Глава VI. Учение о человеке. Этика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VI. Учение о человеке. Этика

Тема человека проходит через большинство сочинений Томаса Гоббса. Достаточно назвать его ранний трактат «Человеческая природа», вторую часть философской трилогии «О человеке», наконец, первую часть «Левиафана», получившую аналогичное наименование.

Столь повышенное внимание к проблеме человека далеко не случайно. Человек в философской системе Гоббса выступает своеобразным фокусом, в котором пересекаются линии, идущие от философии природы к философии морали и от философии морали к философии государства. Являясь, с одной стороны, «физическим телом», человек служит, по Гоббсу, предметом естественных наук. С другой стороны, как часть «политического тела» человек предстает в этом качестве объектом этики и учения о гражданском обществе.

Рассмотрим эти три «ипостаси» человеческого существа в том порядке, в котором они перечислены выше. Начнем с учения Гоббса о человеке, понимаемом как часть окружающей его природы, как одно из естественных тел. Далее пойдет речь об этике Гоббса, а затем мы ознакомимся с его учением о государстве и праве.

Природа человека, указывает Гоббс, представляет сумму его физических и духовных способностей. К физическим способностям относятся способности питаться, двигаться и размножаться, к духовным — способность познания и способность к волевым действиям (см. 3, I, 442). Понятно, что Гоббса интересуют не столько физические, сколько духовные способности человека, или, как он еще выражался, «способности души». Но все же философ считает необходимым дать читателю представление о процессах питания и кровообращения, в которых он справедливо усматривает основу жизнедеятельности организма, а также о процессе размножения.

Речь идет в данном случае о первой главе сочинения Гоббса «О человеке». Знакомство с этим произведением дает возможность понять, насколько бедны были знания о процессах, происходящих в человеческом организме, которыми располагал английский мыслитель. К тому же работа желудка и кишечника характеризовалась им как чисто механическое воздействие на пищу (сводилась к перемешиванию, размягчению, проталкиванию и т. п.). Несколько подробнее и обстоятельнее описывает Гоббс процесс кровообращения, поскольку он смог опереться здесь на труды У. Гарвея[20]. Однако и в этой области Гоббс не отошел от механицизма. Процесс кровообращения он сводит к движению сосудов и сердца, благодаря чему и происходит циркуляция крови. Причиной же движения самого сердца являются, по Гоббсу, «какие-то бесконечно малые и потому невидимые частицы» воздуха, которые попадают через легкие в кровь и обусловливают ее движение, «а вследствие этого и движение сердца» (3, I, 222). Жизнь есть, следовательно, «движение крови и сердца» (там же), и как только это движение прекращается, наступает смерть. Другие же жизненно важные органы и процессы Гоббс оставлял по существу без внимания. Кровь служит главным строительным материалом и при формировании человеческого тела в процессе размножения. Сам же этот процесс представляет, по Гоббсу, непрерывный ряд движений крови и жизненных соков родителей, а затем и возникающего зародыша.

Гоббс не являлся специалистом в исследовании жизнедеятельности организма человека, и поэтому он сознательно ограничил себя кратким описанием физических способностей, предоставляя возможность более подробного их рассмотрения медикам и другим ученым. Но и тот материал, который приводится Гоббсом, позволяет судить об уровне научных знаний в этой области, а главное, дает представление о методологии исследований человека как физического тела, о сугубо механистическом решении проблемы человека. Это относится в полной мере и к рассмотрению духовных способностей, которые были, естественно, в центре внимания философа.

