Глава десятая. В годы мирные
Глава десятая. В годы мирные
В октябре 1950 года я был переведен на службу в Генеральный штаб. К тому времени заканчивалась и моя заочная учеба в академии. Правда, теперь уже в военно-юридической.
Здесь хочу снова отвлечься, чтобы в который уже раз сказать доброе слово о К. Е. Ворошилове. Он очень высоко ценил тех людей, которые совмещали нелегкую армейскую службу с заочной учебой. Стремился во всем помогать им. Оказывал большую помощь и мне. В частности, распорядился, чтобы Л. А. Щербаков и Б. С. Сахаров всю юридическую литературу, поступающую на его имя, тут же передавали мне. Вполне понятно, что все это сыграло немалую роль в благополучном завершении мною академической программы.
И вот я уже возглавляю секретариат начальника Генерального штаба генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко. Прямо скажу, что опыт работы, приобретенный в правительственном аппарате, позволил мне сравнительно быстро освоиться и с новыми служебными обязанностями.
Однако служба в Генштабе имела и свои особые, присущие лишь ей условия и требования. В то время американский империализм как раз развязал агрессию в Корее, все более нарастал шквал «холодной войны». Нужна была особая бдительность, неустанная забота о дальнейшем повышении боевой готовности наших Вооруженных Сил. И эта забота, что вполне понятно, в первую очередь ложилась на Генеральный штаб, отражалась на всей его деятельности.
Словом, ритм работы в Генштабе был очень напряженным. В том числе и у нас в секретариате. Нередко случалось так, что министр Маршал Советского Союза А. М. Василевский и начальник Генерального штаба генерал армии С. М. Штеменко вызывались поздней ночью в Кремль и находились там на совещании у Генерального секретаря ЦК ВКП(б), Председателя Совета Министров СССР И. В. Сталина до четырех-пяти часов утра. Затем следовал короткий перерыв на отдых, после чего, с 10.00, снова начинался многотрудный рабочий день.
Каждому понятно, насколько важны здесь были высокая организованность и четкость в работе. И пример этой четкости и организованности подавал сам Сергей Матвеевич Штеменко. Его распоряжения всегда отличались ясностью и конкретностью. Бывало, уходишь от него, получив задачу, и полностью осознаешь, что и как тебе надо сделать, к какому сроку.
Отмечу одновременно, что генерал армии С. М. Штеменко был довольно строг в отношении тех людей, которые не отличались особой исполнительностью. Но строгую служебную и партийную требовательность сочетал с вниманием и заботой о человеке.
Кстати сказать, Сергей Матвеевич сам прошел хорошую школу выучки в Генштабе, придя сюда еще в 1940 году на должность помощника начальника отдела Оперативного управления.
Но особенно ярко организаторский талант С. М. Штеменко проявился в годы Великой Отечественной войны. И сужу я об этом не только по прочитанному о нем в книгах, но его личным мемуарам, но и по праву очевидца. Не раз приходилось слышать высокую оценку его способностей и от К. Е. Ворошилова.
Сказанное мной «по праву очевидца» — не оговорка. Несколько позднее мне довелось работать под руководством Сергея Матвеевича в Группе советских войск в Германии, затем в пору, когда он занимал должность начальника Штаба Объединенных Вооруженных Сил стран Варшавского Договора. И всегда я не переставал удивляться его титаническому труду, разносторонним знаниям, богатому жизненному опыту.
Однако вернусь к более раннему времени своего повествования. Что касается моей службы в послевоенную пору, в частности в пятидесятые годы, то замечу, что тогда нередко проводились различного рода оргмероприятия, следствием которых были частые переназначения. Так, с середины пятьдесят третьего года я оказался одним из помощников заместителя начальника Генштаба генерала армии Героя Советского Союза Михаила Сергеевича Малинина.
Стиль работы М. С. Малинина был несколько отличным от стиля С. М. Штеменко. Помнится, едва ли не в первый день моего заступления на новую должность он пригласил меня к себе и предложил:
— Присаживайтесь, товарищ Петров. Давайте-ка вместе продумаем весь перечень вопросов, которые нам следует разрешить при поездке в загранкомандировку.
И так бывало неоднократно. Он считался с мнением собеседника, доверял людям. А там, где это было необходимо, тактично поправлял.
Или еще один случай. Как-то Михаил Сергеевич вызвал меня к себе и, протянув телеграмму, попросил разобраться в указанном в ней происшествии и доложить, следует ли предавать суду военного трибунала сержанта, совершившего проступок.
— Мне как военному юристу многое непонятно в содержании телеграммы, — сказал я, прочитав ее. — Позвольте, товарищ генерал армии, взять ее с собой, более внимательно ознакомиться с другими документами, согласовать все с Главной военной прокуратурой, а уж затем доложить вам свое мнение?
— Хорошо, — согласился М. С. Малинин, — поработайте.
Разбираясь с проступком, который совершил сержант П., я пришел к выводу, что судить сержанта не за что. Необходимая самооборона, примененная им, была правомерной. Так и доложил М. С. Малинину. Конечно, всесторонне обосновав свой вывод. Михаил Сергеевич согласился со мной.
