Водная гладь и небесная твердь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Водная гладь и небесная твердь

Я сидел на берегу Тихого океана в северо-западной Америке и смотрел вдаль. Где-то там, на севере, Азия и Америка склонялись друг к другу настолько близко, что между Сибирью и Аляской оставался только узкий пролив. Невысокие волны Японского течения ласково набегали на широкий песчаный берег и останавливались у самых моих ботинок. Я размышлял о жизни.

Итак, круг замкнулся.

Второй круг. Первый раз это случилось в Перу, на праздновании 50-й годовщины плавания на «Кон-Тики». Минул год, и судьба забросила меня в Британскую Колумбию, к индейцам американского северо-запада. Именно здесь я начал поиски ближайших родственников туземцев из Полинезии, поиски, столь внезапно и жестоко оборванные войной.

Я до сих пор уверен, что именно здесь будущие полинезийцы рубили деревья для своих катамаранов и именно отсюда ветра и течения подхватили их и понесли в сторону Таити. Добравшись же до Таити, они начали один за другим завоевывать острова Тихого океана, на которых уже жили люди, приплывшие из Перу на бальсовых плотах.

Пятьдесят лет назад все утверждали, что я устраиваю бурю в стакане воды. Волны по-прежнему ласкали песок у меня под ногами. Они зародились на просторах Тихого океана, занимающего половину Земного шара — ровно столько же, сколько все остальные океаны и континенты, вместе взятые. Ничего не зная ни о каких научных теориях, океан жил своей жизнью. По его безграничным просторам вращались, едва не сталкиваясь в районе экватора, два могучих течения. Одно, южное, закручивалось против часовой стрелки и помогало судам, плывущим из Перу в Полинезию. К северу от экватора океан вращался по часовой стрелке и нес свои волны к тем же островам. В доме одного из здешних индейцев висело два стеклянных шара поплавки от японских сетей, выброшенные волнами на здешний берег. Вместе с Жаклин и моим американским коллегой археологом Дональдом Райаном я приехал в Британскую Колумбию, чтобы доделать то, что не успел в свой первый визит много лет назад. Научные круги в Виктории и университетском городе Ванкувере встретили нас так же тепло, как и в прошлый раз. В Королевском музее Британской Колумбии нам тоже очень обрадовались. Директор, антрополог, а не зоолог, устроил нам экскурсию по обновленному зданию, а затем пригласил на обед. Странно было снова увидеть те экспонаты, которые много лет назад пылились в картонных коробках в подвале старого музея. Здесь не забыли, как в 1939 году я сидел в кабинете директора, окруженный книгами и каменными топорами, и убеждал всех и каждого, что полинезийцы бывали на этих берегах.

Позже мы отправились на остров Ванкувер, в самое сердце страны индейцев квакиютль. Нас сопровождали два крупнейших в Канаде специалиста по культуре прибрежных индейцев, антрополог Джером Кибульски и археолог Бьёрн Симонсен. Кроме них, с нами ехал индеец племени квакиютль по имени Стэн Уоллес. Джером работал в Национальном музее в Квебеке и был настолько дружен с индейцами — в наши дни они называют себя «Первый народ», что те даже разрешили ему исследовать скелеты своих предков. Археолог Бьёрн представлял в этом районе и власти, и музей, потому что никто лучше него не знал все местные племена, острова, бухты и бухточки. Стэн был восторженный археолог-любитель и незаменимый помощник Джерома.

Мы с Жаклин так устали во время долгой автомобильной поездки на остров Ванкувер, что нас не интересовали ни вышедший на дорогу медведь, ни высеченные на скалах индейские рисунки, ни восхитительные пейзажи. Позади осталась совершенно сумасшедшая неделя, за которую я сразу после приезда из Европы ухитрился побывать в четырех американских университетах. Сперва, облачившись в мантию и академическую шапочку почетного доктора наук, я выступал перед шестью тысячами первокурсников университета штата Мэн. Затем, уже в другой мантии и шапочке, под проливным дождем, я принял еще один почетный диплом от Хартфордского университета. А на следующий день читал лекцию о роли океана в развитии цивилизаций в аудитории музея Пибоди при Йельском университете.

Менее чем через двадцать четыре часа Дон Райан поджидал нас в аэропорту Сиэтла, чтобы отвезти к индейцам квакиютль. Он работал в Лютеранском университете Тихого океана, что в городе Такома. На обратном пути мне предстояло выступать там тоже. Нам хотелось только одного — поскорее добраться до индейцев, которые и были истинной целью нашего путешествия.

