«Отчаянные гусары»
«Отчаянные гусары»
Однажды у Карамзина Пушкин встретил молодого гусарского офицера. Карамзин познакомил их: «Петр Яковлевич Чаадаев. Лицейский Пушкин».
Гусар был серьезен, сдержан и изысканно красив. Когда он откланялся, Карамзин рассказал Пушкину, что это родовитый московский барич, внук известного историка князя Щербатова. Несмотря на свою молодость и утонченную внешность, Чаадаев храбрый солдат. Он сражался при Бородине, брал Париж. Он умен, образован, занимается философией.
Пушкина заинтересовал этот необычайный гусар. При следующих встречах он рассмотрел его лучше. Чаадаев действительно был необычаен. С виду очень заметен. Красив какой-то утонченной фарфоровой красотой. Среднего роста, тонкий в талии, стройный, голубоглазый, белокурый, румяный, с приятным голосом и благородными манерами. Но, как скоро понял Пушкин, под хрупкой внешностью таился сильный характер. Никому бы не пришло в голову подшучивать над тем, что гусар Чаадаев живет, как красная девка: не кутит, не повесничает, в дуэлях не участвует. Ни тем, кто знал, что он храбрый офицер, ни тем, кто не знал этого. В нежнейшей голубизне его прозрачных глаз скрывалось нечто такое, что приводило в замешательство даже самых отъявленных наглецов.
П. Я. Чаадаев. Портрет работы неизвестного художника. 10-е годы XIX века.
Чаадаев знакомился с чрезвычайным разбором. Вокруг него как бы существовала невидимая черта, через которую никто не осмеливался переступать. Его дружбы искали. А беспечного юношу лицеиста он сам приблизил к себе.
Пушкина восхищали ум Чаадаева, его рассуждения, его образ мыслей. Чаадаев был настроен решительно и резко. Всесильного Аракчеева называл он злодеем, высшие власти — военные и гражданские — взяточниками, дворян — подлыми холопами, духовных — невеждами. «А все остальное, — говорил он с горечью, — коснеет и пресмыкается в рабстве».
Они виделись у Карамзиных, гуляли вместе в парке.
Однажды Чаадаев пригласил Пушкина к себе.
Казармы лейб-гвардии гусарского полка, где он квартировал, находились в Софии. Это предместье Царского Села возникло по прихоти Екатерины II, которой очень хотелось покорить Константинополь, изгнать турок из Европы и прослыть во всем мире поборницей христианства. Но пока Константинополь был во власти турок, российская императрица тешилась тем, что готовила для него православного императора: Второго своего внука она назвала Константином, приставила к нему няню-гречанку и грека-камердинера. А рядом с Царским Селом, за парком, на другом берегу озера, велела выстроить «второй Константинополь» — уездный городок Софию — и учредить при нем Софийский уезд.
На месте будущего городка архитектор Камерон воздвиг каменный Софийский собор — в пику туркам, превратившим Софийский собор в Константинополе в мечеть Айя-София. Тут же близ собора поместился ряд зданий, стоящих в виде декорации и напоминающих Константинополь, а против них, в дворцовом саду, высилась башня-руина, символизирующая собой падение Турецкой империи — Оттоманской Порты.
Предполагалось, что после постройки Софии жители Царского Села переселятся туда.
Но получилось по-иному. София не росла, а хирела. И в 1808 году велено было ее как городок упразднить, соединить с Царским Селом и впредь именовать: Царское Село, или София.
На месте «второго Константинополя» возник военный городок, застроенный казармами. А Софийский собор стал полковой церковью Гусарского полка.
София. Рисунок Д. Кваренги. Начало XIX века.
Сюда-то, в Софию, к своему новому другу частенько по вечерам наведывался, Пушкин. Со многими гусарскими офицерами он был уже знаком. Они встречались у Вельо, Ожаровского, Карамзина, в манеже.
Три раза в неделю воспитанники Лицея ходили попеременно в гусарский манеж, где подполковники Крекшин и Кнабенау учили их ездить верхом.
Когда Пушкин являлся в Софию к Чаадаеву, гусары встречали его с шумным радушием. Они ценили его остроумие и его стихи.
Пирушки далеко за полночь, романсы под гитару, веселье, смех, бесконечные рассказы о приключениях военных и невоенных… Она казалась ему очень привлекательной, полная опасностей и удали гусарская жизнь.
