Глава XVI Из Кёльна в Кёльн через Москву
Глава XVI
Из Кёльна в Кёльн через Москву
Месяц спустя после вступления Федеративной Республики в НАТО посольство ФРГ в Париже получило советскую ноту. В ней содержалось приглашение канцлеру Аденауэру посетить Москву для переговоров о нормализации отношений.
В Бонне встретили приглашение неоднозначно. Кто-то считал, что принимать его нет смысла, ибо договориться с Москвой по германскому вопросу и вообще о чем-либо невозможно. Другие говорили, что в Москву ехать надо, чтобы изложить свои позиции и из первых рук получить информацию о намерениях руководства СССР. Аденауэр расценил приглашение как подтверждение правильности его внешнеполитической линии на союз с Западом и европейскую интеграцию. В Москве поняли, что Федеративная Республика стала суверенным государством и проявили готовность вступить с ней в диалог на равноправной основе.
Канцлер размышлял: поездка в Москву поднимет вес Федеративной Республики в западном мире, но она может и создать впечатление, что Аденауэр лавирует и ищет договоренностей с Россией в ущерб интересам Запада. В то же время отказ от поездки вызовет негативную реакцию у общественности Федеративной Республики и других стран. Станут говорить, что Аденауэр не хочет ни мира, ни разрядки, ни воссоединения, что он просто-напросто боится ехать в Москву.
В середине июня 1955 года канцлер побывал в Соединенных Штатах. В Белом доме его приняли Эйзенхауэр и Даллес. Американцы встретили Аденауэра как старого знакомого и единомышленника. Предложили изложить свои взгляды на положение дел внутри Советского Союза и на его внешнеполитические инициативы.
Гость не заставил себя ждать.
— Позиции России ослаблены, ибо ее теперешние руководители взялись сразу за слишком многое: подъем промышленности и сельского хозяйства, гонка вооружений, помощь развивающимся странам, — Аденауэр говорил уверенно и энергично. — Россия нуждается в передышке. Необходимо воспользоваться этим и ослабить русское давление на западный мир. Нельзя идти ни на одну уступку Москве без ответных политических уступок с ее стороны. Что касается приглашения в Москву, то считаю возможным принять его. Нужно посмотреть, какие конкретные шаги намерены предпринять русские.
— Мы понимаем вашу позицию и полностью одобряем ее, — сказал Эйзенхауэр. — Рад, что наши оценки политики Советского Союза совпадают.
Даллес, молчавший все время, в конце беседы заметил:
— В Москву, конечно же, надо ехать. Но и осторожность не помешает. Разрядка напряженности больше нужна русским. Запад должен сохранять силу и сплоченность, чтобы диктовать свои условия разрядки.
После беседы в Белом доме Аденауэр еще раз встретился с Даллесом и министрами иностранных дел Англии и Франции. Все трое одобрили его поездку в Москву и согласовали общую политическую линию.
Советские руководители предлагали провести переговоры об установлении дипломатических, торговых и культурных отношений без каких-либо предварительных условий. Немецкая сторона заявила, что считает необходимым обсудить также проблему воссоединения и возвращения десяти тысяч немецких военнопленных, содержавшихся в России. Из Москвы поступило сообщение о готовности обменяться мнениями по германскому вопросу, хотя позиции сторон известны, и другим международным делам.
Говорить о немецких военнопленных советская сторона избегала. На Женевской конференции Иден по просьбе Аденауэра затронул этот вопрос в беседе с Булганиным и получил ответ: в Советском Союзе нет пленных, есть лишь осужденные военные преступники. Тем не менее Аденауэр намеревался добиваться в Москве положительного решения и без такового не соглашаться ни на какие договоренности.
В июне 1955 года Аденауэр, продолжая непосредственно заниматься внешней политикой, уступил пост министра иностранных дел Генриху фон Брентано. Тот был настроен на жесткую линию: направить в Москву небольшую делегацию и не принимать никаких решений.
