Летчики-испанцы в глубоком тылу врага
Летчики-испанцы в глубоком тылу врага
В то время, когда мы собирались вновь встретиться с фашистами в воздухе, другая группа испанских летчиков уже находилась в глубоком тылу врага.
Это было после разгрома немцев под Москвой. Почти все, кто проходил подготовку в лагере для партизан под Москвой, участвовали в битве за столицу. Большинство испанцев, обучавшихся в этом лагере, также прошли суровые испытания подмосковного сражения. После разгрома немцев под Москвой испанцы, участвовавшие в этих боях, с гордостью называли себя «москвичами».
После сражения под Москвой бойцы-испанцы настойчиво заявили о своем желании продолжать борьбу с врагом.
Полковник Дмитрий Николаевич Медведев и его заместитель по политической части Сергей Трофимович Стехов были назначены руководителями смешанной партизанской бригады, которая находилась в процессе формирования. В нее вошли также и испанские бойцы.
* * *
Май 1942 года. В составе одной из партизанских групп — два испанских пилота: Альфредо Фернандес Вильялон и Хосе М. Бадия. Место выброски этой группы — Западная Украина, недалеко от города Ровно.
Накануне группа в четырнадцать человек приходит на Красную площадь. Этой первой группой командует капитан Саша Творогов. Над площадью торжественно звучат кремлевские куранты.
— Заметьте время, товарищи! — говорит Саша. — Завтра в это время мы будем далеко отсюда.
— Знаем, — отвечает Вильялон, — но наши часы всегда будут показывать московское время.
На брусчатку площади начали падать крупные капли дождя. В небе над улицей Горького ослепительно сверкнула молния.
— Чего доброго, еще не будет летной погоды…
Однако ночь выдалась на редкость удачной для полета через линию фронта, контролируемую немецкой зенитной артиллерией… Небо закрыто тучами, но много и «окон», через которые просматривается земля. Гроза ушла на юго-запад. Горизонт время от времени освещается длинными всполохами молний, и кажется, будто они вот-вот зацепят самолет за хвост. Неожиданно по «брюху» самолета скользнул луч прожектора. Пилот быстро изменил курс, и самолет нырнул в тучу. Стало еще темнее. Огонек лампочки не рассеивает полумрака в салоне и похож на едва различимый светлячок в ночи. Кто-то пытается шутить, но шутки не получается.
Когда самолет выходит из облаков, пассажиры снова видят лучи прожектора, но на этот раз они уже не представляют опасности.
— Прошли линию фронта! — сообщил голос из динамика, висящего над входом в кабину.
Все с облегчением вздыхают. Испанцы ищут свои фляжки.
— Выпейте глоток, — предлагают они кому-то.
— У меня тоже есть.
— Какая разница? Сегодня выпьем из моей фляжки, а завтра из твоей… Теперь судьба у нас общая!
Испанцы в любом случае не подведут. Наша дружба скреплена кровью на полях сражений в Испании, а здесь станет еще крепче.
Выпили по нескольку глотков спиртного, немного закусили, а потом тихо запели русские и испанские песни. Небо стало чистым, ярко светили звезды.
Но вот раздалась сирена, и над дверью загорелась красная лампочка. Все разговоры мгновенно прекратились.
— Приехали! — сообщил Саша Творогов. — Приготовиться!
В фюзеляже открывается створка, и свежий ветер врывается внутрь. По спине побежали мурашки — то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Однако раздумывать нет времени. Зажигается зеленая лампочка, и Саша подает команду:
— Пошел!..
Прыгает русский, испанец, украинец, снова испанец, русский…
— Пошел!.. Пошел!.. — продолжает Саша.
Высота шестьсот метров. Четырнадцать парашютов образуют как бы белые ступеньки, ведущие в небо. Земля приближается, черная, в неясных пятнах, таящая угрозу. Не слышно ни звука. Не видно ни одного ориентира. Но вот загораются звезды в больших лужах от недавнего дождя. По мере снижения парашюта кажется, будто звезды поднимаются вверх и этому их движению не будет конца. Резкий толчок — удар — земля! Какое счастье! Это же земля!
Группа собирается в тишине. Подавая знаки фонариками, бойцы обходят лужи, осторожно перебираются через вязкие места и болотца. Ветер доносит далекий лай собак, глухой стук колес по дороге. В не видимых ночью кустах щелкает соловей. Бойцы собирают парашюты и углубляются в густой лес.
— Проверьте оружие — и в путь! Скоро начнет светать, — говорит капитан Творогов. — Предстоит большой переход. Дороги у партизан длинные и трудные.
Долго шагают по незнакомым местам. То минуют открытые поляны, то переходят небольшую речку. В лесу их атакуют полчища кровожадных комаров. Пока это их самые злейшие враги.
Небо на востоке заалело. Вот-вот взойдет солнце. Оно высушит росу, разгонит туман, но может выдать противнику отряд. Уставшие люди, крепко прижав к себе автоматы, в тяжелой дремоте привалились к деревьям.
