то время как фюрер и его подражатели делили между собой сферу влияния. Эти люди смогли отстаивать свои взгляды и убеждения во имя спасения десятков тысяч других жизней». Такого рода слова многие бывшие офицеры даже сегодня воспринимают не очень охотно. В том числе и испытавший многое глуховатый артиллерийский командир, не желающий ничего слышать о том, что обязательства могут быть взаимными, также как и верность присяге. Он не хотел также слышать и об ответственности командира за своих подчиненных. Буркнув, он прервал разговор на эту тему словами: «Присяга, есть присяга. И баста!» Хотя интересно, как бы он истолковал фразу генерал-фельдмаршала фон Манштейна, заявившего: «Гитлеру было чуждо чувство добропорядочности в отношении немецких солдат». Или слова Теодора Фонтане (немецкий поэт и философ XIX века. — Ю. Л.): «Если первое лицо государства нарушает данную им клятву из-за своего безумия, или из-за совершенного им преступления, или еще по каким-либо причинам, то почему я не могу позволить себе сделать то же самое».

К началу войны у Красной Армии на вооружении были 23 000 танков, из них 14 700 в полной боевой готовности. К маю 1942 года она потеряла 26 500 боевых машин, включая те, что были произведены за это время. Но в это же самое время непрерывным потоком с конвейера сходят все новые колоссы. Только за 1942 год их произведено 25 000 единиц. За этот же период немцы выпускают 10 000 танков. Русская армия теперь насчитывает 5 миллионов человек, а немецкая — чуть более 1,5 миллиона. Русские имеют лишь один фронт боевых действий, немцы ввязались в войну на огромном пространстве: от мыса Норд Кап до Эль-Аламайн и от Нарвика до Черного моря. С этой точки зрения самопожертвование, ведущее к массовой гибели русских и немцев под Ленинградом, имеет некоторый оттенок безумия. Этим объясняется также, почему высокопоставленные, опытные и верные долгу немецкие офицеры намерены устранить своего верховного главнокомандующего Гитлера, несмотря на риск заслужить репутацию предателей, объявленных вне закона. Они не хотят быть соучастниками убийств миллионов людей, поняв, сколько жертв еще может быть принесено ради проигранного дела. Акцентируя внимание на то, что Сталин уничтожал в массовом количестве и без зазрения совести народы Советского Союза, мы зачастую закрываем глаза на то, что подобные действия Гитлер совершал и со своим народом.

Один из тюремных надзирателей попытался высмеять генерал-майора Штифа, одного из заговорщиков покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, за его вид в полосатой робе заключенного, которую тот должен был теперь носить вместо брюк с генеральскими лампасами. В ответ Штиф пробурчал: «Разве вам дано понять, какую одежду сегодня почетнее носить»? Штиф был убит по приказу Гитлера в тюрьме Плетцензее.

Нет ничего удивительного в том, что в то время большинство военнослужащих вермахта не были готовы оправдать заговор. Солдат, заряженный на выполнение своего долга и не имеющий дополнительной информации, не в состоянии видеть взаимосвязанных факторов. Бесчинства соотечественников в военной форме истолковывались лишь как отдельные «свинские поступки» и не могли быть тогда приписаны системе. Часто это выражалось следующими словами: «Если бы об этом знал фюрер». Поэтому ни обер-ефрейтор, ни боевой генерал не видят смысла сопротивляться действующему режиму. Слишком близко находились они от линии фронта, чтобы позволять себе думать о том, что могло бы ослабить их боевой дух. Их служба продолжается без перерыва днем и ночью. У них просто нет времени на то, чтобы, уютно устроившись с рюмкой коньяка и сигарой, вести беседу о целесообразности заговора и критиковать командование, находящееся на удалении тысячи километров от них. Они востребованы в данном месте и слишком далеки от центральных властей. Но это не оправдывает хвастунов в генеральской форме и совсем непонятно с перспективы сегодняшнего дня, когда речь заходит о «самовыражении» и о «переоценке ценностей».

О том, насколько уже измотаны боями немецкие части на северном участке фронта, свидетельствует докладная записка генерала Зигфрида Томашки, командира восточно-прусской 11-й пехотной дивизии — элитного соединения вермахта. Она направляется служебным порядком с грифом «Совершенно секретно».

