Волшебные спички
Волшебные спички
Успех — это не то, чего ты добился для себя самого, а то, что ты сделал для других.
Дэнни Томас
Как-то очень давно 1 января мы сидели с неким Володей внутри кита и пили на гуслях портвейн. Володя время от времени отвлекался, вставал со скамеечки и, вставив в отверстие над нашими головами большой пластмассовый насос, выдувал в окружающее кита пространство несколько литров воды. Потом мы с ним, оскальзываясь, передвигали кита на пару метров и возвращались к основному занятию. Иногда я приподнимался и глядел в смотровую щель на разворачивающееся на льду Дворца спорта новогоднее действо. Ноги в лаптях очень мёрзли.
Прийти 1 января на двенадцатичасовую ёлку в Лужниках знакомые девчонки из эстрадного балета уговаривали меня уже несколько лет, и вот, воспользовавшись географической близостью ресторана, где мы тогда праздновали Новый год, я наконец сподобился. И не пожалел: посмотреть было на что!
В полдвенадцатого со служебного входа Ленка провела меня в гримёрную, где переодевались и готовились к выходу по большей части знакомые мне ребята. Ленка целиком была одета морковкой — свободными оставались только конечности, и каждый фужер с шампанским ей приходилось проталкивать в дырку для левой руки. Она его там подхватывала, потом вся Морковка легонько отклонялась назад, и в дырке, как в уличном автомате, показывался совершенно пустой фужер. Остальные овощи, пираты, пионеры и зайцы пили водку без особенных проблем.
Зашёл озабоченный хмурый режиссёр в толстом свитере. Зыркнув из-под кустистых бровей на компанию, он прошёл прямо к большому алюминиевому кофру для концертных костюмов, положенному на бок, на котором был на газетах сервирован новогодний артистический стол. Выпив и закусив чьим-то пирожком, спросил: «Карлсон в порядке?» Заяц в годах вытер рот левым ухом и кивнул в угол: Карлсон с помятыми лопастями сидел там, жевал что-то и был вроде бы в порядке. «А Садко?!» Вместо ответа ему подали стакан. Режиссёр безнадёжно махнул рукой, выпил, обвёл глазами помещение. «А это чей?» — спросил он, заметив мою ладную фигуру среднего роста. «А это наш», — сказали в один голос Ленка, Галька и Наташка — статный грудастый Пионер-кибальчиш. Режиссёр взял меня за рукав и отвёл в сторону.
Я — человек, не склонный к авантюрам, никогда бы не согласился, если бы не два обстоятельства: подавленная бессонной ночью сила воли и бутылка армянского коньяка. Её, кривясь от любви к искусству, режиссёр пообещал мне за сорокаминутное пребывание в роли бородатого, но благородного Садко — купца второй, а чем чёрт не шутит, может, даже и первой гильдии.
Спектакль, как мне объяснили, шёл уже четвёртый Новый год подряд. Сценарий написал автор, «забывший» в прошлом году вернуться из творческой командировки в Румынию. Румыния — это ведь не какая-нибудь там Италия, поэтому представление совсем не сняли, а только вымарали из афиши имя автора. Он, я думаю, в претензии не был.
Суть представления заключалась в том, что группа, как бы сказали в Америке, хороших парней (овощей, пионеров и т. д.) за каких-то два часа возвращала похищенные плохими ребятами (пиратами и разными плохишами) волшебные спички для зажигания ёлки. Садко с гуслями, в нужный момент вылезающий из пасти кита, был сторонником овощей и пел под гусли былинную балладу, в которой стыдил и обличал оппонентов, убеждая их взяться за ум и устроиться на работу.
Часть действия разворачивалась на сцене, а часть прямо на льду, где вечерами поигрывали на счёт ЦСКА с «Динамо». Было очень холодно, и именно эта версия спектакля особенно ценилась артистами за то, что предусматривала беспрерывные, но безуспешные попытки Бабы-яги опоить хороших парней отравленными зельями. Причём плохие ребята самовольно изменили сценарий и стали для виду как бы пробовать зелье на себе. Простодушные хорошие парни им как бы верили и под протестующие предупреждения сжавшихся от холода немногочисленных детей с трибун всё-таки пили отраву. Спектакль шёл под фонограмму, где музыка и текст были записаны единым блоком, и артистам требовалось незаурядное мастерство, чтобы сценически обосновать пять-шесть лишних подходов к отраве. Под видом зелья пили они, конечно, водку.