В сентябре 1953 года на должность заместителя начальника Генерального штаба пришел генерал армии Г. К. Маландин. Кстати, мой земляк, уроженец города Нолинска, что в Кировской области. Я был назначен к нему офицером для особых поручений.
Германа Капитоновича мы уже знали. Это был очень образованный, обаятельный человек. В этом лично я снова и снова убеждался, поработав с ним не только в Генштабе, но затем и в Главном штабе Сухопутных войск, где он позднее был его начальником — первым заместителем главнокомандующего Сухопутными войсками. Не раз генерал армии Г. К. Маландин брал меня с собой на войсковые и командно-штабные учения, в частности в Прикарпатский и Ленинградский военные округа. И везде я видел его спокойным и уравновешенным, но и в меру строгим, когда того требовала обстановка. Мы, его подчиненные, знали, что, несмотря на эту строгость, наше личное достоинство все же никогда не будет унижено. Герман Капитонович всегда умел вовремя остановиться.
Однажды после войсковых учений в Прикарпатском военном округе Г. К. Маландин приказал мне:
— Михаил Иванович, узнайте, скоро ли будет готов проект разбора учений?
— Минут через сорок, товарищ генерал армии, — доложил я.
— Как будет готов, заходите ко мне со всей группой.
После просмотра отпечатанного машинистками материала Герман Капитонович заметил, что проект разбора получился в основе своей неплохой. Но кое-что все-таки надо подправить. Указал места. И мы, его помощники, начали снова вчитываться в каждый пункт доклада, проверяя и себя, так ли учтены указания Г. К. Маландина.
И тут хочу подчеркнуть, что когда Герман Капитонович замечал, что мы в чем-то с ним не согласны, то давал возможность высказаться, доказать свою правоту. И нередко соглашался с нашими доводами, изменял прежнее решение. Стоит ли говорить, что это был прекрасный стиль работы?
Летом 1956 года Г. К. Маландина сменил генерал армии М. М. Попов. Тот самый Маркиан Михайлович Попов, с которым мне еще в сорок первом приходилось неоднократно встречаться на фронте под Ленинградом.
Это был талантливый генерал и очень душевный человек. К сожалению, моя служба под его началом оказалась в Главном штабе Сухопутных войск недолгой: не прошло и года, как меня перевели на новую должность.
В апреле 1957 года я был назначен на должность начальника секретариата Министра обороны СССР Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Перед назначением Георгий Константинович задал мне один-единственный вопрос. Как это ни странно, касающийся моего семейного положения. Спросил:
— Сколько у вас детей, полковник Петров?
— Трое, товарищ Маршал Советского Союза.
Стало ясно, что все остальное обо мне Георгий Константинович уже знает.
— Принимайте обязанности, — приказал министр. И добавил: — Кроме руководства секретариатом будете лично готовить предложения по письмам, поступающим в мой адрес, докладывать о них.
Так началась моя служба теперь уже под началом Г. К. Жукова.
Георгин Константинович, как известно, был довольно строгим, волевым человеком. Не терпел лжи и приукрашивания фактов. Наряду с решением вопросов государственной важности много внимания уделял и письмам воинов, трудящихся, всегда требовал четких докладов и конкретных предложений по ним.
Позднее, уже находясь на заслуженном отдыхе, Георгий Константинович неоднократно звонил к нам в секретариат, справлялся о подготовке его личного архива. Все необходимые материалы были тщательно подобраны и вручены ему. Маршал сердечно поблагодарил за проделанную работу. Архивные документы, несомненно, помогли ему в написании широко известной книги «Воспоминания и размышления».
В конце октября 1957 года Г. К. Жукова на посту Министра обороны сменил Маршал Советского Союза Родион Яковлевич Малиновский. Секретариат остался в прежнем составе.
Пятидесятые годы, как известно, характеризовались бурным развитием научно-технической революции, быстрым ростом экономического и научно-технического потенциала нашей страны. А это внесло коренные изменения и в военное дело, прежде всего в развитие и совершенствование ракетно-ядерного оружия. В декабре 1959 года ЦК КПСС и Советское правительство приняли решение о создании нового вида Вооруженных Сил — Ракетных войск стратегического назначения. Это явилось принципиально новым шагом в военном строительстве, обеспечивающим дальнейшее повышение оборонной мощи СССР и стран социалистического содружества.
А вскоре мы стали свидетелями события поистине всемирно-исторического. 12 апреля 1961 года впервые в мире советский гражданин Юрий Алексеевич Гагарин совершил полет в космос на корабле «Восток». Он облетел земной шар за 1 час 48 минут. Родион Яковлевич, помнится, довольно подробно интересовался ходом полета первого советского человека в космосе. Занятый до предела служебными заботами, он тем не менее периодически спрашивал меня: ну как, мол, там Гагарин, еще не приземлился? И тогда я принимался звонить в Академию наук СССР, пробивался по загруженной линии связи даже до Байконура…
Попутно замечу, что в этот период была проведена целая серия полетов в космос. Среди них — суточный полет космонавта Г. С. Титова на корабле «Восток-2», первый групповой полет космонавтов А. Г. Николаева и П. Р. Поповича на кораблях «Восток-3» и «Восток-4», полет космонавта В. Ф. Быковского на корабле «Восток-5» и тут же полет первой женщины-космонавта В. В. Терешковой на корабле «Восток-6». Затем последовал полет космонавтов В. М. Комарова, К. П. Феоктистова и Б. Б. Егорова на новом, уже трехместном, корабле «Восход», А 18 марта 1965 года был совершен выход в открытый космос А. А. Леоновым из корабля «Восход-2», пилотируемого П. И. Беляевым.