Канцлер в принципе соглашался с новым министром. Нельзя создавать у Москвы впечатление, что стоит поманить западных немцев — и они тут как тут. Не следует решать экономические дела без предварительного решения политических. В Москве нужно дать понять, что Федеративная Республика ни в чем не отойдет от принципа верности западным союзам. Центральным вопросом переговоров следует сделать возвращение военнопленных. При согласии на это советского руководства можно пойти и на установление дипломатических отношений.
Перед поездкой Аденауэр имел еще одну беседу с Даллесом. Госсекретарь под впечатлением Женевской конференции в верхах говорил, что позиции Советского Союза смягчаются, что через два — четыре года можно будет добиться многого в германском вопросе: не только воссоединения, но и согласия на присоединение всей Германии к Западу. Ссылался на подписание государственного договора с Австрией и на крайнюю заинтересованность Москвы в разрядке.
Скептически воспринял Аденауэр высказывания американского друга. Он считал, что позиции СССР после Женевы в главном не изменились и ждать от него новых политических подходов не приходится.
На сей раз канцлер и государственный секретарь расстались с некоторым недопониманием друг друга.
В Бонне началась подготовка к поездке в Москву. Сотрудники Министерства иностранных дел и канцелярии канцлера подготовили множество справок и памятных записок по всем более или менее значимым международным делам. Как ни старались сократить число участников поездки, их набралось вместе с обслуживающим персоналом сто человек. В официальную делегацию включили председателя внешнеполитического комитета бундесрата Арнольда, председателя аналогичного комитета бундестага Кизингера и его заместителя Шмида — одного из лидеров оппозиции. У «Люфтганзы» арендовали два больших самолета «Констелейшен». Снарядили специальный поезд, в котором ехали, а затем и работали в Москве сотрудники делегации.
8 сентября 1955 года с аэродрома Кёльн/Ван в воздух поднялся первый самолет с Брентано, Хальштейном, работниками МИДа и других ведомств. В самолете продолжалась работа, лихорадившая всех последние недели.
Через сорок пять минут стартовал второй самолет с Аденауэром и его ближайшим окружением. Пассажиры обеих машин получили авиабилеты, на которых авиакомпания обозначила: «Из Кёльна в Кёльн через Москву». Для многих они стали сувенирами.
Летели без промежуточных посадок. Самолет Аденауэра приземлился во Внуково в пять часов вечера. Канцлер удивился, увидев, что его встречают Булганин, Молотов, Громыко и большая группа других советских представителей. Еще более неожиданным оказался строй почетного караула в новенькой нарядной форме. Командир караула отдал рапорт. Аденауэр произнес по-русски «здравствуйте», слово, которое он старательно заучивал в самолете. Солдаты прошли парадным шагом, которому, по мнению одного из немцев, мог бы позавидовать прусский генерал.
Кроме советских руководителей Аденауэра встречали дуайен московского дипломатического корпуса шведский посол и послы Франции, Великобритании, Соединенных Штатов. Оркестр исполнил гимны двух стран. Канцлер и Булганин сделали краткие заявления.
Неподалеку в специально отведенном и огороженном месте расположились несколько десятков журналистов. После официальной церемонии кто-то из этой группы крикнул Аденауэру по-немецки:
— Подойдите ближе, иначе не будет снимков.
Канцлер переговорил с Булганиным, и они вместе направились к журналистам. Застрекотали кинокамеры, защелкали фотоаппараты. На следующий день снимки разошлись по всему миру.
Кортеж автомобилей проследовал к гостинице «Советская» на Ленинградском шоссе. Первые впечатления от Москвы у Аденауэра остались благоприятные: широкие проспекты, высотные дома сталинской эпохи, строящиеся кварталы жилых домов современного стиля. Приятно удивили и трехкомнатные хорошо обставленные апартаменты отеля и особенно рояль в гостиной.