Мне выдали весь фраерский купеческий набор, я облачился, тряхнул для пробы золотыми пластмассовыми кудрями, глянул в зеркало: чудо как хорош! — и на секунду позавидовал Морковке, которую для разнообразия собирался после всего забрать домой. Единственным изъяном были лапти. Я, как творческий человек, видел себя в красных сафьяновых сапожках с загнутыми носами. Но уж не до жиру.
Володя, который перебывал на представлениях и пиратом, и Снегурочкой, и вот сейчас «водителем» Кита (деньги всем платили одинаковые), посмотрел в щель и распечатал следующую бутылку: «У тебя ещё минут десять».
Новогодняя кампания считалась у артистов любого профиля единственным серьёзным подспорьем в не шибко богатой гастрольной жизни. Поэтому готовиться и «забивать» себе заранее новогодний график все начинали ещё с октября. Особенно ценились два числа — двадцать восьмое декабря и непосредственно тридцать первое. На двадцать восьмое праздничные вечера обычно назначали крупные богатые организации, а работа в самый Новый год издавна оплачивалась заказчиками по двойному или даже тройному тарифу. Кроме этого, ещё десять-двенадцать первых январских дней можно было проучаствовать в многочисленных детских ёлочных представлениях и побыть буратинами, снеговиками, империалистами и ещё бог знает какими персонажами, рождёнными буйной фантазией авторов с труднопроизносимыми фамилиями.
Ленка, между прочим, в свои двадцать шесть была дважды или трижды лауреатом всяких там конкурсов, в том числе и заграничных. Тем не менее, так же как и все, поскакать два часа Морковкой за двадцатку зазорным не считала. Короче, артист среднего пошиба за новогодние две недели, работая не покладая ни рук, ни ног, мог подняться рублей на пятьсот-шестьсот и создать «жировую прослойку» аж до летних гастролей в Сочи. Так что детские ёлочные дела в артистической среде уважали и уважают до сих пор. Ходил даже такой анекдот про затюканного провинциального актёра, которому в конце декабря позвонил Стивен Спилберг и предложил полуторамиллионный контракт на главную роль, только выезжать на съёмки нужно было послезавтра. «Да вы что?! — отверг нелепые притязания актёр, — у меня второго и третьего по две «ёлки»!»
— Макс, твой выход. Там два куплета, ты рот поразевай, до трибун далеко, — ободрил меня опытный Володя и распахнул пасть. Китовую, естественно.
Стряхнув крошки с бутафорских гуслей, я вылез на лёд под ослепляющие лучи прожекторов как раз в тот момент, когда из-под потолка грянул искажённый дряблыми динамиками фонограммный голос: «…Победный миг недалеко, на помощь к нам идёт Садко». Я стал озираться в поисках персонажа, который мог меня так тепло приветствовать, но, кроме нескольких овощей и Бабы-яги, вблизи никого не заметил. Глаза попривыкли к свету, и в необозримой дали стала видна высокая сцена с ёлкой, около которой метались два светлых пятнышка. Теоретически это могли быть Дед Мороз со Снегурочкой. Невдалеке, дробно поколачивая по льду хвостом, на коньках проехал Дракон со смышлёными глазками. Сделав красивый пируэт, Дракон отрубил двойной ритбергер с выходом в либелу. Как я потом выяснил. Дракон был приблудным. Будучи дальним родственником билетёрши, он имел собственный костюм и, независимо от сюжетной линии, кочевал по любым представлениям на льду, так как единственный из всех умел кататься на коньках. Народ рептилию недолюбливал и бешено завидовал её возможности легально курить под длинномордой маской.
Дракон отвлёк, и первые свои аккорды я прозевал, а когда второпях всё-таки ударил по нарисованным струнам, «мой» голос из-под потолка уже пел: «Ой, да вы послушайте, да люди добрые, да песню звонкую, да из града, да из Новгорода…». Два куплета пролетели быстро, и меня окружили пристыженные пираты. Но вскоре выяснилось, что не все они встали на путь истинный: двое-трое размахивали устрашающими тесаками в непосредственной близости от моего лихо заломленного купеческого колпака. Я было вознамерился дать гуслями в курятник ближайшему Бармалею, но в красивой ступе подоспела Баба-яга с зелёной треугольной бутылкой отравленного зелья. Отпихивая локтями дымящегося Дракона, все бросились травиться.
