«РВ-204» УХОДИТ В ПОЛНОЧЬ
«РВ-204» УХОДИТ В ПОЛНОЧЬ
Почти всю ночь Николай вписывал разведданные в Глашину книжку, но поднялся рано, вместе с отцом.
Пользуясь отсутствием жены, Артур Готлибович снова вернулся к интересующему его вопросу:
— Ты все еще думаешь? — резко спросил он.
— Да, никак не решусь... — наливая кофе отцу и себе, ответил Николай.
— А между тем советские войска уже под Херсоном!
— Ты, отец, всегда располагаешь самыми свежими сведениями.
Почувствовав иронию в словах сына, Артур Готлибович сказал:
— Пришел буксир из Херсона, боцман рассказывал... И не заговаривай мне зубы! — обозлился он. — Что ты думаешь делать?
— А что, по-твоему, я должен делать?
Артур Готлибович сорвал кожаную куртку, висевшую на спинке стула, и, потрясая нарукавной повязкой с имперским орлом и свастикой, раздраженно сказал:
— Ты, очевидно, считаешь, что товарищи обменяют тебе этого ощипанного орла на орден?! Они повесят тебя на первом же суку!
— Я думаю, отец, что твои опасения напрасны...
— Почему?
— А ты подумай, почему...
Артур Готлибович так и застыл в недоумении.
Николай, набросив куртку, вышел из дома.
Он торопился на завод, чтобы проследить за работой медницкого цеха. Черт знает, что еще мог выкинуть Гнесианов!
По Дерибасовской Николай поднялся вверх и увидел быстро идущую по Пушкинской фрау Амалию фон Троттер. (Корвет-капитан с супругой остановился в отеле «Бристоль», на Пушкинской.)
Фрау Амалия надвигалась на него энергичным, спортивным шагом, сжав маленькие пухлые ручки в кулачки и вскидывая локтями. Надувая щеки, она напевала партию тромбона из бравурного марша. Гроздья винограда на ее шляпке брякали в такт. Не узнав Николая, она прошла мимо и свернула на Дерибасовскую. Пока Фридрих фон Троттер нежился в постели, фрау Амалия совершала моцион с твердым намерением похудеть.
Заводские дела заслонили встречу с Амалией Троттер.
В разгар дня Николай вспомнил о майоре Котя и по телефону вызвал к себе Рябошапченко.
Иван Александрович не забыл историю с большим расточным станком и хлыщеватым майором.
Николай рассказал Рябошапченко о своем знакомстве с Думитру Котя и добавил:
— Понимаешь, Иван Александрович, неплохо было бы войти к нему в доверие и посмотреть этот секретный приказ генштаба.
— Как ты себе это мыслишь?
— Майору очень хочется получить инвентаризационные списки оборудования...
— А если на основании этих списков он начнет эвакуацию станков? Ты же сам говоришь, что у него приказ за подписью начальника генерального штаба...
— Тогда ты в поиске сочувствия обратишься к Лизхен, она по службе — к Загнеру, баурат — к адмиралу, и... майор Котя горит!
— Копия списков у меня в цехе. Могу принести.
— Давай, Иван Александрович, а я у Купфера попробую получить машину и сейчас же поеду... — он достал визитную карточку Котя, — на улицу Льва Толстого...
Николай заехал домой, захватил портфель отца и положил в него инвентаризационные списки.
Майор Котя занимал большую квартиру с обстановкой ее прежнего владельца. В одной комнате разместились три чиновника в военной форме. Они рылись в папках с бумагами, что-то писали, отвечали на телефонные звонки. Словом, создавали видимость деятельности. В другой комнате был кабинет майора, в остальных — его апартаменты.
Денщик провел Николая в кабинет, сказав, что майор скоро будет.
В кабинете на столе висели портреты короля Михаила I и маршала Иона Антонеску. Против двери стоял дамский письменный стол красного дерева. В углу большой сейф. Диван. Горка, задрапированная изнутри зеленым шелком. Несколько кресел. На окнах глухие, тяжелые портьеры.