Мне неоднократно приходилось встречаться с героями космоса на приемах, которые устраивались для них в Министерстве обороны СССР. Последняя, например, встреча с Ю. А. Гагариным произошла у Маршала Советского Союза И. И. Якубовского 27 января 1968 года. На ней присутствовали генерал-полковник авиации Н. П. Каманин, а также космонавты П. Р. Попович, В. Ф. Быковский, А. А. Леонов и П. И. Беляев. Иван Игнатьевич Якубовский живо интересовался у первопроходцев Вселенной, как выглядит из космоса наша планета, от души смеялся над их рассказами о том, как нелегко, непривычно им было подчас выполнять самые обиходные операции там, в обстановке невесомости.
23 января 1963 года меня вызвал к себе Министр обороны. Спросил:
— Товарищ Петров, вы — прокурор?
— Военный юрист.
— Хорошо, принимайте дела. Вы будете временно работать у меня генералом для особых поручений, одновременно оставаясь и начальником секретариата. Вопросы есть?
Ну какие тут могут быть вопросы!
* * *
Сразу на двух должностях я находился более трех месяцев. Но 7 мая 1963 года, пригласив меня на очередной доклад, Родион Яковлевич в конце вдруг сказал:
— Изучал я вас по работе, товарищ Петров. Вы мне подходите. Передайте свое личное дело в Главное управление кадров товарищу Гусаковскому. С сегодняшнего дня вы уже не начальник секретариата, а генерал для особых поручений. Пусть готовят проект приказа и доложат на подпись. На этом посту вы будете своеобразным ситом, ясно? — добавил после паузы министр. — Я не должен отвлекаться на мелкие дела. И ваша цель — уберечь меня от них.
Генерал для особых поручений! Но я-то еще полковник…
Вскоре все встало на свои места. Не прошло и года после утверждения меня в новой должности, как Родион Яковлевич вызвал меня и, улыбаясь, сказал:
— Ну вот, все и пришло в соответствие. Поздравляю вас, товарищ Петров, с присвоением звания генерал-майора. Знаменательный у вас жизненный путь! От лесосплавщика до генерала! Такое возможно только в нашей, Советской стране!
Сердечно поблагодарив министра за оказанное мне высокое доверие, я пригласил его вместе с супругой Раисой Яковлевной на семейный ужин. Родион Яковлевич принял приглашение и вечером уже был у меня.
Когда все сели за стол, Р. Я. Малиновский неожиданно спрашивает:
— А есть ли у вас черствый хлеб? Отвечаю, что есть.
— А отварная горячая картошка будет? — продолжал маршал.
— Обязательно будет.
— Ну тогда хорошо. Значит, все предусмотрено. Как раз по моему здоровью…
На другой день рано утром я уже был на службе. По звонку министра являюсь к нему в кабинет.
— А разве вы не отдыхаете, товарищ Петров? — удивленно поднял брови Родион Яковлевич. — Ведь у вас вчера был такой знаменательный день! Можно было бы и не приходить сегодня на службу.
— Я в полной готовности выполнять свои обязанности, товарищ маршал! — ответил я.
— Ну что ж, хорошо. Тогда будем работать.
* * *
«От лесосплавщика до генерала». Эти слова, сказанные Родионом Яковлевичем, возбудили воспоминания, как бы вернули те уже далекие, но в то же время такие близкие сердцу годы комсомольской молодости. Вспомнилось, как мы, комсомолия тридцатых, несмотря на многие лишения и невзгоды, подчас отказывая себе в «самом необходимом, принимали непосредственное участие в строительстве новой жизни.
Да, тогда советские люди с небывалым трудовым энтузиазмом создавали под руководством партии первые форпосты социалистической индустрии, закладывали основы колхозной жизни, осуществляли культурные преобразования в стране. И на всем этом гигантском фронте строительства социализма комсомольцы всегда были на переднем крае, на линии огня. Первыми шли добровольцами на самые трудные, но необходимые Родине стройки: Днепрогэс, Магнитку, Турксиб, Комсомольск-на-Амуре и Березники, Харьковский, Челябинский и Сталинградский тракторные гиганты, Горьковский и Московский автозаводы. Шли в рабфаки, техникумы и вузы, в военные училища. Овладевали знаниями и техникой, чтобы как можно быстрее превратить свою страну в могущественную и неприступную для врагов державу.
Комсомольцы моего поколения помнят и хлебные пайки, и нехватку одежды, и обуви, и жилья. И все-таки они были одержимы романтикой созидания, искренне радовались каждой трудовой победе.