Обратимся сначала к способности познания, к которой Гоббс относил целый ряд проявлений человеческой психики. Некоторые из этих проявлений (например, ощущение, чувственное восприятие) нам уже знакомы. Другие же — представление, воображение, память, мышление — мы еще специально не рассматривали. Напомним, что исходным моментом познавательной деятельности человека и психики вообще является, по Гоббсу, ощущение. «Все остальное есть производное от него» (3, II, 50). Причиной же ощущения Гоббс считает внешнее тело, или объект, который производит давление (непосредственно или опосредствованно) на соответствующий орган. Это давление передается внутрь с помощью нервов, волокон и перепонок и доходит до мозга и сердца. Здесь оно вызывает сопротивление, или обратное давление, которое, будучи направлено вовне, кажется чем-то находящимся снаружи. «И это кажущееся, или этот призрак (fancy), люди называют ощущением» (7, III, 2; 3, II, 51).

Мы уже писали о том, что для материалиста Гоббса не подлежал никакому сомнению тот факт, что ощущения суть «образы, или идеи, вещей, существующих вне нас...» (3, I, 442). Однако, согласно Гоббсу, ощущения соответствуют своим объектам лишь в том случае, когда мы воспринимаем величину, или протяженность, предметов, их движение или покой. Когда же речь идет об ощущениях цвета, звука, запаха и т. п., то им не соответствуют какие-то реальные свойства предметов, и ощущения являются в этом случае воображаемыми образами, или призраками. Но на этом основании не следует, как мы отмечали, превращать Гоббса в агностика или скептика, а его трактовку ощущений уподоблять, скажем, теории символов, или иероглифов. Называя ощущения призраками, Гоббс хотел подчеркнуть их принадлежность субъекту, обратить внимание на то, что они суть лишь проявления «того движения, возбуждения или изменения, которые объект производит в мозгу, в животных духах или во внутреннем веществе головы» (там же, 444). Кажущаяся же принадлежность чувственных качеств самим объектам есть, по Гоббсу, нечто иное, как «великий обман чувств», который, однако, может быть исправлен самими же чувствами. «...Ибо если чувство говорит нам, когда мы видим предмет непосредственно, что цвет присущ объекту, то это же чувство доказывает нам, когда мы видим отражение предмета, что цвет не находится в объекте» (там же, 448).

Нельзя, впрочем, игнорировать и то обстоятельство, что, характеризуя ощущения как воображаемые образы, или призраки, Гоббс давал повод к отрицанию их объективного содержания, к интерпретации чувственных качеств в духе агностицизма и субъективного идеализма. Так метафизический и вместе с тем механистический подход к диалектической противоположности между субъективной формой и объективным содержанием ощущений оборачивается уступкой идеалистической философии.

Итак, ощущение есть «внутреннее движение», возникающее в результате воздействия на органы чувств находящихся вне нас объектов. Но после того как объект удален, движение не может сразу прекратиться. Следовательно, и возникающий из ощущения образ также не может исчезнуть без следа. Он сохраняется в течение некоторого времени, хотя и более смутно, чем при непосредственном восприятии. Таков, по Гоббсу, механизм возникновения представления, или воображения. Оно есть не что иное, как «ослабленное ощущение», и присуще не только людям, но и многим другим живым существам (см. 3, II, 53).

Представление и память обозначают одно и то же. Различие между ними заключается лишь в том, что представлением мы называем саму вещь или, вернее, ее образ, тогда как слово «память» выражает факт ослабления соответствующего ощущения, обозначает, что оно поблекло, отошло в прошлое (3, II, 54).

Представления спящих людей суть сновидения. Материалом сновидений служат прежние ощущения. Механизм образования сновидений, по Гоббсу, довольно прост. Сновидения могут иметь место лишь постольку, поскольку они проистекают из возбуждения внутренних частей человеческого тела. Когда эти внутренние части бывают раздражены, то в силу их связи с мозгом и другими органами они приводят последние в движение, порождающее соответствующие представления — сновидения. Яркость же сновидений объясняется тем, что человек в таком состоянии не воспринимает ни одного объекта, который мог бы затемнить или вытеснить его представления. Поскольку сновидения порождаются раздражением некоторых внутренних частей тела, то разные раздражения с необходимостью вызывают различные представления у спящих. Так, пребывание в холоде порождает страшные сны и кошмары, а слишком сильное нагревание вызывает гнев. «Короче говоря, наши сновидения — это обратный порядок наших представлений наяву. Движение в бодрствующем состоянии начинается на одном конце, а во сне — на другом» (там же, 56).