Дремучий лес окружал со всех сторон крошечную гостиницу «Приют пионера» на северной оконечности острова Ванкувер, где мы остановились на ночлег. Здесь начинались исконные земли квакиютль, и отныне роль провожатого переходила к Стэну. Сам он поселился неподалеку, у своих родственников в новой индейской резервации Кватсино. Наутро, еще до восхода солнца, он заехал за нами, и мы отправились в Старый Кватсино, где он родился. Мы все сели в просторный и быстрый катер и отправились в путь.

Трудно представить, но даже в Норвегии меньше фьордов и островов, чем в Британской Колумбии. На карте пролив Кватсино напоминает вырезанного из камня человека с длинными распростертыми руками. Головой исполин прижимается к возвышенности на побережье, а длинное узкое тело тянется на запад до самого Тихого океана. Сперва мы причалили в районе головы и позавтракали в Угольном заливе, небольшом городке при заброшенной угольной шахте. После этого на протяжении всего плавания мы больше не встретили никаких признаков присутствия человека, кроме кучек раковин моллюсков возле заброшенных стоянок да нескольких покинутых домов.

Одно из таких зданий оказалось бывшей школой — единственное, что напоминало о старом индейском поселении Кватсино, в котором вырос сын вождя Стэн. От других домов не осталось ни следа. У меня комок встал в горле, когда, пробравшись через кусты, мы оказались на кладбище у кромки леса. Все вокруг было усеяно полусгнившими кусками дерева и испещрено следами медведей. Но посреди этого запустения возвышались хорошо сохранившиеся могильные памятники в форме огромных рыб и плывущих китов. Вырезанные из дерева и раскрашенные, как индейские тотемы, они были закреплены на воткнутых в землю шестах. Только один изображал волка с задранной головой, словно бы воющего на луну. На материке тотемы обычно изображали лесных зверей и птиц — медведей, бобров, а также орлов. Тут преобладали морские твари. На каждом шесте висели гирлянды из почти свежих цветов.

Я не стал задавать никаких вопросов. Здесь нашли покой родные люди, память о которых еще жила.

— Это не идолы, — тихо произнес Стэн. — Чужаки думают, что тотемы предназначались для поклонения или для того, чтобы отпугивать врагов. Но мы, подобно вам, верим в незримого бога. Животные — символы наших родов. По высокому тотему можно узнать историю целого рода.

Мы перекусили на берегу и отправились дальше. Под навесом из сгнивших досок мы обнаружили хорошо сохранившийся череп. Мы не стали ничего трогать — прежде чем взять образец для анализа на ДНК Джером должен был получить разрешение от совета старейшин племени. Позже мы добрались до очаровательного маленького островка. Вдалеке Бьёрн заметил, как что-то белое блестело под солнцем в груде раковин моллюсков, оставшейся после древнего стойбища. Даже Стэн никогда не бывал здесь раньше. Островок покрывала густая растительность, и когда мы пробирались сквозь кустарник, Бьёрн вдруг криком подозвал нас к себе. Под уступом на склоне небольшого холма он обнаружил открытую могилу, в которой под сгнившими бревнами лежало три скелета. Один из черепов, ослепительно белый и прекрасно сохранившийся, отличался очень странной формой. Прибрежные индейцы владели многими видами искусства и обладали совершенным вкусом, вполне в духе современности. Они часто искусственно удлиняли черепа своих новорожденных детей, как это делали представители многих древних цивилизаций. Но ни в одном музее я не видел такого длинного и узкого черепа. Я решил, что нельзя оставлять подобную редкость в заброшенном месте, где за ней не следят ни родственники усопшей красавицы, ни смотрители музея.

Позже Стэн привел нас к себе в гости, в просторный дом на территории новой резервации. При виде красавиц-индианок мои мысли перенеслись от суровых здешних лесов к поросшим пальмами южным островам, омываемым водами этого же океана. На стенах висели фотографии представителей старших поколений. Дедушка Джимми Джамбо и его жена были индейцами из Кватсино, а двоюродный дед в меховой шапке по виду ничем не отличался от вождя племени маори.

Маленький частный самолет доставил нас в северную часть архипелага, и при расставании Стэн достал из кармана небольшую книжку, расписался на ней и протянул ее мне. Подарок назывался «Легенды индейцев квакиютль». В свое время автор книги П. Уитакер записал их со слов отца Стэна, вождя Джеймса Уоллеса. А я-то думал, что мне больше не придется возвращаться к рассказу о Всемирном потопе.