Едва разместившись, Аденауэр отправился на Белорусский вокзал, чтобы провести в прибывшем из ФРГ поезде совещание с членами делегации и ее рабочей группой. Поезд отвели на один из запасных путей. В нем жили и работали, стучали телетайпы, звонили специально подключенные телефоны. В одном из вагонов убрали внутренние перегородки и оборудовали помещение для совещаний. Поработали немецкие техники, чтобы исключить возможность подслушивания. Поезд окружили забором и выставили многочисленную охрану. Была у немцев и своя охрана. На огороженном участке разбили пару клумб с цветами и фонтан между ними. Канцлер провел первое совещание. Вечером выразил советским представителям удовлетворение условиями работы его штаба.
На следующий день утром Аденауэр нанес визиты Молотову и Булганину. С Молотовым беседа не получилась. Обменялись малозначащими словами и разошлись до встречи на переговорах. Булганин же принял подчеркнуто радушно. Стал рассказывать о своей работе в качестве градоначальника Москвы и охотно слушал Аденауэра, вспоминавшего время, когда он был обер-бургомистром в Кёльне.
В 11 часов в особняке МИДа на улице Алексея Толстого встретились делегациями в полном составе. За широким столом напротив немцев расположились Булганин, Хрущев, Молотов, Первухин, Кабанов и Семенов[2]. Договорились, что председательствовать на переговорах будут по очереди Булганин и Аденауэр.
Булганин зачитал длинное заявление общеполитического характера. Сказал, что Советский Союз — за воссоединение Германии, но это дело самих немцев. Внес предложение установить дипломатические отношения и обсудить возможность развития торговли. Советский премьер избегал резких выражений, касавшихся прошлого и теперешней политики ФРГ. О возвращении пленных не сказал ни слова.
Вступительное слово Аденауэра оказалось коротким. Он высказался за серьезное рассмотрение проблемы воссоединения Германии и поставил вопрос о возвращении домой немецких военнопленных.
Сразу же выявились два подхода. Москва — за установление дипломатических отношений без всяких условий. Немцы — за дипломатические отношения после возврата военнопленных и создания основы для предстоящей конференции министров иностранных дел четырех держав по германскому вопросу.
После обмена заявлениями состоялся завтрак. Аденауэр сидел между Булганиным и Хрущевым, оживленно разговаривал, шутил, смеялся. На его вопрос о прошлом особняка, в котором они находились, Булганин рассказал, что построил его один из великих князей, а потом его купил крупный промышленник. Аденауэр как бы невзначай спросил:
— А вы у кого его купили?
Лицо Булганина стало каменным.
— Особняк национализировал народ, — жестко ответил он.
Хрущев добавил:
— Разумеется, на законных основаниях.
Аденауэр понял, где проходит граница шуток.
С первого же дня канцлер начал накапливать впечатления о партнерах по переговорам. Особенно внимательно наблюдал за Хрущевым — коренастым, полным человеком с живыми глазами, выразительной речью и жестикуляцией. Он выглядел не дипломатом, а агитатором и пропагандистом. Сразу же стал доминировать на встречах, говорил подолгу и запальчиво. Жесткость чередовал с любезностью. Понимал юмор, проявлял эмоциональность.
Булганин вел себя сдержанно. Выглядел холеным, всегда был тщательно одет. На лице его читалось добродушие, за которым скрывался ясный разум. Глаза обычно оставались холодными. Эмоциям не поддавался.
Оба лидера при каждом удобном случае демонстрировали единство мнений, как бы подчеркивая, что у правительства и партии нет и не может быть разногласий.
С пристрастием присматривался Аденауэр к Молотову. Невольно вспоминал Риббентропа. Ведь они заключили советско-германский договор, после которого Гитлер и начал оккупацию Польши. Конечно, за сговором стоял Сталин, но подписывал Молотов, что и зафиксировала навсегда история.
У канцлера сложилось впечатление, что Молотов на переговорах не играл никакой роли. Его выступления были бесцветными и повторяли обычно общеизвестные тезисы. Он во всем поддерживал Хрущева и Булганина.
В один из дней Молотов со статс-секретарем Хальштейном выработали формулировки очередного документа. Они не понравились Хрущеву, о чем он громогласно и объявил на переговорах. Молотов тут же заявил, что он не давал окончательного согласия и высказал комплимент Хрущеву за его глубокий подход к вопросу.
