Глава I. В глубоком тылу

Глава I.

В глубоком тылу

Первого ноября 1941 года госпиталь погрузился в товарные вагоны и выехал на Восток. Никто не знал маршрута следования. Мы с Олей устроились на верхней полке, под самой крышей, кто постарше - на нижних нарах. Еды не взяли, нечего было взять. У меня остались мама, брат, бабушка и тетя, у Оли - только мама. По молодости нам страшно хотелось есть, и ночью запах колбасы будил нас. Под стук колес и аккомпанемент гитары, которую взял с собой Вова Синаго, мы пели песни. Иногда Вова пел один:

Батюшка, подари ты мне лошадушку, серую, лохматую,

А я сяду, да поеду, милую сосватаю.

Эта серая лошадка, да она рысью не бежит,

Чернобровая дивчина на моей душе лежит!

Мы сидим, слушаем, иногда подпевает тонким голоском Шура Мухамедзанова, другие девушки. Так коротали свободное от занятий время. Вове Синаго еще не было и восемнадцати, но скоро его взяли в армию, и быстро пришло извещение - погиб смертью храбрых! Горе матери... А у меня в памяти он таким и остался, поющим.

Едем на тихом ходу, 4 ноября эшелон подъезжает к Арзамасу. Послышался гул самолета, тут же он пошел в пике, завыл, пулеметной очередью прострочил состав. Цвик, цвик! Пули легко пробивают стену и исчезают в полу. Только мелкие щепочки, как цветочки, раскрываются на этих местах. Вагон несколько раз сильно тряхнуло, я свалилась сверху на плиту и обожгла руку. Испугались все, растерялись. Кто-то хотел прыгать на ходу. Без приказа никто этого не сделал, чем и спасли эшелон. Машинист паровозного депо Московско-Курской железной дороги - честь ему и слава! - спокойно вел состав, въезжая под прикрытие леса. Самолет еще раз пролетел вдоль эшелона, взмыл вверх и исчез.

Вечером подъезжаем к Красноуфимску. В окнах домов по мирному светят огоньки лампочек. Удивительно! - здесь нет маскировки. Стучат колеса по рельсам, мелькают столбы, станции, сады, а там, на горизонте, - голубовато-белые горы, казахи на верблюдах и ослах, все своеобразно и ново. Одолев большие трудности, проехав более 4 тысяч километров, госпиталь 22 ноября прибыл в киргизский город Ош. Нам выделено здание педагогического института, который стоит на горе, весь из стекла и солнца. Справа - кладбище, сзади - арык с высоким забором.

В короткий срок все переоборудовали для приема больных. Чисто. Уютно. И вот раненые стали поступать. Началась круглосуточная напряженная работа.

Местные жители хорошо относились к нам, оказывали большую помощь, добровольно работали санитарами. Ежедневно начальник госпиталя проводил планерку. Сегодня Аркадий Матвеевич Гуревич доложил о дежурстве. Будем работать по сменам. Я с Женей Масич и Юлей иду в палаты к раненым.

Новая незнакомая культура вызывала любопытство. Женщины в темных халатах до самой земли, все носят паранджу из тонкого черного шелка. Ни глаз, ни лица не видно. Мужчины в полосатых халатах, с чалмой на голове. По тому, как надета чалма, можно судить, к какой социальной группе человек относится. Новый Ош отделяется от старого города горой Сулеман. Маленькие домики сложены из камней, обмазаны глиной. Такие же заборы - как крепости. Улицы извилистые, от горы спускаются к окраинам. В дождливую погоду текут мутные потоки, образуя огромные лужи. А рядом несут чистые студеные воды арыки - прямо с ледников. В жару сухой ветер поднимает тучи пыли, засыпая глаза. А на востоке, далеко в небе, белые снега Памира - это безумно красиво.

