Глава X Федеральный канцлер

Глава X

Федеральный канцлер

Аденауэр канцлером стал в возрасте, в котором Бисмарка отправили в отставку, Сталин не дожил до этих лет… Многие в то время считали, что произошло нечто случайное, что это ненадолго. И ошиблись. Исторический отрезок в Германии, получивший впоследствии название «эра Аденауэра», лишь только начинался.

С первых же шагов канцлер показал, что хорошо знает свои конституционные прерогативы и делить власть ни с кем не намерен. Перед утверждением правительства в бундестаге президент Хойс попросил представить ему список членов кабинета. Аденауэр ответил, что это его дело и ничье больше. В дальнейшем президент не пытался вмешиваться во властные дела и лишь скреплял своей подписью то, что предлагалось канцлером.

После образования Федеративной Республики военные губернаторы продолжали функционировать теперь в качестве Верховных комиссаров. Их резиденция разместилась в отеле Петерсберг на одноименной горе, возвышавшейся над Бонном и окрестностями на правом берегу Рейна.

Аденауэр установил хорошие отношения с Верховными комиссарами: американцем Макклоем, англичанином Робертсоном и французом Франсуа-Понсэ. К последнему испытывал нечто вроде дружеской приязни. Профессиональный дипломат Франсуа-Понсэ свободно говорил по-немецки, обладал чувством юмора. Его беседы с Аденауэром проходили подчас в остроумной пикировке и всегда носили взаимно уважительный характер. С американцем и англичанином Аденауэр шел иногда на небольшие конфликты, демонстрируя независимость мышления, но создавая возможность для взаимных уступок. Тактик он был прекрасный. Тонко чувствовал, где можно поспорить, поднять уровень немецкого мнения, а где нужно безоговорочно соглашаться.

21 сентября 1949 года Верховные комиссары пригласили канцлера и его правительство в Петерсберг, чтобы официально передать Оккупационный статут. Аденауэр просил комиссаров не превращать акт в нечто торжественное, ибо речь шла все-таки об оккупационном документе. Он взял с собой лишь пять министров. Тем не менее у входа в резиденцию выстроился почетный караул из 30 солдат — по 10 американцев, англичан и французов, в парадной форме. В зале Аденауэра и министров встречали три комиссара. По протоколу канцлер должен был остановиться перед ковром, на котором стояли комиссары. К удивлению всех он сделал еще один шаг и встал на тот же ковер.

Франсуа-Понсэ от имени трех Верховных комиссаров пожелал успехов немецкому правительству и выразил надежду на тесное сотрудничество. Аденауэр в ответном слове не преминул сказать, что Оккупационный статут содержит много ограничений и сковывает правительство. Необходимо создавать условия для постепенного расширения немецкого суверенитета. Федеративная Республика готова внести свой вклад в развитие сообщества свободных народов, в экономическую интеграцию как основу будущей европейской федерации. Особо подчеркнул, что национал-социализм родился и обрел силу из-за разобщенности народов. Нужно бороться за их единство на основе европейской культуры, уходящей своими корнями в христианство.

Принесли шампанское. Общество разбилось на группы. Завязывались оживленные беседы. Франсуа-Понсэ, улыбаясь, переходил от одной группы к другой, время от времени меняя пустой бокал на наполненный. Так прошел примерно час. Об Оккупационном статуте забыли. Лишь когда немецкие гости уходили, помощник Франсуа-Понсэ в гардеробе сунул кому-то из немцев в карман текст документа.

Начались первые парламентские баталии. Аденауэр не пренебрегал бундестагом. При обсуждении важных вопросов часами сидел на канцлерском месте правительственной ложи. Внимательно слушал ораторов, листал документы в лежащей перед ним папке. Иногда выходил в зал, здоровался за руку со знакомыми, вступал в краткие беседы.

Оппозиционные депутаты обрушивали на правительство много критики, подчас весьма резкой. Канцлер редко отвечал, предоставляя делать это членам фракции ХДС/ХСС. Он демонстрировал невозмутимость, терпение, готовность выслушивать самые разнообразные мнения. Решения принимал без спешки. Но, раз остановившись на чем-либо, проводил в жизнь, невзирая на любую критику.

Выступая в бундестаге с первой программной речью, Аденауэр говорил сухо, по-деловому, без красивых выражений и эффектных оборотов. Лишь время от времени прибегал к дозированному юмору. Его слова звучали авторитетно, как деятеля, осознающего возложенную на него ответственность.