Вошел майор Котя и, увидев Николая Гефта, прямо от порога пошел к нему с открытыми объятиями:
— Я так рад! Так счастлив! — замурлыкал он. — Встреча с вами оставила незабываемое впечатление! — Он обнял Николая и усадил в кресло. — По стакану вина! Старинного, густого и терпкого, как кровь! — он открыл горку, взял два бокала и выбрал бутылку. — Прошу, мой дорогой! Прошу!.. — Майор сел напротив и, закатив от восторга глаза, стал отхлебывать маленькими глотками вино.
Вино было скверное и отдавало бочкой.
Николай отлично понимал, с кем он имеет дело, поэтому, не церемонясь, сказал, поставив бокал на стол:
— В вашем предложении, господин майор, многое остается неясным. Вы платите семь процентов вознаграждения с представленного списка оборудования или с отправленного вами в Констанцу?
— Мы платим с того, что вывезено...
Николай, прижимая к груди портфель, поднялся:
— Тогда простите, господин Котя, но мне это не подходит... — и шагнул в сторону двери.
— Разве можно из-за такой мелочи портить отношения? — Котя взял Николая под руку и повел к креслу.
— В промышленном и деловом мире у меня большие связи, — как бы невзначай ввернул Николай. — Я думал, что вы коммерсант и с вами можно иметь дело...
— По спискам — три процента! Вас устроит? — предложил Котя.
— Нет. Пять.
— Четыре?
— Пять!..
— Прошу вас, господин инженер, сядьте!
Николай молча опустился в кресло.
— Только для вас — четыре с половиной, а? — сказал Котя, заискивающе заглядывая в глаза.
— Я должен познакомиться с вашими полномочиями...
Майор подошел к сейфу, повернул замысловатый ключ в замке, открыл массивную дверь, достал на нескольких листах документы и, перелистывая их, словно торговец ходким товаром, стал похваляться:
— Вот, пожалуйста! Постановление румынского совета министров за номером четыреста двадцать шесть от четырнадцатого апреля сорок второго года! Вот выписка из немецко-румынского договора за подписями Беккера и Штефеля! Вот «Наставление»! Вот схема организации «Зет-1»!..
— Документы на румынском языке... — разочарованно протянул Николай.
— Имеются идентичные на немецком! Вот, пожалуйста!
— Покажите!
— Не могу. Смотрите сами: «Совершенно секретно», «Хранить в несгораемом шкафу», «В случае опасности немедленно сжечь»...
— Когда два человека начинают коммерческое дело, между ними должно быть доверие. Смотрите, что я вам принес! Эти документы тоже не подлежат оглашению! — Он открыл портфель, достал отпечатанные списки оборудования и, повертев ими перед носом майора, сунул обратно в портфель.
— Хорошо, я — вам, вы — мне! — левой рукой Котя протянул документы, а правой потянулся к портфелю.
Николай помедлил, словно, раздумывая, затем, решившись, открыл портфель, а сам углубился в документы.
Это была совершенно откровенная инструкция по грабежу Одессы! «Наставление» предписывало вывозить на запад от Днестра фабрики, заводы, произведения искусства, художественные ценности, медицинское оборудование, хирургические инструменты, фармацевтические материалы, готовые лекарства, продовольствие, одежду, скот...
«...самые ценные предметы перевозятся в санитарных румынских поездах», — прочел Николай.
— Ну что же, списки меня устраивают! — сказал майор. — Конечно, я мог бы запросить официально, но администрация «Шантье — Наваль» обязательно половину скрыла бы. Мои сотрудники подсчитают стоимость оборудования, и мы выплатим вам комиссионное вознаграждение...
— К вашему сведению, в списках имеется графа стоимости каждого станка и подбит итог... Получите ваши документы и разрешите мои... — Укладывая списки в портфель, Николай добавил: — Я подумаю. Откровенно говоря, мне не ясно, где кончаются функции командира «Зет-1» майора Котя и начинаются полномочия частной фирмы, которую также представляет Думитру Котя!..
— Вы заговорили смело...
— Фирма мне не внушает доверия, и я вправе переговоры прекратить.
— Вас никогда не приглашали в сигуранцу? — спросил майор Котя.
— Нет. Я немец. И наконец, вы, что же, хотите, чтобы в сигуранце знали, как вы обращаетесь с документами под грифом «Секретно»? Честь имею кланяться, господин Котя!..
Пользуясь замешательством майора, Николай быстро вышел из кабинета, миновал канцелярию, прихожую и громко хлопнул дверью.