Около госпиталя стоит продпалатка, где мы с Олей познакомились с Хатамжаном. Он немного говорит по-русски, объясняет местные обычаи, отвечает на бесконечные наши «почему». На базаре большой выбор фруктов, виноград, дыни, арбузы. Но наше внимание привлекли багряные кисло-сладкие гранаты. В один из дней пошли на базар позже обычного. Народ уже разошелся, все гранаты были распроданы. Раздосадованные, мы направились обратно и заметили, что все снимают шапки и раскланиваются с высоким, средним лет, мужчиной. Мы переглянулись, подумали: видно, какой-то богач. Одет по обычаю в халат, на голове чалма. Неожиданно он по-русски окликнул нас: «Что прикажете?» «Мы хотели гранаты купить». Он повернулся к узбеку, что-то сказал, тот подошел к другому, и уже через несколько минут нам подали плоды. Поблагодарили, расплатились, раскланялись и пошли. На мосту через арык мимо нас промчался уже знакомый узбек со свитой, хлестнул нагайкой коня, что-то крикнул, гикнул, но за топотом копыт мы не расслышали, и умчался в переулок, подняв тучи пыли. Вечером мы рассказали об этом Хатамжану и похвалились - гранаты были исключительно вкусные. «И куда вас только заносит? - встревожился Хатамжан. - Сильные, ловкие басмачи живут в горах, никому не подчиняются, имеют влияние в народе, жестоки. Если им кто-то не нравится - уничтожают. Понравится - берут к себе, могут украсть девушку, увезти в горы, это часто бывает. Недавно большое несчастье случилось с телефонисткой - ее нашли убитой в саду, с отрезанными ушами и носом». Конечно, мы немного струсили и несколько дней остерегались бродить по городу. Но как только увидали на стене госпиталя афишу о представлении в местном национальном театре, купили с Олей билеты. Присоединились к нам и другие. Вечером все вместе пошли в театр. В небольшом, красиво орнаментированном зале, людей было немного. Ставили «Ширин и Фархад». Сзади нас сидели узбеки, старались объяснять, о чем идет речь на сцене. Красочные декорации, яркие дорогие костюмы. Но больше всего понравилась героиня, девушка с длинными русыми косами. Ритмичные танцы, красивые руки и живые движения пленили нас. Мы часто вспоминали этот спектакль.

Прошло несколько дней. Иду, навстречу офицер. И вдруг он останавливает:

- Товарищ, неправильно приветствуете!

Подумала: ну уж нет, это придирка! Круто остановилась.

- Вы прекрасно выглядите. Сегодня дежурю по части, зайдете в штаб после отбоя.

Сначала я не поняла. И только чуть спустя, вздрогнула - как все просто! Молча поворачиваюсь и, чеканя шаг, ухожу. Лицо пылает от обиды и негодования, нестерпимо горят уши, на глазах слезы. Бегу за барак и плачу. Меня увидел со склада Яшнов. «Что за горе?» Я рассказала. «Это кто же?» Молчу. Мог бы и не спрашивать, список дежурных висит на дверях. «Ладно, не плачь, приходи сюда к бараку, я буду около тебя».

После обеда шли с Олей к себе, поселили нас далеко. Смотрим, к госпитальному входу подъехали на красавцах-конях офицеры.

«Тебе не хочется прокатиться на такой лошадке?» - спрашивает Оля. «Очень хочется!» - как зачарованная, любуюсь конями. Сидеть на лошади меня научили во время финской войны. Помню, посадили меня на смирную лошадь, вложили в руки уздечку и хлестнули. Я вцепилась в гриву, сползла на шею и кричала от страха, пока меня не сняли на землю. Позже старшина разрешил брать старенькую лошадь и прогуливаться по дороге напротив нашей казармы. Так и научилась держаться в седле.

- Товарищ старший лейтенант, разрешите проехать на коне?

- Умеете? Пожалуйста! - удивился офицер.

Конь был высокий, помогли забраться в седло. Сначала он пошел медленной рысью, слушаясь. Но выпустила из рук уздечку, и конь помчался галопом. В переулке рявкнул гудок автомашины. Скачок в сторону выбил меня из седла: на виду у всех конь исчез в боковой улочке, протащив незадачливую наездницу за ногу.

Привели меня в чувство брызги холодной воды. Из арыка ее черпали черные паранджи и лили на голову и лицо. Помогли встать и доковылять до госпиталя. По косам стекала розовая от крови вода. Оля выбежала навстречу, заботливо уложила на полу в зале, где было прохладней, ввела противостолбнячную сыворотку, и я уснула.

Проснулась - темно, словно душат меня. Лицо и руки распухли, красные крапивницы сывороточной болезни отчаянно чешутся. Слышу бормотание. Голос незнакомый. Рядом стоит кто-то в белой чалме, в полосатом халате. Закрыла глаза от страха, придержала дыхание. Где я? Понять не могу. Слышу милый голос Оли: «Ты проснулась?» Смотрю, а узбекский «бог» поднялся и вышел.