Здесь, вдали от империи шумеров, о приближающемся наводнении узнал не один-единственный правитель, а целый народ. Индейцы соединили шестами все свои каноэ и загрузили их сушеным мясом, рыбой, моллюсками, ягодами и деревянными бочонками с водой. Когда дозорный увидел гигантскую волну и криком оповестил соплеменников об опасности, они в спешке уселись в лодки. Поток поднял их выше уровня гор, и в наступившем хаосе им долго пришлось уворачиваться от стволов вырванных с корнем деревьев и от обломков их собственных домов. Когда вода отступила, индейцы обошли все горы в поисках случайно уцелевших. Некоторые каноэ унесло в открытый океан на верную смерть. Но несколько лодок выбросило на незнакомые берега, и индейцы поселились там и дали начало новым племенам.

Возможно, я потому неизменно внимательно слушаю рассказы так называемых «примитивных народов», что никогда за всю свою жизнь не встретил никого, кто был бы значительно «примитивнее» нас самих. После того, как старец на Фату-Хива поведал мне историю о появлении божественного Кон-Тики, и я сопоставил этот рассказ с легендами индейцев аймара с берегов озера Титикака, я без малейших предубеждений отношусь к преданиям народов, никогда не знавших письменности.

С того самого дня, как я впервые предположил, что архипелаг у берегов Британской Колумбии служил перевалочным пунктом на миграционном пути из Азии в Полинезию, я допускал, что индейцы со здешнего побережья могли помнить нечто важное. Поэтому, как только Стэн передал мне сборник легенд его предков, я сразу почувствовал, что мне в руки попало сокровище.

Я предполагал, что бог-путешественник, сыгравший столь важную роль в культурах Мексики, Перу и всего тихоокеанского бассейна, мог посетить и индейцев квакиютль. Оказывается, они помнили его как «Кане-акелу» или «Кане-аквеа». Стэн произносил его имя: «Кане-келак». Книга содержала множество историй о нем и его деяниях, о том, как удивились индейцы, когда он и его брат пристали к берегу в бухте Сэнд Нек около двух тысяч лет назад. Он совершал удивительные чудеса с помощью двухглавого змея которого он носил вместо пояса и иногда использовал в качестве пращи.

Сказки? Мифы? Разумеется. Но праща применялась только в некоторых уголках Земного шара, а перуанские и мексиканские легенды всегда рисуют прародителя своих культур с пращой в руках. На изображениях доинкского периода, распространенных на побережье Перу, Кон-Тики всегда предстает опоясанным двухглавой змеей.

К тому же, Кане-аквеа индейцев квакиютль, чьим знаком было солнце, слишком уж походил на полинезийского бога света Кане-акеа. Слова «акеа» и «атеа» во всей Полинезии обозначали и свет, и высшее божество. К тому же, полинезийцы чтили могущественного богочеловека по имени Кане. Особенно развит был его культ на Таити, где даже солнце называли «Место, где отдыхает Кане». А солнце, обозначаемое во всей Полинезии словом «ра», на Таити называлось «ла» — сравните с «нала» индейцев квакиютль.

Все эти мысли не давали мне покоя, когда мы с Жаклин, Доном и двумя канадскими археологами попрощались со Стэном и забрались в крохотный самолет.

Мы летели, едва не задевая верхушки деревьев. Внизу проплывали необитаемые берега пролива Хакай, долина Белла Кула, где я жил, когда в Европе разразилась война, затем холодные волны океана. Наконец мы приземлились в Белла Белла, главном поселке индейцев квакиютль.

Нас ждали. Старейшины проводили нас в длинный дом посреди деревни, где за угощением состоялась долгая беседа с патриархами племени. Стены дома украшали тотемы и рисунки животных — покровителей племени, но посреди комнаты стояли компьютеры и факсы.

То была незабываемая встреча. Седая древность и дух современности слились воедино. По крайней мере, половина внимательно изучавших меня лиц живо напоминала мне о Полинезии. Они тоже знали то, что я впервые заметил в 1940 году и на что сразу же обратили внимание капитаны Кук и Ванкувер, очутившись здесь после плавания среди полинезийских островов: здешний «Первый народ» удивительно напоминал чертами лица тех, кто приветствовал европейцев в южной части Тихого океана. Теперь все отмечали это сходство. Представители местного населения уже побывали на Гавайях и не раз принимали гостей с Гавайских островов, Самоа и Новой Зеландии. Индейцы с севера и туземцы с юга общались между собой, как родственники, и чувствовали себя частью одного народа.