Несмотря на столь явное, хотя и неизбежное для того времени упрощение механизма образования представлений и сновидений, Гоббс был и здесь на голову выше схоластической философии, которая пробавлялась псевдонаучными спекуляциями по этому, как и по многим другим вопросам.

Исследуя представления как один из феноменов сознания, Гоббс обращает внимание на возможность их соединения, или связи. Эта связь представлений, или мыслей, может быть, по Гоббсу, как неупорядоченной, так и упорядоченной. В первом случае мысли «блуждают и кажутся не подходящими друг к другу, подобно тому как это бывает во сне» (3, II, 60). Однако и в этой беспорядочной связи мыслей можно обнаружить известную последовательность и зависимость одной мысли от другой. Во втором же случае связь мыслей более постоянна, так как она упорядочивается каким-нибудь желанием или намерением. «От желания возникает мысль о некоторых средствах, при помощи которых... осуществлялось нечто подобное тому, к чему мы стремимся, а от этой мысли — мысль о средствах достижения этих средств и т. д., пока мы не доходим до некоего начала, находящегося в нашей собственной власти» (там же, 60-61).

Так Гоббс подошел к выявлению способности нашего сознания связывать особым образом представления и мысли друг с другом. Как известно, эти связи получили впоследствии название ассоциаций и стали предметом специального исследования психологов. Возникла даже психологическая теория — ассоциационизм, которая рассматривала психические процессы, включая самые сложные, как результат сочетания и связи простейших элементов сознания. Причем значительный вклад в разработку этой теории внесли английские мыслители — Д. Локк, Д. Гартли и Д. Пристли. И хотя у Гоббса мы не встретим еще ни самого термина «ассоциация» (он был введен в научный оборот Локком), ни попытку раскрытия физиологической основы ассоциаций (ее предприняли впервые Гартли и Пристли), бесспорно одно: именно Гоббсу принадлежит заслуга выдвижения идей, положивших начало ассоциативной психологии (см. 37, 22). Речь идет при этом о материалистическом направлении ассоциационизма, так как порядок и связь представлений отражают, по Гоббсу, последовательность ощущений и обусловлены в конечном счете воздействием внешних объектов на органы чувств. Таким образом, течение психических процессов детерминировано у Гоббса материальными причинами, тогда как, например, у Локка или в еще большей степени у Юма «ассоциация идей» выводилась не столько из ощущений, из чувственного опыта, сколько из рефлексии как особой способности познания, независимой от опыта.

Перейдем к рассмотрению других проявлений человеческой природы в учении Гоббса. Это, во-первых, влечения и отвращения, аффекты, способности и нравы, составляющие эмоционально-нравственную сторону познания. Это, во-вторых, способность человека к волевым действиям и поступкам.

Если говорить только об эмоциональной сфере человеческого сознания, то Гоббс исследовал ее под углом зрения механистического материализма и сенсуализма. Он исходил из того, что «причиной как ощущения, так и влечения и отвращения, удовольствия и неудовольствия являются сами предметы, действующие на органы чувств» (3, I, 238). Последовательно проводя эту точку зрения, Гоббс подчеркивал, что «в силу естественного порядка» чувственное восприятие, опыт предшествуют влечению, что влечение и отвращение не зависят от нашей воли, поскольку их вызывают у нас вещи, составляющие предмет нашего влечения и отвращения. «Как будет действовать тот, кто испытывает влечение, зависит, пожалуй, от него, но само влечение не есть нечто свободно избираемое им» (там же). Влечение и отвращение имеют, следовательно, ту же природу, что и ощущения. Разница между теми и другими заключается лишь в том, что ощущения вызываются движением (давлением) внешних объектов на органы чувств, которое затем передается по нервам к головному мозгу, чувства же, или эмоции, представляют собой не что иное, как «движения сердца». Понятно, что Гоббс имел в виду не сокращения сердечной мышцы, а особое «внутреннее движение», направленное от органов чувств к сердцу и распространяющееся далее от сердца по всему организму (см. там же, 469).