- Кто это был?

- Ты не узнала? Хатамжан!

- Вот напугал! Подумала, что уже в гостях у их бога, - сказала я, и мы рассмеялись. Оказалось, он читал заклинание от ушиба и надел халат, как полагается по ритуалу. Ну, спасибо ему за участие!

Через несколько дней я уже работала. Августа Николаевна направила в операционную. Мне нравится четкая работа операционной, короткие фразы, быстрота исполнений. Дружинина любит собранную стремительность во всем. В свободное время она беседует со мной, расспрашивает о местной культуре. Операции делает быстро, руки так и мечутся над раной. Сказала отвести раненого в физкабинет, а Саша Аккуратнова делает массаж, гимнастику и кварц, везде успевает.

Не прошло и недели, как нас пригласили на обед к узбекам. Мы из любопытства тут же согласились. Пошли с Олей. Встретили нас с почетом, проводили в комнату. Стены, потолок и пол чисто выбелены, прохладно. Обувь снимаем у двери, посередине расстелен красивый ковер. Первыми сели хозяева, пригласили нас. Сидим, ножки калачиком. Принесли таз и кувшин воды. По очереди моем руки, вытираем полотенцем. Подали в большой миске плов. Аппетитный аромат сразу заполнил комнату. Смотрим, едят хозяева просто пальцами. Мы тоже с Олей стали действовать так. Но весь рис растеряли, а жирные пальцы облизали. Вкусно! Старший чуть повел глазами и нам принесли деревянные ложки. С удовольствием едим рассыпчатый, с бараниной и приправами плов. Облизываем ложки. Спасибо! Спасибо! - улыбаемся. Мы действительно уже наелись, да и привыкли быстро есть. Старший, улыбаясь, говорит: «Кушайте!» Мы вежливо отказываемся. Он посмотрел сердито, вынул блестящий, с красивой ручкой кинжал, показал нам и положил его около себя. Взглянул на нас недовольно: кушайте! Мы опять взялись за ложки. Съев еще немного, смотрим друг на друга, мучаясь, жуем рис, давимся, со страхом бросаем взгляды на кинжал. Наконец плов унесли. Вздохнули свободно, но преждевременно. Внесли пиалы с душистым зеленым чаем. Горка изюма, как янтарь, появилась в тарелке на ковре. Все пили чай с изюмом, а нам дали по большому сероватому куску сахара. Пиалу держим, как они, пьем медленно. Старший встал, и все поднялись. Спасибо! Оказалось, надо есть до отрыжки, отказаться нельзя, кровно обидишь хозяина. Нам было очень хорошо, но в гости больше не пойдем!

Дни бегут, раненые вылечиваются, отправляем их домой. Как-то после проливных дождей, отработав день в госпитале, поздним вечером идем с Олей в дом, где нас поселили у одной узбечки. Дорога блестит густой грязью, иногда проваливаемся до колен. Вышли на пригорок - та же глина. Скользим и вязнем, еле вытаскивая сапоги, рискуя оставить подошвы. Тьма окутала нас быстро, в двух шагах уже ничего не видать. Вдруг Оля исчезла, и откуда-то очень глухо раздался ее голос.

- Оля! Где ты?

- Я так испугалась, что сердце в пятки ушло.

- Здесь я! Провалилась в яму, смотри осторожней! Никакой ямы не вижу, вокруг липкий молочный туман. Делаю шаг, и нога моя скользит по краю щели.

- Ты здесь, Оля? Держи руку!

Отверстие небольшое. Поймала мокрую, скользкую, холодную руку, тяну. Оля нащупала ногой какую-то опору и легко выбралась наружу. Перемазанные глиной, промокшие до нитки, добрались до домика, почистились и свалились, словно мертвые. На другое утро Хатамжан, качая головой, сказал:

- Оля провалилась в могилу. Ногой встала на посаженного в углу покойника. Его сажают с молитвенной книгой на коленях, а сверху закрывают могильной плитой. Она от дождя сдвинулась, и Оля через небольшое отверстие провалилась в дом духа. Что, Оля, страшно? Ничего, долго будете жить!

