ГОРИМ И ПАДАЕМ!
ГОРИМ И ПАДАЕМ!
Все началось неожиданно и просто, сначала раздался взрыв в двигателе, и тут же взметнулось пламя метровой длины, на мгновение лизнувшее фонарь кабины ярко-красным языком и улетевшее к хвостовому оперению фюзеляжа. Началась неистовая тряска двигателя. Стрелки приборов плясали в диком танце, зубы, казалось, вот-вот вылетят из челюстей, глаза из орбит, а цилиндры двигателя разлетятся в разные стороны.
Уменьшить режим работы двигателя нет возможности. Сильный встречный ветер опустит самолет на крыши домов, высоты-то набрали всего лишь семьдесят метров.
Резкий перевод сектора Пк желанного результата не достигает.
Прохожие, задрав кверху головы, дивятся необычной картиной. Им хорошо видны летящие обрывки пламени и слышен угрожающий бабаханьем рев захлебывающегося двигателя.
«Быстрее отвернуть от крыш домов», – сверлит мозги единственная мысль.
Двигатель трясется, взрывается, клекочет, но, как ни странно, неплохо тянет. Дома остаются в стороне. Перед нами совхозное поле. Сесть на поле очень заманчиво, только нет гарантии в безопасном исходе, и скольких нервных разбирательств для нашего экипажа будет стоить такая посадка.
Аэродром совсем рядом, всего лишь в одном километре. Подумают, что нарочно сели в поле – дабы отличиться, заработать авторитет. Нет, надо дотянуть до аэродрома во что бы то ни стало.
Под колесами проносится река Камора. Деревья. Последние кустарники. И вот она – долгожданная бетонка! Газ убран, а попутный ветер силой 12 м/сек. несет самолет в двадцати сантиметрах от ВПП несмотря на максимальный взлетный вес, и усадить его никак не удается.
Наконец со скрипом шмякаемся о бетонку. Двигатель сразу прекращает изрыгать пламя, что замечает даже диспетчер посадки, и работает ровно, устойчиво, как ни в чем не бывало. Хоть снова проси разрешение на взлет.
Заруливаем на стоянку, в те годы не огороженную и никем не охраняемую. Нас встречают командир звена Алексей Долматов, начальник АТБ Иван Чмут, другие лица. С резким воем мчится машина скорой помощи, которую никто не вызывал. Мы удивлены. Из машины выпрыгивает Василий Смаль, обнимает меня и со слезами на глазах ругает:
– Одного соседа похоронил, другой туда же! Скоро один с бабами останусь!
– Ничего, Василий, мы еще повоюем, – успокаиваю друга.
Медперсонал наблюдал наш полет над больницей. Все видели и слышали, а когда самолет скрылся за лесом, с ужасом ждали взрыва, которого, к счастью, не произошло. Спустя некоторое время по своей инициативе ринулись нам на помощь. По чистой случайности шофером скорой оказался наш сосед по дому: веселый, добрый и надежный друг.
Василий и врачи наперебой, с жаром, рассказывали комиссии, что пережили они и жители домов, когда над ними грохал двигатель, изрыгал языки пламени. Нам нечего было добавить.
Произошло типичное заедание иглы карбюратора в поплавковой – камере, очень распространенное явление на двигателе АШ-62 ИР. Неприятность ходила за летчиками по пятам до тех пор, пока конструкторам не пришла в голову мысль переломить иглу. Соорудить нечто вроде колена и тряски сразу «как рукой сняло».
Отказы материальной части начались у меня с самого первого полета и потом преследовали всю летную жизнь.
В 6-м ВАУПОЛ в городе Каменка, что под Пензой, начались наши первые шаги в голубые просторы небесного океана. Сразу после окончания 10-го класса в 1957 году, пройдя теорию, наша экспериментальная эскадрилья вылетела в зимние лагеря поселка Миртовщина, где в декабре того же года и начались полеты на самолете ЯК-18у. Инструктором в нашем экипаже был старший лейтенант Сурков, прошедший, как и все летчики эскадрильи, горнило войны. Наград у всех было по пояс. Для нас, в ту пору «желторотых цыплят», они являлись богами, достойными преклонения.
Перед Новым годом случилась беда: поскользнулся в хромовых летных сапогах на гололеде наш инструктор и получил сотрясение мозга. Шефство над нашим экипажем взял командир звена капитан Алексей Орлов.
В первом ознакомительном полете на нашем ЯКе не встала на замок передняя стойка шасси. Какие крутил фигуры боевой, маленький, веснушчатый, рыженький, лысенький капитан, надо было посмотреть.