Выяснилось, что индейцы квакиютль по-прежнему обладали высоким ораторским мастерством. Их предки не знали письменности, но умели говорить поэтичными образами, далеко превосходившими лучшие образцы красноречия многих других народов. Умение красиво выразить свои мысли высоко ценилось в их обществе. Участники встречи со вниманием и достоинством выслушали мой рассказ о причинах, приведших меня к ним. Время от времени то один, то другой делали абсолютно уместные и продуманные замечания, причем в разговоре участвовали в равной степени как мужчины, так и женщины. Готовясь к нашей встрече, каждый из них расспросил своих старых родственников и теперь мог сообщить нечто интересное. Я не мог не обратить внимание на то, что прибрежные индейцы, после долгих лет прозябания, вступили в новую стадию развития. Когда в 1940 году я жил среди индейцев долины Белла Кула, только один охотник на медведей Клейтон Мак имел свое собственное каноэ, купленное в магазине. Теперь во всех поселках старики учили молодежь, как сделать лодку из ствола кедра и как украсить ее резьбой в традиционном стиле их предков.

Фрэнк, молоденький парнишка, которого на год изгнали из племени на маленький необитаемый островок за то, что он воровал и принимал наркотики, превратился в замечательного мужчину. Именно он возродил традиционные гонки на каноэ вдоль всего побережья, в которых с незапамятных времен участвовали все молодые представители «Первого народа». Позже мы познакомились с кинопродюсером с Полинезии по имени Карен Уильямс, приехавшим снимать гонки. Его отец был маори, а мать родилась на острове Тонга, и она настолько прониклась уверенностью, что именно здесь находится земля ее предков, что после окончания соревнований осталась, чтобы снять другой фильм о сходстве культур.

Много лет назад я вместе со своим двухлетним первенцем Туром сидел на пристани в долине Белла Кула и мечтал когда-нибудь добраться до берегов залива Хакай. С тех пор минуло шестьдесят лет, и я, наконец, оказался близок к осуществлению давнишней мечты, правда, средством передвижения должна была послужить не лодка, а самолет-амфибия. Когда встреча подошла к концу, трое из старейшин так просились присоединиться к экспедиции, что нам пришлось оставить в поселке Дона и Джерома, а вместо них два пожилых индейца и одна их соплеменница столь же почтенных лет заняли места в креслах и пристегнули ремни.

Под серым небом, шарахаясь из стороны в сторону под порывами ветра, мы летели над макушками холмов к долине Белла Кула. Наконец между большими островами заблестела вода пролива Хакай. Мы снизились, на уровне поросших лесом берегов пролетели вдоль всего пролива и, наконец, оказались в открытом океане. Я подумал про себя, что, если кто задумал бы бежать из зажатой меж гор Белла Кула, он не нашел бы лучшего пути в море, нежели через пролив.

Именно в этом я и хотел убедиться. Долина Белла Кула тянулась вдоль длинного узкого залива, окруженного крутыми горами, и уходила далеко в глубь континента. Это была самая большая и цветущая долина на всем побережье. Некогда индейцы племени салиш пришли с юга и захватили ее, тем самым расколов земли квакиютль надвое. Этнологи терялись в догадках, как такое могло произойти. Скорее всего, они незамеченными прокрались со стороны материка. Но я задавался другим вопросом: что случилось с теми, кто вынужден был бежать из долины?

Я надеялся найти остатки старинных поселений на необитаемых берегах пролива. Мы летели над самой водой. Справа возвышался остров Калверт, слева — острова Налау и Хекате.

Пилот посадил самолет в тихом заливчике, защищенном от ветра высоким мысом неподалеку от того места, где залив переходил в открытый океан.

Нас ждал забавный сюрприз. После Белла Белла мы не видели с высоты ни единого дома. Позади остались разбросанные, как в причудливой мозаике, поросшие сплошным лесом бесчисленные острова и островки. Но здесь, где я надеялся найти остатки старинного поселения, стоял недавно построенный дом! Живший в нем в одиночестве человек был удивлен не меньше нашего. Сам он оказался с острова Питкерн в Полинезии, все жители которого являются потомками мятежников с «Баунти». После завершения экспедиции на остров Пасхи я заходил туда на своем исследовательском судне. В тот раз я собрал все мужское население острова и отвез их на поросший лесом необитаемый островок под названием Хендерсон. Им срочно требовалось дерево для поделок, которые они продавали туристам, и только тем и жили. Наш же новый знакомец, оказывается, охранял дом, построенный для туристов, но временно пустовавший до начала летнего сезона.