На очередном заседании после эмоционального выступления Хрущева Молотов встал и сказал:
— Обеими руками подписываюсь под тем, что изложил товарищ Хрущев.
Как-то за обедом Аденауэр сказал Булганину, что Молотов выглядит иначе, чем он его себе представлял.
— И как же? — спросил Булганин.
— Он выглядит умным, — помедлив, ответил Аденауэр.
Булганин громко рассмеялся и, поддерживая шутливый тон, заметил:
— Вы — первый, от кого я слышу такое. — Он наклонился к Хрущеву за спиной Аденауэра и довольно громко произнес: — Слышишь, Никита, канцлер говорит, что Молотов выглядит умным.
Хрущев оживился. Молотов, сидевший напротив и все слышавший, сохранял невозмутимость.
Один из немцев, участвовавших в переговорах, напишет потом, что Молотов вел себя не как государственный деятель, а как функционер. Постоянно сохранял каменное ничего не выражающее лицо. Более неподвижное и мрачное лицо было лишь у Громыко: оно казалось вырезанным из дерева и напрочь лишенным умения улыбаться.
Во второй день переговоров председательствовал Аденауэр. Булганин сделал короткое заявление: в Советском Союзе нет военнопленных, отбывают наказание лишь военные преступники. Что касается воссоединения Германии, то оно затруднено вступлением ФРГ в НАТО и вообще — это дело самих немцев.
Аденауэр заметил, что с окончанием войны прошло много времени и преступников, осужденных во многом по эмоциональным мотивам, можно помиловать, как это сделали западные державы. Кто-то из советской делегации сказал, что на обсуждение проблемы военнопленных следовало бы пригласить представителей из ГДР. Аденауэр на это не прореагировал, но в перерыве в кругу своей делегации произнес, что ради освобождения десяти тысяч немцев готов говорить хоть с бабушкой черта. Однако советская сторона об участии представителей ГДР в переговорах больше не заговаривала.
Выступил Брентано. Он эмоционально рассуждал о стремлении немцев к воссоединению. Оно зависит от доброй воли четырех держав и прежде всего Советского Союза. Упомянул и о многих неблаговидных поступках, совершенных советскими солдатами на территории Германии в последние месяцы войны.
Слушая Брентано, Хрущев буквально ерзал на стуле. Он сразу же взял слово и горячо заявил, что советские войска добивали врага и не совершали никаких злодеяний. Миллионы погибли и у нас, и у вас. Но все дело в том, кто начал.
Гитлер, а не мы развязали войну. Как мы можем пойти на воссоединение? Единая Германия окажется в НАТО и усилит ее. А НАТО направлена против нас.
Хрущев во время выступления разволновался и погрозил Аденауэру кулаком. Канцлер встал и тоже показал ему кулак. Хрущев успокоился и попросил извинить его за слишком сильные выражения.
Молотов счел нужным заметить, что немцы не смогли сами освободиться от Гитлера и избавление пришло в результате победы союзных армий.
Здесь эмоции позволил себе Аденауэр. Глядя на Молотова, он громким голосом спросил:
— Кто пожимал руку Гитлеру — вы или я? Почему великие державы, в том числе и Россия, дали так возвеличиться Гитлеру? Ему сходило с рук нарушение всех договоров. В глазах многих глупых немцев он стал героем. — Аденауэр волновался. Казалось, ему хочется многое высказать, но он сдерживает себя. После небольшой паузы он в более спокойном тоне продолжил: — Мы — несчастные наследники Гитлера. Наша задача — восстановить страну и доверие к ней других государств, в том числе и ваше. Что касается переговоров с правительством ГДР о воссоединении, то мы охотно сядем за один стол, как только убедимся, что оно избрано народом.
Булганин возразил, что канцлер допускает выпад против правительства ГДР. Он вместе с Хрущевым недавно был там и убедился, что население глубоко уважает свое правительство. Хрущев добавил:
— Про коммунистов говорят, что они готовы зажарить капиталистов и съесть их без соли. То, что делается в ГДР, — будущее немецкого народа и всего человечества. Это сказал не я, а немцы, Маркс и Энгельс. — Хрущев посмотрел на Аденауэра и закончил: — Извините, если я высказал что-либо неприятное вам.