Теперь он знал больше, чем нужно: от какого числа постановление совета министров, его номер, подписи, секретное «Наставление». Разумеется, было бы неплохо приложить эти документы к докладу, но они никуда не денутся...
Зная, что в это время Покалюхина приходит обедать, он поехал на Большую Арнаутскую и действительно застал ее дома.
Юля принесла из лаборатории института флакончик раствора хлорного железа и справку поликлиники за подписью врача Буслера:
«Дана больной Вагиной Глафире Ивановне в том, — прочел Николай, — что она страдает ангиомой лобной пазухи и в связи с этим частыми и обильными кровотечениями из носа. В качестве первой помощи рекомендуется ватный тампон, смоченный в десятипроцентном растворе хлорного железа».
— Спасибо, Юля. Справка внушает доверие...
— А по-моему, справка настораживает! — перебила его Юля.
— Объясни почему?
— Зачем может быть нужна такая справка больному? Только для того, чтобы оправдать найденный в личных вещах флакон с раствором железа. Это настораживает, заставляет задуматься.
— Больной дана справка для предъявления в медпунктах по пути следования...
— Неубедительно. В крайнем случае надо сделать такую приписку.
— Пожалуй, ты права. Возьми эту справку и сегодня же попытайся добыть другую. Да, забыл тебе сказать: мы приглашены на рождество в «Фольксдейче миттельштелле»...
— В качестве кого приглашена я? — спросила Юля.
— Моей двоюродной сестры. Если бы удалось... Понимаешь, меня интересуют чистые бланки аусвайсов и ночных пропусков...
— Эти бланки никем не охраняются?
— Я их видел в отделе выдачи стопкой прямо на столе чиновника. Не будем загадывать вперед.
— Сводки Информбюро за девятое декабря отпечатаны и два дня лежат в тайнике... — напомнила Юля.
— В это воскресенье я передам их в расклейку.
— Сводки недельной давности? Это теряет всякий смысл. Мы были оперативнее.
— Но мы нарушали конспирацию. Особенно мне досталось за твое безрассудство. Помнишь листовку возле сигуранцы? Что же делать! Будем записывать оперативную сводку за четверг, а в воскресенье передавать в расклейку...
— А чрезвычайные сообщения?
— Кроме нас в городе действует несколько подпольных групп, для некоторых из них распространение листовок — единственно возможный способ борьбы.
— Хорошо. Я человек дисциплинированный.
— Знаю, Юленька, знаю.
— За последние дни ты, Николай, очень изменился...
— К худшему?
— Нет. В тебе появилась какая-то жизненная сила... Уверенность... Помнишь, летом мы шли по Канатной, ты говорил: «трудно носить маску», «жить в коллективе и быть окруженным ненавистью», «ловить на себе недобрые взгляды», «приходят сомнения»... Помнишь?
— У тебя завидная память.
— Ты и тогда был направленным, целеустремленным, но временами твои нервы сдавали, и я чувствовала растерянность, усталость. Тогда я дразнила тебя, говорила о твоей слабости... Теперь ты стал сильнее. Меня это радует и беспокоит...
— Беспокоит? Почему?
— Раньше я чувствовала, что нужна тебе... Теперь ты по нескольку дней можешь обходиться без меня.
— Женская логика! «Я рада, что ты стал сильнее, и я огорчена, что ты можешь обходиться без меня».
— Логика, не спорю, быть может, женская... Но не будем об этом. Кстати, я не знаю, кто эта женщина...
— Какая? — удивился Николай.
— Глафира Вагина. Но ты мог бы послать меня...
— Ты связная группы и нужна здесь, в Одессе. Кроме того, Вагину рекомендовал райком партии.
— Ну прости, я этого не знала.
— Я с тобой, Юля, не прощаюсь, — он поднялся, — меня ждет машина, и я должен еще попасть на завод. Вечером забегу за справкой.
Садясь в машину, он увидел в окне Юлю, она махнула ему рукой. Возникло какое-то подсознательное чувство вины перед Юлей, хотя он и не был ни в чем перед ней виноват. Не склонный к глубокому самоанализу за суматохой множества всяких дел, Николай забыл об этом странном чувстве.
Вечером в условленный час он был у Глаши Вагиной.
Как только он вошел в комнату, Глаша сообщила:
— Пропуск я получила на завтра, тринадцатое...