Я не мог избавиться от чувства разочарования. И тут мой взгляд упал на огромное дерево, рухнувшее неподалеку от стены дома. Между вырванными из земли корнями что-то белело: гора ракушек, отбросы, оставшиеся после древней стоянки! Новый дом оказался построен поверх фундаментов старинного поселения, не замеченного археологами. Вместе с нашими тремя пожилыми спутниками мы отправились в гущу леса и, пробравшись мимо гигантских деревьев, через кусты и беспорядочно разбросанные валуны, наконец, увидели просвет, открывающийся к океану. Еще миг — и мы стояли на широком песчаном пляже, самом красивом пляже, который мне доводилось видеть в Америке. Это была внешняя сторона пролива Хакай.

Мы сели на огромное бревно, выброшенное волнами на берег. Мы наслаждались красотой вида и величием момента. Именно здесь, согласно древним преданиям, в давно ушедшие времена ежегодно устраивали ритуальные собрания индейцы племени квакиютль со всего побережья. Старики рассказали нам, что сюда приплывало на каноэ столько людей, что грохот барабанов разносился далеко над океаном. Они знали такие подробности, будто сами некогда принимали участие в древних таинствах. Еще они рассказали, что в устье пролива ветер и течение достигали порой такой силы, что даже современные рыболовецкие суда сбивались с курса, и им на помощь приходилось высылать спасательные корабли из Виктории.

Мы слушали, как завороженные. Затем, чтобы продемонстрировать бесконечное богатство океана, старые рыбаки подвели нас к отполированному ветром вертикальному камню, стоявшему на краю пляжа, словно гигантская ширма. В испещрявших его поверхность вертикальных трещинах прятались живые морские звезды, разноцветные анемоны и прочая морская живность. Их всех выбросило сюда приливом, и теперь они ждали начала следующего прилива, чтобы вернуться в свои родные океанские глубины. Я чувствовал себя, словно в огромном театре, где лес играл роль задника, песчаный пляж — освещенной огнями рампы сцены, а колышущиеся грохочущие волны были зрителями. Но потом что-то изменилось. Волны снова стали просто волнами, а мы — не более чем маленькой группой людей, сидящих на бревне и думающих, что представление играется для нас. Но мы, дети цивилизации, пришли слишком поздно. Спектакль уже закончился.

И тут я услышал шепот суфлера.

— Тебе больше нравится сидеть здесь и слушать рассказы индейцев, чем самому стоять на кафедре в профессорской мантии и четырехугольной шапочке с кисточкой…

«Слушающий узнает больше, чем говорящий», — ответил я про себя. А ветер и люди, живущие одной жизнью с природой, знают еще много такого, чего не услышишь в университетских аудиториях.

Ученый должен уметь отличать легенды от мифов и использовать и те, и другие. До самого недавнего времени все на здешнем побережье знали легенду об учителе Кане Акеа. Когда же он под тем же самым именем появляется в качестве основателя королевских домов на островах Полинезии, эта легенда наполняет жизнью побелевшие от времени находки археологов и этнологов. И она не становится мифом от того, что современники наделяли настоящего Кане божественными свойствами. То же самое происходило с фараонами, с правителями инков, с японскими императорами и странствующим богом викингов, Одиным.

Настоящий Кане умер, а его мифический образ слился с образом солнца. Но когда и индейцы квакиютль и туземцы на Таити передают из поколения в поколение один и тот же миф, науке стоит призадуматься и признать этот миф культурной параллелью и частью великой головоломки, связанной с миграциями тихоокеанских народов.

Аку-аку настолько освоился в моем старом доме на Тенерифе, что стоило мне прилечь, дабы собраться с мыслями после дневных трудов, как он смело вошел в гостиную и уселся рядом. Жаклин включила телевизор, но вместо интересных новостей о столкновениях на Ближнем Востоке и испытании ядерной бомбы в Пакистане там показывали чемпионат мира по футболу. Я демонстративно закрыл глаза, но тут Жаклин подпрыгнула в кресле и закричала:

— Подумать только, Норвегия выиграла у Бразилии 2:1!

К концу двадцатого века люди окончательно сошли с ума. Во всем мире только и говорят, что о футболе. Десятки тысяч «болельщиков» усаживаются рядами с раскрашенными лицами и орут что есть мочи, глядя на то, как кто-то гоняет мячик по зеленой траве.

— Тебе не нравится футбол?

— Я всегда оставался к нему равнодушен, но сейчас во мне просыпается интерес: что же в нем видят остальные?