Канцлер подчеркнул, что немцы Западной Германии уже многого достигли в сфере обеспечения прав человека, если сравнивать их теперешнее положение с национал-социалистическим прошлым или с тем, что происходит ныне в восточной зоне. Но тут же предостерег от эйфории: Германия остается расколотой и неравноправной с другими народами. Чем лучше пойдут внутренние дела, тем вернее будет расти авторитет Федеративной Республики вовне.

Особое внимание Аденауэр уделил экономическим задачам. Правительство будет всеми мерами развивать и совершенствовать социально-рыночное хозяйство, укреплять экономические позиции среднего сословия, обеспечивать людей работой. Нужно как можно меньше вмешиваться в систему распределения и как можно больше помогать сфере производства. Необходимо поднять сельское хозяйство: страна ввозит 50 процентов сельскохозяйственной продукции, что в дальнейшем недопустимо. В Федеративную Республику идет пока мало иностранных инвестиций. Новые законы должны создать благоприятные условия для широких капиталовложений. По мере увеличения финансовых возможностей следует содействовать научным исследованиям — без таковых, без их внедрения в производство государство останется слабым и не сможет выжить в экономическом соревновании с другими.

Канцлер призывал всех немцев к активной деятельности. Нельзя делить общество на чистых и нечистых. В годы национал-социализма люди жили при особых обстоятельствах. Снисхождение по отношению к их поступкам в тот период необходимо и неизбежно. Иначе значительная часть народа будет обречена на пассивность, окажется вне процессов становления новой жизни. Необходимо отрешиться от пренебрежительного отношения к другим народам, от национализма и особенно от антисемитизма, которые столь упорно вдалбливались в сознание людей в течение всего нацистского периода.

Об Оккупационном статуте Аденауэр говорил сдержанно. Это — не идеал, но шаг вперед по сравнению с неограниченными правами военных властей. Нельзя забывать, что Германия проиграла войну. Немцы могут лишь постепенно доказывать свою способность к разумной самостоятельности и добиваться пересмотра Оккупационного статута.

Внешняя политика ФРГ оставалась прерогативой трех оккупирующих держав. В правительстве Аденауэра не было министра иностранных дел. Канцлер мог наметить лишь самые общие направления внешней деятельности правительства. Он заявил о готовности жить в мире с восточными соседями, но не признал ни новых границ на Востоке, ни раскола Германии. Тесный союз с западными державами — основа решения всех немецких внешнеполитических проблем. Создать в Федеративной Республике свободное и демократическое государство возможно только вместе с тремя западными союзниками и опираясь на них.

Аденауэр говорил 82 минуты. Дебаты по правительственному заявлению длились шесть дней. Депутаты ХДС/ХСС и коалиционных партий поддерживали изложенную программу с некоторыми замечаниями непринципиального характера. Сдержанно высказывались представители мелких партий. Коммунисты критиковали все и вся, начиная от самого факта образования ФРГ и кончая назначением пенсий и пособий участникам войны и пострадавшим от нее.

Самым длительным и резким было выступление Курта Шумахера. Социал-демократы не примирились с поражением. Их лидер заявил, что они не будут следовать в фарватере политики правительства и постараются добиться большинства в парламенте с тем, чтобы осуществить принципы социалистической демократии. СДПГ будет защищать интересы рабочих и их профсоюзов, о которых канцлер не счел нужным даже упомянуть в своей речи. Шумахер высказался против односторонней ориентации на западные страны, ибо она препятствует воссоединению Германии. Он прямо обвинил канцлера в нежелании содействовать восстановлению немецкого единства.

Внимательно выслушав Шумахера, канцлер решил не втягиваться в полемику с ним. Он лишь с долей иронии заметил, что правительство может многому научиться у умной оппозиции. Некоторая пауза после этих слов как бы говорила, что социал-демократы до роли умной оппозиции еще недозрели. Потом он сказал, что необходимо дать правительству время, а затем уже судить его по делам.

Возникла перепалка с коммунистами. Когда Аденауэр говорил о намерении правительства предоставить пенсии бывшим военным, депутат от КПГ Рише выкрикнул:

— Вы хотите создать новый вермахт. Аденауэр незамедлительно ответил:

— Мы не в восточной зоне.

— Там нет военного министра, — парировал Рише.

— Я вас уже вижу в красивом мундире, — под смех в зале бросил Аденауэр.

Коммунист Реннер пришел на помощь Рише:

— А вы в таком случае — американский генерал.

— Раз так, то стойте передо мной по стойке смирно, — нашелся Аденауэр.

Наступила пауза. Аденауэр выпил глоток воды и сказал:

— После дружеской перебивки я продолжу свое выступление.