Ворона, усевшись на вершине высокого дуба, начинает громко каркать, ей вторит другая, и вмиг вся воронья стая снимается с деревьев и второпях улетает в южном направлении.
Бойцы, разбуженные криком ворон, открывают глаза. Кое-кто делает по глотку-другому из своей фляжки. Примерно в двух километрах от местонахождения отряда виднеется печная труба, из которой вьется дымок. Дома не видно: его скрывают высокие деревья. Хосе Бадия и Сергей Волков направляются туда, чтобы точнее разведать местность.
Тянутся долгие-долгие минуты ожидания, наполненные тревогой за судьбу ушедших товарищей. Проходит час, другой. Наконец они возвращаются, но с противоположной стороны.
— Что случилось? Почему так поздно? — спрашивает их командир группы.
— Пришлось сделать большой крюк. До Ровно — двести пятьдесят километров. Недалеко отсюда находится станция железной дороги, идущей от Коростеня на Сарпы. Вся местность вокруг забита немцами и полицаями. Ищут партизан, парашютистов, выбросившихся этой ночью, короче — нас.
— Кто вам все это рассказал?
— Мы встретили пастушонка с двумя коровами. Он нам все и сообщил. Дали ему немного шоколаду и сухарей. Сказали, что идем на Киев.
— Нужно срочно уходить отсюда!
— Днем это невозможно! Местность открытая, и нас быстро обнаружат. Лучше остаться здесь до ночи…
Говоривший еще не закончил фразы, как со стороны железной дороги послышались автоматные очереди и лай собак.
— Приготовиться! — приказал капитан Творогов. — Открывать огонь только по моей команде.
Воцаряется тишина. В кустах замелькали немецкие каски. Все ближе лай собак…
Сколько здесь немцев? Сто, двести? Трудно сказать. Они приближаются, идут открыто, не предполагая засады. За их спиной примерно в двухстах метрах начинается лес. Немцы, наверное, полагают, что партизаны находятся в глубине леса, и потому так беспечны. Яростно рыча и подвывая, собаки ведут за собой солдат.
— Сто метров! — шепчет один из бойцов рядом с Твороговым. До войны он бегал стометровку, и его наметанный глаз точно определяет расстояние, оставшееся до немцев.
Уже слышатся гортанные голоса врагов, видны глаза разъяренных овчарок.
— Огонь!
Четырнадцать автоматов делают свое дело: после первых же очередей враги падают на землю. Убитым уже не встать, остальные убегают. Лая и рычания собак больше не слышно, до партизан доносятся лишь стоны раненых.
Через некоторое время немцы начали обстрел из минометов, интенсивный и прицельный. Немцы снова пытаются атаковать группу, но получают отпор.
Наступила небольшая пауза.
— Я насчитал сорок пять убитых фрицев, — сказал Саша, — тех, которых видно из кустов. Наверняка есть и еще убитые. А сколько наших осталось в живых?
— Пятеро, — ответил Вильялон. — И те почти все раненые.
— Нужно скорее уходить отсюда, пока не началась еще одна атака!
Оставшиеся в живых быстро собрали документы, оружие, снаряжение и по лужам и рытвинам поползли к лесу. Вслед им раздались автоматные очереди.
Весь день и всю ночь шагали пятеро по лесу. На следующий день Творогов, Хосе Бадия, Вильялон и еще двое партизан вышли на край какой-то деревни. В ближайшей хате хозяев не оказалось. Двое партизан пошли в разведку, но быстро вернулись. В деревне вообще никого не было. Не осталось даже кошек и собак.
— Сделаем здесь привал! — сказал Творогов. — Попробуем найти воду и что-нибудь из еды. Да и поспать надо до ночи.
Хосе Бадия обходил дом за домом, пытаясь найти хоть что-то съестное. Он был готов в любую минуту открыть огонь. Нервы были напряжены до предела. Одолевали жажда, голод, усталость.
У полуразрушенного дома он перелез через плетень и заметил, что из окна с разбитым стеклом за ним следят чьи-то глаза.
Хосе подошел к окошку и увидел древнюю старуху.
— В деревне есть немцы? — спросил он ее.
— Были, очистили всю деревню. Взяли с собой все: коров, коз, кур, одежду. Взрослых кого постреляли, кого увели.
— А как вы спаслись?
— Спряталась в погреб под домом.
— Нет ли у вас чего поесть?
Старуха, не говоря ни слова, пошла в чулан и вынесла кусок сала и краюху ржаного хлеба.
— Ешьте, ешьте на здоровье!
Пятеро партизан подкрепились старушкиным угощением и забрались на чердак дома, на сено. Спали весь день.
Их разбудили крики немцев и лай собак.
— Рус, сдавайтесь! Вы окружены! Бросайте оружие!
Партизаны нашли отверстие в крыше, приготовились к круговой обороне. А в это время с улицы снова донеслись крики:
— Иван, капут!.. Выходите!..