Моя комсомольская юность началась, как уже говорилось, на Кировщине.
В члены ВЛКСМ был принят Е 1931 году малмыжской районной организацией. В ту пору мне едва лишь исполнилось четырнадцать лет. И сейчас помню: это был один из счастливейших дней в моей жизни! С получением комсомольского билета почувствовал себя намного взрослее, способным на самостоятельные шаги в жизни.
Кстати сказать, в то время я уже начал делать эти самые самостоятельные шаги. Так, с октября тридцатого до конца тридцать второго мне довелось учиться на 1-м воднотранспортном отделении Малмыжского леспромуча. Причем не только учиться, но и работать.
Каждый из нас, помнится, стремился как можно лучше закончить теоретическую часть учебы. А уже затем включиться в практическую деятельность — в лесозаготовки, сплав.
Мы прекрасно понимали, что это очень нужное дело. Что страна ждет от нас как можно больше строительного леса, поскольку его в огромных количествах требовали новостройки первой пятилетки. И работали, что называется, не покладая рук. Представьте только: мы, еще подростки, выполняли подчас по две, а то и по три дневные нормы!
Как-то уже весной 1931 года нам предстояло сплавить огромный (емкостью до 24 тысяч кубометров) плот в один из нижневолжских городов. Это был не совсем обычный сплав. Мы знали, что лесопильные заводы в Саратове, Сталинграде и Астрахани из-за отсутствия леса не работают. И вот, понимая всю сложность создавшегося там положения, многие комсомольские бригады бассейна рек Вятки и Камы, в том числе и наша, взяли на себя обязательство как можно быстрее и без потерь доставить плоты к месту назначения.
Наша бригада, в составе которой были Григорий Кожевников, Николай Колесников, Николай Лермонтов, Иван Ветлужских, Федор Шабалин, я и другие ребята, вызвала на соревнование комсомольский коллектив «Беляны», огромной баржи, доставлявшей лесной полуфабрикат с Камы в Сталинград.
Думаю, что далеко не все представляют себе, что такое транзитный плот. Это огромная махина, длиной до 500 и шириной 42,5 метра. Посадка в воде такого плота — 2,5 метра. А при той технике лесосплава, которая существовала в начале тридцатых годов, требовались и большая физическая сила, и смекалка.
Правда, труд лесосплавщика по достоинству и оценивался. Не случайно же нам, плотогонам, назначался такой же продовольственный паек, как и шахтерам.
Работа наша была еще и опасной. Подчас не обходилось и без жертв. И все-таки на тяготы и лишения мы не сетовали, хотя увечья, а тем более гибель наших сверстников переживали очень тяжко.
На этот раз у нас все обошлось благополучно. Под руководством довольно опытного лоцмана Василия Никитича Тимшина мы первыми дали лес саратовским заводам, опередив ребят с баржи «Беляны». Никогда не забуду, с каким радушием встретили нас рабочие с этих заводов! Все дни кормили бесплатными обедами, что в те годы было лучшим подарком.
Но вскоре наша радость была омрачена известием о том, что десять товарищей из соревнующейся с нами комсомольской бригады погибли или получили увечья…
Мы присутствовали на похоронах четырех ребят с баржи «Беляны». В последний путь их провожала и вся комсомольская организация города Саратова.
Несколько слов о Саратове. Я тогда прибыл туда уже не в первый раз. Еще отец мой, Иван Исакович Петров, лоцман лесосплава, частенько брал меня, мальчишку, с собой на сплав до различных городов Поволжья, в том числе и до Саратова. Отсюда же и мой дед, Исак Петрович Петров, не раз отправлялся еще в царское время за тысячу с лишним верст пешком домой, на вятские земли. Да, таков был тогда «транспорт» сплавщиков, дававших своим хозяевам-лесопромышленникам немалые доходы, получая взамен лишь гроши да горькое похмелье после выкаченной на артель бочки спиртного.
На втором году обучения в леспромуче мне некоторое время довелось исполнять обязанности инструктора-стажера во 2-й воднотранспортной группе. Причем поработал я как на лесозаготовках, так и на весеннем сплаве леса.
Летом 1932 года — новое назначение. На этот раз заведующим плотом, который снялся с якорей на Сокольском рейде (устье реки Вятки) и за буксирным пароходом «Семипалатинск» взял курс на Астрахань. Рабочая бригада была полностью комсомольской, все из Малмыжского леспромуча.
При сплаве этого плота произошел такой случай. В устье реки Камы мы были вынуждены сделать непредвиденную остановку. Пароход, доставивший наш плот сюда, ушел обратно на Сокольский рейд. Стали ждать прихода «Семипалатинска». Вскоре запас продуктов у нас кончился, а очередной продпункт не так-то уж и близко, в городе Тетюши, что в 60 километрах от нашей стоянки. И вот, потеряв надежду на скорый приход «Семипалатинска», мы решили втроем отправиться на пристань Тетюши.