Если бы мы знали об этом в ту темную дождливую ночь! Теперь ходим только по дорогам, а если хорошая погода - по тропе, которую сразу и не видно. Показал ее Хатамжан. Бежит она вдоль быстрого арыка, который кипит белой пеной далеко внизу, с гулом перекатывая камни-кругляши, а отвесная стена из камня, с узким карнизом, высится еще на много метров вверх от тропы. Чтобы пройти от нашего домика к госпиталю по дороге в хорошую погоду, надо минут двадцать, а по тропе над арыком - только пять. Нога еле умещается на этой тропе. А почти у конца она обвалилась, внизу пропасть. Туда мы не смотрим, страшно. Там клокочет белоснежный поток. Еще шаг - за уступом начинается широкая дорога, ведущая к госпиталю, а слева - кладбище.

Всю эту неделю мне нездоровится. Температура небольшая, а слабость просто валит с ног. Врач поставил диагноз - аппендицит. Послали к Дружининой. Та заинтересовалась, засомневалась, и оперировать отказалась. И все же это был аппендицит. Меня прооперировали. На пятый день температура поднялась до сорока и долгое время не спадала. Анализы ничего не показывали и только на пятнадцатый день обнаружили в крови тифозные палочки. Лежу в послеоперационной палате хирургического отделения, почти все время в забытьи. Кормят киселем из урюка. Вначале он мне нравился, но теперь видеть не могу эту оранжевую массу. Кажется, она пылает огнем, и что-то в ней ползает. С криком бросаю тарелку в сторону, в стену. Это был последний день высокой температуры. Утром она спала до 37 градусов. Мне легко, только кружится от слабости голова. Швы давно сняли. Нянечка моет полы, от нее явно пахнет зажаренной курицей. Это вызывает зверский аппетит. «Нянечка! Пожарьте мне курочку!» Узбечка не понимает. Все больные в палате объясняют, я даю деньги. Рано утром меня будит прекрасный аромат. Повернула голову, а на окне лежит великолепная жареная курица. Голова кружится, руки не слушаются, а все еще спят. Кое-как зацепила курицу, тарелка осталась на окне. Ем, наслаждаюсь, косточки складываю на полотенце. Так с куском в руке и заснула.

Спала долго. Проснулась бодрая, уже был обход врача. Остатки курицы выбросили, меня умыли, а я ничего не слышала. Дежурная сестра строго смотрит на меня и говорит:

- Такие казусы только с медиками случаются. Вместо тифа аппендицит вырезали, вместо диеты - курицу жареную съесть... И ничего!

Вскоре выписали из больницы, посадили в тарантас на двух больших колесах. Сплошная грязь закрывает неровную дорогу. Трясет и кидает, а на повороте чуть не вытряхнули меня в арык. Вот и госпиталь, от воздуха кружится голова. Постояла на ступеньках. Сил нет, пить хочу. Иду по длинному коридору, держась за стену рукой. За дверями отдыхают раненые. Знаю, что в раздаточной всегда есть кипяченая вода. Открывается дверь, раненый увидел меня и отступил, вытаращил глаза, испуганно кричит:

- Гриша! Смотри, какая смерть идет! Не за тобой случайно?

Мне еще не до шуток. Пить! Пить! Смотрю, раненый несет компот в стакане, прихрамывая: «Садись, вот стул!» Пью компот, и тут же все лицо покрылось потом, капли стекают со лба, кружится голова. Пришла Оля с обеда и повела меня домой. Дня два отлеживалась, а теперь выхожу на улицу, гуляю во дворе. Когда никого рядом нет, занимаюсь физкультурой. Сижу на крыльце, греюсь на солнышке. Как хорошо жить! Вспоминаю маму, стареньких бабушку и тетю. Как там они? Кто привезет им дров, напилит, наколет, принесет воды? Братья на войне...

Двор небольшой, у калитки растет высокое толстое дерево. Спрашиваю у мальчика, как называется. Он убежал к себе, несет в руках грецкие орехи, показывает на дерево - значит, на нем растут. С другой стороны забор из камней и глины, внизу кое-где лазы. Двор глиняный, травы нет. Хозяйка наша зашла в сарай, покормила кур, идет обратно с пустой миской. А я после тифа, все время голодная, говорю, чтоб продала мне яиц. Она села возле меня и рукой показывает: две черные курицы копаются у лаза. Шмыг, и ушли. За ними белые курочки порылись в пыли и тоже в лаз. Слышим, заквохтали в чужом сарае, а петух с этого двора отвечает. Черная вернулась, хозяйка ее схватила и показывает - яйца нет, «ек»! Так и несутся у старухи соседки, а потом ни одна не пойдет к ней во двор. У меня несутся, и бери яйца, сколько хочешь. Удивилась, интересно, так ли я поняла.