«Любовь к Отечеству, воля к победе, чувство долга и повиновение вдохновляют войска идти на самые большие жертвы, — говорится в ней. — Но эта готовность жертвовать собой не гарантирует успеха, если для этого больше не остается боеспособных сил… Фронтовики, отличившиеся в боях, сомневаются в компетенции немецкого командования. Они не понимают, почему больше не соблюдается принцип, прививаемый каждому офицеру, что восстановление истраченных сил является предпосылкой к достижению успехов». Томашки выражается еще конкретнее: «Конечно, с помощью пропагандистской работы можно кое-чего добиться. Но ею ни в коем случае не удастся вновь сделать солдата боеспособным, если он выведен из строя из-за перенапряжения своих сил». Записка заканчивается судьбоносной фразой: «Это закончится катастрофой, но при надлежащем руководстве ее можно избежать». При этом слово «надлежащем» выделено особо. Эти слова хотя и мужественные, но воздействия они не имеют. Хождение по инстанциям всегда длительно. Часто этот путь заканчивается корзиной для мусора.

Сегодня нам уже известно то, что тогда лишь предвидели такие генералы, как Томашки: смертельная битва для Третьего рейха, стоившая миллионов человеческих жизней, уже началась. Гальдер записывает в марте 1942 года в своем дневнике о том, что потери вермахта на Восточном фронте достигли к этому времени 1 073 066 человек. Трем немецким пехотинцам противостоят теперь десять красноармейцев, на один немецкий танк приходится десять советских. У русских в три раза больше самолетов всех типов, чем у немцев. Гитлер объявил войну США. Он замышляет планы вторжения в Иран, Ирак и Египет. Командующий сухопутными войсками фон Браухич отправлен в отставку, несмотря на то что он глядел в рот своему фюреру, повторяя за ним слова о том, что «война ведется между расами с необходимым для этого ожесточением».

Судьбоносный вопрос о том, удался бы вообще упорядоченный отход при отсутствии отсечных позиций, подъездных дорог, транспортных средств и с учетом безжалостно преследовавшего противника — этот вопрос унесут с собой в могилу последние из оставшихся в живых фронтовиков. Он стал предметом уже известного нам острого диалога между генералом Лохом и Кюхлером, он же привел в те месяцы к отставке всех трех командующих группами армий, к смене танкового генерала Гудериана, к увольнению из армии Эриха Гёпнера и к спорам между «ястребами и голубями» в руководстве вермахта. Даже некоторые советские маршалы считали правильным приказ Гитлера «держаться до последнего».

То, что методы ведения войны Гитлером выливаются во все большую проблему, не в состоянии были признать многие из тех, кто в силу своего кругозора и занимаемой должности, по крайней мере, могли бы способствовать некоторым изменениям. А те немногие, кто, действительно, решались сказать правду в глаза, лишь изредка встречали понимание со стороны своего верховного главнокомандующего.

Насколько мало у берегов Волхова вспоминают немецкие обороняющиеся части о Гитлере, настолько же мало думают наступающие дивизии «красных» о Сталине. Немецкие части, занявшие оборону на флангах прорыва советских войск и в местах окружения, вонзаются своими клиньями подобно болезненным занозам во вражеские позиции. Поэтому Вторая ударная армия генерал-лейтенанта Клыкова намерена в первую очередь расширить участок своего наступления. Она отходит от первоначально разработанного плана и стремится направить основной удар на Чудово, железнодорожный узел у изгиба шоссе, расположенный вблизи Волхова. Помимо этого, русские включают в свою игру новый фактор: 54-ю армию генерал-майора Федюнинского. Она должна прорвать с северо-востока немецкую линию обороны у Погостья, а затем соединиться со Второй ударной армией в районе шоссе между Ленинградом и Чудово. Такими клещами должен быть отсечен весь немецкий северо-восточный фронт и большая часть немецких позиций в районе Волхова.

Погостье — это неприметная железнодорожная станция посреди болот. Отныне она становится еще одним источником ужасных слухов, которые распространяются в немецких войсках и, в первую очередь, в 18-й армии. Это относится также к Киришскому плацдарму, Гайтолово, Просеке с линией электропередач, Синявинским высотам, Мге, Городку, Дубровке (Невский пятачок. — Ю. Л.), Колпино, Званке, Дымно, Просеке «Эрика» («Долина смерти». — Ю. Л.). Каждый уцелевший солдат сохраняет в памяти эти названия, сопоставляя их с незабываемым кошмаром.