В том случае, когда движения сердца способствуют тому, что является жизненным, или органическим, движением, у человека возникает удовлетворение, или удовольствие. В противном же случае возникает неудовольствие, или отвращение. С другой стороны, влечение есть движение в сторону того, что его вызвало, а отвращение — это движение, или усилие, направленное в противоположную сторону, т. е. удаление (см. 3, II, 84). Когда люди желают чего-либо, они называют это любовью, а когда питают к чему-либо отвращение, именуют это ненавистью. «Желание» и «любовь» обозначают, следовательно, одно и то же с той только разницей, что желание указывает на отсутствие объекта, а слово «любовь» — на присутствие его. Точно так же слово «отвращение» указывает на отсутствие, а «ненависть» — на наличие объекта. «Таким образом, слова: удовольствие, любовь и влечение... суть разные имена, обозначающие одну и ту же вещь, рассматриваемую с различных сторон» (3, I, 470). Если влечение есть начало жизненного движения, направленного к той вещи, которую мы желаем, то достижение последней доставляет нам наслаждение. Что касается страдания, то оно возникает, напротив, в том случае, когда что-либо ослабляет или задерживает жизненное движение, препятствует осуществлению нашего желания.

Некоторые желания и отвращения свойственны людям от рождения (например, желания есть и пить, отвращение к нечистотам и т. п.). Все же остальные желания и отвращения возникают только из опыта, из испытания действия тех или иных вещей на нас самих или на других людях. По отношению к тем вещам, которых мы не желаем, но и не питаем к ним отвращения, мы испытываем пренебрежение, безразличие.

Мы видим, таким образом, что механицизм и материалистический сенсуализм последовательно распространялись Гоббсом на все проявления эмоциональной жизни людей, на всю гамму человеческих чувств и переживаний.

Сфера эмоций, или чувств, органически связывалась Гоббсом со сферой нравственности. Основные этические понятия и принципы он выводил из тех первичных и элементарных проявлений человеческой природы, о которых только что говорилось: влечения и отвращения, удовольствия и неудовольствия, наслаждения и страдания.

Следуя натуралистической традиции в трактовке морали, Гоббс решительно выступал против ее религиозно-идеалистического толкования. Последнее существовало в то время в Англии в двух основных разновидностях: в форме христианской морали, утверждавшей, что нормы нравственности являются выражением божественной воли, и в форме той концепции морали, которую развивали кембриджские платоники. Это была группа философов-богословов (Гленвиль, Мор, Кедворт), боровшихся с материализмом и атеизмом, проповедовавших теизм и спиритуализм. Основанием морали они считали абсолютные, неизменные принципы, изначально якобы заложенные в человеческом сознании и имеющие божественное происхождение.

В противовес подобным учениям о морали Гоббс строит свою этику на натуралистической основе, т. е. пытается вывести понятия морали из «природы человека» как такового, из тех «естественных законов», которым следуют люди в повседневной жизни и в процессе общения друг с другом.

Вот как Гоббс трактует понятия добра и зла: «Все вещи, являющиеся предметом влечения, обозначаются нами ввиду этого обстоятельства общим именем добро, или благо; все же вещи, которых мы избегаем, обозначаются как зло» (3, I, 239). В другом месте он пишет: «Всякий человек называет добром то, что ему нравится или доставляет удовольствие, и злом то, что ему не нравится» (там же, 470).

С аналогичных позиций трактуется Гоббсом и понятие счастья. Счастье представляет собой «непрерывное удовольствие» и состоит не в том, чего мы уже достигли, чем уже обладаем, а «в самом преуспевании» (3, I, 472). Выражая эту же мысль в «Левиафане», Гоббс пишет: «Постоянная удача в достижении тех вещей, которых человек время от времени желает, т. е. постоянное преуспевание, есть то, что люди называют счастьем» (3, II, 95; 7, III, 51). Гоббс подчеркивает при этом, что речь идет о счастье земной жизни, поскольку ни о каком другом счастье люди не знают и не могут знать.