С первого знакомства капитан Орлов покорил нас необыкновенной добротой и самозабвенной любовью кавиации. Мы знали, что после шести самостоятельных полетов восемнадцатилетнего сержанта Орлова выпустили в бой с Воронежского аэродрома в июле 1941 года.
До самого Липецка гнался он за немецким разведчиком, поливая его из пулемета. Последнюю порцию металла всадил в тот момент, когда брызги горячего масла полетели самому в лицо, однако успел заметить, как резко запрокинулась голова вражеского стрелка и медленно сползла вниз из-за турели. Спаренный пулемет уставился стволами в зенит, напоминая руки сдающегося противника. Теперь ничто не мешало расправиться с пиратом. Приблизившись вплотную, Алексей решил ударить по правому мотору «хейнкеля». Нажал на гашетку и не ощутил привычной дрожи от отдачи оружия. Холодный пот прошиб все тело. Оружие молчало. Стало ясно: боезапас расстрелян. Масло забрызгивало фонарь кабины.
В последний момент противник достал истребитель сержанта Орлова. Снаряды угодили в маслобак, распотрошили приборную доску, а на теле ни царапины, и это радовало. Решил бить крылом, чтоб не улизнула вражья акула. Резкая дача правой ноги с расчетом срезать киль «хейнкеля». Не менее резким кабрированием немец уходит от удара. Еще бросок – снова мимо.
Алексей понял, что в самолете «волки» не чета ему и таранить их не так-то просто. Мотор начал давать перебои. Самолет противника продолжал уходить, играясь с новоиспеченным истребителем, как с неразумным котенком.
«Экипаж меня видит и предугадывает мои намерения. Надо зайти снизу», – догадывается сержант.
Повисев под темным длинным фюзеляжем, Алексей решительно потянул ручку на себя. Винт мягко рубил металл разлетающийся большими клочьями в разные стороны. «Хейнкель» переломился пополам. Его хвостовое оперение ударило по кабине ЯКа, сплющив и разрушив фонарь кабины, превратив ее в мышеловку.
Какое-то время самолеты кувыркались в сцепке, затем маленький ЯК, словно пинком отбросило от чужой машины с крестами, разбрасывающей черные комочки, превращавшиеся в большие белые грибы.
Двигатель ЯКа заглох. Самолет круто пикировал к родной земле. Голова гудела будто от удара по ней дубинкой. Руки наливались свинцом.
«Надо не потерять сознание и посадить самолет, иначе немецкая шпана прикончит меня», – размышлял Алексей.
Местность попалась неровная: самолет пахал животом по рытвинам и буграм. Ремни лопнули, не выдержав нагрузки. Коллиматориый прицел пришелся прямо по лицу. До сознания доходили обрывки фраз:
– Маленький какой, а каких громил ухандокал!
Открыв глаза, сержант понял, что везут его на телеге, запряженной парой волов, понукаемых расторопными женщинами. Рядом вышагивали надменные асы Люфтваффе, одетые в темные костюмы, белые рубашки с галстуками, все награжденные железными крестами, без головных уборов с развевающимися на ветру белокурыми волосами. У всех четверых руки связаны за спинами. Женщины то и дело подгоняли пленников, норовя побольнее ткнуть вилами в заднее место.
Так закончился первый бой нашего командира звена. Отвалявшись в госпиталях, Алексей продолжал сражаться в воздухе. Сбил десять самолетов противника». Как было не гордиться таким командиром. Когда Орлов пытался выпустить переднюю ногу, я от страха готов был выпрыгнуть из самолета. Первый полет, и такой каскад фигур! Немыслимо! Стойка так и не выпустилась в воздухе, но при посадке от удара о землю, стала на свое место.
Многому научил нас капитан Орлов. Боевые летчики учили боевому искусству, не признавая никаких КУЛПов. Полеты начинались в пять часов утра, когда в небе царила тишина. (Зимой в девять утра.)
Одиночные самолеты, пары и тройки при любой возможности пикировали на проезжающие машины, пароходы, плывущие по реке Суре. Орлов пшиканьем тормозной гашетки «расстреливал» цели.
Руководитель полетов майор Грачев зорко наблюдал в бинокль за женщинами, украдкой собирающими грибы на аэродроме. Убедившись в полноте корзин, поднимал звено для атаки. Сверкали по росистой траве голые пятки разбегающихся жителей села Чемодановка. Грибы перекочевывались в парашютные сумки и доставлялись в столовую. Грибники возвращались на излюбленные места и спокойно заполняли опустошенные корзины. То была своеобразная игра, обеим сторонам доставлявшая юмор и удовольствие.