Тоненький голосок не унимался. Неужели я, который всегда поддерживал усилия ООН и всех других организаций, ставивших своей целью мирное сосуществование народов, не вижу — наконец-то люди получили нечто вне политики? Представители разных национальностей и рас собираются вместе и просто играют, не думая ни об оружии, ни о политике. Здесь, в здоровом спортивном соревновании, маленькая африканская страна может бросить вызов сверхдержаве и победить, не потратив ни копейки на пушки и ракеты.

Мне нельзя терять связь с происходящим на земле. Я начал это понимать, когда выступал с приветствием на церемонии открытия Олимпиады в Лиллехаммере. Нельзя закрывать глаза на тот факт, что пинг-понг или футбол доступны большему количеству людей и могут сделать больше для дела мира, нежели любые политические лозунги или пятилетнее соглашение между США и Кубой о совместном проведении археологических работ.

— Но тебя же больше интересует прошлое, чем настоящее.

— Нет, меня интересует будущее. Но его еще рано изучать. Нельзя путать будущее с настоящим. Настоящее не реально. К нему только потянешься, а его уже нет. Оно не более чем вечно длящийся шаг от того, что было, к тому, что будет. На этом фундаменте ничего не построишь. Мы все идем в неведомое «завтра», и только оглядываясь назад и изучая свои собственные следы, можно понять, куда мы идем и прям ли наш путь.

Самый главный урок, который нам преподает прошлое, — это то, что все предыдущие цивилизации канули в Лету. И чем выше пирамиды, замки и статуи, которые они возводят в честь своих богов и самих себя, тем тяжелее падение. Некоторые из них исчезли практически без следа, и только усилиями археологов потомки узнали о самом факте их существования. Огромные дома и могущественные армии не производят ни малейшего впечатления ни на божественное солнце, ни на неведомую созидательную силу, стоящую за Большим взрывом. Им гораздо ближе те цивилизации, которые уважают своих создателей и испытывают к ним непреходящую благодарность.

Люди, строившие большие здания, вели и большие войны. Когда археологи раскапывают руины, оставшиеся от великих цивилизаций, как правило, под ними они находят следы еще более древних культур. И уместно будет отметить, что самая передовая цивилизация не всегда находится сверху.

— Цивилизации приходят и уходят, а примитивные народы как жили, так и живут посреди дикой природы.

— Да, и убивают друг друга из луков. Они существуют на этой планете столько же, сколько и мы, и по существу мы изменились так же мало, как и они. Мы считаем, что ушли далеко вперед, но наш так называемый «прогресс» если и имел место, то в промежутках между мировыми войнами, и меняли мы окружающую среду, а не себя. Мы, строители цивилизации сегодняшнего дня, с помощью металлического шеста получаем изображение сквозь стены и крыши домов, мы можем изменить все — от озонового слоя, погоды и ветра до жизни, которая существовала в лесах и океанах задолго до нашего появления. Еще мы пытаемся поменять наш внешний вид с помощью спортивных упражнений и правильного питания, но лучшее, чего нам удается добиться, — это сохранить свои мускулы и здоровье такими же, какими их получили от природы наши предки.

Как обычно, я остался лежать, погрузившись в размышления, после того, как Жаклин выключила телевизор и взяла с полки книгу. Всю свою жизнь я пытался понять тайну тех людей, которые больше всего улыбаются. Улыбка — это дар богов, который живет в каждом человеке. Все-таки есть внутри нас нечто такое, чего не могут обнаружить врачи, поскольку оно исчезает прежде, чем за дело берется патологоанатом. Какой-то приемник и передатчик, настроенный на иную с телевизором волну, но для которого стены и крыши тоже не являются преградой и который заведует такими понятиями, как инстинкт, интуиция и совесть.

Частично мы унаследовали его у животного мира. Пока тумблер жизни находится в положении «включено», каждое живое существо знает, как пользоваться своими органами чувств, крыльями, ногами и гениталиями. Мы называем это инстинктом или интуицией. Но человек рождается с чувством ответственности за свои поступки — это называется «совесть». И со времен Адама мы обладали способностью поддерживать обратную связь с себе подобными. Те, кто не утерял этот дар, посылают беззвучные просьбы о совете и помощи. Цивилизованные люди полагают, что Создатель лучше их услышит и станет к ним ближе, если они построят церковь или храм. Но мой жизненный опыт говорит, что встроенные в каждого из нас приемник и передатчик прекрасно справлялись со своими обязанностями задолго до того, как мы убедили себя и окружающих, будто Бог предпочитает замкнутое пространство.