Через несколько дней хозяйка показала мне: и куры сидят, и яйца лежат в гнездах. Бери, говорит, деньги отдашь потом. Хочется мне увидать эту старушку - и как это у нее чужие куры несутся в определенное время.

В памятный выходной день заходим с Олей в дом. Хозяйка что-то кричит, показывает. Смотрим, на двери сидит коричневая, с зеленоватым оттенком, фаланга, с шилом вместо хвоста. Хозяйка по-своему объясняет нам, что ее укус иногда бывает смертелен. Нужно поймать какую-то змею, раздавить ей голову, сделать настой, и если сразу после укуса фаланги выпить это лекарство, то не умрешь, а сильная опухоль будет и потеря сознания. Змеи иногда заползают в дом. Хозяйка закрылась платком и выскользнула в дверь. Вошел узбек и убрал фалангу. Теперь мы перед сном перетряхиваем постели, а утром выворачиваем одежду. Фаланга сама на человека не нападает, но если до нее дотронуться, она жалит своим ядовитым хвостом.

...Спать легли рано. Мне не спалось, болела голова, а в воздухе ощущалась какая-то тяжесть. На столе блестит посуда. Кажется мне, что она разговаривает со мной, позванивая ложечкой и медленно скользя к окну. Дзинь... дзинь... Дверь со скрипом отворилась, но никто не вошел. Я села от страха на кровати и закричала: «Оля!» Вбежала хозяйка, что-то бормочет, тянет нас за руки и выталкивает во двор, а мы только в рубашках. Темнота, где-то истошно кричат ослы, посыпались с грохотом камни, ревут верблюды, громко переговариваются люди в кромешной тьме. Ни звездочки, ни луны на небе. Земля вдруг словно вздохнула несколько раз, и все стало затихать. Землетрясение часто бывает в окрестных горах.

Скоро все успокоилось. Утро ясное, прохладное. В столовую идти не хочется.

- Оля, пойдем в чайхану, пирожки возьмем?

- Согласна!

Времени до дежурства еще много, умываемся холодной водой из арыка. Заплели косы и по тропинке над арыком прошли до улицы. Идем, погода хорошая. Слышу, кто-то тяжело и громко дышит сзади. Обернулись и ужаснулись! Огромная голова животного, больше лошадиной, с кольцом в носу. Маленькие, красные, злые глазки, шерсть длинная, темно-коричневая. Быстро идет за нами и сердито головой рогатой поводит, похож на буйвола. С испуга бросились со всех ног по дороге, а чудовище за нами. Мы в чайхану, мужчины вскочили с мест, за кинжалы схватились и к двери. Объяснили нам, что это их священное животное. Мужчина вывел его на дорогу. Нам предложили пирожки, мы поели, поблагодарили и пошли на дежурство. Раненые в госпитальном отделении тяжелые, почти все с ампутированными конечностями. Молодые, смелые, но тяжело переносят последствия операций. Вот Григорьев в тяжелом состоянии, температура высокая, от еды отказывается, неразговорчив. Фашист занял родной край. Родные неизвестно где. Что с ними? Живы ли? Насмотрелся он на зверства. Никого не щадили - ни малого, ни старого - фашистские захватчики. Рана у бойца гноится, беспокоит, не зарастает - нет желания жить без ноги. Молоденькие сестрички с ног сбились, чтобы угодить послеоперационным раненым. Люба Глебова, как и все сестры, чуть отдохнув, идет в палаты и ухаживает за ранеными до позднего часа. То читает газеты или письма из дома и тут же отвечает под диктовку раненых. Выполнив последние назначения врачей, собрав письма для отправки, идем ужинать.

Как радостно и весело тем, кто получает письма от родных, знакомых! И рана зарастает, и появляются надежда и любовь. Только Григорьев мрачен. Нет ничего ему от родных. Состояние его все хуже и хуже. Жалеют все героя-бойца, смелого защитника Родины. Ему бы письмо получить! Сразу на поправку пойдет.