Погостье — это всего лишь несколько домов барачного типа. Оно тянется вдоль железнодорожной линии, ведущей из Мги на юго-восток к немецкому плацдарму у деревни Кириши, что находится в 50 километрах от нее у прямой как стрела железнодорожной насыпи, которая большей частью не выше человеческого роста. Эта насыпь служит немцам основной линией боевых действий, окруженной с обеих сторон болотистым мелколесьем. К нему подступают заросли из тростника, переходящие в трясину с молодой порослью деревьев. Затем начинается лес, состоящий из берез, ольхи, дубов, елей и сосен. Между ними простираются бездонные топи. Эта местность абсолютно чужда немцам из-за своего бездорожья. Но русские могут в ней бесшумно и быстро передвигаться, а также ловко маскироваться.

Только к середине 1941 года в руки офицеров немецкого генерального штаба попадает документ под названием «Военно-географические сведения о европейской части России». В нем имеются такие интересные наблюдения, как, например: «Покрытая густым лесом Ленинградская область… дает хорошие возможности для укрытий, но существенно затрудняет обзор. В лесной местности очень трудно ориентироваться при передвижении на большие расстояния из-за кустарников и однообразия ландшафта». Мы узнаем из этого документа, что климат совершенно не подходит для проведения военных операций. Лучшее время для использования пригодных дорог — это лето, но оно очень короткое. Сухой период продолжается немногим более трех месяцев. Весна и осень обозначаются в документе как «время бездорожья». Зимний период приносит с собой длинные, темные ночи, сильный мороз, высокий снежный покров, особенно начиная с января, снежные заносы и так далее. Все это чаще всего затрудняет продвижение войск, осложняет их питание, размещение и снабжение. Мы читаем о дорожной сети, которая «на большом пространстве непригодна для использования современных средств передвижения. В труднопроходимых лесах и болотистой местности Ленинградской области немногие пригодные шоссейные и проселочные дороги дают возможность обороняющейся стороне из-за своей малой ширины создавать любые виды заграждений».

Это звучит совсем по-другому, чем восторженное описание талантливым писателем Владимиром Набоковым окрестностей его родного города. Но это лишь кажущееся противоречие.

Немцы вступают на русскую землю как захватчики. Для них любая милая полянка, каждая опушка леса грозит гибелью, или, по меньшей мере, тяготами бессонных ночей на посту под проливным дождем, или же боями пехотных подразделений при лютом морозе.

Набоков, напротив, возвращает нас после летней охоты за бабочками и зимних прогулок в санях в уют своего поместья с просторным холлом, широкими лестницами, салонами и пятью ванными комнатами. Зимой 1905 года у него, шестилетнего мальчика, нет никаких других забот, как только ждать предстоящей встречи с новой гувернанткой, которую привезет с близлежащей станции Сиверская кучер Захар на санях, запряженных вороными лошадьми Зойкой и Зинкой. А за ней в это время будут следовать другие сани с багажом мадмуазель, включая ее шляпные коробки.

Есть люди, которые приписывают трудности с доставкой и снабжением в группе армий «Север» и роковую неповоротливость немецких войск недостаткам инфраструктуры в раю советских трудящихся. Это слабый аргумент, диктуемый высокомерным пренебрежением. Не нужно было быть, как свидетельствуют документы, провидцем, чтобы своевременно организовать снабжение. И остается загадкой, почему немецкие офицеры службы военных сообщений лишь теперь открывают для себя, что их грузовые автомобили не могут тащить за собой прицепы, так как этого не позволяют русские ухабистые дороги.