Таким образом, в этике Гоббса не трудно обнаружить элементы гедонизма и эвдемонизма, а также некоторые утилитаристские мотивы, связанные с принципом полезности как главной целью моральной деятельности. В условиях XVII в. стремление философа связать понятия добра и счастья с удовлетворением жизненных потребностей людей, с их земными радостями, с преуспеванием следует рассматривать как попытку материалистического обоснования нравственности, как антитезу христианской морали, воспевающей аскетизм и усматривающей в любви к богу высший идеал нравственного поведения.

Положительной оценки заслуживает также стремление Гоббса преодолеть метафизическую абсолютизацию морали, выявить относительность и изменчивость ее требований и норм.

«...Природа добра и зла зависит от совокупности условий, имеющихся в данный момент» (3, I, 240), — утверждал английский мыслитель. Поскольку для различных людей предметами влечения и отвращения служат различные, а иногда и прямо противоположные вещи, постольку существует множество вещей, которые для одних — благо, а для других — зло. Поясняя эту мысль, Гоббс указывает, что представления о добре и зле у людей различны в силу различий их характера, привычек и образа жизни. Философ обращает внимание и на то, что моральные воззрения могут изменяться даже у одного и того же человека: «...в одно время он хвалит, т. е. называет добром то, что в другое время он хулит и называет злом» (3, II, 185). Подобные различия в понимании добра и зла порождают, по Гоббсу, споры и распри между людьми, служат источником гражданских войн.

Так Гоббс подходил к идее о необходимости установления обязательных для всех людей морально-правовых норм, которые могли бы стать основанием и критерием нравственности. Представляет интерес положение философа о том, что не существует абсолютного добра, лишенного всякого отношения к чему-либо или к кому-либо (см. 3, I, 470). Это положение опять-таки было направлено против религиозной морали, объявившей всеблагость бога синонимом абсолютного добра, его, так сказать, недосягаемым эталоном.

Величайшим благом является, согласно Гоббсу, самосохранение, т. е. желание жизни и здоровья, а также стремление обеспечить их в будущем, насколько это возможно. Отсюда смерть занимает первое место в ряду всех зол. Но еще худшим злом являются страдания; они могут стать столь невыносимыми, что даже смерть будет казаться благом в сравнении с ними (см. там же, 241). Все люди хотят себе добра, и поэтому они стремятся к могуществу и богатству, стараются избежать нужды, или бедности. Однако Гоббс не упрощает этот вопрос. Богатство может оказаться мнимым блатом, если оно вызывает у других людей лишь ненависть и зависть к богачу. С другой стороны, бедность без нужды в необходимом есть благо, ибо она сберегает человека от ненависти, клеветы и преследования (см. там же, 242).

Что касается мудрости, то она есть не только нечто полезное, поскольку способствует обеспечению безопасной жизни, но и сама по себе достойна быть целью влечения. Невежество же есть зло, ибо оно не приносит нам никакой пользы и мешает предвидеть надвигающееся несчастье. С этой точки зрения науки, как и искусства, суть благо, так как они доставляют удовольствие, удовлетворяют жажду познания. Наука является, по Гоббсу, как бы пищей духа и имеет для него то же значение, что предметы питания для тела. «Разница заключается, однако, в том, что тело может насытиться пищей, между тем как дух никогда не может удовлетвориться знанием» (3, I, 243). Но приобретение знаний не является, по Гоббсу, самоцелью. Науки и искусства приносят величайшую пользу обществу, так как «с их помощью можно воздействовать на материальный мир» (там же), и человечество обязано им всем тем, чего оно достигло. Благом являются и гуманитарные знания, особенно в области истории (как естественной, так и гражданской), а также знание языков, ибо оно облегчает нам общение с другими народами и торговлю.