На следующий день, получив хлеб и другие продукты, на попутном пароходе стали возвращаться обратно. И вдруг с удивлением видим… идущий за буксиром наш плот! Выходит, мы разминемся с ним, а тем временем ребята из бригады уже вторые сутки без пищи. Что делать?
Думать особо некогда, принимаю решение: с одним мешком хлеба поднимаюсь на верхнюю палубу, на капитанский мостик. Быстро объясняю капитану парохода создавшуюся ситуацию и прошу его сбавить ход. Тот соглашается. И вот, когда мимо нас начинают проплывать жилые домишки плота, с трехпалубного парохода в их сторону летят двенадцатикилограммовые караваи хлеба. Все они падают в воду. Пассажиры, находящиеся на палубах, удивлены. Даже разгневаны. Надо же — мальчишка кидается таким богатством! Но ребята из бригады, вскочив в лодки, уже подбирают плавающие караваи.
Пароход тем временем набирает скорость. Единственное, что еще успеваю крикнуть в рупор плотовщикам, чтобы они подали лодки к пароходной пристани Ульяновска. Все остальное им и так ясно.
Кстати, когда мы позднее вернулись на плот, товарищи сердечно благодарили нас за находчивость и смекалку, проявленные в хлебной «операции».
Любой рейс лесосплава имеет свои особенности. Но тот, о котором я только что рассказал, для меня особенно памятен. Длился он сорок суток, был очень трудным. Мы боролись со штормами и ураганными ветрами (и на реках бывает такое), вели авральные работы не только днем, но и в ночной мгле.
И все-таки все трудности переносились нами мужественно и стойко, каждый без паники делал то, что было ему поручено. Больше того, в тихие вечера, когда Волга успокаивалась, над водой летела песня. Ее выводили наши молодые и задорные голоса.
Когда плот был все-таки доставлен в Астрахань, комсомольцы-сплавщики отбыли домой, в Малмыж. Все, кроме меня. Мне же начальником астраханского агентства Волжтранслесосплава Симаковым, но согласованию с директором Малмыжского леспромуча Жаровских и главным специалистом училища Заболотских, был поручен сбор унесенного с Астраханского рейда при штормовой погоде леса и сдача его по акту Икрянинскому камышитовому заводу и Мумринскому рыбному промыслу.
Задача выпала, прямо скажем, не из легких. Район сбора леса — от Астрахани и до Каспийского моря. А это — десятки речных рукавов, кругом — густой камыш и отмели, бригада рабочих малочисленна. Из транспортных средств — всего один малосильный катеришка.
Но с поручением я все-таки справился. На этом и закончилась моя учебная практика. А вскоре состоялся и выпуск.
По выпуску из леспромуча я был направлен в Малмыжскую лесосплавную контору, которая назначила меня на Каракульскую лесопристань в качестве десятника-бракера. Это дело для меня не было новым, ибо по данной специальности я получил вполне приличную практику еще в училище. И потому, наверное, вскоре пришло новое назначение — на должность старшего десятника на реке Шабанке, на молевой лесосплав.
Для меня изменилась и норма продпайка: стал теперь получать не ученическую, а настоящую лесосплавную.
Работа на молевом лесосплаве была тяжелой, но интересной. Вначале надо было поднакопить в реке воды, а уже затем, через двое-трое суток, поднимать шлюзы и с этим водным валом сплавлять лес.
На работу, как правило, выходили в 4 часа утра, а заканчивали всегда поздно вечером.
На порученном мне нижнем участке реки Шабанки, протяженностью 25 километров, в иные дни работало до 700 лесосплавщиков. Коллектив на первый взгляд большой. Однако в основном это была не очень-то опытная молодежь. Но правильный подбор бригадиров и умелая расстановка сил приносили успех делу.
В то время существовала промежуточная операция на молевых реках, так называемая «салобойка». В общем это не такое уж и сложное дело — просто сплотка леса по окончании молевого сплава в челенья (мелкие плотики), которые, в свою очередь, связывались между собой в ленту и доставлялись катерами к месту погрузки транзитных плотов.
Но салобоечная погрузка осуществлялась в крайне тяжелых условиях — в ледяной воде, и только бывалыми грузчиками. Учитывая все это, каждому грузчику сало-боек полагалось тогда по чарке водки. Бесплатно. Это дело было узаконенным. Даже мы, комсомольцы, яростно боровшиеся в те годы с «зеленым змием», в данной ситуации помалкивали. Тут был особый случай.
Работа любого лесосплавщика, его перемещения зависят, как правило, от времени года. Так было и у меня. В зимнее время я находился на приемке леса на пристани Каракульская, а весной — на молевом лесосплаве реки Шабанки. Летом работал старшим десятником лесопристани Армянская, где приходилось этот шабанский лес вязать в плоты и отправлять по Вятке, Каме и Волге. Осенью же меня назначили заведующим лесопристанью Носок.
Здесь уже была самостоятельная, очень ответственная работа. Мы связывали лес в плоты в зимних условиях. Трудились не покладая рук, иногда даже и по ночам. Торопились к весеннему лесосплаву заготовить плотов как можно больше.
И здесь, хотя бы для разрядки, хочется рассказать об одном, назовем его курьезным, случае.