Но вернемся в болотистые леса, окружающие Погостье. Здесь, как и ранее на Волхове, просочились сквозь тонкую немецкую оборонительную линию и между опорными пунктами целые батальоны красноармейцев. Немцы направляют против них специально созданные отряды по борьбе с диверсантами. Но тем не удается выследить «группы призраков», и они вынуждены довольствоваться лишь несколькими окруженными сибиряками, которые надеялись примкнуть к передовым отрядам советских войск. Немцы слышат команды русских офицеров и сержантов, рев танковых двигателей и лязг их гусениц, выдвигающихся на рубеж атаки, откуда они прорубают выстрелами своих пушек «огневую просеку». Дым из выхлопных труб стелется по деревьям, заставляя немцев зажимать нос. Русские усердно валят деревья, не обращая внимания на обстрел, обтесывают их для будущих блиндажей и окопов. Они высылают к железнодорожной насыпи посты подслушивания, а в это же время немцы вблизи передовой позиции оборудуют наблюдательные пункты и ДОСы (долговременные огневые сооружения. — Ю. Л.). В воздухе пахнет грозой.

В то время как противники здесь еще лишь прощупывают друг друга, на юго-востоке через Волхов начинает перекатываться огненный вал Второй ударной армии. Несколько дней спустя морзянка немецких радистов стрекочет и в районе Погостья: «Срочно! Противник открыл огонь на всем участке фронта и переходит в наступление!» 54-я армия генерал-майора Федюнинского штурмует железнодорожную насыпь у Погостья.

Полки 225-й гамбургской пехотной дивизии сейчас растянуты по всей линии фронта, находясь в районе боевых действий на большом расстоянии друг от друга. 333-й пехотный полк так и не сумел подготовиться к боям в зимних условиях. Одетый в серо-зеленые шинели, сапоги с короткими голенищами и без маскировочных белых халатов, он занял оборону у железнодорожной насыпи Погостья. Давно уже забыты теплые постели в казармах Восточной Пруссии.

Для этой дивизии, так же, впрочем, как и для всех других, выдержавших натиск противника под Ленинградом, подходят слова из хроники 215-й пехотной дивизии, которая уже прочно втянута в водоворот советского прорыва через Волхов: «Немецкое военное командование было повинно не только в том, что не позаботилось своевременно обеспечить войска теплым обмундированием. Оно вообще не подумало о зимней одежде, необходимой для этого времени года. Возникающие по вине командования огромные трудности в снабжении и осознание беспомощности, когда нельзя уменьшить страдания заболевших однополчан, вызывали в войсках горькое разочарование. Это не способствовало поднятию боевого духа. Тем удивительнее было то, что солдаты сохраняли чувство верности своему долгу, которое позволило им выстоять до конца, несмотря на самые большие для них лишения».

Житель Пфальца (округ в федеральной земле Рейнланд-Пфальц. — Ю. Л.) Гейнц Тюфферс был назначен в эти страшные дни передовым артиллерийским наблюдателем у Погостья. В своем дневнике он сделал такую запись: «Русские непрерывно атакуют нашу слабую оборонительную линию с опорными пунктами у железнодорожной насыпи. Три русских танка, преодолевшие насыпь, беспорядочно ведут огонь по убегающим немецким солдатам. Ужасное зрелище!»

Немецкие солдаты, спасающиеся паническим бегством? Тот, кто в то время безоговорочно верил немецкой кинохронике, изображавшей молодцеватых солдат-фронтовиков, которые стремительно неслись вперед под звуки победных маршей, тот может воспринимать подобное описание как советскую пропаганду. И тем не менее многие немецкие и русские солдаты пережили нечто подобное. Повидавшие всякое на своем веку знатоки военного ремесла давно уже научились своевременно оставлять свои позиции, независимо от того, имелся на это приказ или нет. «Меняю железный крест на кроссовки», — так это звучало тогда на солдатском жаргоне. Отмеченные высокими наградами мастера рукопашного боя стремглав, подобно зайцам, бежали, подхватив оружие и набив карманы патронами. Но они точно знали, когда должны остановиться и, взяв себя в руки, вновь оказать сопротивление. Затем они переходили в контратаку до того, как красноармейцы закреплялись на отвоеванной ими позиции.

Но было и другое: безудержное бегство, паника по принципу «Спасайся, кто может». Оставленные на произвол судьбы раненые и контуженые солдаты, брошенное боеготовое стрелковое оружие и пушки, изготовленные к стрельбе новенькие минометы, забытые и даже еще включенные радиостанции. Все это действительно имело место. Не всегда дисциплина одерживает верх над стадным чувством.