Курсанты оттачивали технику пилотирования на малых высотах. В выходные дни на танцах местные мадонны и курсанты весело обсуждали, чья корзина была красивее и чьи грибы вкуснее.
Первый летный год пролетел одним мгновением. Перед выпуском капитан Орлов говорил нам:
– Пролетаете всю жизнь, если будете считать, что все остальные в воздухе пьяные и хотят вас сбить.
Много лет спустя над Днепропетровском на большой высоте в ясную погоду столкнулись два ТУ-134. Пассажиры и их чемоданы горохом сыпались на землю с небес. Прочитав шифровку, мне вспомнились слова Орлова. Как жаль, что погибших пилотов не обучал наш капитан.
Выпускные экзамены по технике пилотирования в нашей эскадрилье принимал Герой Советского Союза генерал Якименко. Группа из пяти человек не подвела своего любимца, сдав экзамены в воздухе на «отлично». Город Каменка Пензенской области стал прочным фундаментом для десятков тысяч летчиков, закончивших военные училища. Многие впоследствии, не по своей воле, перешли в гражданскую, авиацию. Школа первоначального обучения летчиков воспитала в юношах летное мастерство, выдержку, самообладание и мужество: качества, которых так не хватало многим из нас.
Хорошо летать в ясную погоду при исправной материальной части, а если наоборот? Одних зигзаги неудач обходили стороной, других преследовали везде и всюду. После посадки с невыпускающейся стойкой шасси, я притопал в стартовый квадрат, до слуха донеслось выражение штурмана эскадрильи майора Чепко:
– Жаль мне этого пацана, теперь поломками он обеспечен на всю оставшуюся жизнь.
Чепко как в воду глядел. В бытность вторым пилотом прилетели мы с Володей Трутневым в Алдому по санзаданию за военными ракетчиками, но выполнить его не смогли.
Ветром самолет подбросило в воздух во время разворота и воткнуло левым крылом в землю, сделав из него лыжу. Сидели мы с Володей целую неделю без пищи, отстреливаясь ночью от медведя из пистолета ТТ из маленького домика без окон и дверей.
Прилетели-таки к нам командир отряда Анатолий Самсонов и начальник АТБ Виктор Чиндин. Отпилили полтора метра нижнего крыла, но погода вылететь не позволила, и снова ожидание на холоде. Все мы были любителями шахмат и, смастерив из патронов фигуры, убивали время уже веселее.
На базу перелетели нормально. Жаль, что через год, 9-го февраля, Чиндин с заместителем командира летного отряда Валентином Комаровым и своим замом Ремом Мешковым погибли при взлете в поселке Джигда после захода солнца.
Накануне самолет провалился левой лыжей под лед реки Мая. Комаров находился случайно в Нелькане. Он отправил командира самолета Белоцерковича домой на своем самолете, а сам возглавил операцию по спасению самолета, провалившегося под лед. Провозились дотемна и, чтоб завтра долго не греть самолет, решили перелететь в Нелькан. Лететь-то семь минут! После взлета исчезли.
Искали их пять дней. Нашел местный охотник по запаху бензина. Самолет врезался в тайгу на большой скорости и так разрушился, что от него ничего не осталось. Печка подогрева сплющилась в лепешку. Замерзшая рука Чиндина что-то показывала указательным пальцем левой руки. В месте падения и сейчас уцелело вековое дерево со сломанной самолетом вершиной.
Версия: отказ прибора скорости в результате замерзания трубки ПВД, находившейся над полыньей в течение двух суток.
Получил я третий класс и готовился стать командиром самолета, но тут приходит телеграмма из Хабаровска: «Срочно направить самолет с экипажем для выполнения авиахимработ». «Химработами» наш отряд не занимался, потому подготовленных экипажей не имел. Командир объединенного отряда Николай Алифиренко вызвал командира звена Алексея Ежова и меня:
– Завтра полетите в Хабаровск на месяц на «химию». – Ты, командир звена, справишься, а этому, – показывая на меня, – лишний опыт в жизни не помешает. Выбирайте самолет и в путь! – закончил недолгое напутствие Николай Яковлевич.
В управлении Ежов встретил тезку и друга флагштурмана Репина и поставил условие: площадка должна быть на берегу речки у леса, как на родине в Тамбове.
Два дня перемещались хабаровские экипажи, уступая гостям ласковые пейзажи. На третий день состоялось знакомство с руководством совхоза им. Сергея Лазо Переяславского района в селе Гродеково. На берегу тихой реки Кия возвышался курган из дуста.