— Коммунисты не сдаются! — ответил Творогов и открыл огонь из своего автомата.
Немцы, оставив у плетня двух убитых, откатились от хаты и открыли огонь из-за ближайших домов.
— Экономить патроны, стрелять только наверняка! — приказал Творогов.
Бой у хаты затянулся. Немцы, потеряв убитыми еще нескольких человек, открыли по хате огонь из пулемета. Первой же очередью был насмерть сражен Творогов. Еще один партизан получил смертельное ранение в голову.
Загорелась соломенная крыша. Трое оставшихся в живых, воспользовавшись дымом, спрыгнули на землю. Это были Вильялон, Бадия и светловолосый голубоглазый белорус. Когда партизанам осталось добежать до леса всего несколько метров, немцы заметили их.
— Скорее в лес!.. Лес — наше спасение! — шептал на бегу Вильялон, но немецкая пуля пробила ему грудь. Белорус не дал ему упасть. Он обнял его и осторожно опустил на землю. В это мгновение пулеметная очередь прошила их обоих. Вильялон успел только сказать:
— Не оставляйте меня здесь… Не оставляйте одного!
Раздумывать было некогда. Бадия на мгновение остановился и сделал два шага вперед. Белорус был мертв, его голубые глаза не мигая смотрели в небо. В предсмертной судороге корчился Вильялон. Жизнь покидала его.
Бадия, отстреливаясь, опять повернул к лесу. У него кончились патроны. Стало совсем темно. В нескольких шагах от дороги он увидел большую глубокую канаву, наполненную водой. Единственное спасение от собак!
Хосе Бадия, цепляясь за кусты, забрался в канаву, в самое темное место. Через несколько минут послышался лай собак. Все ближе и ближе. Немцы почти все уже проскочили мимо, но одна из собак резко повернула в сторону и, натянув поводок, рванулась к канаве. Немцы окружили канаву и завопили:
— Выходи, Иван!
— Руки вверх!
— Не дождетесь! — крикнул Хосе, вылезая из канавы. Весь в грязи, черный, страшный, только глаза горят ненавистью к врагу. Крепко сжимая в руках партизанский нож, острый, как бритва, Бадия твердым шагом направился прямо на немца с автоматом. Прозвучала сухая автоматная очередь. Птицы, устроившиеся на ночлег на деревьях, подняли отчаянный шум. Гомон птиц вместе с эхом выстрелов далеко разнеслись вокруг. Хосе Бадия поднял руку с ножом и рухнул на землю.
* * *
О судьбе этой группы мы узнали значительно позже от случайно оставшегося в живых радиста Коли. Тяжело раненный в начале боя, он отполз в высокую болотную траву и стал свидетелем гибели своих товарищей. Колю подобрали партизаны. Через несколько дней у заброшенной деревни нашли трупы и пяти бойцов-десантников. Об их последних минутах рассказала партизанам чудом уцелевшая старушка.
Прошло пятнадцать дней. К переброске готовилась новая группа. Полковник Медведев, комиссар Стехов, полковник Лукин и другие командиры с сожалением констатировали, что, видимо, ждать известий от группы Творогова больше не следует.
Москва в то время жила нормальной жизнью. Москвичи твердо верили в разгром врага и приближали день победы своим ударным трудом.
В новую группу тоже вошли испанские летчики Антонио Бланко, Антонио Бланч и Хесус Ривас, а также испанцы других военных специальностей.
Май 1942 года. Самолет Ли-2 готов к отлету. Легкий ветерок от работающих моторов гуляет по летному полю аэродрома имени Чкалова. Полковник Медведев со списком в руке делает перекличку:
— Феликс Перес!
— Есть!
— Хосе Ортуньо!
— Есть!
Те, которых вызывают, один за другим занимают места в самолете. Рядом садятся Антонио Бланко и доктор Цесарский, испанец Меса и русский Кузнецов, Картабон и комиссар Стехов, Бланко и радистка — испанка Африка Бланч, санитарка Шаталова, Корчинский, Ривас, Чернова, Струтинский, Грос, Валя Довгер. Последним поднимается в кабину полковник Медведев. Техник закрывает дверь и уходит к пилотам, а самолет словно замирает в начале взлетной полосы, готовясь взять разбег.
Инерцией при взлете тесно прижимает десантников друг к другу.
Чернова вопросительно и с возмущением смотрит на Хесуса Риваса. Тот извиняющимся тоном говорит:
— Извини, но это сила инерции так подтянула меня в твою сторону!
Грос, услышав это, громко смеется:
— И кто тебе поверит? Тоже мне, нечаянно!
Все с улыбками смотрят в их сторону. Лида и Хесус краснеют. Ривас по возрасту годится девушке в отцы, но от шутки краснеет, как юнец. Опустив глаза, он начинает рассматривать кончики своих пальцев.
Все с облегчением вздыхают, когда самолет, набрав высоту, переходит в горизонтальный полет. Десантники расслабляются, достают фляжки.