Первое впечатление от гусарской жизни было восхитительным. Пушкин подумывал, не пойти ли ему после Лицея в гусары, и даже писал об этом в стихах:
Покину кельи кров приятный,
Татарский сброшу свой халат,
Простите, девственные музы!
Прости, приют младых отрад!
Надену узкие рейтузы,
Завью в колечки гордый ус,
Заблещет пара эполетов,
И я — питомец важных муз —
В числе воюющих корнетов!
Про гусарские усы Пушкин сочинил «философическую оду». Она так и называлась «Усы». Сочинял он и другие «гусарские» стихотворения.
Но не пирушки главным образом привлекали Пушкина в Софию. Среди «не слишком мудрых усачей» были образованные и чрезвычайно умные — такие, как Чаадаев, Каверин, Николай Раевский, Молоствов. Позднее Пушкин вспоминал, как он
…с Кавериным гулял,
Бранил Россию с Молоствовым,
С моим Чадаевым читал…
Их дружба, их разговоры и привлекали его в Софию. Эти молодые офицеры, возвратившиеся недавно в Царское Село из заграничных походов, повидали много нового. Они вернулись в отечество с упованиями и надеждами. И что же? Ничто не изменилось. Где те преобразования, что сулил всем царь? Где свободы для граждан? Где вольность для народа? Вчерашние герои, освободители Европы у себя на родине вновь превратились в бесправных и жалких крепостных рабов. Царь равнодушен к России. Всем заправляет бесчестный и подлый временщик Аракчеев. Доколе же терпеть? Не пора ли начать действовать?
Среди резких, негодующих голосов здесь звучал и голос Пушкина. Он читал свои стихи, свое гневное послание «К Лицинию». Хоть речь в нем шла о Риме, о поработившем страну любимце деспота, развратном юноше Ветулии, но ни римский колорит, ни подзаголовок «с латинского» никого не обманули. Все отлично понимали скрытый смысл стихов.
О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?
Кто вас поработил и властью оковал?
Квириты гордые под иго преклонились.
Кому ж, о небеса, кому поработились?
(Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей,
Развратный юноша воссел в совет мужей;
Любимец деспота сенатом слабым правит,
На Рим простер ярем, отечество бесславит;
Ветулий римлян царь!.. О стыд, о времена!
Или вселенная на гибель предана?
С каким воодушевлением слушали гусары юношу-поэта, когда он с жаром восклицал:
Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;
Во мне не дремлет дух великого народа.
В их душах тоже кипела свобода. Они, так же как и он, были твердо убеждены, что
Свободой Рим возрос, а рабством погублен…
Так проходили вечера у «отчаянных гусаров».
Через несколько лет продажный писака Булгарин в своем доносе на Лицей, рассуждая, откуда пошел крамольный «лицейский дух», писал: «В Царском Селе стоял Гусарский полк, там живало летом множество семейств, приезжало множество гостей из столицы, — и молодые люди постепенно начали получать идеи либеральные, которые кружили в свете. Должно заметить, что тогда было в моде посещать молодых людей в Лицее; они даже потихоньку (то есть без позволения, но явно) ходили на вечеринки в домы, уезжали в Петербург, куликали[17] с офицерами. В Лицее начали читать все запрещенные книги, там находился архив всех рукописей, ходивших тайно по рукам, и, наконец, пришло к тому, что если надлежало отыскать что-либо запрещенное, то прямо относились в Лицей».
Булгарин хорошо знал факты. Лицеистов посещали многие, и среди них будущие «государственные преступники», члены тайных обществ: Павел Пестель, Федор Глинка, Никита Муравьев. В «лицейскую республику» из гусарского полка проникали запрещенные рукописи и книги.
В стихотворении «Городок» Пушкин писал:
Я спрятал потаенну
Сафьянную тетрадь…
Илличевский объяснял Фуссу свою неаккуратность в переписке: «У нас завелись книги, которые по истечении срока должны были отправиться восвояси, — я хотел прочесть их, не хотел пропустить времени и сделал преступление против законов дружества».
Лицеисты действительно проводили время с офицерами. В Софию ходил не один только Пушкин.
Пущин, Вольховский, Кюхельбекер и Дельвиг были частыми гостями офицерского кружка, носившего название «Священная артель». Там тоже, по словам Пущина, говорили «о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими в тайне».