Л. Коробов ПОЕДИНОК

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Л. Коробов

ПОЕДИНОК

В Ташкенте я оказался в конце войны. Именно оказался. Это не было возвращением домой после работы в прифронтовой полосе. Мне предстояло кое с кем встретиться и кое-что уточнить. Задерживаться я не собирался. Считал, что снова вернусь на фронт и довольно быстро. Обстановка, однако, изменила мои намерения. Пришлось остаться в тылу и на весьма длительное время. Обстоятельства потребовали.

Конец войны был не только избавлением от страшных тягот, ненавистного врага, бесчинствовавшего на территории нашей Родины. Это было время расплаты с врагом за содеянное им в годы оккупации. Те, кто замарал себя связью с гитлеровцами, кому предстояло отвечать перед народом, спасались бегством. Чаще всего агенты гитлеровских разведслужб, вражеские пособники устремлялись на Восток, где их не знали и где легче было укрыться. Поиском и разоблачением таких скрытых врагов мне и предстояло заняться по возвращении в Ташкент.

Первое дело, которое мне поручили в Особом отделе, по-видимому, было типичным для той поры: в далекой от фронта Средней Азии прояснить обстоятельства гибели большого партизанского отряда.

Остатки отряда в тяжелых условиях непрерывных боев были переправлены авиацией на Большую землю. В числе спасенных оказалась партизанская разведчица Галина Д. Она приехала в Ташкент и жила на частной квартире. Работала в военной хозчасти, ведала культпросветимуществом.

Я изучил материал, связанный с разгромом партизанского отряда. Это были даты боев, показания партизан и самого командира отряда. Обращал на себя внимание факт, что большинство боев носило оборонительный характер и кончались они поражением. Каждый, кто брался за выяснение причин разгрома отряда, приходил к выводу, что в поражениях есть какая-то закономерность. Тайны отряда знала немецкая разведка. Это очевидно. Но каким образом ей удавалось распознавать их? Кто открывал их врагу?

Из партизан нам была известна только Галина Д. Она, как уже говорилось, числилась в отряде разведчицей и имела награды.

То, что Галина была разведчицей и чаще, чем кто-либо, отлучалась из отряда и главное — с целью установления контактов с населением, наводило на мысль о возможном ее выходе на оккупантов или их пособников. Предположительно, конечно. Фактов не было, как не было имен и фамилий людей, дававших партизанам сведения о фашистских карательных акциях в районе, где действовал отряд. Вообще, фамилий в деле было мало, географических названий — тоже. Даже в представлениях к наградам обходились точные координаты.

Исключением было одно представление, последнее, в котором указывалось конкретно село, где Галина, якобы, совершила подвиг. Наши войска село уже освободили и туда еще до меня был направлен запрос на предмет опознания Гали. К запросу прилагалась ее фотография партизанских времен. И вот пришел ответ: Галину по фотоснимкам опознали многие жители села — и патриоты, и бывшие пособники оккупантов. Ее прямо называли сообщницей немцев. Видели беседующей с немецкими офицерами. Показания свидетелей были оформлены документально.

Теперь уже не было сомнения в том, что Галина Д. вела двойную игру. Вела долго, на протяжении нескольких лет. И, возможно, продолжала вести сейчас в далеком от фронта городе. Впервые в жизни я должен был арестовать женщину. Трудность заключалась в том, что ни Галина, ни окружающие ее люди ничего не должны были заподозрить. Мне была предоставлена полная самостоятельность в проведении операции. Не исключалось вооруженное сопротивление, ибо Галина Д. не просто человек с боевым прошлым, но, вероятно, и агент вражеской секретной службы, способный к решительным действиям. В моем распоряжении был лишь один человек — шофер служебной машины.

Арест намечался на первую половину дня. Я приехал в хозчасть, где работала Галина. Начальник склада был толковый офицер, на которого можно было положиться. Я предъявил ему ордер на арест Галины Д., попросил вызвать ее в кабинет и затем направить вместе со мной в воинскую часть за культинвентарем.

Галина вошла в кабинет, поздоровалась. Она была одета довольно богато для простого работника склада. На миловидном круглом лице — выражение легкой настороженности или холодности. «Неужели что-то заподозрила?» — подумал я. Но нет, непринужденно болтая о пустяках, она села со мной в машину. Ехали по узеньким улочкам Ташкента, по которым с трудом протискивались груженные хлопком арбы и переполненные пассажирами трамваи. На многих зданиях висели плакаты: «Все для фронта!», «Все для победы!» По булыжному покрытию дороги звонко цокали подковы конного патруля.