На трибуне бундестага Аденауэр нервничал редко. Четко отмеренные неторопливые фразы, продуманные паузы, спокойное, ничего не выражающее лицо, — таким представал он перед депутатами. Говорил только по существу, без скачков в сторону и пустых ораторских красивостей. В перерывах любил походить по залу, присаживался к тому или иному депутату, долго не задерживался, пересаживался на другое место.

Часто пикировался с оппозиционерами, особенно с коммунистами. Проходя однажды мимо Реннера, он вскользь сказал:

— Если ваша партия придет к власти, вы ведь меня повесите.

И получил ответ:

— Разумеется, но с почтением, господин федеральный канцлер. С большим почтением.

Лицо Аденауэра не дрогнуло. Он спокойно прошествовал дальше.

Однажды возникла очередная перепалка. На трибуну вышел депутат Линус Катер и гневно обратился к Аденауэру:

— Имейте в виду, что я умею не только лаять, но и кусаться.

Немедленно с места канцлера последовала реплика:

— Я думал, ваша фамилия кот, а не собака[1].

В первые же месяцы канцлерства Аденауэр начал действовать и на международной арене. Еще в декабре 1948 года три оккупирующие державы и страны Бенилюкса приняли Рурский статут и образовали комитет по управлению Руром. В ноябре 1949 года в Петерсберге они подписали с Аденауэром соглашение о присоединении Федеративной Республики к международному органу по Руру и о приеме ее в Европейский Совет. Немецкому правительству разрешили установить консульские и торговые отношения с рядом стран и открыть в них свои представительства.

Аденауэр расценивал эти первые договоренности как крупный успех. Важным оказалось и то, что в это же время он добился значительного сокращения программы по демонтажу западногерманской промышленности. Обсуждая списки предприятий, предназначенных для демонтажа, Аденауэр боролся за каждый завод, где-то уступая, а где-то упорно не соглашаясь. Он отстоял 19 крупнейших промышленных предприятий: 7 сталелитейных заводов, среди них «Август Тиссен-Хютте» и «Клёкнер унд Бохумер Ферайн», и 11 химических предприятий — «Байер» в Леверкузене и другие. Остались нетронутыми все заводы и в Западном Берлине. Немцам разрешили строить океанские суда и ремонтировать иностранные корабли на крупных верфях в Гамбурге и Бремене.

…Новый бой в бундестаге. Социал-демократы и коммунисты протестуют против международного контроля над Руром. Аденауэр отвечает, что добился максимума возможного и еще раз напомнил, что Германия — побежденная и оккупированная страна, что нужна кропотливая и терпеливая работа для завоевания доверия у западных стран и постепенного сокращения контрольных функций у победителей.

Дебаты затянулись до глубокой ночи. Шумахер обвинял Аденауэра в забвении интересов простых немцев, людей труда. Канцлер в который уже раз выходит на трибуну и, поглядывая на Шумахера, зачитывает телеграмму от руководства Объединения немецких профсоюзов (ОНП), в которой выражается поддержка действиям правительства.

Шумахер оторопел. Он вскакивает со своего места:

— Ложь. Фальшивка.

Аденауэр, слегка улыбаясь, советует проверить подлинность телеграммы непосредственно у ОНП. Спокойно, негромко он зачитывает также телеграммы от рабочих, в которых они благодарили правительство за спасение их предприятий от демонтажа, за сохранение работы и заработка.

В три часа ночи Аденауэр выступает в последний раз. Он доказывает, что международный контроль над Руром существует независимо от желания или нежелания немцев. Но если Федеративная Республика пошлет в контрольный орган своих представителей, то получит возможность как-то влиять на события и уберечь от демонтажа рурские предприятия.

На скамьях социал-демократов и коммунистов возникла буря протестующих возгласов. Кто-то выкрикнул:

— Немецкий ли вы канцлер, немец ли?

Шумахер, перекрывая шум, заявляет:

— Канцлер союзников!

Теперь уже общий гвалт захлестывает зал. Депутаты вскакивают, размахивают руками, грозят друг другу кулаками. На трибуну прорывается Штраус и от имени ХДС/ХСС требует от Шумахера извинений, иначе депутаты его фракции покинут зал.

Председательствующий Кёлер предложил Шумахеру взять свои слова обратно. Тот отказался. Тогда Кёлер в 3 часа 20 минут ночи объявляет перерыв и созывает совет старейшин. О сне никто не думает — ждут решения. Наконец все рассаживаются по местам. Кёлер объявляет: Шумахер лишен права участвовать в заседаниях бундестага в течение 20 рабочих парламентских дней. Позднее Шумахер направил Аденауэру письмо с извинениями, и вопрос был исчерпан.