– Если мы его закопаем, то через несколько лет он себя покажет и нас посадят. Продать некому. Ваша задача распылить его к энтой бабушке, – давал наставления главный агроном.
«Пылить» начали со своего аэродрома над которым всегда вились тучи оводов, потом улетали подальше к реке Уссури. Вдоль реки, на высоте 50 метров, навешивали толстые, серые веревки из дуста, плавно спускающиеся на китайские луга. Косари грозили нам кулаками, но мы продолжали припудривать их в отместку за гибель наших парней на Даманском. Ветер сопутствовал нам, и дней через десять весь дуст улетел за границу. Досталось и кое-кому из наших. Многие пчеловоды приезжали к нам с жалобами:
– Все пчелы подохли.
– Сами виноваты мы по радио объявляли, – оправдывался Ежов.
– Откуда в тайге радио! – разводили руками мужики.
Кляли нас на чем свет стоит китайцы и наши русские, и их молитвы дошли до Бога. Пропалывая картофель, забыли уменьшить дозировку и так «пропололи», что не осталось ни травы, ни ботвы.
– И откуда только вас принесло на мою голову? – буйствовал агроном. – Если завтра сою спалите, расшибу ваш самолет и идите домой пешком, – грозил агроном.
С рассветом, вместе с коровами, переходим вброд речку. Вода как парное молоко. Животные любили лить теплую воду по утрам и прятаться от кровососов всех марок в неглубокой речке. Приняв водную процедуру, разогнав сонливость, мы, по обычаю, занимаем рабочие места и улетаем за сорок километров к дальним полям.
В то утро, после первого гона, на высоте пять метров вдруг начало темнеть. В кабине запахло гарью. Едкий дым першил в горле. Алексей набирал высоту, стремясь уйти от столкновения с отдельными деревьями, которых на полях было множество. Одной рукой сорвал колпачок тушений пожара двигателя, нажал на нее. Кнопка щелкнула, и на этом все кончилось. Система оказалась пустой.
– Тащи огнетушитель из фюзеляжа! – приказал мне командир.
Несу огнетушитель. Вскрываю приборную доску. Клубы дыма врываются в кабину. Направляю струю пены в гущу дыма, однако вместо пены брызнул веер жидкости и вылетели с шипеньем остатки воздуха. Выбрасываю баллон, как никчемную безделушку. Ноги жжет, дышать нечем. Надо быстрее садиться, иначе сгорим. Алексей пытается заглянуть через форточку, но масло попадает на лицо и в глаза.
– Ничего не видно, смотри через нижнюю форточку, что там впереди?
Я вижу через нижнюю форточку край поля под собой и чуть-чуть впереди.
– Убирай газ, садимся! – подсказываю командиру.
Алексей второпях ищет кнопку закрылков. В кабине полно дыма. На лобовом стекле мечутся какие-то тени, похожие на кроны деревьев. Может быть, и в самом деле деревья. Мне с левой полусферы ничего не видно. Алексей пилотирует самолет и «клюет» носом о левую руку, пытаясь протереть глаза.
Несдобровать нам, если на пути встретится дерево, понимаем оба, а о том, что под левым крылом только что пронеслись крыши домов поселка Новосоветский, нам и в голову не пришло.
– Земля! Добираем штурвал! – кричу командиру, так и не успевшему выпустить закрылки, а, может, и к лучшему. Алексей садился вслепую, а мне был виден, сквозь дым и брызги масла, летящие с лопастей винта, лишь небольшой кусочек поля, оказавшийся огородом председателя колхоза, да передняя кромка крыла.
На пробеге самолет имел несколько тенденций скапотировать, но жидкость в баке тонной весом плескалась с противоположной амплитудой пикирующему моменту и, словно веревкой, дергала за хвост самолет, пытающийся опрокинуться. Самолет словно кенгуру прыгал через поперечные грядки картофеля. Это нас и спасло.
Прожаренные маслом, с чугунными головами, наглотавшись ядовитого дыма, мы пулей вылетели из самолета, как только остановились и увидели, что стоим в нескольких метрах до двух кряжистых дубов, выросших на краю глубокого оврага. Повезло, ничего не скажешь!
С верхних плоскостей стекало масло, двигатель потрескивал, остывая на ветру, извергая клубы дыма. Словно из под земли у самолета появилась бабуся с ведерком воды, глянула на измазанные наши физиономии и всплакнула:
– Сыночки, родненькие, какой же супостат послал вас летать? Его бы сюда, анчихриста!