Ортуньо, сидящий рядом с полковником, спрашивает:
— Можно сделать глоток?
— Да, можно и попить и поесть. В нашем распоряжении почти три часа полета.
Все следуют примеру Ортуньо.
— Помнишь, Ривас, как мы работали на ремонте моторов? — спрашивает Грос.
Тот, к кому обращен этот вопрос, не любит много говорить и в ответ лишь молча кивает.
— Если мне не изменяет память, тебе очень нравилась работа. Ты уходил с работы всегда поздно, Тебя так и называли: мастер — золотые руки…
— Я просто не люблю торопиться…
— С немцами тебе придется поворачиваться быстрее. То ли ты будешь бежать за ними, то ли они за тобой?
— Не будет такого, чтобы я бегал от них!
— Ну, а если говорить серьезно: кто тебя направил в партизаны?
— Как кто? Партия! — с гордостью отвечает Ривас.
— И все же почему? Ведь ты со своими золотыми руками мог бы принести гораздо больше пользы, работая на заводе, чем в качестве партизана…
— Я? Ты что?! Отказаться выполнить задание партии? Ни в коем случае!
Он хотел еще что-то сказать, но в это время вокруг начали рваться немецкие зенитные снаряды, а лучи прожекторов — «лизать» брюхо самолета.
И опять воцаряется тишина. Полковник поясняет!
— Проходим линию фронта по Оке.
Девушки смотрят на мужчин широко раскрытыми глазами, будто хотят спросить: «А что же будет дальше?»
В этот момент пилот бросает самолет сначала на одно крыло, затем на другое и входит в затяжное пике, а у самой земли выводит его из-под обстрела. Все крепко держатся за сиденья. В самый критический момент Мария Шаталова неожиданно вскрикивает:
— Ой, мама!
Пилот выравнивает самолет уже вне зоны обстрела. Моторы опять ровно гудят, и машина набирает высоту над оккупированной врагом территорией. Альтиметр показывает три тысячи метров.
Ривас задумчиво отодвигает занавеску на иллюминаторе и смотрит вниз. Затем встает и вглядывается в глубину темного леса. В ответ на свои мысли кивает головой, потом опять садится. Кажется, будто он что-то потерял и никак не может найти. Он просто не может долго сидеть без дела, его руки все время должны что-то делать, а сейчас делать нечего и он задумчив больше прежнего. Из состояния задумчивости его выводит полковник Медведев, который говорит, обращаясь к бойцам отряда:
— Товарищи! До конца полета у нас остается мало времени. Я буду прыгать первым. Нужно иметь в виду, что мы находимся на оккупированной территории и каждое наше действие должно быть хорошо продумано.
Ривас, который очень плохо знает русский язык, в ответ на слова полковника шепчет: «Понимай». Хесус небольшого роста, он уже немолод, ему около сорока; у него плоскостопие, но он об этом никому не говорит. Ривас никогда громко не смеется, он не любит говорить о себе; его трудно вывести из равновесия, и при этом он сохранил способность краснеть, как юноша.
Вот мы и у цели. Голос из репродуктора разносится по всему салону:
— Приготовиться! Через несколько минут будем над местом назначения!
— Сейчас нам предстоит прогуляться по улице Горького! — шутит Антонио Бланко. Все смеются, Но девушки явно волнуются.
Экипаж подает звуковой сигнал для парашютистов: «ту-у! ту-у!» Открывается дверца для прыжка. Валя, перед тем как прыгнуть, ободряюще улыбается Ривасу и, взглянув на его снаряжение, замечает:
— Ривас, посмотри на свой карабин. Он, кажется, не пристегнут к тросу!
Сначала Ривас подумал, что девушка просто пошутила, но на всякий случай бросил взгляд на карабин. Шнур, действительно, петлял по полу и терялся под сиденьем. Девушка была права. Если бы она его не предупредила, то лететь бы Ривасу до самой земли с нераскрытым парашютом. Пока он пристегивает карабин, самолет уже пролетает солидное расстояние.
Выпрыгнув из самолета, Ривас чувствует, как его подхватил сильный порыв ветра. Вот раскрылся парашют. Вдали затихает гул моторов самолета.
Спуск идет гладко. Но где же земля? Через несколько секунд Ривас ощущает толчок и слышит треск ломающихся веток. «Где я? Уже на земле или нет?» И словно в ответ на свой вопрос он слышит кваканье лягушек в болоте.
Ривас повис на стропах парашюта, и его «живьем» поедают комары. Время тянется очень медленно, слишком медленно. Ривасу холодно. Замолкают лягушки, не слышно пения птиц. Постепенно наступает рассвет. Первые лучи солнца приоткрывают завесу таинственности над лесом: проступают очертания высоких сосен, могучих дубов, мелкого кустарника.
Ривас с беспокойством охватывает взглядом все вокруг и убеждается, что здесь он один. Он немного колеблется, затем, убедившись, что находится всего в метре от земли, отстегивает лямки парашюта.