И вот Люба Глебова от себя написала телеграмму Григорьеву, что все живы! Получив ее, радостью осветился раненый. Счастлив! Настроение хорошее, есть стал, температура почти нормальная, рана очистилась и начала зарастать. Все были рады за него, его общительности и веселости. И вдруг ходячий раненый как-то узнал о телеграмме и во всеуслышание рассказал, что это липа.

Сразу все изменилось. Григорьев лежит лицом к стене, отказался от еды, температура повысилась, рана отекла.

Любу ругают начальство, некоторые раненые, да и сам Григорьев. Узнав от сестер о телеграмме, я сказала, что согласна с Любой и считаю, что она сделала правильно.

Доброе дело, которое должно было привести к скорейшему выздоровлению раненого, провалилось.

У Любы заплаканы глаза. Жалко раненого, все против Любы. Неужели они не понимают, она хотела только добра, только вдохнуть надежду. Будут ему письма, найдутся родные. А что получилось? Но работа работой. Дни бегут. И вот приходит письмо Григорьеву от родных! Но он не верит, почерк не узнает и не чувствует родных слов. Что это, думает он, опять Люба? И снова тревожно бьется сердечко Любы. Ах! Как это все получилось не так! Да нашлись же родные! Неужели не чувствуете, Григорьев? И вот наладились отношения. Но ранка на сердце осталась.

Вечером в госпитале для раненых кино. Погода установилась. Возвращаемся после кино, смотрим - на горе Сулеман, в темноте, то вспыхивают, то гаснут малюсенькие огоньки. Увидали Хатамжана, спрашиваем, уж не басмачи ли это? «Нет, Таджи-хан! Наши предки ходят в гости с фонариками. Закутаются в белый саван и идут», - говорит он. Я не выдерживаю и фыркаю от смеха. Вот басня! Оля молчит. Задетый моим неуместным смехом, Хатамжан предлагает: «Идемте завтра, посмотрите сами!» Отказываться после своего невольного смеха считаю невозможным. Оля отговаривает, но я переубеждаю ее: «Если он идет, значит, мы тоже можем идти!» Соглашаюсь за обеих.

Весь день помнила о предстоящем походе, искала причину, чтобы отказаться, но так ничего и не придумала. Вечером зашел Хатамжан, и мы втроем пошли к горе. Шли долго. Быстро стемнело, то и дело возникали преграды - камни, арыки. В темноте спотыкаемся, трусим, но идем. Вот и подножие горы. Огромные камни в беспорядке валяются тут и там. Последним землетрясением они сброшены с вершины. Обходим их. Поднимаемся все выше и выше. В стороне мелькнул огонек. Он то спрячется, то в сторону отойдет. Видим белый столб. Один, другой. Сразу несколько выросло, окружают нас и огоньки около них. Белых саванов все больше и больше. Страх берет, мы притихли и не двигаемся. Они совсем близко, но темнота мешает разглядеть - они то сойдутся вместе, то расходятся. Из-за ближайшего камня поднимается белый столб и фонарик с ним. Теперь своими глазами увидела. На душе у меня скверно. И зачем нужно было тащиться сюда? Что еще ждет нас?

- Пошли скорее обратно! - шепчу я.

- Нельзя, - отвечает Хатамжан. - Спину показывать нельзя. Уже светать начало, скоро они уйдут в могилу. Тогда можно идти, а сейчас пошли скорее на самый верх.

Он тянет нас за руки. Вдали тропу перешла одна тень, другая. Остановились мы на уступе, на самой вершине, стоим молча. «Смотрите на восход солнца», - сказал Хатамжан. А сам сложил руки вместе, несколько раз провел ими по лицу. Мы смотрели, как розовые лучи вырываются из-за дальней горы. Розовый свет разгорался и надвигался на нас - какая же красота! Словно завороженные, не можем глаз оторвать от золотистых пятен, которые перескакивают по вершинам гор, все время все изменяя. Еще немного, и мы стоим, залитые солнечным светом. А внизу еще темно. Зябко, но прекрасно. Первые лучи вырвались из-за гор и осветили все высокие деревья и дома в городе. Ош расположен внизу, как на дне блюдца, а вокруг горы, причудливые и разнообразные.