Знал бы Алифиренко, что он и «супостат» и «анчихрист», наверное не возрадовался бы. Тем временем к самолету сбегался народ. Подъехал, восседая на бочке с водой, запряженной старой клячей, такого же возраста дедок. Многие жители никогда еще не видела так близко «живой» самолет с его «бравым» экипажем, отмывающим масляные физиономии в ведрах с водой. Тут я припомнил капитана Орлова. Мы находились в сходной ситуации: его лицо было залито маслом и наши тоже, его самолет лежал в глиняном карьере, наш стоял в огороде. Он был в военной форме, а мы в одних трусах.
Коллектор двигателя остыл и масло перестало дымить.
– Все, товарищи, расходитесь по домам, – просил селян командир звена. – Беги, Коля, в сельсовет, позвони в управление, доложи о вынужденной и пусть везут новое уплотнительное кольцо втулки винта.
Винт с деревянными лопастями страдал подобным дефектом, и мы, облитые маслом, были не первыми.
– Алексей Алексеевич, у нас бумаги не сделаны, а ну как проверят! Может сам позвонишь?
– Как же я в одних трусах пойду по деревне? – размышлял Алексей.
– Надевай мои плавки, – предложил я командиру.
Оводы, словно сбесились, норовили оторвать кусок пожирнее. От их укусов вздувались шишки, да и комары уже проснулись.
– У вас в самом деле нет одежды? – недоумевал председатель.
– Какая одежда в такую, рань! – пожимал плечами Алексей.
– Сейчас что-нибудь придумаем, – пообещал хозяин деревни.
– И, пожалуйста, организуйте охрану, – попросил Алексей.
– Хорошо, все организуем, – отвечал на ходу председатель.
Вскоре нас сносно приодели, а мне даже соломенная шляпа досталась. Не сомбреро, но все же! Часа через три прибежал наш техник Володя Коромчаков:
– Что случилось?
– Успокойся, твоей вины нет, – обнимал молодого товарища командир.
Володя, мало того, что преодолел сорок километров пути бегом, на лошадях, тракторах, машинах, велосипеде, еще и принес нашу одежду и документы. Зона-то пограничная!
– Ну, молодец, ну герой! – восхищались мы молодым авиатехником.
– Как же ты нас нашел? – спрашиваю Володю.
– Бежал по курсу. Я же видел, куда вы полетели. Прошло тридцать минут, на большее горючего не было, тогда и побежал, придерживаясь вершины высокого дерева, за которым вы скрылись, – простодушно, но грамотно в штурманском отношении пояснял Володя, попивая прохладное молоко из трехлитровой банки, доставленное нашему экипажу гостеприимными жителями деревни Новосоветское.
После обеда приехала оперативная бригада из Хабаровска и к вечеру самолет отремонтировали, но полил дождь, и о взлете не было и речи. Трактором вытянули самолет на дорогу, перемесив в огороде все, что росло. Дугообразная дорога семьдесят метров в длину пролегала но краю балки, заросшей кустарником и ныряла под крутой яр. С нее-то и надо было взлетать.
Три дня мы ждали, пока подсохнет и подует ветерок. Конструкцию облегчили до предела, даже унитаз, весом три килограмма, выбросили. На краю, оврага собрались жители поселка. Малыши забрались на крыши домов и сараев понаблюдать взлет самолета или его падение. Самолет содрогался от рева двигателя, будто перед смертью, размышляя: унестись ввысь или сложить крылья в безвестном овраге.
Оторвались-таки на самом краю оврага, цепляя вращающимися колесами о макушки орешника. На прощание помахали крыльями добрым жителям деревни и полетели в ставшее родным село Гродеково.
За нервный стресс при посадке и взлете нам и спасибо никто не сказал. Видимо, в авиации не принято было отмечать заслуги пилотов.
Через годы, будучи командиром самолета, накануне Нового года шагал я на работу ранним утром. На пути встретилась Ольга Бянкина – диспетчер отдела перевозок – с пустым ведром.
– И откуда тебя вынесло, нет бы спрятаться в кустах, подождать пока пройду, – ругался я.
– Я тоже на работу спешу, некогда мне тебя поджидать, – парировала Ольга.
«Баба с пустым ведром – не к добру», – лезли в голову тревожные мысли. И правда… В столовой попался жесткий кусок мяса.
– Что за мясо? – спрашиваю официантку Юлю, жену нашего пилота Муратова.
– Нерпа жареная, – не моргнув глазом, шутит Юля.
Растягиваю на вилке от зубов вкусный жареный кусок, а он возьми да сорвись. Как из пращи полетел в потолок, срикошетил на грудь тучному мужчине, завтракавшему через три стола от нашего, и, надо же, угодил прямо в его тарелку. Мужчина недоуменно смотрел на потолок, соображая откуда свалилось мясо и что с ним – делать. Не знал и я, что делать: просить свой кусок – стыдно, заказывать поздно, сухую картошку есть неохота. Так и пошел на вылет не солоно хлебавши.