Куда идти? Где остальные десантники?
Пролетает стайка кедровок. Из березовой чащи ветер доносит: «ку-ку! ку-ку!»
Очутиться одному в неизвестном лесу в тылу врага — перспектива не из приятных. У Риваса еды на три дня. Можно, конечно, растянуть ее и на больший срок. Во фляжке — водка. Кругом болото. Можно попробовать сделать десять шагов в одну сторону, десять — в другую. Левой рукой Ривас придерживает гранаты, висящие у пояса, и вещмешок с продуктами, правой цепляется за стволы молодых березок и, осторожно ступая по зыбкой почве, через некоторое время выбирается на сухое место.
Рядом с березовой рощей вьется тропинка. Ривас осторожно идет по ней, внимательно осматривая местность, но никого не видит: лишь утренний свежий ветерок посвистывает в ветвях, да со всех сторон щебечут птицы.
— Никого! Никого! — вполголоса говорит сам себе Ривас.
Он все идет и идет. Достал шоколад, поднес ко рту и вдруг замер: вдали ему послышался лай собак. Нет, ничего. Послышалось…
Ривас шел лесом наугад. В голове проносилось множество мыслей, вспоминались эпизоды из жизни, казалось, совсем не подходящие к данной ситуации. Ривас шел, оглядываясь по сторонам, и вспоминал.
…После перехода через Пиренеи, когда окончилась гражданская война в Испании, — пребывание в лагере во Франции… Голодные, полураздетые бойцы республиканской Испании. Со всех сторон им делают «заманчивые» предложения: предлагают стать наемниками, профессиональными убийцами. Французы предлагают им стать летчиками на Мадагаскаре, англичане — в Индии, итальянцы — в Абиссинии. Предлагают за большие деньги участвовать в подавлении национально-освободительных движений.
— Эти люди делали вид, будто забыли, за что мы воевали в Испании три года! — произносит вслух Ривас и опять оглядывается. — Да, мне сейчас остается только надеяться, что меня найдут мои товарищи, самому мне отсюда не выбраться!..
И снова воспоминания. В лагере для интернированных, где он находился, были только одни мужчины. Дети и женщины — в другом, в километре от их лагеря. С ними они не могли общаться.
Их лагерь был расположен вблизи местечка Аргелес-Сур-Мер. В нем содержались не только испанцы, но и люди других национальностей: англичане, американцы, русские, итальянцы, немцы — все, кто помогал Испании бороться с фашизмом.
Их было больше ста тысяч человек. Они страдали от голода, жажды, насекомых, болезней; наконец, о них «заботилась» и сама смерть. Не так далеко от их лагеря плескалось Средиземное море, спокойное, голубое, манящее. Однако от моря их отгораживали ряды колючей проволоки да стражники с автоматами в руках, всегда готовые открыть огонь. С другой стороны лагеря возвышались Пиренеи — высокие, зеленые, величественные горы. Там была Испания. Где-то в глубине ущелий пряталось небольшое селение. Далеко вдали маячила колокольня церкви в этом селе. Иногда до узников ветер доносил слабый перезвон колоколов; чаще всего они звонили по умершим в лагере.
И это все. Казалось, жизнь покинула эти места: к берегу больше не приставали рыбацкие суденышки, даже чайки улетели. Осталась лишь непреклонная воля людей, томящихся за колючей проволокой.
С первыми лучами солнца узники, окоченевшие от ночного холода, выползают на песок. Каждую ночь кто-то засыпает навсегда. Их вытаскивают из-под хлама и хоронят в другом конце лагеря в таких же песчаных ямках, в каких они жили. День-два — и ветер разметает песчаные холмики над их могилами.
Через громкоговоритель узникам обычно сообщали имена тех, кого франкисты приговорили к смерти. Как-то вечером к выходу из лагеря вызвали всех, кто сражался в республиканской военной авиации: Мануэль Сарауса, Хосе Пуич, Хесус Ривас, Франсиско Мероньо… Воцарилась мертвая тишина. Никто не знал, хорошо это или плохо. По небу плыли черные тучи, и лучи солнца едва пробивались сквозь них, освещая серые тени, движущиеся по лагерю. Были названы фамилии двенадцати летчиков. Все они группой направились к выходу, где у колючей проволоки их обыскали жандармы. У авиаторов ничего с собой не было, кроме потрепанной одежды, кишащей вшами. Все, что имелось у летчиков стоящего, они отдали товарищам, оставшимся в лагере.
Ривас вспомнил: у него в руке был тогда бумажный сверток, в котором находились старая зубная щетка да небольшой обмылок с прилипшими к нему песчинками.
— Оставь свой пакет здесь, — сказал ему жандарм. — Больше у тебя ничего нет?
— Нет! А что еще может быть?
— Все что угодно! Но это тебе больше не понадобится! — с усмешкой заметил жандарм.
Авиаторов посадили в грузовик, грубо подтолкнув прикладами, и повезли в неизвестном направлении.