Резолюция недоверия правительству, проект которой внесли социал-демократы и коммунисты, отклоняется большинством голосов. Утром в 6 часов 30 минут Аденауэр уезжает в Рёндорф.

В одной из статей Петерсбергского соглашения указывалось, что Федеративная Республика не имеет права воссоздавать вооруженные силы любого вида. Аденауэр без возражений согласился с этим. Думал, однако, несколько иначе. Росла напряженность между Западом и Востоком. Угроза коммунистической экспансии неизбежно потребует объединения сил всех европейских государств. Немцам не избежать участия в обороне Европы вместе с французами, англичанами и другими народами. Условие такого участия — европейская интеграция, в которой немцы будут равноправными партнерами. В рамках европейских вооруженных сил возможно создание и немецкого контингента.

В конце 1949 года подобные мысли Аденауэр изложил в одном из публичных выступлений. Оппозиция обрушила на него новую волну критики. Обвиняли в милитаристских устремлениях, в сознательном провоцировании Востока, в намерении отрезать путь к переговорам с Советским Союзом о воссоединении Германии.

Аденауэр реагировал спокойно. Он был уверен, что самостоятельное государство, да еще такое крупное, как Федеративная Республика, без собственных вооруженных сил существовать не может. Однако создать их возможно только в условиях интеграции: экономической, политической и военной.

Канцлер, его помощники и секретариат заняли дворец Шаумбург на Кобленцер-штрассе. Небольшое по дворцовым меркам двухэтажное строение с плоской крышей расположилось в парке с обширными газонами и тенистыми деревьями. Когда-то дворец принадлежал сестре кайзера Виктории, вдове принца Адольфа цу Шаумбург-Липпе. В 63 года она вышла замуж за 27-летнего русского авантюриста Зубкова, который в апартаментах, где теперь устроили кабинет канцлера, за несколько недель прокутил с друзьями и проиграл все состояние августейшей супруги.

К парку резиденции канцлера примыкал менее просторный земельный участок, где на небольшой вилле Хаммершмидт разместился президент Хойс. У президентской резиденции также был русский мотив. Виллу построил в XIX веке «сахарный король» Леопольд Кёниг, поставлявший конфеты и другие сладости русским царям. Потом ее купил коммерсант Рудольф Хаммершмидт, который длительное время проживал в России, где и нажил состояние.

Когда Хойс переезжал из временной резиденции, располагавшейся на одном из холмов на окраине Бонна, на виллу Хаммершмидт, он сказал, что лучше быть ближе к Аденауэру, чем к Господу Богу.

По средам во дворце Шаумбург проходили заседания Кабинета министров. В просторной комнате канцлер и министры рассаживались за овальным столом. Сославшись на рекомендации врача, некурящий Аденауэр запретил курение во время заседаний, и заядлые курильщики вынуждены были выходить в соседние комнаты.

Канцлер со своего места посредине стола начинал заседание сообщением об общем положении дел в стране. Его первыми словами обычно были: «положение серьезное» или «положение серьезное, как никогда ранее». Вскоре они стали предметом подшучиваний. Но канцлер не изменял себе. Он не был пессимистом в полном смысле слова. Считал, однако, что государственному деятелю необходима доля скепсиса, что она позволяет более трезво оценивать ситуацию и принимать взвешенные решения.

К заседаниям Кабинета Аденауэр готовился тщательно. Скрупулезно изучал необходимые материалы, вникал в сущность обсуждаемых дел и заранее подбирал убедительные аргументы. Внимательно и терпеливо выслушивал выступавших министров. Не прерывал их, даже если они говорили долго. Поигрывал карандашом. Иногда делал заметки в блокноте, лежавшем перед ним. На вопросы и предложения обычно давал совет немедленно: соглашался или отказывал. Но если ему не все было ясно или приводимые аргументы не убеждали, откладывал решение на несколько дней. Давить на него было бесполезно. Не любил, когда его поправляли. Но министры знали, что, выбрав подходящий момент и приведя убедительную аргументацию, можно добиться изменения его позиции.

Многим канцлер казался жестким и негибким. Они ошибались. В переговорах, особенно международных, он заранее намечал тактику. Если же в ходе их чувствовал, что она не годится, менял линию и добивался результата иным путем. Он умел правильно оценить обстановку и действовал соответствующим образом. Сложные проблемы обсуждал простыми словами. Отрицал пафос, напыщенность. Не любил длинные монологи. Высоко ценил юмор. Ряд документов, выходивших в виде решений, он готовил сам или в узком кругу помощников. Избегал волюнтаризма. Принимал решения, опираясь не на озарение, а на точный расчет. Спонтанные всплески были чужды ему. Канцлер обладал хорошим политическим чутьем и тактическим мышлением. Не выносил на обсуждение кабинета проекты решений, которые могли бы встретить серьезное сопротивление. Предпочитал проявлять терпение и действовать наверняка, выбрав нужный момент и вооружившись неоспоримой аргументацией. Ценил новые идеи, но относился к ним с осторожностью, тщательно продумывал и, когда использовал, делал это умело, с заранее просчитанным эффектом.