Аденауэр счел нужным ответить:
— Маркс и Энгельс — нетипичны для немцев. В сказки о поедании капиталистов без соли я не верю. Но знаю, что Россия — огромная страна, которая очень отстала. Что будет через сто лет, ни я, ни вы не знаем. Мне не обратить вас в свою веру, а вам меня в вашу. Надо попытаться уживаться друг с другом и сотрудничать.
Разгоревшиеся было страсти удалось погасить. Аденауэра попросили о неофициальной встрече. Во второй половине дня на дачу, предоставленную канцлеру в Горках, где когда-то проживал Максим Горький, приехали Булганин, Хрущев и Семенов. Аденауэр не хотел разговаривать без свидетелей и пригласил Брентано. Погода стояла прекрасная. Беседовали на террасе. Обстановка складывалась дружественная.
— Никто не хочет войны, — рассуждал Аденауэр. — Войны возникают скорее из-за глупости политиков. Все боятся друг друга и наращивают вооружения.
Хрущев согласно кивал головой.
— Европа, — продолжал канцлер, — не может существовать, не объединившись. По сравнению с Соединенными Штатами и Советским Союзом мы, европейцы, — нули, экономически и политически неконкурентоспособны. Чтобы выжить, мы обязаны интегрироваться.
— Советский Союз окружен военными базами — это тревожит и простых людей, и нас, руководителей, — посетовал Булганин.
Аденауэр не замедлил с ответом:
— Базы — следствие войны в Корее. Она всполошила весь западный мир. Думаю, вопрос можно урегулировать путем переговоров. Необходимо лучше узнать друг друга. Тогда установится доверие.
Булганин рассказал, что американцы запускают на территорию СССР множество воздушных шаров с пропагандистскими материалами. Кроме прочего, они мешают полетам самолетов.
Аденауэр удивился. Когда ему на следующий день показали один из шаров и он убедился в его американском происхождении, то дал указание одному из своих помощников посетить американского посла в Москве Болена и обратить его внимание на некорректные действия спецслужб США.
Беседа шла спокойно. Хрущев не проявлял обычной экспансивности.
— Я убежден, — сказал он, — что Эйзенхауэр, Иден, Макмиллан не хотят войны. Сомневаюсь лишь в Даллесе.
Канцлер встал на защиту американского друга.
— Поначалу он может произвести неблагоприятное впечатление. У него сдержанная манера общения и сердитый вид. На самом же деле Даллес — превосходный, честный и вполне надежный человек.
Хрущев переглянулся с Булганиным и вознамерился было возразить, но передумал.
— О вас, господин канцлер, — улыбнувшись, сказал он, — у нас думают как о воинственном человеке. Теперь оказывается, что это совсем не так.
Чуть позже Хрущев предложил Аденауэру вдвоем прогуляться по саду. Он заговорил о том, что Россия и Германия имели прекрасные отношения в 20-е годы, что они и сейчас могли бы быть более близкими и доверительными. И тут Хрущев попросил, к удивлению канцлера, помочь справиться с китайцами и… американцами. В последующие дни Хрущев трижды обращался к данной теме. Аденауэр в вежливой форме отвечал отрицательно. Вступить в подобный сговор с советскими руководителями означало перевернуть вверх дном все его политические воззрения и действия, разрушить то, что он создал за годы правления. Хрущев понял тщетность своих попыток и оставил их.
Вечером немецкую делегацию пригласили на балет «Ромео и Джульетта» в Большой театр. Аденауэр ездил по Москве на «мерседесе», доставленном из Бонна поездом. Но тут за ним заехал Булганин, и они отправились в театр в его машине.
— Стоит ли еще в Берлине отель «Кемпинский»? — спросил Булганин.
— Он, насколько мне известно, восстановлен, — ответил канцлер. — А чем, собственно, вызван интерес к нему?