Когда в группу из тридцати солдат, среди которых каждый в отдельности чувствует себя в безопасности, попадает снаряд и в живых остаются лишь шесть человек, а остальные падают на землю, разорванные и обезображенные до неузнаваемости, когда истекающие кровью раненые корчатся в муках, крича и моля о помощи, тогда слова «решительность», «осмотрительность», «стойкость» звучат как чистая издевка. Священный трепет любви к Отечеству не в силах восполнить способность к сопротивлению.

Некоторые из солдат, бежавших с поля боя, попадают затем в руки полевой жандармерии и предстают перед военным трибуналом. Офицеры, оказавшиеся в момент боя вдруг в тыловом штабе, направляются затем, если их не расстреливают, в штрафной батальон. Об этом, в частности, свидетельствует донесение одной из немецких дивизий под Ленинградом: «Доложено, что офицеры не выполняли отданные им важные приказания, отказывались вести свои подразделения в бой и отсиживались в тылу. А в это время их подчиненные в ходе ожесточенного боя с врагом… бросали оружие, как это было с 7-й ротой, и оставляли свои позиции».

В это же самое время один из полковых командиров раздраженно вертит перед собой лист бумаги, сидя у себя в блиндаже на северном участке Волховского котла. Его адъютант смахнул песок, попавший во время последней бомбежки на карту обстановки, расстеленную на столе, и с подчеркнуто безразличным видом подал этот листок полковнику. «Старик» пробегает глазами сообщение, затем сжимает зубы и бормочет: «Они все сошли с ума». Затем он читает вслух: «Командиры отвечают за то, чтобы охота в занятых войсками районах осуществлялась, — голос полковника срывается на фальцет, — согласно инструкциям, определенным главным охотоведом рейха. Право на охоту имеют лишь обладатели охотничьего билета, полученного в этом году или еще перед войной. Командиры уполномочены сами выдавать такие охотничьи билеты. Необходимо строго соблюдать в местных охотничьих угодьях сроки запрета на отстрел диких животных, действующие на территории Германии». И так далее.

Полковник и его адъютант молча смотрят друг на друга. Оба знают, что думают одинаково: «Тысячи наших парней гибнут в эти дни. Всего лишь несколько минут назад о своем возвращении доложили ротный командир и его унтер-офицер. Это все, что осталось от роты, которая неделю назад ушла выполнять здание, имея десять унтер-офицеров и 54 солдата. У каждого командира, посылающего в бой своих людей, сердце при этом обливается кровью. А у какого-то безмозглого бюрократа вдруг находится время отдавать распоряжения, запрещающие отстрел зайцев. Он даже приказывает выделять полевую жандармерию для контроля. И это в то время, как у нас не хватает людей для занятия позиций и отражения атак красноармейцев. Нам надлежит изучить правила охоты на этот сезон применительно к прилагаемому образцу, в то время как танки противника гонят наших солдат по полям, как зайцев. В довершение всего рекомендуется применять практику сохранения поголовья зверей, как это принято в Германии. А в это же самое время русские, запертые в котле, едят своих последних лошадей или даже отрезают куски мяса от своих погибших однополчан, чтобы самим не умереть с голода».

Свой гнев полковник выплескивает в виде самых отборных ругательств. И это настолько заводит его, что он отпихивает в сторону другие бумаги с пометкой «Командиру», которые подготовил для него адъютант. Среди них находится дивизионный приказ № 29. В нем сообщается следующее: «Рядовой Маркус Л. приговорен 26 февраля 1942 года военно-полевым судом дивизии к смертной казни за умышленное членовредительство. Осужденный, находясь на посту, выстрелил из пистолета себе в левое предплечье, чтобы покинуть фронт. По причине тяжести ранения ему пришлось ампутировать всю руку. Приговор утвержден командующим 18-й армией и приведен в исполнение 04.03.1942 года в 06 часов 22 минуты».