Аденауэру не нравилось, когда на заседаниях Кабинета делали записи. Увидев однажды, что министр Зеебом что-то записывает, он спокойно сказал:

— Я не знаю, что вы собираетесь делать с вашими заметками, но они не должны выйти за пределы моего секретариата.

Канцлер ежедневно перерабатывал огромный объем информации из самых разнообразных источников, начиная с газет и кончая служебными донесениями. Встречаясь и беседуя с людьми, он стремился узнать от них что-либо новое или услышать убедительную аргументацию. Ему неинтересны были те, кто ничего не мог дать в этом смысле. Беседа с ними сокращалась до предела.

Общавшиеся с канцлером ощущали его сильную волю, помноженную на огромный житейский и политический опыт, ценили юридическую отточенность аргументов и четкий деловой стиль их изложения. Особенно сказывалось это в его отношениях с партнерами по правительственной коалиции. Аденауэр не проявлял себя диктатором, редко демонстрировал непримиримую настойчивость. Получалось, однако, так, что все подготовленные им решения и предлагавшиеся действия в конечном итоге принимались.

Услышав однажды упрек в холодности, педантизме и излишней расчетливости, Аденауэр сказал:

— Тот, кто несет большую политическую ответственность, должен обладать горячим сердцем, но сохранять холодную голову. Если он не располагает такой головой и не обдумывает все холодно и спокойно, горячее сердце приведет его к заблуждениям.

Французский журналист, долго работавший в Бонне, как-то пошутил: Аденауэр знает старый рецепт коктейля, который позволяет ему умело управлять страной — одна часть суровости, одна часть благосклонности и две части невозмутимого спокойствия.

В резиденции канцлера обычно царила тишина. Аденауэр не выносил суеты и шума. Сотрудники знали, что, чем напряженнее становилась обстановка, тем спокойнее проявлял себя канцлер. Как-то он сказал секретарю:

— Государственный деятель, утративший спокойствие, рискует принять неправильное решение.

В подборе сотрудников Аденауэр проявлял осторожность. Отношения с самыми близкими помощниками строились не на слепом доверии, а на тщательном изучении их способностей и постоянном контроле. Со временем его доверие могло возрасти, но лишь немногим он доверял полностью.

Никто из министров не входил в круг друзей Аденауэра. Да их у него вообще было не так много. Самым близким другом оставался банкир Роберт Пфердменгес. С ним Аденауэр советовался по самым острым проблемам. Разговаривал на «ты», что случалось только в семье, да еще с двумя-тремя старинными знакомыми.

Время от времени во дворце Шаумбург для обсуждения наиболее острых вопросов собирался узкий круг лиц, которых Аденауэр особенно ценил. К таким встречам привлекались один из видных деятелей ХДС/ХСС, ставший позднее министром иностранных дел Брентано, лидер Свободной демократической партии Делер, будущий канцлер Кизингер, министр финансов Шефер, лидер ХСС Штраус. Обмен мнениями носил неофициальный характер и не заканчивался выработкой решений. Их потом принимал канцлер, тщательно взвесив все, что слышал.

Среди помощников Аденауэр предпочитал хороших исполнителей, а не спорщиков, тех, кто без особых дискуссий и сомнений быстро и точно проводит в жизнь принятые им решения. Он редко привязывался к людям и легко расставался с сотрудниками, если того требовали обстоятельства или ему не нравились их деловые качества.

С первых дней канцлерства Аденауэр постоянно поддерживал контакты с представителями средств массовой информации. Он хорошо понимал роль СМИ в демократическом обществе. Не уклонялся от интервью и бесед с журналистами, от выступлений по радио и телевидению. Несколько позднее стал проводить регулярные встречи с ведущими журналистами в своей резиденции за чашкой чая. Беседы выливались подчас в откровенные диалоги. Но потом с руководителем управления по печати канцлера согласовывалось, что может идти в печать, а что останется для сведения только участников чаепития.

Часто разговоры принимали шутливый характер. Однажды один из журналистов как бы между прочим спросил:

— Как вы, господин федеральный канцлер, относитесь к своему возрасту?

Аденауэр с полной серьезностью ответил:

— Новейшие исследования показывают, что мозг может жить до 130 лет.