Грузчики загрузили катки и траки от трактора и заталкивали кабину, которая никак не вмещалась.
– Снимите рычаги боковых фар, – советую, сидя в кабине, чтобы не лезть через верхний люк.
Грузчики, не раздумывая, обломали рога фар и втолкнули кабину, хорошенько все привязав.
Набираем высоту 1950 метров, и держим курс на залив Николая. Если в Нелькане провозимся столько времени с выгрузкой, домой никак не успеем. Хочется резануть трассу напрямую, через море, но самолет только что пригнали из Львова. Черт его знает, как они там его делали – вдруг забарахлит!
Последние месяцы года меня то и дело преследовали отказы двигателя. «Надо набрать побольше высоты от Усолгино тогда и принять решение», – размышляю я. Выработав часть горючего, занимаю эшелон 2400 метров, и тут же начала расти температура масла и падать давление масла до нуля. Винт автоматически затяжеляется на большой шаг. Самолет «сыпется».
Отворачиваю от гор к косе Бетти. Докладываю диспетчеру Николаевска о следовании на вынужденную посадку на лес или лед Ульбанского залива, если дотянем.
Лес густой, деревья высокие, укутанные толстым слоем снега. Сесть на него можно, но жаль новый самолет 65806. Тянем что есть силы и умения, а деревья – вот они, рядом. Стряхиваем лыжами снег с верхушек деревьев последней сопки и, о счастье! Под нами берег высотой 900 метров. Спокойно рассчитываем и садимся на ровный участок то ли мари, то ли наледи. На пробеге перепрыгнули через валежину засыпанную снегом и остановились возле кромки сказочного леса целехонькие и невредимые.
Тут только спохватились, что вылезать надо только через верхний люк. А если бы при посадке на лес самолет опрокинулся, да, не приведи Бог, загорелся, что тогда? Сгореть заживо перспектива не из приятных. От таких мыслей, аж жарко стало. Но хорошо, что хорошо кончается. Летящие сзади экипажи так и не смогли обнаружить нас, пока мы не запалили большое корневище сосны, валявшееся неподалеку.
Второй пилот Слава Дернов искал окурки под креслами сидений, я сожалел об улетевшем куске мяса. Вздумал решить проблему питания при помощи пистолета ТТ. Ухожу далеко от самолета и обнаруживаю несметную стаю куропаток. Красивые птицы с черными перышками в хвосте, белые, как снег, очень похожие на голубей, копались в снегу, не обращая на меня никакого внимания. Ложусь на снег, пристраиваю тяжелый пистолет на пень и выжидаю, пока десятка полтора птиц не выстроятся на траектории полета пули. Птицы бегают туда-сюда, словно играются со мной.
Наконец нажимаю на спусковой крючок, но выстрела нет. В чем дело? Смотрю на ударник и глазам не верю: он остановился на полпути. Замерзла смазка. В оружейной книге, сам читал, о замене смазки на зимнюю. Ну, узнаю, кто «менял», – берегись.
Прячу пистолет за пазуху и бегом к самолету. Вокруг полно разлапистых свежих следов, может – росомахи, а может, и медведя? Вдруг он уже следит за мной? Если догонит и сожрет – позора будет на всю страну. С отказавшим двигателем сел в тайге, не убился и сам, добровольно пошел в лапы зверюге с пистолетом полным патронов. От навязчивой мысли унты сами несут к самолету по глубокому снегу в сорокаградусный мороз.
Через четыре часа после посадки прилетел вертолет МИ-4 с Анатолием Самсоновым, Алексеем Долматовым, Иваном Чмутом. Осмотрели двигатель и решили однозначно: менять его. После Нового года в тайгу направили бригаду из лучших авиатехников: Ким Шипицын, Анатолий Манин, Юрий Остроухов, Алексей Шестаков. Меня включили в качестве замполита и заведующего спиртом.
Десять дней на жестоком морозе работали ребята, закручивая гайки голыми руками. Командир вертолета Юрий Бойко возил нас на работу из поселка Тугур. Мужественные скромные трудяги-техники заменили двигатель без сучка и задоринки. Мы с командиром АЭ Анатолием Кузнецовым после взлета, без облета, как требует инструкция, направились прямиком в Николаевск-на-Амуре.
Вскрытие двигателя показало разрушение бронзового золотника главного шатуна. Это был шестой случай по Союзу на двигателях польского производства.