Важную сторону эмоциональной жизни людей составляют, по Гоббсу, аффекты, или волнения души. Они коренятся в движении крови и животных духов, причиной которого служат образы блага и зла, вызываемые в нашем сознании различными вещами (см. 3, I, 248). В зависимости от того, имеем ли мы представление «о наличном благе» или «о наличном зле», мы испытываем радость или ненависть (горе). С этими двумя аффектами так или иначе связаны такие чувства, как надежда и отчаяние, смелость и страх, гордость и стыд, доброта и жестокость, восторг и печаль. Эти и другие «волнения души» (наиболее подробно они рассмотрены Гоббсом в первой части «Левиафана») имеют множество оттенков, но в их основе лежат переживания радости или горя.

Что касается любви, то она охватывает столько разных чувств, сколько существует предметов любви (например, любовь к деньгам, любовь к власти, любовь к славе, любовь к знаниям и т. д.). Аналогичным образом следует рассматривать чувство страдания, поскольку оно, как и любовь, может быть вызвано разными причинами и обстоятельствами.

Учение Гоббса о человеке включало чрезвычайно важное положение: «люди равны от природы» (3, II, 149). Английский философ утверждал, что природа сделала людей равными в отношении их физических и умственных способностей. Имеющиеся же различия в этом отношении не настолько велики, чтобы один человек мог претендовать на какое-нибудь благо исключительно для себя и в ущерб другим людям. Нет необходимости подчеркивать прогрессивность данного положения, направленного против господствовавших в феодальном обществе представлений об изначальном неравенстве людей, законности и естественности сословных привилегий.

Но мы хотим сейчас обратить внимание на несколько другой аспект учения Гоббса о способностях. Речь идет о наблюдающихся в этом отношении различиях между людьми и о попытке философа дать этому факту научное объяснение. Согласно Гоббсу, способности, или склонности, людей зависят прежде всего от темперамента, или, иначе говоря, «от степени подвижности животных духов» (3, I, 255). С этой точки зрения способности различаются в двояком отношении: по интенсивности и по объему. По интенсивности способностей различают людей с живым или инертным умом, а по объему — тех, кто склонен к фантазии или же к рассудку. Преобладание рассудка способствует занятиям философией и наукой, тогда как склонность к фантазии благоприятствует поэтическому творчеству и изобретательности (см. там же, 256).

Способности в значительной мере зависят, по Гоббсу, от образа жизни людей, от стечения обстоятельств их жизненного пути. Так, богатство и власть делают людей высокомерными и склонными к несправедливости. Неблагоприятные же обстоятельства оказывают, напротив, положительное влияние на характер и склонности. Однако многое зависит, по мнению Гоббса, и от самого человека, от уровня его самосознания, степени самокритичности. Философ отмечал в этой связи отрицательное значение для взаимного общения людей таких качеств, как повышенное самомнение, тщеславие и любовь к власти.

К факторам, оказывающим большое влияние на склонности, или характер, Гоббс относил также авторитеты. «Авторитетами, — писал он, — я называю тех людей, чьими предписаниями и чьим примером какой-либо человек решает руководствоваться из уважения к их мудрости» (3, I, 259). Особенно велико влияние авторитетов (будь то учителя или родители) на юношество. Отсюда следуют, по Гоббсу, два требования: обязанность воспитателей преподавать подрастающему поколению истину и доброту и обязанность своим личным поведением являть образец нравственности и справедливости. «Ведь юношеский характер легче склоняется к плохому под влиянием примера, чем к доброму под влиянием учения» (там же, 260).

Педагогические воззрения Гоббса представляли собой составную часть его учения о человеке и предвосхищали в известной мере аналогичные идеи просветителей XVIII в.