— И вы столько лет намерены оставаться канцлером? — не унимался журналист.

Не утрачивая серьезности, Аденауэр сказал:

— О нет, к тому времени я придумаю что-нибудь получше.

В другой раз он поведал журналистам:

— Я стал политическим деятелем не от любви к такому делу, а по нужде. По мне лучше быть садовником и разводить розы. Впрочем, и то и другое требует терпения. Меня поставили канцлером, чтобы быстро возродить и сделать процветающей обанкротившуюся фирму. Но для этого нужно много времени и терпения. Терпение — лучшее оружие побежденных.

Когда ему сказали, что Черчилль назвал его самым умным немецким государственным деятелем после Бисмарка, Аденауэр, уже прочитавший эту оценку в газетах, без тени улыбки на лице заметил:

— Да я, собственно, никого вокруг и не вижу.

В беседах с журналистами он не только высказывался, любил и сам послушать, проверить собственную точку зрения. Не терпел скоропалительных интервью. Как-то ему доложили, что корреспондент крупной газеты просит о встрече на 10–15 минут.

— Для такой беседы времени у меня нет, — сказал Аденауэр. — Видимо, ее просит незначительный журналист и ему лучше не приходить. Мне нужен час времени, чтобы объяснить мою политику.

Человек, обладающий властью, неизбежно становится объектом критики, подчас весьма резкой, со стороны независимой прессы, не говоря уже об оппозиционной. Аденауэр умел держать удары. Внимательно изучал все, что попадало о нем в средства массовой информации. Спокойно воспринимал многочисленные карикатуры. Иногда, когда нападки принимали оголтелый характер, просил помощников принять меры. Такое, однако, случалось редко. В разговоре с шефом службы печати, возмутившимся очередными наскоками, Аденауэр успокоил его:

— Это толстяку Эрхарду трудно — у него тонкая кожа. А я — тощий, но толстокожий.

По характеру конституции, формированию властных структур, всему образу жизни Федеративная Республика Германия была и остается демократическим правовым государством. И все же с момента ее основания в течение длительного периода, отмеченного как «эра Аденауэра», решающее влияние на внешнюю и внутреннюю политику оказывал один человек. Он не считал себя диктатором и таковым не был. Просто в рамках демократии Аденауэр умел действовать таким образом, что претворял в жизнь практически все свои замыслы.

В первые же годы его канцлерства утвердился термин «демократия канцлера». Кто-то вкладывал в это понятие негативный смысл и критиковал Аденауэра за единовластие. Другие подчеркивали умение канцлера, не нарушая демократических норм, пользоваться неограниченной властью.

Зять Аденауэра говорил о нем: «Он почти всегда проводит в жизнь свои собственные взгляды. Как он их отстаивает в каждом отдельном случае, как он легальными, демократическими методами привлекает на свою сторону возражающее большинство — об этом можно написать учебник для политика-демократа. Его высший принцип — опрокинуть возражения оппозиции. Второе правило — противникам надо дать высказаться до конца и лишь потом пускать в ход собственные аргументы и формулировать свою точку зрения. Однажды он мне сказал, что успеха в политике можно достигнуть лишь тогда, когда умеешь сидеть дольше, чем другие». Дочь Аденауэра Риа дополнила: «В семье осуществляется жесткая отцовская власть. Царит демократический принцип — дети совершенно свободно могут выбрать все, что угодно, из того, что желательно отцу».

Нападки оппозиции не удручали и не раздражали Аденауэра. Он считал их вполне нормальным явлением. Проводя то или иное решение через бундестаг, канцлер и его помощники заранее прикидывали, как будет действовать оппозиция, и разрабатывали собственные шаги и возможные компромиссы. Аденауэр не раз заявлял, что оппозиция является государственной необходимостью, что она выполняет государственно-политический долг и что добиться подлинного политического прогресса, утвердить демократический образ мышления можно лишь в противоборстве правительственного большинства и оппозиции.

Аденауэр считал, что демократия не может быть хаотичной. Ею необходимо управлять, разумеется, в рамках закона. Немцы исторически привыкли к сильной руке. Стране нужен авторитетный канцлер, отвечающий за себя и своих министров. Правительство должно с уважением, терпеливо относиться к другим, учитывать их мнение. В таком случае и к тебе будут относиться достойным образом.

Принципиальные взгляды социал-демократов Аденауэр не разделял, их политические концепции рассматривал как неприемлемые для Федеративной Республики. Однако он с уважением относился к Шумахеру и его партии, трезво оценивал их влияние внутри страны и международный авторитет. Даже в самых жестких полемиках канцлер не позволял себе грубостей, некорректных выпадов против лидеров СДПГ.