Когда мы покидали длинный дом в деревне индейцев квакиютль, один из них сунул мне в руки листовку. Вот что писал о местных тотемах Вождь Мум-Хоу, крещенный под именем Джеймса Сьюида:

«Наши предки обладали глубокой жизненной философией, и мы, их потомки, выросли именно на основе их философии и их законов. Они видели красоту окружавшей их природы во всем ее многообразии и пытались отобразить часть этой красоты в своей ежедневной жизни, в своих легендах, танцах и искусстве. Мой народ верил во всемогущую силу, создавшую этот мир, и его переполняло чувство благодарности и благоговения перед величием Создателя».

Свои любимые книги и коллекцию индейского искусства Жаклин хранит отдельно и очень бережно. Кстати, ее сокровищница многое говорит о схожести наших вкусов. Я попросил Жаклин достать одну из ее книг, которая в значительной мере отражает нашу общую жизненную философию. Книга называется «Прикоснись к земле. Автопортрет индейского философа».

Один из авторов, индеец Татанга Мани из «примитивного» североамериканского племени, пишет:

«Да, я ходил в школу белых, я научился читать учебники, газеты и Библию. Но со временем я понял, что этого мачо. Цивилизованные люди попадают в зависимость от печатного слова. И тогда я обратился к книге Великого Духа. Он писал эту книгу на скалах, на деревьях, на воде. Эта книга может дать действительно многое. Если вы бросите книги на землю, через какое-то время солнце, дожди и насекомые уничтожат их без остатка. Но Великий Дух подарил нам всем возможность бесконечно учиться в его университете природы, рек, лесов, гор, животных и людей».

«Бог существовал задолго до Большого взрыва, а также до Будды, Иисуса и Мухаммеда, — думал я. — Но цивилизованные люди не видят ничего, кроме крыш, стен, телевизионных экранов и транспортных пробок. Как мы можем поверить, что нас кто-то создал, когда вокруг себя мы видим только то, что создали мы сами?»

Индеец племени сиу по имени Охийеса попытался раскрыть нам внутренний мир своего народа.

— В жизни индейца есть только один неизменный долг — долг вознести молитву в знак благодарности Невидимому и Вечному. Ежедневная молитва важнее для него, чем ежедневная еда. Вот он проснулся на рассвете, надел мокасины и пошел к реке. Он искупался в чистой прозрачной воде или омыл ею свое лицо. Потом он поворачивается лицом на восток и смотрит, как встает над горизонтом солнце. Его губы не шевелятся, но в душе он возносит молитву. Его жена тоже может молиться, но ни в коем случае не рядом с ним. Каждый должен в одиночестве встретить утреннее солнце, запах пробуждающейся земли и Великую Тишину.

В любое время в течение дня стоит краснокожему охотнику увидеть нечто поражающее своей красотой и величием — черное грозовое облако, рассеченное многоцветной радугой на фоне горы, вспененный водопад в зеленом каньоне, бескрайнюю прерию, порозовевшую в лучах заката, — он остановится на мгновение и замрет в молчаливой молитве. Он не видит смысла считать святым седьмой день недели, ибо для него все дни принадлежат Богу.

Я тоже считаю, что ничто не может символизировать нашего невидимого Создателя лучше, чем солнце. И это относится не только к тем, кто не знал или не понимал, почему христиане поклоняются кресту. Инки, например, возносили молитвы великому незримому Виракоча, воплощенному на небе в виде «инти» — солнечного диска, а на земле в облике царя-жреца. На меня произвело особое впечатление то, что инки считали солнце отцом всего сущего на земле, а океан они звали «Мама-Окльо», то есть «Мать-океан».

Самое интересное заключается в том, что современная наука пришла к такому же выводу Солнце оплодотворило океан своими лучами, и на океанских просторах возникла первая жизнь — частицы соли и минералов, еще бесконечно далекие от генов И хромосом, но уже испытавшие на себе несущие жизнь ласковые лучи. И от этих качавшихся на волнах частиц произошло все живое на планете Земля. Впервые мысль о родстве людей и животных высказал святой Франциск Ассизский в глубоком средневековье, но только после исследований Дарвина наука признала нашего общего предка, до сих пор совершающего ежедневное путешествие в бескрайних небесах. Нимб, сияющий вокруг головы святого, есть не более чем знак преемственности.

— Следует ли из сказанного, что предки человека спустились на землю с деревьев?