После портвейна водка показалась мне очень крепкой, и, заметив мою съехавшую от перекоса морды бороду, какой-то монстр — помесь папы Карло и Дуремара — подал мне сильно начатую бутылку с «Дюшесом». Сделав большой глоток и частично притушив этим пожар в желудке, я с сожалением отдал бутылку назад, оставив там немного лимонада для кого-нибудь ещё. «Да ничего, — сказала помесь, — сейчас Карлсон ещё привезёт!»
Что ж, я допил до конца.
Из-под потолка доносилась стихотворная перебранка Айболита с кем-то из команды Бабы-яги, но такая мелочь процессу отравления помешать уже не могла.
Сверху, из самой гущи айболитовских разборок, съехал тонкий цирковой тросик с пустым болтающимся страховочным ремнём и скрипучим голосом Крокодила Гены угрожающе сказал: «А вот и я — Карлсон, который живёт на крыше!». Подоспевшая Снегурочка вступила с ремнём в длительный диалог по поводу волшебных спичек, потом потеряла к нему интерес и подошла к Яге облагородиться.
Незаметно подплыл Кит: «Ребят, дайте выпить, щас дуба дам, — кричал, скрипя пастью, одичавший Володя, — а то офонтаню всех на хер!». «Да подожди ты минут пять, — сказал нетвёрдым девичьим голоском голимый Мальчиш-плохиш, — пионеры уже побежали».
И правда, вдалеке показалась Наташка с ещё одной плотной бабой-пионером. Продвигая по льду скрюченные холодом ножки вдоль отодвинутого в сторону хоккейного борта они не скрываясь, несли увесистый полиэтиленовый пакет.
Потом произошло то, что рано или поздно случается на всех фонограммных концертах, — порвалась плёнка, и на огромный зал упала звонкая морозная тишина. Надо отдать людям должное: не всем было наплевать — кое-кто всё-таки обернулся и посмотрел в туманный торец помещения, где под потолком угадывалась узкая бойница радиорубки.
Я представил себе, как явно нетрезвый радист ищет среди бардака на рабочем столе ацетон и негнущимися от холода пальцами пытается подцепить ломкие края свемовской плёнки «тип 6», и понял, что пауза может затянуться очень надолго. Но оказался не прав, потому что минут через пять дворец огласился звуками популярной тогда песни, которой радист догадался заткнуть дыру. «Не надо печалиться, вся жизнь впереди, надейся и жди!» — пели молодые задорные голоса, но из-за лёгкого несоответствия скорости воспроизведения звучало всё вяло и очень грустно.
На нетвёрдых шасси появился заспанный Карлсон, переквалифицировавшийся из вертолёта в аэросани. Он «подъехал» к Киту, вокруг которого последние двадцать минут разворачивалась вся основная битва за волшебные спички, остановился, задрал кудлатую голову вверх и стал делать потолку какие-то знаки. При этом сукин шведский сын воспроизводил некие булькающие звуки, которые в переводе со шведского должны были, наверное, означать «майна помалу!». И действительно, сверху съехал уже знакомый тросик, только на конце его болтался не пустой ремень, а увесистый мешок, украшенный новогодними звёздами и снежинками. В мешке приятно позвякивало.
Несмело начали подтягиваться первые родители. Четверо активных пап ухватили большой фрагмент хоккейного борта и при помощи трёх пиратов. Зайца и почти двухметрового Мальчика-с-пальчика взгромоздили на Кита. Китовая верхняя часть прогнулась (Володька еле успел выскочить) и образовала устойчивую плоскость, на которую деревянный бортовой щит встал как вкопанный.
Взрослые зрители, не чинясь, выставляли на этот импровизированный стол термосы и бутылки и раскладывали принесённую из дома снедь. А счастливые дети таскали за бутафорские пейсы Деда Мороза и гурьбой гонялись за раскрасневшейся от водки Снегурочкой, которая совершенно забыла, что она совсем не внучка Дедушки Мороза, а хмурый нижний акробат Сергей Рогов, серебряный лауреат циркового конкурса в Париже.
Никогда ещё искусство в ТАКОЙ степени не принадлежало народу, и, когда дурной голос из-под потолка вдруг снова заорал: «А ну-ка, ёлочка, зажгись!» — никто и ухом не повёл.
Домой я попал только к вечеру. Обутым в лапти. С переодетыми из овощей в очаровательных девушек Ленкой и Наташкой, но без коньяка, про который забыл. Да и чёрт с ним — холодильник был забит под завязку ещё тридцатого числа.
Настоящая новогодняя ночь ещё только начиналась.