В числе небольшого коллектива лесопристани Носок работал известный не только на Вятке, но и на Каме и Волге лоцман Иван Кузьмич Зайцев. В то время ему уже перевалило за шестьдесят, тогда как мне недавно исполнилось всего лишь семнадцать лет. Но Иван Кузьмич по-прежнему был полон сил и энергии. Крепка оказалась в нем бурлацкая закалка, да и профессиональной мудрости было не занимать.
А еще мы знали И. К. Зайцева как большого шутника.
Как-то я не удержался, спросил его:
— Иван Кузьмич, а правду говорят сплавщики, будто в прошлые годы вы, будучи плотовым лоцманом, послали с Нижней Волги своей супруге в село Русский Турек телеграмму, в которой сообщили, что плывете по Волге и на прогоне от Винновки до Ермачихи ни капли спиртного в рот не брали? И будто ваша жена, донельзя обрадованная таким сообщением, даже молебен отслужила?
Иван Кузьмич хмыкнул, кивнул согласно:
— Все именно так и было. По молодости шутковал все. Вот и в том разе… Правда, жена не знала, что расстояние-то от Винновки до Ермачихи всего четыре километра, а плот проходит его не более чем за час.
Что ж, без шуток тоже нельзя. Они помогают жить и работать.
Лесосплавщик часто меняет место своей работы. Только, бывало, обвыкнет, подружится с коллективом, а подходит сезон — и наступает пора расставания.
То же самое произошло со мной и на лесопристани Носок. Весной 1934 года, по окончании здесь работ, я был переведен на должность линейного агента на реке Вятке. И выехал в район Мари-Малмыжа.
Здесь основная моя обязанность состояла в том, чтобы без задержек проводить плоты через перекаты на трудном участке реки.
Помню, при одной из таких операций к нашему плоту неожиданно подошел и пришвартовался катер. Оказалось, что на нем прибыл прокурор Малмыжского района. Подойдя ко мне, он предупредил, что с верховьев Вятки идет буксирный пароход и тянет за собой баржу с хлебом. А поэтому, дескать, он не уйдет с плота до тех пор, пока не будет освобожден фарватер реки. Короче: если до подхода этого каравана я не освобожу русло реки, в результате чего может произойти авария с баржей, на которой находится такой ценный груз, как хлеб, то я буду тут же арестован и предан суду.
Вот это положеньице! Иду к ребятам, объясняю ситуацию.
Конечно же, не столько угроза прокурора, сколько наша сознательность и дружная работа явились результатом того, что мы своевременно сняли севший на мель плот и освободили фарватер реки для буксира и баржи с хлебом. Ведь это — хлеб!
Но беспокойство за эти проклятые перекаты, пока через них шли плоты, не прекращалось и позднее. Ведь они должны были быть свободными и для прохода судов с нефтью, керосином, наконец, и пассажирских пароходов. И мы работали подчас целыми сутками, отличая день от ночи лишь по рассветам да закатам.
К осени 1934 года мне пришлось расстаться с работой и на этом участке реки. Ибо Малмыжская лесосплавная контора вручила мне путевку на учебу в Поволжский лесотехнический институт, расположенный в городе Йошкар-Ола. Так закончились мои работа и комсомольские дела в близком и дорогом моему сердцу Малмыже, на водных и лесных просторах, прилегающих к нему.
В заключение должен сказать, что ничего героического в нашей работе вроде бы и не было. Трудились. Работали, как и все, согласно разуму, совести и чести. Правда, на какие бы участки нас ни посылал комсомол, мы ясно понимали, что это нужно Родине, что государству сейчас нелегко. Значит, наша задача — максимально помогать ему. И с присущими комсомолии энтузиазмом и энергией мы и выполняли ее.
Ну а в начале тридцать шестого началась моя военная служба. Как уже говорилось, в Ярославском военно-хозяйственном училище, куда я был послан по комсомольской путевке.
…Все это невольно припомнилось, когда маршал Р. Я. Малиновский сказал мне о двух вехах в моей жизни: от лесосплавщика — до генерала. И ведь верно он тогда подчеркнул: такое возможно только в нашей Советской стране.
* * *
А теперь — снова о Р. Я. Малиновском. Как о человеке и министре.
Маршал М. В. Захаров как-то писал о Родионе Яковлевиче:
«Пользуясь правом человека, лично знавшего Малиновского, хорошо знакомого с его деятельностью, я подчеркнул бы здесь, что Родион Яковлевич был настоящим марксистом-ленинцем и в решении сложных проблем военного строительства опирался на законы материалистической диалектики, на данные марксистско-ленинской науки. Он был логичен и последователен во всем. Глубоко понимая роль науки и техники в современной войне, он верно определял направление их развития и использования в интересах повышения боевой мощи армии и флота, настойчиво добивался осуществления принятых решений».
Прекрасная, объективная характеристика!