Было бы наивно оценивать Аденауэра как безоблачного демократа и политика. В период политического бездействия (при власти национал-социалистов) он увлекался идеями Макиавелли и даже сделал доклад о них в узком кругу в Рёндорфе. Вот основные принципы, которые Аденауэр изложил в нем.

Умный властитель должен перекладывать на других непопулярные дела, сам оставаясь в ореоле непогрешимости. Он может не держать данного слова, если грозят неприятности или изменились обстоятельства, которые обусловили данное обещание. Властитель, наметивший большие цели, должен научиться действовать аморально. Для укрепления власти следует использовать любые средства. Чернь ценит только успех. А мир состоит из черни.

Мало кто из крупных государственных деятелей открыто и прямо применяет методы флорентийского классика лукавой политики. Отдельные же элементы ее непременно присутствуют у правителей в любом демократическом обществе. Аденауэр менял взгляды и шел на компромиссы, если они укрепляли его позиции. Расставался с союзниками и обзаводился новыми, если это обещало более сильную поддержку. Он хорошо улавливал слабости людей и умел использовать их в своих интересах. Ссылаясь на возраст, выступал в роли патриарха и подавлял мнения более молодых оппонентов. Он как бы давал понять им, что они не доросли до той степени понимания, которой обладает он в силу жизненного и политического опыта. Министрам кабинета исподволь, но довольно настойчиво внушал, что они должны руководствоваться не столь правовыми нормами, сколь его волей, которая и является высшим выражением таких норм. С людьми, не принимавшими негласных правил игры, Аденауэр расставался.

Шел он подчас и на мелкие, нечистоплотные тактические уловки. Во время одной из предвыборных кампаний Аденауэр обвинил двух социал-демократов из Рурской области в незаконном получении денег на избирательные расходы. Социал-демократы подали иск в суд и выиграли его. Аденауэр по решению суда извинился перед потерпевшими и опроверг обвинения против них. Однако сделал это уже после выборов. Некоторые деятели ХДС, обсуждая случай в узком кругу, стали осторожно осуждать Аденауэра. Он же, не смущаясь, ответил, что, конечно, хорошего здесь мало, но ведь это принесло пользу.

Однажды во время обеда с несколькими депутатами бундестага Аденауэр в пылу дискуссии взял со стола меню, помахал им и сказал, что в этой секретной депеше от государственного департамента США содержится полное согласие с его точкой зрения. Сидевший рядом Штраус сказал ему потихоньку после обеда:

— Нужно более тщательно прикрывать секретные документы — иначе их могут принять за обеденное меню.

Аденауэр не стал отрицать обмана. Весело рассмеявшись, сказал:

— Обязательно учту ваше замечание.

Вспоминал Штраус и еще об одном случае. На заседании фракции ХДС/ХСС в бундестаге Аденауэр, выступая, пояснил, что слово «фракция» происходит от латинского «фракцио» — соединение, и призвал депутатов к сплоченности и единству. Штраус после заседания объяснил канцлеру, что это слово означает прямо противоположное: раскол парламента на различные группы. Аденауэр, выслушав, с достоинством сказал:

— Господин Штраус, да ведь кроме вас этого никто не заметил.

В октябре 1950 года произошло объединение земельных организаций Христианско-демократического союза в федеральную партию. ХДС обрел центральный секретариат и все иные структуры общегосударственного значения. На съезде в Госларе без какой-либо конкуренции Аденауэра избрали председателем. Посты канцлера и главы влиятельнейшей партии открывали путь для реализации внутриполитических целей и внешнеполитических концепций. Авторитет Аденауэра в стране и за ее пределами быстро рос.

В печати участились сопоставления Аденауэра с Бисмарком. Писали, что Аденауэр подражает «железному канцлеру».

Однако известный немецкий историк Голо Манн видит мало общего у двух крупных деятелей. Разве что их доверие только к самим себе, а не к народам. Бисмарк действовал эмоционально, вдохновенно и часто авантюристически. Аденауэр служил образцом трезвого рассудка, взвешенности и осторожности. На Бисмарка наложило печать его происхождение и положение богатого юнкера со всеми привилегиями, вытекающими отсюда. Аденауэр сам пробивал путь наверх, являл пример трудолюбивого, усердного бюргера. Бисмарк отличался болезненностью, страдал от нервозности, жил беспорядочной жизнью и рано растратил силы. Аденауэр — само воплощение упорядоченности в работе и быту, физического и духовного здоровья.