— В конце двадцатых годов многие советские инженеры проходили стажировку в Германии, — сказал Булганин, — Мне тогда довелось жить в отеле «Кемпинский». С ним и вообще с тогдашним пребыванием в Германии связаны приятные воспоминания.
В первом ряду центральной ложи Аденауэр сидел между Хрущевым и Булганиным. Зал стоя приветствовал их аплодисментами. Стоя же прослушали гимны обеих стран. Театр украшали немецкие и советские флаги. Программки были отпечатаны на русском и немецком языках. Такие знаки внимания явились для Аденауэра неожиданными и вызвали удовлетворение.
В антракте немецких гостей пригласили в специальную комнату, где стояли столы, сервированные икрой и другими деликатесами, водкой и грузинскими винами.
Немцы, наслышанные о русском гостеприимстве, своеобразно подготовились к нему. Глобке захватил в Москву внушительную емкость с оливковым маслом. Перед застольями он выдавал его членам делегации по хорошей порции, после приема которой можно было более или менее сносно выдерживать многочисленные здравицы и тосты и по возможности не отставать от хозяев, не желавших, да и не умевших пить водку не до конца.
И на этот раз водка лилась рекой. Немцы доверяли оливковому маслу. Веселый толстяк Карло Шмид вызвал присутствующих на соревнование, налил водку в большой винный бокал и залпом осушил его. Не успели выразить ему восхищение, как антракт, который и так длился добрых три четверти часа, завершился и все покинули хлебосольную комнату.
Балет шел к концу. Монтекки и Капулетти помирились и обнялись, вместе скорбя о погибших детях. Аденауэр импульсивно встал со своего места и протянул обе свои руки Булганину. Необычное рукопожатие присутствующие в ложе встретили аплодисментами. Впрочем, они слились с громом оваций, предназначавшихся несравненной Улановой — Джульетте.
На следующий день, в воскресенье, Аденауэр отстоял мессу в католической церкви и обратил внимание на то, что там оказалось много народу. В его представлении коммунисты совершенно ликвидировали религию, а тут верующие, да еще католики.
Из машины и окон гостиницы присматривался к москвичам. Люди производили безотрадное впечатление, были плохо одеты. Это лишь подтверждало мысли, что коммунистическая система обезличивает человека, превращает его в существо серое, маловыразительное.
Во второй половине дня Аденауэр встретился с послами США, Великобритании и Франции и информировал их о ходе переговоров. Посетовал, что перспективы неопределенны, возможные результаты — туманны.
В понедельник немцам устроили осмотр Кремля и Третьяковской галереи. О Кремле Аденауэр позднее напишет, что ансамбль дворцовых зданий и их интерьеры великолепны, а Третьяковская галерея представляет изысканно прекрасные произведения искусства. Взглядом знатока оценивал он картины Васнецова, Саврасова, Левитана, Репина, откладывая в памяти впечатления о России и духе ее народа.
Позднее возобновились переговоры. Советские представители говорили только об установлении дипломатических отношений, немцы — о военнопленных. Социал-демократ Шмид сказал, что он во многом не согласен с политикой Аденауэра, но поддерживает его просьбу о пленных — проявите великодушие и верните людей к их семьям.
В очередной раз взорвался Хрущев:
— Германия разорила нашу страну. ФРГ участвует в подготовке новой войны против Советского Союза. И тем не менее мы предлагаем установить дипломатические отношения. А нам предъявляют ультиматум. Если вы не хотите нормализации, мы подождем.
Хрущев говорил долго, сбивчиво, употребляя подчас резкие, обидные формулировки.
— Федеративная Республика не участвует в подготовке войны против России, — ответил Аденауэр. — Если бы я не хотел нормализации отношений, то не поехал бы в Москву.
— Вы создаете армию не для того, чтобы она суп ела и кашу варила, — громко буркнул Хрущев.
Немцы поняли, что переговоры зашли в тупик. Аденауэр стал собирать бумаги и вознамерился уйти. Булганин поспешил закрыть заседание и назначил следующее на завтра. В гостинице канцлер дал указание вызвать самолеты в Москву на день раньше. Немцы умышленно сделали вызов по обычному телефону, который наверняка прослушивался. Пусть русские знают о намерении канцлера прервать переговоры.