Случайно адъютант оказался в соседнем полку как раз в тот момент, когда Маркус Л., чей самострел уже был обнаружен, перевозился после ампутации к месту казни. После всего увиденного молодой офицер, погруженный в свои мысли, садится в автомобиль, чтобы возвратиться домой. Перед разбитым мостом машина застревает в пробке. Саперы с полным напряжением сил пытаются исправить повреждение. Автомобиль продолжает стоять, зажатый в колонне между другими машинами. Холод пробирает до костей. «А что Вы думаете об этом самостреле?» — спрашивает адъютант водителя, который сидит рядом с ним, скрючившись и подняв ворот шинели. «Бедный парень, господин обер-лейтенант. В здравом рассудке ведь этого не сделаешь». «А что бы Вы с ним сделали?» «Я бы не хотел быть судьей. Но он подвел своих товарищей» «Ну и дальше?». «Ну что сказать? Вместе с ним мы потеряли еще одного солдата. А нас, промерзших насквозь горемык, и так тут, на Волхове, осталось немного. Теперь другие вынуждены за него отдуваться: стрелять, стоять на посту, переносить раненых. Такого ему не сможет простить ни один из его однополчан. Все это очень грустно».

«У русских на той стороне все то же самое», — размышляет адъютант. Совсем недавно он прочитал протокол допроса одного из военнопленных. В нем красноармеец Василий Исаев сообщал об одном солдате, подобравшем немецкую листовку и прострелившем себе на посту левую руку. «Военнослужащий был приговорен военным трибуналом к смертной казни», — так говорилось в протоколе. «Приговор был приведен в исполнение в расположении роты. После того как она была построена, был выведен осужденный. Скомандовав „Смирно“, военный прокурор зачитал приговор. Два представителя НКВД тотчас же после этого расстреляли солдата из автоматов. Затем прокурор объявил, что так поступят с каждым предателем. Его семья также будет ликвидирована».

Машина двигалась рывками. Из колонны поднимались клубы выхлопных газов. «Но если по вине кого-то одного калечится целая армия, — продолжал размышлять адъютант, — если он не может нормально одеть солдат и дать им надлежащее вооружение, если он бросает их непрестанно в бой против заведомо более сильного противника, то ему ведь, пожалуй, тоже придется предстать перед расстрельной командой в один из серых рассветов в 06 часов 22 минуты?» Обер-лейтенант ужасается своим мыслям и выпрямляется на сиденье. Он молод, он идеалист. Ему просто хочется верить в то, что фюрер наверняка наведет везде порядок.

Конечно, возникали такие моменты, когда важнее было стабилизировать фронт и ограничить развитие катастрофической ситуации, чем наказывать отдельных проштрафившихся солдат. Ситуации, когда командиры приводили в чувство бегущих бойцов чаще всего угрозами и даже применяя оружие. После чего подразделения вновь были готовы к обороне или к переходу в атаку. К числу тех, кого мы сегодня осознанно представляем себе не с оружием, готовым к применению, а скорее с пальмовой веткой в руке, относится, как это подтверждает документ из Фрайбургского военного архива, капитан Рихард фон Вайцзеккер (президент Германии в середине 90-х годов. — Ю. Л.). Мы встречаемся с ним как с адъютантом 9-го гренадерского полка в конце марта 1945 года, когда он с остатками своей части попал в окружение в районе Фришской Косы (Курляндия. — Ю. Л.). Плотно сбившись в кучу, солдаты из нескольких частей ждут под сильным обстрелом советской артиллерии погрузки на корабли, чтобы избежать своей гибели. Когда русские переходят в наступление с целью взять штурмом плацдарм, то положение приобретает угрожающий характер. Капитан фон Вайцзеккер выстраивает оборону в виде полукольца, затем, собрав всех гренадеров, прорывает позицию противника на глубину полутора километров и захватывает господствующую высоту. Оттуда через некоторое время он начинает организованный отход, обеспечив предварительное прикрытие.

Его командир предлагает внести имя фон Вайцзеккера в «Почетный список немецких сухопутных войск». Обосновывая свое предложение, он пишет: «…прорывался все дальше с последними из солдат своего полка, увлекая их своим примером и решительными действиями… Этот достойный подражания смелый поступок особо ценен тем, что… основная часть солдат и многие командиры уже не имели достаточных сил, чтобы самостоятельно поддерживать свой боевой дух».

А что же происходит тем временем в Погостье? Четыре недели шли кровавые бои, после чего красноармейцам 54-й армии удалось, наконец, прорваться через железнодорожную насыпь. Теперь клещи начинают сжиматься с севера и юга. Вторая ударная армия продвинулась от берегов Волхова наиболее глубоко в западном и северном направлениях. Она стоит уже в 20 километрах от штаба 18-й армии, находившегося в Сиверской, где проходит железная дорога от Ленинграда через Гатчину и Лугу на Псков. Всем соединениям и частям немецкой 18-й армии, находящимся под Ленинградом, угрожает опасность получить удар с тыла. К тому же ширина прорыва на позициях вдоль железнодорожного полотна у Погостья, который осуществляет в южном направлении 54-я советская армия, достигла восьми километров. Повсюду воронки от снарядов заполнены до краев телами солдат, уничтоживших друг друга в рукопашных схватках.