Приказом № 56 от 9.02.1965 года мне была объявлена благодарность: «За добросовестное отношение к выполнению задания в полевых условиях зимы по замене мотора на самолете 65806». Командир Объединенного Авиаотряда Николай Яковлевич Алифиренко таким кощунственным методом отблагодарил командира самолета за пережитое над тайгой, спасение самолета.
Про второго пилота попросту позабыли, будто он не смотрел смерти в глаза. Молодец бабуля из села Новосоветское – точно назвала командира «супостат».
В канун праздника, 6-го ноября 1973 года, с Валерой Харитоновым выполняли рейс № 385 по маршруту: Николаевск – Херпучи – П. Осипенко – Комсомольск. В Херпучах взяли на борт шесть пассажиров – женщин с грудными детьми и почту до Комсомольска. Набрали высоту 1350 метров и услышали смену звука в двигателе. Звук напоминал работу циркулярки. Немедленно перевожу самолет в набор высоты с разворотом назад в Херпучи.
Под колесами сухостоины, каменистые сопки и большая вода на реке Амгунь. Садиться некуда. До Херпучей 15 минут полета.
Посылаю Валеру проверить надежность привязных ремней у пассажиров. Они уже догадались о неисправности и тревожно глядят на нас.
Минут десять двигатель тянул и высота подходила к двум тысячам, затем начались перебои и страшный грохот, будто кто живой лупил внутри кувалдой, пытаясь вырваться наружу.
Плач женщин перерос в рыданья. Надо идти успокоить. Показываю на нагрудный знак пилота 1-го класса (а что еще делать?):
– Видите! Нечего хныкать, сядем нормально.
Отзываю в сторону мужчину, инструктирую правилам пользования огнетушителем, показываю, как открыть пассажирскую и грузовую двери, чтоб в первую очередь вывести из самолета женщин с детьми в наветренную сторону. Содержимое аптечки высыпаю ему в карман, рассказываю метод остановки крови на случай нашего ранения. Все это занимает 1-2 минуты.
Двигатель почти не тянет. Обороты вынужденно убираем из-за боязни полного разрушения его. Аэродром Херпучи виден, и высоты на планирование должно хватить. Служба движения следит за нами. В эфире тишина: все слушают наши переговоры. Нет-нет кто-то из друзей тревожно подскажет: «2767, держитесь!»
– Будем стараться, – отвечаю.
Кажется – вот-вот заденем закрылками вершины березок, ан нет, встречный ветер, как по заказу, поддувает и последние кусты минуем удачно. В двигателе грохнуло в последний раз, винт крутнулся в противоположную сторону, покачался и замер. Какая поразительная точность! Мягко приземляемся и по касательной катимся прямо на стоянку. Пассажиры молча покидают самолет и исчезают.
Довыполнить наш рейс прилетает Анатолий Николаев, но вместо пассажиров везет ведомость. Вечером с Николаевым возвращаемся домой.
В Хабаровске разрезали наш двигатель автогеном (разобрать было невозможно) и обнаружили оторванную шестнадцатикилограммовую щеку противовеса. Она-то и гуляла по картеру, наводя на нас ужас.
Командир Отряда Владимир Пилипенко наградил наш экипаж пятью бутылками водки. «За мужество по спасению дорогостоящей авиационной техники», как сказано в приказе № 109.
На многие отказы матчасти я уже перестал обращать внимание и старался о них, по возможности, никому не докладывать. Одна вынужденная посадка была не замеченной никем, кроме нас с Юрой Климовым.
В поселке Нижние Пронги привезли на лошадке восемь пассажиров, пьянющих в дымину. Не брать – жалоб не оберешься. Мороз сильный и ветер метров 15 в секунду, отрезвеют пока суть да дело.
Взлетели против ветра курсом на крутой, отвесный берег. Над берегом, на высоте метров двадцать, прямо над ракетными позициями, заглох двигатель. Пять ракет торчат по кругу во все стороны, и если заденем хоть одну, что будет – страшно подумать.
Крен влево под 90°. Ветер сносит самолет с кручи под обрыв, проносимся нижним крылом буквально в трех метрах от корпуса ракеты. Еле успеваю убрать крен, как грохаемся об лед. Затормозили бег самолета и стали думать, что же произошло.
Магнето было выключено, стоп-кран выключен, баки перекрыты. Ни Юра, ни я не могли вспомнить – когда кто что выключал. Поставили все в исходное положение, попробовали запустить двигатель. Запустили, опробовали. Работает как часы.