Если какие-либо склонности прочно укореняются и постоянно проявляются в поведении человека, то их именуют нравами. «Если нравы хороши, их называют добродетелями, если же они плохи, — пороками» (3, I, 260). Рассматривая эти этические категории, Гоббс также отмечал их относительность и условность. Поскольку не для всех хорошо и плохо одно и то же, постольку одни и те же нравы некоторыми людьми одобряются, а некоторыми порицаются. Вследствие этого одному и тому же человеку одни люди приписывают добродетели, а другие — пороки. Короче говоря: «сколько людей, столько различных правил относительно добродетели и порока» (там же).

Мысли Гоббса об относительности и условности человеческих представлений о добродетели и пороке в какой-то мере были сродни этическому релятивизму, ведущему к субъективизму в истолковании природы и сущности нравственности. Однако следует иметь в виду, что эти мысли (развитые впоследствии Локком и Мандевилем) подрывали основы религиозно-догматической морали, опровергали теории об абсолютном характере и божественном происхождении нравственных принципов и норм.

К тому же Гоббс стремился отыскать источник нравственности в земных интересах людей, в их личных склонностях и пристрастиях. Пытался он раскрыть и социальную обусловленность морали, ее связь с потребностями человеческого общежития. Характерно, что на первое место он ставил при этом интересы государственной организации, гражданского общества. «Добрыми нравами, т. е. моральными добродетелями, являются такие нравы, благодаря которым однажды возникшая государственная организация лучше всего может сохраниться» (3, I, 262). К числу нравственных добродетелей, способствующих совместной жизни людей в государстве, Гоббс относил справедливость и благосклонность и отмечал, что к этим двум добродетелям сводятся все остальные. Это значит, пояснял философ, что склонности, противоречащие этим добродетелям, следует считать безнравственными, мешающими человеческому общежитию, будь это несправедливость или бесчувственность к чужим страданиям, т. е. отсутствие благосклонности.

Нам осталось рассмотреть те проявления человеческой природы, которые выражаются в произвольных движениях и волевых процессах вообще.

К произвольным движениям Гоббс относит хождение, говорение и т. п., он отличает их от органических движений: циркуляции крови, биения пульса, дыхания, пищеварения и т. п. (см. 3, II, 83). Причиной и внутренним началом всякого произвольного движения является представление, или мысль (куда пойти, что сказать и т. п.), вызывающее волевое усилие.

Что касается действий, то они могут быть произвольными, непроизвольными или смешанными. Произвольные действия имеют своим источником волю. Непроизвольные — это действия, обусловленные естественной необходимостью (например, движения человека, которого толкнули). Смешанный характер имеют действия, в которых налицо как элемент произвольности, так и элемент непроизвольности (например, действие человека, который с целью спасти себя и свой корабль бросает свои товары в море во время бури или шторма).

Но что есть воля? Проблема воли и связанная с ней проблема свободы и необходимости постоянно привлекали внимание Гоббса. Напомним, что ему принадлежит специальный трактат «О свободе и необходимости», посвященный полемике с епископом Бремхоллом относительно свободы воли. Видное место занимают названные проблемы и в сочинении «Человеческая природа», в «Левиафане» и других произведениях Гоббса.

В решении вопроса о соотношении свободы и необходимости Гоббс выступает как убежденный детерминист и противник учения о свободе воли. Он отвергает определение воли как разумного желания, даваемого схоластикой. Если бы воля совпадала с разумным желанием, замечает философ, то не могло бы быть волевого акта, противоречащего разуму. Со своей стороны Гоббс определяет волю как желание, проистекающее из предшествующего акта обдумывания. «Воля есть... последнее желание в процессе обдумывания» (3, II, 94). Но желание выступает как основание воли в том случае, когда совершается какое-либо действие. Основанием же воздержания от действия служит опасение. Воля не является произвольной, утверждает Гоббс (см. 3, I, 507). Иными словами, он отрицает какую бы то ни было свободу воли. При этом Гоббс исходит из того, что наши желания и опасения, составляющие основание воли, определяются в свою очередь нашими предположениями, или мнениями, о возможных последствиях собственных действий. «Следовательно, наши желания вытекают из наших мнений точно так же, как наши действия — из наших желаний» (там же). В этом смысле можно считать, что мнения управляют миром.