Уже в конце декабря 1941 года немцы и русские схлестнулись друг с другом севернее железнодорожной насыпи. Части немецких дивизий, откатившихся после неудачного прорыва к Волховстрою и берегу Ладожского озера, оказались теперь окруженными в застывших от мороза лесах. В те дни в район северо-восточнее Тосно, что находится вдоль шоссе Ленинград — Чудово, прибыла 269-я пехотная дивизия, местом расквартирования которой в мирное время был Гамбург.

Дивизия выдвигается на исходную позицию для проведения наступательной операции с целью улучшения положения на всем участке «Бутылочного горла» восточнее Мги. Солдаты совершают марш при сильнейшем морозе и резких порывах ветра. Проезжая часть покрылась ледяной коркой, проселочные дороги непреодолимы из-за метровых заносов. С грустью все вспоминают о подготовленных к зиме позициях под Ленинградом (в районе Урицка. — Ю. Л.), которые им пришлось покинуть самым спешным порядком.

В эти месяцы полки 269-й пехотной дивизии постоянно переходили из одного подчинения в другое. Офицеры в таких случаях называют это на своем профессиональном языке «сменой диспозиции». Положение частей, с боями отходящих от Волхова и все еще остающихся в окружении, обострилось вдруг настолько, что потребовалась помощь 269-й пехотной дивизии. Ее полки практически сразу же по прибытии с ходу вступают в бой. Железнодорожные станции Малукса и Погостье вновь оказываются в руках русских. Затем с боем удается их отбить. Гамбуржцы (269 пд. — Ю. Л.) пробиваются в район Западных Бараков к окруженным там частям восточно-прусской 291-й пехотной дивизии. Только создав сильное прикрытие транспортным колоннам, удается перебросить туда продовольствие и боеприпасы и забрать обратно раненых. За каждым деревом их подкарауливает смерть. Русские полностью перекрывают дорогу, делая лесные завалы и ставя мины. Ловушка вновь захлопывается. Двое суток продолжаются бои, после чего удается прорвать заграждение, погрузить на сани раненых солдат 291-й пехотной дивизии, находившихся в простреленном пулеметными очередями деревянном сарае. Измотанные, полузамерзшие солдаты 291-й пехотной дивизии, оборонявшие Бараки, пускаются в обратный путь. Но через несколько сотен метров колонны наталкиваются на русских. Вновь немцы оказываются в окружении, дорога на Малуксу для них снова закрыта. Приходится в который раз с боем отбивать Бараки и опять штурмом брать Малуксу.

В конце концов удается оборудовать линию опорных пунктов. Появляется даже возможность нанести удар по противнику из отвоеванных Западных Бараков. Но после этого батальоны вновь подвергаются угрозе окружения. Раненые немецкие солдаты даже попадают в руки русских, но затем их быстро удается освободить. Дивизия почти полностью обескровлена. Теперь она отходит к железнодорожной насыпи у Погостья. Удается также организовать скоординированный отход «волховских бойцов», отступающих с северного участка фронта. Но за это приходится расплачиваться слишком дорогой ценой. И все это проходит под лозунгом: «На Восточном фронте без перемен».

Еще не так давно можно было услышать язвительный вопрос в связи с теми трудностями, что испытывали тогда немецкие солдаты: как же, мол, при таком самопожертвовании и готовности выполнять приказы им не удалось выиграть войну? Это странный аргумент, так как сегодня каждый из нас может получить информацию из объективных источников. И бессмысленно ждать дискуссии о том, что любые усилия в этой жизни неизбежно завершаются успехом. Нам остается лишь с уважением и удивлением относиться к способности людей совершать сверхчеловеческие поступки. И этого не могут отрицать даже самые радикальные из наших немецких республиканцев. Может быть, это будет убедительным доводом для последующих поколений, чтобы они смиренно преклонили колени, а не продолжали высокомерно усмехаться.