Пассажиры враз отрезвели. Решили взлетать вдоль берега, а там по Амуру до Николаевска. Над Амуром двигатель еще раза два глох, но запускался. Дотянули.
Рассказал по секрету технику-бригадиру Алексею Добшику о случившемся.
– Заруливай на стоянку, будем смотреть, – приказал Алексей.
Утром встретил улыбающийся:
– Ума не приложу, как вы летели? Четыре цилиндра сдернули. Полностью не работали!
– Там же еще пять, – отшучивались мы.
На АН-2 отказ двигателя не страшен, будь побольше высоты. Главное – мгновенно среагировать, отдать штурвал от себя и сохранить скорость до момента выравнивания. На скорости можно крутить крен любой, так же до самой земли уходя от столкновения с препятствием. Командиры, которые мешкали, теряли скорость, в лучшем случае, разбивали самолет. Обидно, когда есть высота, самолет управляем и, увы, по причине отказа в работе двигателя да неумелых действий экипажа самолет превращается в груду искореженного металла.
Другое дело, если самолет неуправляем. Бывали и такие случаи.
У командира самолета Виктора Изотова, взлетевшего в аэропорту Удское, заклинили элероны на вираже на высоте сто метров. Самолет опрокидывало на спину. Виктор мигом переместил пассажиров на противоположный борт. Неимоверными усилиями удерживали самолет в крене до самой земли и приземлились на одно колесо поперек полосы.
Самолет 1759 днем раньше пригнал из Хабаровска после капремонта Вячеслав Хрусталев. Балансировочный противовес на заводе болтом не закрепили, а замазали краской. Какое-то время балансир держался, а потом разболтался и заклинил элероны в положении левого крена, и Виктор чуть было не сыграл в ящик. Изотов – молодец, справился с труднейшей задачей, за что был награжден знаком «Отличник Аэрофлота». Выходит – можно выпутываться из, казалось бы, безнадежных ситуаций с достоинством и честью. Летные биографии многих пилотов тому подтверждение.
Не обидно, когда трагедии случались из-за отказа матчасти, но бывали настоящие курьезы из-за разгильдяйства или пренебрежительного отношения к споим служебным обязанностям отдельных работников.
Как-то принимал площадку у золотарей в Горном в жаркий июльский день. Там как раз садился на МИ-8 Алексей Лихачев. Прошу посмотреть полосу, дабы не наломать дров. После взлета Алексей передал мне, что полоса сухая и пыль столбом, можно на АН-2 садиться смело.
Сели, прорулили, все нормально. Загрузили двигатель – и на взлет, но самолет начал проминать грунт. В колеях от шасси появилась вода, и это на сопке высотой 600 метров. На развороте левое колесо провалилось по самую плоскость. Выгрузили двигатель, подняли самолет краном и налегке улетели в Аян для дозаправки.
В Мунуке нас поджидал бензозаправщик. На стоянке прозябали два пассажирских самолета. Спрашиваю у секретаря парткома Кузнецова Анатолия Алексеевича:
– Почему стоят самолеты в ясную погоду?
– Вылетали в Николаевск и почему-то вернулись, – был ответ.
Мы заправились под пробки и взлетели в сторону моря с разворотом на Белькачи. Набрав 1500 метров, заметили, что температура головок цилиндров двигателя начала резко расти до 250, 270, 300°. Дело приняло опасный поворот.
Разворачиваю самолет на аэродром вылета и передаю в Николаевск о вероятности некондиционного топлива. Двигатель тянул как зверь, но температура зашкаливала за все пределы. Двигатель того и гляди взорвется. Садимся удачно. Комиссия выяснила, что в баках у нас был гольный соляр. Оказалось – молодой инженер поставил в разделительный кран паронитовую прокладку, которая вскоре была разъедена, и соляр, имея больший удельный вес, оттеснил бензин и заполнил бензопровод. По этой причине и совершили три самолета вынужденные посадки, с той только разницей, что у первых двух в баках оставалось по 600 литров, у нас же всего около пятидесяти литров – потому и летели на чистом соляре.
Двигатель на старом самолете № 98323 начал работать лучше нового после такой температуры. Кто-то скажет, а куда же смотрели техники? А туда же, куда три молодые инженера: Ересыган, Новиков, Юдицкий, когда завскладом Лохов подсунул им бочку хлорки вместо бочки с жидкостью «И» для удаления смолки из двигателей и они залили хлорку в маслобаки и гоняли двигатели пока в аэропорту дышать стало нечем.
Командир отряда Анатолий Самсонов ругал «новаторов» на чем свет стоял:
– Эту гадость в туалеты льют, а вы в маслобаки!
Каких только чудес в авиации не бывает!