Аденауэр никогда не называл Бисмарка выдающимся деятелем. Однажды на прямой вопрос журналиста он ответил, что Бисмарк проводил последовательную внешнюю политику, но весьма плохую внутреннюю. Он преследовал социалистов и тем самым разжигал у них враждебность к государству, что обернулось весьма дурными последствиями. Бисмарк преследовал и католиков. Если бы того и другого не было, партийно-политические дела в Германии развивались бы по-другому, более спокойно.

Требовательность к себе, самодисциплина позволяли канцлеру жестко требовать большей отдачи от министров, помощников, технических работников. Он вставал рано в любое время года и при любой погоде. В шесть часов утра начинал работать — знакомился со свежей информацией, доставленной к этому времени из Бонна. С семи часов говорил по телефону и диктовал личному секретарю. Около девяти часов отправлялся на машине во дворец Шаумбург.

Программа дня в рабочей резиденции намечалась заранее. Аденауэр наперед знал, что будет делать весь день. Тщательно готовился к приему посетителей, изучая подготовленные справки по вопросам, которые предполагалось затронуть. В дни заседаний кабинета министров, проходивших с 10 до 13.30, утренние часы посвящал только тем делам, которые стояли в повестке дня заседания. В иные дни с утра читал документы, диктовал письма и указания, совещался с ближайшими сотрудниками, принимал немецких и иностранных посетителей.

За его рабочим кабинетом оборудовали небольшую комнату, где можно было перекусить и отдохнуть. Если того требовали дела, от отдыха отказывался.

Во второй половине дня встречался с министрами, парламентариями, журналистами, промышленниками, профсоюзными руководителями. У Аденауэра не было категорий и групп людей, которых он исключал из общения, кроме заведомых экстремистов любого толка. Охотно беседовал с теми, кто придерживался отличных от его политических взглядов.

Ближе к вечеру любил совершать небольшие прогулки по дорожкам дворцового парка. Обычно приглашал пройтись руководителя ведомства канцлера, чтобы обсудить ближайшие дела.

Секретариат и сотрудники работали сменами, четко, без излишней торопливости и суеты. Из трех обычно молодых секретарш две постоянно находились на рабочих местах, готовые к диктовкам и различным поручениям.

Срочные дела Аденауэр решал немедленно. Докладные записки принимал лишь краткие и предельно ясные. Крупными буквами писал на них: «Согласен. А.» или делал на полях замечания и дополнения. К документам проявлял предельное внимание, подчас въедливость, полностью концентрировался даже при решении малых дел.

Если возникали непредвиденные обстоятельства, ход работы в корне менялся. Легкий на подъем Аденауэр выезжал на незапланированную встречу или мероприятие, отложив в сторону несрочные документы и отказавшись от отдыха.

Работа затягивалась обычно до глубокого вечера. На поздние часы намечались беседы с политическими помощниками, посещение дипломатических приемов, партийных собраний. Возвращался домой в будние дни около девяти часов. Случалось, задерживался и до полуночи. Независимо ни от чего утром вставал в обычный час.

После давней автомобильной аварии Аденауэра временами мучили головные боли. Это, однако, не меняло его рабочего ритма и оставалось незамеченным для окружающих.

Первую половину дня в субботу и воскресенье Аденауэр проводил в Рёндорфе за письменным столом. Остальное время посвящал внукам и саду. Любил постоять перед картинами. По настроению слушал классическую музыку или читал стихи поздних романтиков Эйхендорфа и Гейне. Перед сном, чтобы освободиться от деловых размышлений, брался за легкие детективы.

Каждое воскресенье Аденауэр отправлялся к мессе. Всю жизнь он оставался глубоко верующим человеком, но не был католиком-догматиком, уважал веру других. Как-то сказал протестанту Пфердменгесу:

— Ты сейчас пойдешь в свою церковь, а я — в свою, а после мы встретимся и продолжим дружескую беседу.

Во время предвыборных кампаний, партийных съездов или иных крупных политических акций от привычного распорядка дня не оставалось и следа. Аденауэр мог целыми днями в машине или в поезде разъезжать по стране, выступая по несколько раз в день, встречаясь со многими людьми. В одной из поездок у него состоялся такой диалог с шофером.

— Вы не могли бы ехать быстрее? — спросил Аденауэр.

— Мы и так едем 140 километров в час.

— Я не спрашиваю, какая скорость, а спрашиваю, можете ли ехать быстрее?

Шофер покачал головой и сильнее нажал на акселератор.

Окружающие привыкли к подтянутости, свежему виду, безупречной одежде Аденауэра, как и к ровному поведению, невозмутимому спокойствию.

О возрасте канцлера обычно и не вспоминали. Его физические силы с годами, казалось, не убывали.