Как человек, много лет находившийся рядом с Р. Я. Малиновским, добавлю, что характерным для стиля его работы было то, что он всегда брался за главные звенья, решал кардинальные вопросы, всячески поощряя при этом инициативу подчиненных, не обременяя их мелочной опекой. Но, доверяя людям, одновременно и жестко контролировал исполнение своих заданий, приказов. Весьма требовательным Родион Яковлевич был, в частности, к командующим войсками военных округов, тщательно следил за ростом их знаний в области военного искусства. На моей памяти немало командно-штабных учений, просто тренировок и летучек, которые проводил лично Министр обороны. И командующие, привлекаемые на них, шли как на самый строгий экзамен, прекрасно зная, что компромисса в оценке знаний Родион Яковлевич ни за что не допустит. А потому и готовились к этому испытанию особенно тщательно.
О дальновидности, проницательности и мудрости Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского до сих пор вспоминают многие военачальники, генералы и офицеры. Выступая перед любой аудиторией, он четко определял ее особенности и соответственно адресовался к ней, излагая свои мысли доходчиво и интересно, нередко обращаясь и к образным народным выражениям.
Маршала отличали также смелость и принципиальность в постановке новых проблем. Причем, выдвигая их, он как бы одновременно советовался со своими слушателями, вовлекая и их в коллективные раздумья.
Родион Яковлевич обладал широким кругозором, многообразием и глубиной интересов. Хорошо помню, как много он читал, не жалея на это своего свободного времени. Книги по военным вопросам, политическая и художественная литература, учебники по высшей математике и истории были его постоянными спутниками.
Известно выражение: шахматы — гимнастика ума. И они были серьезным увлечением Р. Я. Малиновского. Несмотря на большую занятость, он нашел даже возможность откликнуться на предложение журнала «Шахматы» поделиться мыслями об этой игре.
Маршал всячески поощрял людей, увлекающихся аналитическими способами исследований. Откровенно скажу, что мне доставило большое удовольствие вручить от имени Министра обороны, с его дарственной надписью, комплект шахмат в оригинальном исполнении Ноне Гаприндашвили. И она была сердечно благодарна ему за этот знак внимания.
Надо сказать, что Родион Яковлевич очень заботливо относился к спортсменам, справедливо считая их своеобразными выразителями культуры и мощи народа, его армии.
Исключительное трудолюбие и удивительная работоспособность маршала покоряли всех нас, его окружавших. Поэтому я нисколько не удивлен, что, несмотря на огромную загруженность, он все-таки сумел написать интереснейшую автобиографическую книгу «Солдаты России», получившую большую популярность у военных и гражданских читателей.
И еще. Очень спокойный по характеру, уравновешенный и рассудительный, Р. Я. Малиновский всегда тактично относился к подчиненным, не любил суетливых, грубых людей. Имея их в виду, он обычно говорил, что мелкие реки, дескать, всегда шумливы.
Был справедлив в оценках людей и их поступков.
* * *
В этой связи мне вспоминается высказывание товарища Л. И. Брежнева в его книге «Малая земля»: «Если даже человек ошибся, никто не вправе оскорбить его окриком. Мне глубоко отвратительна пусть не распространенная, но еще кое у кого сохранившаяся привычка повышать голос на людей. Ни хозяйственный, ни партийный руководитель не должен забывать, что его подчиненные — это подчиненные только по службе, что служат они не директору или заведующему, а делу партии и государства. И в этом отношении все равны. Те, кто позволяет себе отступать от этой незыблемой для нашего строя истины, безнадежно компрометируют себя, роняют свой авторитет».[18]
Родион Яковлевич тоже неукоснительно соблюдал известный закон педагогики: как можно больше требовательности к человеку, как можно больше уважения к нему.
Многим известны благородные черты маршала Р. Я. Малиновского — внимательность и чуткость к людям. Он живо интересовался жизнью и боевой деятельностью войск, глубоко изучал политические и деловые качества руководящего состава Министерства обороны, групп войск, военных округов и целого ряда дивизий, находившихся на особо важных участках или в приграничных районах. Для изучения дел на местах, для знакомств с людьми Родион Яковлевич нередко выезжал в соединения и части, проверял их боевую выучку на полевых занятиях, стараясь при этом составить личное, самое объективное мнение о каждом из интересовавших его командиров. Но одновременно внимательно прислушивался и к характеристике того или иного генерала, офицера, которая давалась их непосредственными начальниками.
Родион Яковлевич, даже говоря о каком-либо недостатке того или иного командира, всегда выражал это в сдержанном тоне, стараясь по-отцовски убедить человека в необходимости избавиться от изъянов. На моей памяти вышло несколько приказов и директив маршала, которые обращали внимание руководящего состава на овладение ленинским стилем работы, требовали критически определять ее результаты, быть скромными в оценке личных заслуг, дорожить трудом воинского коллектива, во главе которого стоит конкретный генерал или офицер, создавать в нем здоровую нравственную атмосферу, где бы людям легко дышалось и хорошо работалось.
Маршал Р. Я. Малиновский с особой теплотой относился к участникам Великой Отечественной войны и их семьям. Многие сотни писем, приходящих от них, он рассматривал лично, а затем поручал детально разобраться в просьбах ветеранов и, если это было необходимо, оказать реальную помощь.