— Хорошо. Очень хорошо!
— Ой, не к добру тринадцатое...
— Как вам не стыдно, Глаша!
— Еще как стыдно. А вот тут, — она приложила руку к груди, — холодит от страха...
— Тринадцать, чертова дюжина, — счастливое число! — решил он ее ободрить. — Всякое дело, начатое тринадцатого, — к удаче!
— Ска-жете... — недоверчиво Протянула она.
— Я был на вокзале. Поезда отправляются в девять утра по нечетным, но только до Голты. Там придется делать пересадку на поезд до Черкасс. Вы мануфактуру купили?
— Купила, четыре отреза.
— Вот вам на расходы семьсот марок, — он передал Глаше пачку денег. — Я буду на вокзале раньше, куплю билет и посажу вас в вагон. Держите...
— Что это?
— Десятипроцентный раствор хлорного железа и справка из поликлиники. Прочтите.
Глаша прочла справку и, помолчав, сказала:
— Конечно, я надеюсь, что все будет хорошо, а вдруг... Держат они меня день или два, а у меня этой самой, — она заглянула в справку, — ангиомы-то и нет, и лекарство вроде бы мне ни к чему...
— На худой конец... — Николай не закончил.
— Понимаю...
— Вот вам книжица. Берегите ее.
Глаша полистала страницы и очень удивилась:
— А правда, вы между строк написали?
— Очень важную информацию.
— А так ну совсем, совсем ничего не заметно!..
— Скажите, Глаша, вы цифры выучили наизусть?
— Полночи учила — ни в зуб ногой! Тогда я положила запись под подушку и легла спать. Утром проснулась, что вы думаете — каждую цифру помню наизусть! Самой не верится...
— Давайте проверим.
Глаша достала из-под матраса узкую ленточку записи, передала Николаю и, словно школьный урок, быстро назвала цифры первой колонки, затем второй и третьей.
— Вы молодец! — не удержался Николай. — Но то, что легко запомнилось, так же легко и забудется. Вы должны постоянно тренировать память.
— Как это — тренировать?
— В минуты абсолютной безопасности, когда вам никто не может помешать, вы по памяти в том же порядке записываете цифры, проверяете и сжигаете.
— Понимаю.
— Попробуем сделать это сейчас. У вас есть чистая бумага?
— Вот тетрадь... Карандаш...
— Садитесь и пишите...
Глаша открыла тетрадь и разгладила лист.
— Нет, Глаша, лист бумаги должен быть на чем-нибудь твердом. Заверните всю тетрадь. Так. Иначе вы карандашом продавите запись на лежащие снизу листы, потом вы уничтожите первый лист, но можете забыть о втором, о третьем...
Они работали долго, до поздней ночи. Николай учил ее ориентироваться по карте, изучал с ней линию фронта в районе Черкасс. Он отрабатывал ее поведение на возможном допросе. Они тщательно репетировали образ «святоши», который она должна была пронести через все дни пребывания на вражеской территории.
Домой Николай вернулся под проливным холодным дождем. Поначалу его спасала кожаная куртка, но промокла и она. От сырости снова заныли колени.
Тихо, чтобы не разбудить родителей, он выпил чашку кофе, оставленного в термосе, разделся, лег и быстро уснул беспокойным сном. Всю ночь ему виделась Глаша в застенке гестапо. На шее ее поблескивал крестик... Простоволосая, какой она выбежала к нему впервые на улицу, стояла Глаша перед гестаповцем, переступая босыми ногами на холодном полу... Она была в полотняной рубашке, тоненькая с впалыми ключицами и по-девичьи торчащей грудью.
— Кто тебя послал? Куда? Зачем? — спрашивает офицер.
Гестаповец чем-то похож на школьного учителя. Он не повышает голоса, спокоен и безучастен.
Облизнув запекшиеся губы, Глаша читает тропарь «о путешествующих».
— ...И невредимых ко славе твоей от всякого зла, во всяком благополучии соблюдающа молитвами богородицы...
— Говори, женщина! Кто? Куда? Зачем? — офицер снисходительно улыбается, на его лице чувство превосходства.
— ...Спасе, существуй и ныне рабом твоим, путешествовати хотящим, от всякого избавляя их к злаго обстояния...
