6

6

Сейчас стало чуть ли не модно обращаться к последнему, так называемому «Каменноостровскому» циклу Пушкина, как раньше было модно не замечать его – во всяком случае – как единство. Стихам стали приписывать, тоже следуя моде, целиком религиозное направление. Это не совсем так. В цикле оно действительно есть – но есть еще другие смыслы. Перед нами – венок стихотворений: подведение итогов. И потому первый, и самый важный вопрос – что входит в состав цикла. В нем существуют, на мой взгляд, по меньшей мере, три «завещания» Пушкина: «Из Пиндемонти», «Памятник» и последнее «19 октября», место которого в цикле для меня несомненно…

Припомните, о други, с той поры,

Когда наш круг судьбы соединили, —

Чему, чему свидетели мы были!

Игралища таинственной игры,

Металися смущенные народы;

И высились, и падали цари;

И кровь людей то славы, то свободы,

То гордости багрила алтари.

Это – тоже «Памятник». Только – своему времени! Говорят, Пушкин заплакал, когда читал его друзьям на последнем своем 19 октября…

На самом деле… цикл, кажется, начинался несколько раньше – или много раньше: до Каменного острова и до трагического ощущения кануна летом 1836-го. Начался, может, с самого неожиданного у Пушкина стихотворения «Не дай мне Бог сойти с ума!» – 1833 год. Более явно – отрывком: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…» («На свете счастья нет, но есть покой и воля…») – 34 года и стихотворением «Странник» 35-го: «Дабы скорей узреть – оставя те места, // Спасенья верный путь и тесные врата…»; и еще одним стихотворением того же года: «Стою печален на кладбище…» Наверное, сюда же можно отнести «Вновь я посетил…» Тема смерти, гибели и прощания с миром у самого жизнелюбивого нашего поэта в этом цикле настолько остра, что почти болезненна… «По старом рогаче вдовицы плач амурный, – Ворами со столбов отвинченные урны…» – в описании кладбища.

Но есть еще стихотворение, которое уж точно относится к циклу – только стоит в стороне, не навязывая себя, не замечаемое никем, и не скажешь даже, что мы его случайно не замечаем. А это, может, вообще – последнее законченное произведение Пушкина.

От меня вечор Леила

Равнодушно уходила.

Я сказал: «Постой, куда?»

А она мне возразила:

Голова твоя седа.

Я насмешнице нескромной

Отвечал: «Всему пора!

То, что было мускус темный,

Стало нынче камфора».

Но Леила неудачным

Посмеялася речам

И сказала: «Знаешь сам:

Сладок мускус новобрачным,

Камфора годна гробам».

В объяснительном письме к Нессельроде Геккерн говорит о женитьбе Дантеса на Екатерине как о «высоконравственном чувстве», «которое заставляло моего сына закабалить себя на всю жизнь, чтобы спасти репутацию любимой женщины… он предпочел безвозвратно связать себя с единственной целью – не компрометировать госпожу Пушкину…»[105]

Что ж, откровенно до неприличия! В конце концов, Дантес уже женат, он – муж Екатерины, бывшей Гончаровой. И та уже живет в доме Геккерна… «Безвозвратно связать себя…»

Но это определение пушкинской ситуации распространилось до дуэли, и оно привело к развязке драмы Пушкина. В упомянутом уже неотправленном письме Геккерну-старшему Пушкин писал: «Если дипломатия есть лишь искусство узнавать, что делается у других, и расстраивать их планы, вы отдадите мне справедливость и признаете, что были побиты по всем пунктам»[106].

Он думал, что, заставив Дантеса жениться под страхом дуэли на нелюбимой, он выиграл бой. На самом деле он проиграл – и свет со всех сторон давал ему это понять. И Дантес мстил ему за то, что его заставили жениться, и дразнил Пушкина – тем, что ощущал свое поражение как победу. Всем своим поведением в последние дни, и даже будучи женат. И показывал откровенно, что бой еще не кончен, и интрига его с Натальей Николаевной, еще не завершена. Что, может, все еще впереди, и что он женился на ее родной сестре, чтоб в итоге выиграть. И все помогали ему с сочувствием. И Наталья Николаевна – пусть меня простят! – помогала ему, как могла, – может, только, в отличие от Дантеса, – по неразумию: являла мужу на каждом шагу, как она страдает от свадьбы сестры, и, кажется, искала его сочувствия… да и «казарменные каламбуры» или комплименты Дантеса – кто пересказывал мужу, как не она?..

«Наталье Николаевне очень хотелось поверить, что Дантес принес себя в жертву ради нее, и что он влюблен по-прежнему». По словам Фикельмон, Н. Н. Пушкина не желала верить, что Дантес предпочел ей сестру, и «по наивности или, скорей, по удивительной простоте спорила с мужем о возможности такой перемены в его сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия»[107]. Поясним: Наталья Николаевна в растерянности, кажется, или по наивности выбрала мужа конфидентом своей любви к другому. – Ситуация, которую истинные мужчины, а не «рогоносцы величавые», если и выдерживают, то недолго.

Абрамович приводит «в качестве примера… дневниковую запись польского литератора Станислава Моравского. Рассказывая о преддуэльных событиях, Моравский превозносит благородство Дантеса и говорит, что тот связал себя тяжелой цепью на всю жизнь, чтобы „спасти любовницу от грубых, может, даже кровавых преследований“»[108].