Дорога шла к лесу. Шофер прибавил скорость, чтобы преодолеть крутой подъем, и машина свернула к лесу. На зеленой лужайке, окруженной густыми деревьями, она остановилась.
— Прибыли! Слезайте! — раздалась команда.
Испанские летчики спрыгнули на землю. В нескольких метрах от них стоял черный лимузин. Возле него прохаживался высокий блондин в добротном черном костюме и модных полуботинках.
— Немец! — заметил Браво, взглянув в его сторону.
«Немец» сказал:
— Сбрасывайте свою одежду!
— Это конец! — прошептал Браво.
— У этих гадов нет ни грамма совести: даже наша грязная одежда им понадобилась!
— Теперь только и осталось, что переселиться в другой мир. Это последнее, что у нас было! — воскликнул Исидоро Нахера и со слезами на глазах бросил свою одежду на землю.
— Спрячь свои слезы, парень! Не будь ребенком! — остановил его Пуич. Три года ты был мужчиной, а теперь!..
— Быстрее!.. Быстрее!.. — подгонял их «немец».
— Это уже лучше, — проговорил Карбонель, увидев, что им приготовили чистую одежду. — Они хотят отправить нас на тот свет чистенькими… Вот сволочи!..
Каждому вручили пакеты с новой одеждой.
— Ого! — удивился Сарауса. — Нас хотят расстрелять чуть ли не в смокингах!
Никто не ответил на его реплику. Когда испанцы оделись, им вручили билеты и документы для проезда в Париж…
Поезд прибыл в Париж очень рано. На вокзале авиаторов встречали испанские и французские коммунисты.
Париж!
Позже Ривас узнал, что именно Советский Союз вызволил их из того ада. И сейчас, оказавшись в этом незнакомом лесу, Ривас верил, что советские товарищи не оставят его в беде.
— Нет! Ни в коем случае! — говорил сам себе Ривас, вслушиваясь в звуки собственного голоса, и продолжал шагать от дерева к дереву. Между стволами мелькнуло что-то белое. Парашют! Это же его парашют! Значит, он бродил весь день и вернулся к месту своего приземления?
Ривас стащил парашют с дерева, пошел в глубь чащи и, завернувшись в парашют, решил немного поспать. Уже засыпая, вспомнил день отплытия из французского порта Гавр. Пароход «Мария Ульянова». Красный флаг с серпом и молотом. Разве можно забыть все это?..
Ривас крепко заснул. А когда солнце поднялось над лесом, он услышал протяжный крик:
— Ривас!.. Рива-ас!
— Не может быть! — Ривас никак не мог понять, то ли ему это снится, то ли у него начались галлюцинация. Нет… Нет!
— Рива-ас!.. Ри-ивас!
Он узнал голоса Медведева и Гроса.
— Ривас! Друг!
Все трое крепко обнялись. Трудно было понять, кто из них рад больше: Ривас, что его нашли, или те двое.
— А мы уж совсем было отчаялись, — со вздохом облегчения проговорил Грос.
— Да я и сам не думал, что выберусь отсюда живым… Куда идти — не знаю. Все кругом незнакомо, спросить не у кого, — пытался шутить Ривас, и лицо его озарила счастливая улыбка.
— Скажи спасибо полковнику Медведеву. Он столько времени потратил на твои поиски!
— Я никогда не забуду этого. Вы мне как братья. Спасибо, товарищи! — с глубокой признательностью сказал Ривас.
Партизанский лагерь разбили в чаще леса. Партизаны вели разведку, вступали в бой с врагом, в окрестностях сел вылавливали полицаев. Партизанский отряд вырос в бригаду. Укрываясь в густых лесах, партизаны уничтожали фашистов, взрывали поезда с вражеской военной техникой.
Ривасу было труднее всех. Он не мог участвовать в операциях из-за своего плоскостопия и часто вынужден был коротать время где-нибудь в сторонке, строгая ножом палочки. Движения — то нервно-быстрые, то медленные. Нож соскальзывал с палочки и замирал, затем снова начинал скользить по белой поверхности почти без усилия, как бы поглаживая ее.
Когда Риваса брали в партизанские походы, он не мог долго идти и ему приходилось ехать в повозке. И тогда он избегал смотреть на товарищей, резче становились складки вокруг его рта, он сторонился разговоров даже со своими друзьями.
Бригада росла с каждым днем: одни прибывали из окрестных деревень, приходили бойцы, оказавшиеся в тылу врага, других перебрасывали с Большой земли.
— Что будем с тобой делать? — спросил однажды Риваса товарищ Стехов. Испанец, не зная, что ответить, растерянно пожал плечами, хотя давно боялся услышать подобный вопрос.
— А что, если отправить тебя в Москву на самолете, который должен на днях прилететь?
— Ну что ж… — ответил Хесус, покраснев. — Как вы прикажете…
— Ладно, так и сделаем! Ты никому пока не говори, а сам будь готов.