Минут через двадцать мы подъехали к зданию Особого отдела. Галина увидела часового и сказала тоном капризной женщины:

— Я не пойду туда. Инвентарь принесите в машину. Я подожду.

— Не положено, — ответил я. — Через проходную не пропустят без сопровождающего со склада. Сделаем так: вы подождете у проходной, а я скажу, чтобы солдаты вынесли инвентарь.

Галина заколебалась, но вынуждена была согласиться. Пошла к проходной, но у самой двери вдруг повернула назад. Пришлось мне и шоферу взять ее под руки.

В комнате дежурного я предъявил Галине Д. ордер на арест. И хотя она была напугана, все же смогла заставить себя возмутиться:

— Это какая-то ошибка. Я буду жаловаться, капитан, и вам не поздоровится!

Как следователь я был малоопытен, поэтому, несмотря на тщательную подготовку плана допроса, повел первую беседу с Галиной Д. неуклюже. Да и позже я натыкался на разного рода трудности и особенно — на свои сомнения. Передо мной сидело нежное прекрасное создание. Мне не верилось, что она могла быть причиной гибели сотен бойцов и командиров. Галя не один год делила с ними кров и пищу. Как-то чудовищно выглядело обвинение ее в предательстве.

Да и вела она себя на допросах не как убийца или шпионка: плакала, требовала, умоляла поверить ей, а уличающие ее показания сельчан отвергала, утверждала, что это недоразумение, месть несостоявшихся ухажеров, черная зависть глупых баб.

Я пришел к выводу, что не способен вести следствие, не способен мучить вопросами женщину, припереть ее к стенке неопровержимыми фактами, сформулировать уничтожающее заключение и подал рапорт с просьбой отстранить меня от следствия.

Начальник Особого отдела был человеком большой силы воли и еще большей строгости. Он обычно разносил в пух и прах провинившихся подчиненных, не прощал человеческих слабостей. Но тут не вина, не промах, не слабость. Тут — позиция. Он не стал беседовать со мной на душеспасительные темы, не прибегнул к чудодейственному разносу. Он пришел на очередной допрос, сел в сторонке и некоторое время слушал мою вежливую с Галиной беседу. Потом взял ведение допроса на себя. Это был настоящий урок молодому следователю. Неожиданные и острые вопросы привели Галину в замешательство, ее попытки увильнуть от ответа были наивны и жалки. Мешанина разрозненных фактов выстроилась в логичную стройную цепь неопровержимых доказательств.

Мне стало стыдно и за свое неумение, и за рапорт. Галину я уже видел совсем в другом свете. Да и она преобразилась. Справившись с растерянностью, отчаянно стала бороться за свою жизнь. Она искала спасительную нить и не могла найти. В ее словах и жестах проглядывала натура целеустремленного и далеко не наивного человека.

Казалось бы, все стало на свои места. Я продолжал следствие, благодарный старшему товарищу за полученный урок. Дело успешно продвигалось к финалу. Галина рассказывала о своем предательстве, своих встречах с представителями фашистской контрразведки, но на самом последнем допросе вдруг заявила:

— Все, что я говорила — вранье. Больше ничего вам не скажу…

Итак, напрасны бессонные ночи, мучительные сомнения, нервные перегрузки. Несложное, казалось бы, следствие измотало меня вконец. Ненависть к этому коварному и лживому существу охватила меня, и я с трудом сдерживался.

Спокойным тоном, будто не было никакой бури в моей душе, я заговорил с Галиной, дал ей понять, что такие «прыжки» совершенно бессмысленны, следствие уже располагает всем необходимым для четкого и недвусмысленного вывода. Она не верит? Пожалуйста! И я приступил к перечислению фактов и анализу материалов дела. Галина поняла, что все кончено. Выдержка оставила ее, она расплакалась. Стала каяться, говорить, что связалась с фашистами только по малодушию, просто хотела спастись, когда попала им в лапы во время одного из посещений села. Однако раскаяние было запоздалым. Я так и заявил ей:

— Признать свою ошибку надо было после вербовки, признаться во всем командованию отряда, искупить свою вину честным служением Родине. Вина ваша не в том, что вы поддались минутной слабости, а в том, что по приказу врага сгубили сотни советских людей, предали дело, за которое боролся отряд, задушили партизанское движение в оккупированном гитлеровцами районе…

— Что же делать теперь?

— Принять то, что заслужили!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Следствие было закончено. Галину Д. отправили спецрейсом в Москву.