Вечером состоялся большой прием в честь немецкой делегации в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Здесь все и решилось. Булганин отвел Аденауэра в сторону и предложил ему написать письмо на его имя о согласии установить дипломатические отношения. Он же дает слово, что через неделю все военнопленные будут отпущены. Подошли к Хрущеву. Тот заверил, что их слово крепко. Решили выпить за договоренность. Аденауэр заметил, что ему официант налил из одной бутылки, а собеседникам — из другой. Он попросил бутылку и убедился, что Хрущеву и Булганину налили воду.
— Либо пьем воду, либо вино, — покачал головой канцлер, — но все вместе.
Остановились на вине.
После приема Аденауэр собрал делегацию и рассказал о достигнутой договоренности. Брентано, Хальштейн и другие стали призывать канцлера не верить русским на слово и отказаться от установления дипломатических отношений. Факт присутствия в Москве двух немецких послов — из ФРГ и ГДР вызовет замешательство среди азиатских и африканских стран и толкнет их на признание ГДР. Русские же, обосновавшись в Бонне, получат возможность влиять на немецкую общественность в нужном им направлении. Бланкенхорн сказал, что в беседе с послами трех западных стран он понял, что они недвусмысленно против дипломатических отношений между Бонном и Москвой.
Спокойно выслушав всех, канцлер заявил, что остается при своем решении. Судьба тысяч немцев важнее политических соображений. Он верит слову русских. Сообщил, что через американское посольство пришла телеграмма от Эйзенхауэра: какое бы решение ни принял канцлер, он поддержит его.
На следующем заседании Аденауэр попытался все же поставить вопрос о письменном подтверждении договоренности по пленным. Сослался на то, что так будет легче провести решение о дипломатических отношениях через кабинет министров и бундестаг. Хрущев и Булганин не согласились, но подтвердили свое слово перед всей немецкой делегацией. Они приняли от Аденауэра письмо, в котором указывалось, что установление дипломатических отношений не означает признание правительством Федеративной Республики нынешних границ — они должны быть определены мирным договором. Бонн не меняет своей позиции о непризнании ГДР и тезиса о том, что только ФРГ может представлять всех немцев.
Переговоры завершились. Аденауэр улетал в запланированные сроки. Ритуал проводов оказался таким же, как и при встрече. Его удивило, что по пути на аэродром множество москвичей приветственно махали его машине. Он не знал, что партийные организации по разнарядке выводят людей на трассу следования гостя.
На аэродроме Кёльн/Ван Аденауэра, вопреки правилам протокола, встречал президент бундестага Герстенмайер. Он тепло приветствовал канцлера и от имени немецкого народа выразил ему благодарность за возвращение пленных из далекой Сибири.
Сквозь плотную толпу встречавших к Аденауэру прорвалась женщина. Она схватила его руку, поцеловала ее и все повторяла:
— Спасибо, господин канцлер, большое спасибо.
Аденауэр нагнулся к маленькой женщине, погладил ее седые волосы и быстро скрылся в автомобиле. Он окончательно убедился, что возвращение пленных из СССР, о чем уже широко писали газеты, стало одним из его крупнейших успехов.
Советские руководители сдержали обещание. Эшелоны с возвращавшимися из плена один за одним стали прибывать в Федеративную Республику. Недалеко от Ганновера организовали специальный лагерь. Здесь оформляли документы и выдавали каждому по шесть тысяч марок на первое обзаведение. Принимались меры по трудоустройству. Аденауэр посетил лагерь и поздравил людей с прибытием на родину. Встречали его восторженно.
Через несколько дней Аденауэр получил письмо из лагеря от священнослужителя, в котором тот с возмущением жаловался, что американские и английские спецслужбы ведут работу с прибывшими из Советского Союза. Канцлер принял меры, и агентов спецслужб перестали допускать в лагерь.
Вскоре после возвращения из Москвы Аденауэр встретился с журналистами.