Гестаповец берет в руки многожильный жгут из электрического провода, замахивается... Глаша закрывает глаза. Удар приходится по лицу, шее, груди... Женщина, тихо вскрикнув, переступает босыми ногами... Струйка крови бежит по ее лицу:
— ...Избави от недуг и горьких болезней...
Николай просыпается, спускает ноги с кровати и долго следит за светлым лучиком на стене, проникнувшим сквозь щель в светомаскировке.
Снова возникает это чувство собственной вины, на этот раз перед Глашей. Это такое острое, такое сильное чувство, что он говорит вслух:
— Надо же кого-нибудь послать! Совсем не обязательно, чтобы кончилось это в гестапо!..
От звука собственного голоса он окончательно просыпается.
Отец открывает дверь и спрашивает:
— С кем ты разговариваешь?
— Приснился сон... — неопределенно ответил Николай, лег и закрыл глаза, но уснуть уже до утра не мог.
Поднялся он разбитый, невыспавшийся. Наскоро умылся и без завтрака ушел из дому.
На углу Дерибасовской и Пушкинской он снова встретил фрау Амалию фон Троттер. Толстуха, видимо, совершала второй круг своего моциона. Она утратила нездоровую, стеариновую белизну, щеки ее раскраснелись, и шляпка, отделанная гроздьями винограда, сбилась набок. Фрау Амалия шла, поднимая колени, шумно втягивая носом воздух. Как и в первый раз, она его не узнала и прошла мимо.
Трамвай замер на путях; вагоновожатый спал, опустив голову на рычаг: опять бомбили Плоешти и на электростанции не хватало горючего. Николай свернул на Пушкинскую и ускорил шаг.
Железной дорогой и портом Одессы формально руководили румынские чиновники, но фактически всеми морскими перевозками ведало «Зеетранспортштелле», а на железной дороге — немецкие коменданты и советники.
Гефт пошел к коменданту вокзала, поговорил с ним по-немецки, рассказал старый анекдот, угостил английской сигаретой.
Комендант посмотрел пропуск Вагиной и удивился:
— Черт ее несет в Балаклею! — и, понизив голос, доверительно сообщил: — Русские на этом участке прорвали фронт, — но все же написал записку в кассу.
С бумажкой коменданта Николай направился в отдельную кассу, получил билет до Черкасс и поставил компостер на пропуск.
Николай еще издали увидел Глашу — ничем не примечательная женщина, в черном платке и темном, с чужого плеча пальто. В одной руке она несла обшарпанный фанерный баул, в другой узелок. Растерянная, беспомощная, маленькая женщина, каких много на дорогах войны...
Он подошел к ней и поздоровался. Глаша протянула вялую ладонь лодочкой — всегда она отвечала сильным пожатием — и молча пошла за ним.
Когда они оказались одни на платформе — посадка еще не началась, хотя состав стоял на путях, — Глаша сказала:
— Сегодня чуть свет приходил товарищ Роман. Он обо всем меня расспросил, все поглядел, полистал книжку и сказал: «Даю добро!» Вы не думайте, я вам верю, но теперь как-то на сердце спокойнее.
В глазах ее блеснул смешливый, лукавый огонек и тотчас погас. С постной маской святоши она поднялась за ним в вагон. Здесь уже были пассажиры, те, кто побойчей, у кого знакомства в охране.
Глаша залезла на верхнюю полку, положила под голову узелок и поставила баул рядом. Только теперь Николай заметил, какие старые, стоптанные на ней башмаки, и пожалел, что не купил ей новые.
Молча она ответила на пожатие его руки, и он вышел из вагона.
Николай стоял на платформе все время, пока шла посадка, до тех пор, пока поезд не тронулся и не скрылся за поворотом красный огонек ограждения.
Весь день Николай мысленно был с Глашей. Он в Голте выбирался с ней из поезда и долго ждал состав на Смелу. Он метался с ней от вагона к вагону в поисках места... Но к вечеру новые события вытеснили из его сознания миссию Глаши.
На восемь часов вечера были назначены ходовые испытания «РВ-204».
В шесть часов, захватив с собой портфель, Николай поехал на извозчике к Лопатто. Дверь ему открыл Эдуард Ксаверьевич и на его немой вопрос ответил:
— Ваш заказ выполнен, — добавив с усмешкой: — Думаю, рекламации не последует...