Ривас никогда не думал, что его партизанская жизнь окажется такой короткой, и это обидело его до глубины души.
В один из июньских дней 1942 года Николай Иванович Кузнецов вернулся из разведки с тревожной вестью: немцы готовились нанести серьезный удар по партизанской бригаде. Только что на станцию Будки-Свидовичи прибыл состав из восьми вагонов с тремястами фрицами, которые завтра должны были напасть на партизан.
Полковник Медведев, опытный и смелый командир, сформировал отряд из тридцати человек. Тридцать против трехсот!
Бойцы отряда шли к станции всю ночь. По пути на соснах и елях делали зарубки, иногда останавливались, прислушиваясь.
— До станции осталось два километра, — сообщил Медведев бойцам. Сейчас мы разобьемся по двое, и каждая пара бойцов займет свою позицию вдоль станции.
На схеме, сделанной от руки, были указаны места, которые следовало занять каждой паре бойцов для атаки. Поезд с немцами стоял в тупике.
Партизаны ползком подобрались к эшелону. Начинался рассвет. Уже можно было различить, как двое фашистов — часовые — с собаками на поводке прохаживались вдоль вагонов. Они шагали друг другу навстречу, а потом расходились. Партизаны ждали сигнала атаки. Томительно тянулись последние секунды. Руки крепко сжимали автоматы. Кто-то неосторожно шевельнулся в кустах, и находившаяся поблизости собака немецкого часового замерла на месте. Немец впился глазами в те кусты, откуда послышался шорох. Яростный лай собаки сливается с резким стуком двери вокзала, И в то же мгновенье партизаны открывают огонь из автоматов по эшелону. Из вагонов выскакивают фрицы с автоматами в руках, некоторые раздеты. Однако их попытка отразить атаку партизан окончилась полным провалом: партизаны перебили фашистов, выскочивших из вагонов. И только один вагон оставался закрытым. Испанский летчик Бланко, подбежав к вагону, начал стучать в дверь:
— Эй! Фрицы!.. Выходите!
Дверь вагона медленно открылась, и немцы один за другим стали спрыгивать на землю. Неожиданно из глубины вагона раздалась автоматная очередь. Пули подняли щебеночную пыль. Обеими руками цепляясь за дверь, Бланко начал сползать на землю. Кровь заливала ему лицо и руки. Партизаны поспешили исправить ошибку Антонио, но было уже поздно. Бланко был мертв.
Недалеко от станции партизаны вырыли могилу для двух погибших в бою товарищей — для русского парня Толи и испанца Антонио. Из фашистов только одному удалось скрыться в лесу.
…Антонио Бланко, как и многие испанцы, оказавшиеся в СССР после войны с франкистами, работал в Москве на автомобильном заводе, в инструментальном цехе.
Возвращаясь с работы, Антонио обычно шел к остановке трамвая. Недалеко от остановки находился приземистый, двухэтажный деревянный дом. В одном из нижних окон этого дома он каждый раз замечал светловолосую девушку. Каждый вечер, склонившись над столом, она что-то делала: то ли шила, то ли гладила. Когда лучи солнца пробивались сквозь яркие цветы герани, девушка поднимала голову, и Бланко видел большие глаза, такие же голубые, как весеннее небо в Испании.
Пришел день, и девушка стала поднимать голову, когда мимо проходил Антонио, и даже иногда улыбалась ему.
Сначала Антонио не мог ни на что отважиться: он почти не умел говорить по-русски. Целый месяц он изучал русский язык по ускоренной программе, однако о девушке никому не говорил, тем более, что он ничего не знал о ней.
В один из вечеров Антонио не увидел в окне девушку, и его охватила тревога. Ему казалось, что даже цветы на окне отвернулись от него.
Взволнованный, он постучался в дверь, мысленно подбирая слова для вопроса. Дверь ему открыла, по-видимому, соседка. Бледный с перепуганным лицом, Бланко спросил ее:
— А где… девушка?
Старушка, осмотрев его с ног до головы, с удивлением ответила:
— Ушла в магазин.
Антонио не знал, как продолжать разговор, и, пробормотав что-то нечленораздельное, ушел.
На следующий вечер он наконец решился заговорить с девушкой и целый день на работе готовился к этой встрече. На его сбивчивый вопрос, где она была вчера, девушка спокойно, с милой улыбкой ответила:
— Ходила в магазин. Кое-что нужно было купить для дома.
— А-а!
На этом их разговор в тот вечер и окончился, так как Антонио не приготовил других фраз.
Шли дни за днями, а Антонио никак не мог найти предлога для разговора. Он заучивал множество фраз, но не решался их произнести.
Наконец он придумал. Поздоровавшись, Антонио сказал:
— Сегодня хорошая погода…
В ответ он получил мягкую, добрую улыбку, но ему больше ничего и не надо было — он уже знал, о чем спросить:
— А почему вы никогда не выходите по вечерам погулять?