— Не отразится ли поездка канцлера в Советский Союз негативным образом на отношениях Федеративной Республики с западными союзниками? — прозвучал первый вопрос.
Аденауэр счел нужным дать подробный ответ:
— Мы в Москве выступали в рамках единой политики западных стран и не нарушили никаких обязательств перед союзниками. Правительство будет продолжать усилия по созданию армии, воздушных сил и флота. По вопросам воссоединения немецкая делегация лишь обозначила позицию, но не вела переговоров, так как это прерогатива трех западных держав. Мы четко заявили о намерении активно проводить политику европейской интеграции. Русские выслушали и не сделали никаких замечаний. Они признали факт вступления Федеративной Республики в НАТО и лишь заявили, что не допустят усиления западного военного блока за счет воссоединения Германии.
Канцлера попросили прокомментировать установление дипломатических отношений с Москвой.
— Не надо придавать этому событию слишком большое значение. Противоречия между двумя странами не уменьшились. Появилась лишь возможность напрямую излагать свои взгляды, что увеличивает вероятность правильного взаимопонимания. Русские сделали шаг к разрядке международной напряженности. Они поняли, что «холодная война» только усиливает сплоченность Запада, что они не могут одновременно решать три задачи: поднять жизненный уровень населения, добиться военного паритета с американцами и успешно противостоять Китаю.
— Каково ваше впечатление о русских?
— Советские руководители вели себя весьма жестко на переговорах и были более мягкими и рассудительными в личных беседах. Хрущев, ссылаясь на Маркса, сказал, что победа коммунизма во всем мире неизбежна. Я возразил, что через сто лет скорее всего термины капитализм и коммунизм исчезнут из оборота и люди будут оперировать иными понятиями. В целом не усмотрел изменений в мышлении советских лидеров. Они по-прежнему исповедуют диктаторскую форму правления и находятся в плену коммунистических фантазий. Опасность, исходящая от Советской России, не ослабевает, как и не теряет актуальности необходимость отстаивать свободу, христианские и демократические ценности.
Пресс-конференция длилась около двух часов. Канцлер пребывал в хорошем настроении.
Через несколько дней после отлета Аденауэра из Москвы туда прибыла делегация ГДР во главе с Ульбрихтом и Гротеволем. Был подписан договор, по которому ГДР получила полный суверенитет и право решать дела с ФРГ. Органам ГДР передавались функции контроля и охраны на ее границах. За советской стороной остался лишь контроль за передвижением воинского персонала и грузов гарнизонов США, Великобритании и Франции, расквартированных в Западном Берлине. Упразднялся пост советского Верховного комиссара. Его функции по поддержанию контактов с представителями западных держав по общегермаиским вопросам передавались советскому послу в ГДР.
В Бонне сочли необходимым еще раз зафиксировать непризнание ГДР. 22 сентября 1955 года было сделано заявление. Его подготовил и огласил В. Хальштейн. «Доктрина Хальштейна», как ее стали именовать, предусматривала, что государства, устанавливающие дипломатические отношения с ГДР, совершают враждебный акт по отношению к Федеративной Республике. С ними будут разорваны дипломатические отношения. Советскому Союзу делается исключение, ибо он ответствен за решение общегерманских дел.
В конце декабря 1955 года в Бонн прибыл первый советский посол — В. А. Зорин, известный дипломат, занимавший до назначения в ФРГ пост заместителя министра иностранных дел СССР. В день его прилета Аденауэр узнал, что встречать посла будет лишь заместитель шефа протокола госпожа Паприц, так как сам шеф вместе с министром Брентано находится с визитом в Риме. Канцлер распорядился, чтобы на аэродром вместе с Паприц выехал руководитель одного из департаментов МИДа: советского посла следовало встретить достойно.
В начале следующего года в Москве обосновалось посольство Федеративной Республики. Отношения между ФРГ и СССР вступали в нормальное русло. Постепенно стали развиваться экономические и культурные связи. Однако они зависели от политической конъюнктуры, а она не всегда благоприятствовала расширению таких контактов.