Отрицание свободы воли не означает, по Гоббсу, отрицание свободы вообще. Но свободный человек — это не тот, кто заявляет: «я могу делать то, что хочу», а тот, кому ничто не препятствует делать желаемое (см. 3, II, 232). В этом понимании свобода и необходимость вполне совместимы. В самом деле, поскольку добровольные действия проистекают из воли, то они проистекают из свободы, но так как всякий акт воли, всякое желание и склонность проистекают из какой-нибудь причины, а эта причина — из другой и т. д., то они проистекают из необходимости (см. там же, 233).

Детерминизм Гоббса с особой силой проявился в полемике с Бремхоллом, отстаивавшим богословский вариант концепции свободы воли. Смысл последнего состоял в утверждении, что бог дал людям полную свободу воли для выбора между добром и злом и что они поэтому несут ответственность перед богом за свои грехи. Отвергая точку зрения Бремхолла, Гоббс доказывал, что воля обусловлена и детерминирована в такой же степени, как и любая другая вещь. «Утверждая, что действие было необходимым, — писал Гоббс, — я говорю не то, что оно было сделано вопреки воле совершившего его, но то, что оно произошло согласно его воле и необходимо, ибо воля человека, т. е. каждое его желание или волевой акт, и намерение имеют достаточную, а значит, и необходимую причину; вследствие этого каждое добровольное действие является вынужденным» (3, I, 542—543). Как видно, Гоббс и здесь стоял на точке зрения совместимости свободы и необходимости и, таким образом, приближался к выявлению их единства. Не отрицая способность человека к волевому акту, он последовательно и настойчиво проводил мысль о том, что «сама воля обусловлена другими, не зависящими от нее вещами» и что поэтому «все добровольные действия обусловлены необходимыми причинами и являются вынужденными» (там же, 556). Словом, нет и не может быть свободы от необходимости, хотя она и проявляется через «свободную» деятельность людей.

Детерминизм Гоббса, как и вся его философская система, носил механистический характер. Ведь говоря об обусловленности воли нашими желаниями, а последних — мотивами, философ имел в виду чисто механическое воздействие внешних объектов на органы чувств, поскольку именно в этом воздействии он и усматривал первоначальный источник всей психической жизни. Сама же психическая жизнь сводилась Гоббсом в конечном счете к движениям, происходящим в органах чувств, в мозгу, в сердце и в «животных духах».

С другой стороны, как и все сторонники метафизического материализма нового времени, Гоббс отождествлял необходимость и причинность, сводил первую ко второй. Результатом этого было, как известно, отрицание случайности в действиях и поступках людей, а также в природных процессах. «...Всякое событие, каким бы случайным оно ни казалось, и всякий поступок, каким бы добровольным он ни был, — писал Гоббс, — происходят с необходимостью...» (3, I, 558). В качестве примера он приводил выпадение одинакового числа очков на обеих костях при игре в кости. Это событие, кажущееся нам в высшей степени случайным, отмечал Гоббс, в действительности необходимо, так как оно обусловлено целым рядом причин, приведших к тому, что получился именно указанный бросок. Рассуждая аналогичным образом, указывал Гоббс, мы можем доказать необходимость того, чтобы завтра шел дождь или чтобы его не было. Не трудно увидеть ошибочность подобного отказа от признания объективного существования случайности. Но отмечая недостатки и ограниченность детерминизма Гоббса, игнорирование им (и другими метафизическими материалистами) взаимосвязи необходимости и случайности, нужно помнить, что в руках передовых мыслителей XVII—XVIII вв. детерминизм, утверждавший материальную обусловленность сознания и поведения человека, являлся действенным оружием в борьбе против религиозных концепций свободы воли, ставивших человека вне объективных законов реальной действительности.