— Лично я так не думаю. По мне, так они скорее обитали на границе воды и суши. Тог, кто обрел безопасность в ветвях деревьев, ни за что добровольно не вернется на землю. Там уже было множество зверей. Как говорят биологи, «все ниши в экосистеме были заняты». Если бы уж мы оказались на деревьях, там бы мы и оставались, холя и лелея свои хвосты и цепкие лапы. Какой смысл искать общества всех этих бегающих и прыгающих внизу тварей с рогами, когтями и острыми клыками? Мы не прожили бы там и минуты и тут же бросились бы назад на спасительные ветки. К тому же, по опыту собственных лет, проведенных в джунглях, я знаю, что орехи и фрукты растут как раз на верхушках деревьев, а на земле нет ничего, потому что туда не доходят солнечные лучи.

Мы появились на свет нагие и безволосые — за исключением волос на голове и бороды — чтобы ходить по дну, держа голову над поверхностью воды. Мы получили прямостоящую походку и свободные при ходьбе руки, чтобы в случае вражеского нападения броситься с берега в воду и быстро уплыть. Мы оставили джунгли древесным обезьянам, гориллам и четвероногим зверям, а себе взяли берега рек и морей, где всегда было куда убежать и где никогда не было недостатка в пище для последних детей природы. У кромки воды для наших предков всегда был накрыт стол — разнообразные и многочисленные моллюски.

— Ты веришь в сотворение мира?

— От этого никуда не уйдешь. Нельзя не прийти к выводу, что нечто неведомое и непознаваемое стояло за Большим Взрывом, создавшим все из ничего. Должно было быть нечто сверхъестественное, что подарило Вселенную нам, появившимся на пустой планете под воздействием солнечных лучей.

Даже в своем труде «Происхождение видов» Дарвин признавал, что нелепо представить, будто такой сложный инструмент, как глаз, мог появиться естественным путем.

— Ты веришь в Бога?

— Я верю в того же Бога, в которого верили Авраам, Иисус и Мухаммед. В Великого Духа американских индейцев. Я полагаю, если бы вдруг разом закрылись все церкви, синагоги и мечети, это стало бы величайшей трагедией для всего цивилизованного мира. Не каждый может установить обратную связь со своим внутренним «я» в реве транспортных пробок и развлекательных программ современного урбанистического общества. Нам нужно, чтобы что-то напоминало нам о другой стороне нашего существования.

— Ты христианин?

— Я христианин, если христианство началось с рождением Иисуса из Назарета и не включает тех, кто пришел за ним следом. Я христианин, если для этого достаточно считать Христа великим мыслителем и важнейшей фигурой в истории человечества. Я полагаю, что ни у кого из живших на земле до и после него не были столь развиты совесть, интуиция и разум.

— Но веришь ли ты в Триединого Господа?

— Не думаю, что Бога можно и следует считать. Считать надо материальное — апостолов, Римских пап, Библии. Авраам не считал Своего Бога, равно как и Мухаммед, и уж тем более Иисус, который протестовал даже, если его почтительно называли «отцом». Есть только один Отец, — отвечал он. — Наш Отец небесный. А мы все — братья.

— Ты веришь в Библию?

— Я считаю ее чрезвычайно интересным собранием отлично сохранившихся древних сказаний, имеющих в наши дни неравнозначную ценность. Я очень внимательно читал первые главы как Ветхого, так и Нового Заветов. История сотворения мира начинается со света и океана, и процесс создания описан хронологически верно — от рыб и птиц к сухопутным животным и, наконец, к человеку. Это не может быть случайностью, тут поработали либо могучий ум, либо чуткая интуиция.

— Ты веришь в Духа Святого?

— Я полагаю, Церковь воспользовалась этим словосочетанием для обозначения того, что я называю «совестью». На мой взгляд, это обратная связь с внутренним «я» человека. У науки нет более точного термина для такого странного и важного феномена — чего-то такого, что есть у каждого, но чего никто не видел.

— Ты веришь в будущее?

— Мы сами создаем будущее, прямо сейчас, пока у нас еще есть для этого время. Наука достигла такой степени развития, что в состоянии расщепить природу на атомы, а атомы — на элементарные частицы. Было бы разумно выяснить, как потом все это снова собрать вместе, пока природа еще не предприняла решительных шагов для своего и нашего спасения. Если бы мне было позволено загадать одно-единственное желание на будущее, я попросил бы, чтобы все разногласия из-за веры побыстрее закончились и чтобы все, кто верит в неведомую созидательную силу, воспользовались интеллектом, совестью, интуицией, Святым Духом и всем, что есть в нашем распоряжении, чтобы сохранить природу, пока не поздно и пока длится седьмой день отдохновения.

— Ты веришь в меня?

— Тот, кто не верит в самого себя, никогда ничего не добьется.