Николай поставил портфель на стол, извлек из него и передал Лопатто объемистый тяжелый предмет, пояснив:
— Не удивляйтесь, это кирпич. В следующий раз, когда привезу вам заготовки, я заберу его...
— Не кажется ли вам эта предосторожность излишней?
— Предосторожность никогда не бывает излишней. Недавно товарищ Роман дал мне заслуженный урок.
Профессор достал из ящика письменного стола сверток, перевязанный бечевкой.
— Вот вам «гостинец». Запас сырья в лаборатории оказался довольно значительным, можете заказывать детали.
— Профессор, я вам не буду говорить высокие слова благодарности. Большое спасибо...
— Не стоит...
— Задерживаться мне у вас с таким «гостинцем» не следует, да и ждет у подъезда извозчик...
— Понимаю.
Лопатто проводил его в прихожую и открыл дверь.
Приехав на завод, Николай направился прямо в механический к Рябошапченко. Лизхен не было, и они могли говорить свободно.
— Ты задержал с утренней смены Тихонина? — спросил Николай.
— Да. Поначалу парень полез в бутылку, но, когда я его познакомил с задачей, пришел в телячий восторг. Ушел обедать, вернется ровно к восьми.
Николай развернул сверток, внимательно осмотрел кусок угля и положил его на топливо возле печи. Кусок ничем не отличался от других, разве что был крупнее.
— Здесь мелочь со штыбом. На «РВ-204» я видел отборный уголь. В бункере он не будет «прыгать в глаза»...
— Ты прав, Иван Александрович. Убери его с глаз подальше. Теперь слушай: после ходовых испытаний корабль возвращается в ковш и швартуется у третьего пирса. Технические эксперты проходят, так сказать для наведения глянца, в машинное отделение. Тихонин задерживается, спускается ниже и бросает взрывчатку в бункер. Ясно?
— Ясно, Николай Артурович. В общих чертах я Тихонина проинструктировал. Он будет в бушлате нараспашку, а взрывчатка под тельняшкой, заправленной в брюки...
— Не долго доставать?
— Почему? Выпростать тельняшку из-под ремня, и все!
— Ну, смотри. Тебе виднее. Парень волнуется?
— Он отчаянный. Для него, чем опаснее, тем интересней. Он же романтик! Просил настоящего дела...
Время близилось к восьми.
Спрятав «гостинец» в топливо возле печи, они направились к третьему пирсу.
На «РВ-204» ждали только адмирала Цииба.
Здесь были: баурат Загнер, капитан Риш, шеф Купфер, профессор Вагнер и несколько незнакомых военных из «Зеетранспортштелле».
Прямо к пирсу подошел черный «Хорьх» адмирала.
Цииб вышел из машины и поднялся по трапу. Горнист сыграл «захождение». Корвет-капитан Фридрих фон Троттер отдал рапорт. На форстеньге подняли адмиральский флаг.
Члены комиссии, в том числе Гефт, взошли на корабль.
Трап убрали. Боцман объявил снятие со швартовов.
Медленно, отрабатывая левой машиной, «РВ-204» отваливает носом от пирса. Отданы кормовые швартовы. На малых оборотах двух машин корабль медленно, но со все нарастающим ходом, отлично лавируя в заводском ковше, выходит в открытое море. Машины работают безукоризненно.
Спустя минут тридцать на ходовой мостик вызвали Гефта.
Глядя на инженера, словно отчитывая за нерадивость, адмирал сказал:
— Ремонт выполнен отлично! Со стороны главного механика — никаких претензий! Я объявляю вам, герр инженер, благодарность и подаю рапорт командованию о награждении вас Железным крестом третьей степени за безупречную службу военно-морским силам Германии, — Цииб протягивает инженеру руку. — Еще раз благодарю вас! Хайль Гитлер!..
— Хайль Гитлер! — вскидывает руку Николай Артурович.
С поздравлениями к инженеру подходят баурат и Вагнер.
Совершая эволюцию, корабль разворачивается и идет к заводскому ковшу.
Из разговора с Вагнером Николай узнал, что «РВ-204» доставит их к третьему пирсу и уйдет к главному причалу «Зеетранспортштелле», откуда с транспортом выйдет курсом на Севастополь ровно в полночь.
— Я бы хотел, господин майор, с комиссией технических экспертов в последний раз взглянуть на работу двигателей...