- Теперь можно идти домой, это вы запомните на всю жизнь! - улыбнувшись, сказал Хатамжан. Я заглянула в пропасть. Дна не видно, что-то серое переливается, еще туман не рассеялся, а на обрыве голубой цветок освещен солнцем. До чего же красиво! Прилепился на отвесной скале и глядит, как живой. Забыв все страхи, нагнулась над пропастью, потянулась за ним. Хатамжан засмеялся: «Держите ремень, попробуем достать его!» Он спускался по отвесной скале, ища ногой трещинки и выступы. Еще минута, и цветок сорван. Легко выпрыгнул, держась одной рукой за ремень. Подумала: наверное, он часто в горах бывает. «Таджи-хан, - говорит он мне, - вы первой увидели этот цветок, он вам нравится, примите, пожалуйста». «Спасибо, Хатамжан!» Цветок издавал легкий запах весны.

Светло. Мы бодро шагаем, забыв о ночных страхах. Дорога довольно ровная, переходы через арык хорошие, не то, что в темноте. За час дошли до столовой. Там еще никого нет. Отдохнув, пошли на дежурство, встретили местного врача, спросили о виденном ночью. Все оказалось очень просто. Днем, при ярком солнце, газовые пары скапливаются и выходят через отверстия в земле, через могилы, трещины, а ветер тянет их в сторону - как будто это движутся саваны. Весенние жуки-светлячки всегда сопутствуют этим явлениям. Видно, газ выгоняет их из норок в земле, и они фонариками летают около газовых столбов.

Раненых начали готовить для сдачи в госпиталь в Новом Оше, который развернулся на базе дома отдыха с огромным подсобным хозяйством. Фрукты, овощи в избытке. Выздоравливающих направляли на физтерапию в горы, в подсобное хозяйство. В основном косить, сушить, стоговать сено. Начальник госпиталя Александр Иванович в мирное время заведовал домом отдыха в Сочи, и здесь он руководил мастерски. Только в арыках тут весенняя вода была желто-рыжая от глины и примесей. Раненые перед тем, как влезать в ванну, кричали: «Санитар! Я из ванны индусом вылезу с желтой кожей, меня тогда любимый доктор не узнает!» Выздоравливают раненые, веселы и смешливы, быстро привыкли и к работе, и к воде.

А сегодня у нас выходной. После завтрака делать нечего, работы мало, погода хорошая.

- Пошли по городу в ту сторону, мы там не были, походим, хорошо?

Оля встряхивает косами, смотрит на меня, на голубое небо, на чуть шевелящиеся листочки, покрытые золотом солнца.

- Пошли!

Бродим по узким извилистым улочкам. Тепло, хорошо, ново. Много зелени, пение птиц. Солнышко пригревает. Мы идем и вспоминаем: учебу, Ногинск, родных, знакомых. Улыбаемся птичкам, поющим на деревьях и в зеленых кустах. И вдруг... - Стой! Стрелять буду!

Мы испуганно остановились, к нам подошли часовые.

- Как вы сюда попали? Кто вы?

- Шли, гуляли, мы из госпиталя.

- В штаб шагом марш!

Мы, испуганные, пришли в штаб. Нас расспросил дежурный комендант и отпустил в госпиталь. Отойдя довольно далеко, Оля говорит: «А нас за шпионов приняли!» И мы начали смеяться.

Иногда сильно грущу. Письма, как и прежде, приходят каждый день в адрес нашего прежнего госпиталя, а мы доставляем их в Новый Ош. Оля ушла туда еще с утра. Мы занимались уборкой, смотрю, почта идет. Отдают мне всю корреспонденцию - большая пачка. Иду к дежурному по части, письма для персонала сложила на столе. «А пачку для раненых куда?» «Что разложила, неси раненым!» «Так далеко!» «Бери Рыжуху!» Ох, Рыжуха, Рыжуха! Лошадушка милая, с тебя не свалишься. Идет ровным шагом, не торопится, у арыка, где водопой, сама повернула и вошла в воду. Долго пила из прозрачных холодных струй, постояла, помотала головой (брызги, как радуга, блеснули) и побрела дальше. Вот и госпиталь. Приехать верхом на Рыжухе неудобно. Привязала ее к изгороди, иду. На скамейках сидят раненые. Сильно хромая, навстречу идет Гриша Новичук: «Мне есть?» «Да! Из Новосибирска, а вот из части». Писем много, но раненых уже нет в госпитале. Их выписали, они уехали в часть или домой.

За пять месяцев мы вылечили более двух тысяч раненых, в основном очень тяжелых.