Она подняла на него свои глаза, и, хотя их разделял подоконник, уставленный горшками с геранью, он хорошо видел, какие у нее красивые голубые глаза.
— Кто? Я? Я никогда поздно не выхожу из дома.
— Ждете кого-нибудь?
— Да, своего мужа.
Одно лишь мгновение звучали эти слова, а Антонио показалось, будто весь мир успел перевернуться.
Она продолжала заниматься своим делом, а он с трудом выдавил из себя:
— Хорошо… До свидания…
— До свидания! — как всегда спокойно, ответила она.
Антонио не помнил, как добрался до дома. Закрыв окно, он одетым бросился в постель, глубоко переживая удар судьбы. Эту золотоволосую женщину с ее улыбкой, с ее большими глубокими глазами он сравнивал с небом и солнцем Испании, с лучшими женскими образами на знаменитых полотнах великих испанских живописцев Гойи и Эль Греко, которые видел в музее в Мадриде. А теперь? Нет, теперь он дает себе зарок: «Никогда и ни в кого не буду больше влюбляться!..»
Лишь спустя много месяцев Антонио рассказал своим друзьям историю своей неудачной любви…
* * *
Из авиаторов-испанцев в бригаде остался только Ривас. Еще один из испанских летчиков Антонио Бланч погиб в те же дни, подорвавшись на немецкой мине.
Этот печальный случай натолкнул Риваса на одну мысль. Среди оружия, отобранного у врага, имелось и такое, которое требовало ремонта. Вот тогда-то Ривас и оборудовал в партизанской землянке немудреную ремонтную мастерскую.
Когда несколько дней спустя прилетел из Москвы самолет, ни Стехов, ни Ривас не вспомнили о том неприятном разговоре. Мастерская Риваса приобретала популярность. Партизаны считали своим долгом, возвращаясь после операций, приносить любой инструмент, который попадался под руку.
Слава мастерской росла. Ривас стал в отряде нужным человеком. Отличный механик, «золотые руки», — говорили про него одни. «Если Ривас починит, то ни одна пуля мимо фрица не пролетит: все в цель попадут», — повторяли другие.
Однако широкую известность механику испанской республиканской авиации принес непредвиденный случай.
Было раннее утро. Туман клочьями растекался по лесу. Кругом тишина. Не шелохнется лист на деревьях. Ветер затих где-то в ложбинах.
Ривас, выйдя из землянки, с наслаждением вдыхал полной грудью свежий воздух.
Вдруг до его слуха донесся чей-то громкий рев. Послышался треск ломающихся веток, будто кто-то пробирался сквозь чащу к лагерю.
Шум услышали и другие. Партизаны с оружием в руках поспешно выскакивали из землянок.
Все услышали голос часового, не столько встревоженный, сколько возбужденный:
— Испанцы!.. Испанцы!.. Где там испанцы?! Ривас выскочил вперед и увидел, как сквозь кусты навстречу ему продирается огромный бык.
— Давай, Хесус! Бери плащ и саблю и покажи корриду! — уже кричали ему партизаны.
— Разве так можно? — ответил Ривас. — Зачем его убивать?!
— Ладно, ты нам только покажи, как тореадоры с быками управляются!
— Пусть это лучше сделает Ортуньо. Он — мурсийский тореадор.
— Эй, Ортуньо!
Появился Ортуньо. Однако увидев огромного быка с пеной на губах и яростно роющего копытами землю, Ортуньо попятился.
— Что с ним делать? — поспешно спросил его Ривас.
— Как что? Убить его, и у нас будет мясо на несколько дней!
— Да, а кто это сделает? Стехов предложил:
— Привяжите быка и не шумите. Может, вслед за ним идут немцы!
С большим трудом удалось привязать быка к дереву, недалеко от одной из землянок.
— А как будем убивать?
— Ну, это нужно сделать бесшумно, — проговорил Ривас и принес из своей мастерской большой молоток. Подойдя к ничего не подозревавшему быку, Ривао поднял молоток. Вам! То ли удар был слабым, то ли Ривас ударил не по тому месту, но только бык даже не пошевельнулся. Все ждали затаив дыхание. Какое-то мгновенье бык тупо смотрел на Риваса, а потом дикая ярость охватила животное. Ривас и другие бойцы успели добежать до землянки. Ортуньо, ухватившись за сук и поджав ноги, повис на дереве. Он закричал: «Убегай, братцы!» Разъяренный бык кинулся вслед за убегавшими людьми, но автоматная очередь остановила его.
Когда опасность миновала, Ортуньо, висевший на дереве, и Ривас, зацепившийся за порог землянки, вызвали громкий хохот. Долго потом товарищи подтрунивали над ними и с улыбкой рассказывали о незадачливых тореадорах в партизанском лесу.
Ривас с честью выполнил свой партийный долг. Весь партизанский край знал его как лучшего оружейника. За боевые заслуги Советское правительство наградило Хесуса Риваса орденом Отечественной войны 1-й степени и медалями. После войны он поселился в Ленинграде!