— Да, да, конечно. Это ваше право. Я сейчас договорюсь с корвет-капитаном. — Загнер оставил их и поднялся на ходовой мостик.
Корабль подходит к пирсу.
Еще издали Гефт увидел Рябошапченко, Гнесианова, мастера Ляшенко и в бушлате нараспашку Васю Тихонина.
Ошвартовались у пирса. Подали трап. Комиссия заводских экспертов поднялась на корабль и вместе с Гефтом начала спускаться в машинное отделение. Последним шел Василий Тихонин; он спустился еще ниже, в котельное отделение. Здесь были два кочегара. Один из них смотрел иллюстрированный журнал, другой мылся из шланга забортной водой.
Тихонин поздоровался, но немцы не обратили на него внимания.
Парень достал из пачки сигарету, выбросил из топки уголек, прикуривая, поднял рубаху и незаметно выронил на горку топлива свою ношу. Но, вспомнив наставление Рябошапченко: «Подальше забрось, чтобы корабль не подорвался у пирса!», Тихонин нагнулся, поднял кусок угля и швырнул его в дальний угол бункера.
Только сейчас он почувствовал, как пот заливает глаза. Было страшно. Но теперь волнение позади. Он подошел к немцу, предложил сигарету, дал прикурить, усмехнулся и, осмелев, многозначительно сказал:
— Дал я вам прикурить!
Немец ни слова не понял, но на всякий случай сказал:
— Яволь! Яволь!..
Тихонин быстро поднялся один марш по трапу, но в машинное решил не ходить, а дожидаться комиссию здесь, в переходе.
Первым показался Гефт и почему-то очень пытливо посмотрел на Тихонина. У Васи снова от страха взмок лоб. Но вот с ним поравнялся Рябошапченко. Тихонин нагнулся к мастеру и тихо сказал:
— Иван Александрович, порядок!
Ничего не ответив, Рябошапченко полез на верхнюю палубу, и Тихонин последовал за ним.
На верхней палубе к Гефту подошел Загнер и от имени адмирала Цииба и корвет-капитана фон Троттера пригласил его в кают-компанию отпраздновать удачу. Ничего не оставалось другого, как согласиться.
Техническая комиссия сошла на пирс, трап подняли и отдали швартовы. Николай увидел на лице Рябошапченко сперва недоумение, затем все нарастающее беспокойство.
«А что, если корабль подорвется сейчас, на переходе к главному причалу?» — подумал Николай и с кривой усмешкой махнул рукой оставшемуся на пирсе Рябошапченко.
Тем временем «РВ-204» на малых оборотах вышел из заводского ковша и направился к главному причалу.
Поднимая бокал с кислым рейнским вином, Николай вместе со всеми пил «за удачу».
«Я же просил предупредить Тихонина, чтобы тот забросил взрывчатку подальше в бункер», — думал он, слушая краем уха скабрезный анекдот, который рассказывал майор Загнер фон Троттеру.
Нельзя сказать, чтобы эти полчаса перехода к главному причалу были лучшим временем его жизни.
«В случае, если я сыграю в ящик, — думал он, — разведданные, собранные с таким трудом, погибнут, Если все кончится благополучно, надо тетрадь заложить в тайник и посвятить в это Покалюхину и Рябошапченко».
Когда швартовались, у стоящей под разгрузкой машины лопнул баллон. Николай вздрогнул и почувствовал, как кровь заливает лицо. Это заметил Вагнер и участливо сказал:
— Мой милый друг, вы так переутомляетесь на заводе... Вам надо на несколько дней взять отпуск и поехать за город, отдохнуть...
— Благодарю, Евгений Евгеньевич. Вы очень ко мне внимательны...
Подан трап.
— Желаю отличного плавания! — прощаясь с корвет-капитаном, сказал Гефт и спустился на пирс. Здесь он снова встретился с фрау Амалией фон Троттер. На этот раз она узнала его и поклонилась, одарив вежливой улыбкой.
Николай сел в «Хорьх» адмирала, который любезно предложил подвезти его на Дерибасовскую.
Совершенно обессиленный, он открыл дверь, не раздеваясь, лег на кровать и уснул мертвым сном, но ровно в двенадцать проснулся, сел и прислушался...
В это время на выполнение задания уходил «РВ-204».