В этой связи приведу несколько примеров. Правда, нехорошо, конечно, начинать такие рассказы с безымянного лица. Но что поделаешь, если сам факт остался в памяти, а фамилию человека выветрило время.
…Осенью 1962 года к Министру обороны обратилась одна гражданка, приехавшая в Москву из Калининской области, с просьбой предоставить ей с дочерью хотя бы небольшую комнату. В своем письме она писала, что ее дом в деревне уже пришел в ветхость, жить негде. И ехать тоже некуда, кроме как к дочери в Москву. Женщина сообщала, что пятеро ее сыновей погибли в Великую Отечественную войну, а дочь работает на одной из столичных строек по трудовому договору, согласно которому ей только через три года должны будут предоставить жилплощадь. Но поскольку трехгодичный срок еще не истек, дочь проживает в общежитии. Сюда-то и перебралась пока мать. Солдатская мать!
Ознакомившись с этим письмом, Р. Я. Малиновский приказал мне переслать его местным органам власти для принятия мер. Вскоре мы получили от них, к сожалению, неутешительный ответ. Доложили его Р. Я. Малиновскому. Помнится, возмущенный, он тут же поручил начальнику административно-хозяйственного управления генералу Г. М. Савоненкову предоставить семье жилплощадь из фонда Министерства обороны. Так и поступили.
Нельзя было без волнения видеть седую женщину со слезами радости на глазах, которая выражала слова самой искренней благодарности в адрес маршала.
…В начале марта 1963 года заместитель начальника приемной Министра обороны полковник Д. И. Ольхов принес мне письмо от инвалида Великой Отечественной войны первой группы Н. Ф. Субботина. Жалоб ветеран не высказывал, но просил, если это возможно, помочь ему в приобретении телевизора.
Письмо фронтовика я тут же доложил Родиону Яковлевичу. И он дал соответствующее указание начальнику Центрального финансового управления Министерства обороны генерал-полковнику интендантской службы В. П. Дутову. Вот текст этого указания:
«Тов. Дутову В. Н.Учитывая тяжелые материально-бытовые условия инвалида Великой Отечественной войны I группы Субботина Н. Ф. и прикованность его к постели, прошу, в порядке исключения, приобрести для него… телевизор и вручить его через военного комиссара г. Минеральные Воды, а также выдать Субботину Н. Ф. единовременное пособие в размере 100 рублей. Надо бы ему пенсию добавить. Р. Малиновский, 4 марта 1963 г.».
Вскоре мы получили новое письмо от Субботина. Он сообщал Родиону Яковлевичу, что ему поставили на квартире телевизор. Это ли не бесценный подарок человеку, который вот уже 19 лет прикован к постели!
А разве можно забыть отеческую, исключительно трогательную заботу Р. Я. Малиновского о семье Кузнецовых, совершившей подвиг в годы Великой Отечественной войны!
…В декабре 1941 года танковая бригада М. Е. Катукова наступала вдоль Волоколамского шоссе. На 85-м километре ее передовой отряд, ворвавшись в село Ново-Петровское, вынужден был задержаться, так как мост через речку Маглушу гитлеровцы предварительно взорвали. И тогда на выручку к танкистам пришла жительница села Александра Григорьевна Кузнецова, со своим малолетним сынишкой Петей.
— Стойте, стойте! — закричала она, подбегая. — Не идите в обход, там мины! Делайте переправу из бревен, что на моем дворе, а заодно и дом разбирайте. Ничего, мы и у. соседей перезимуем. А вам иначе не перебраться…
Дрогнуло сердце у комбрига. Но все-таки пришлось кое-что и от дома взять. А вскоре танки пошли через реку по скрепленному настилу.
Сын Александры Григорьевны, Петя, тем временем проводил боевые машины через минное поле. Вот опасный участок миновал один танк, другой, третий… Но очередной из них все же задел гусеницей мину. Грохнул взрыв. Петю контузило. Ему тут же была оказана помощь. Мальчик выжил, но остался инвалидом…
Комиссар полка из танковой бригады Яков Яковлевич Комлов вручил тогда патриотке Кузнецовой документ, подтверждавший подвиг матери и сына.
И вот спустя много лет Я. Я. Комлов вновь в Ново-Петровском. Решил посмотреть, как живет Александра Григорьевна с Петей и дочерьми. Думал увидеть их в новом доме, но, увы, застал в старом, покосившемся.
После возвращения в Краснодар бывший комиссар написал о мало кому известном подвиге семьи патриотов в газету «Известия». Прочитал этот материал и маршал Р. Я. Малиновский. И тут же поручил начальнику Генерального штаба и начальнику Главного управления кадров Министерства обороны СССР подготовить представление к награждению А. Г. Кузнецовой и ее сына Петра.
А 29 августа 1965 года Родион Яковлевич Малиновский пригласил меня к себе в кабинет и сказал:
— Надо было бы еще какой-нибудь памятный подарок преподнести Кузнецовым. Подумайте над этим и доложите.
Уже 30 августа по поручению Родиона Яковлевича офицеры Министерства обороны СССР вручили Александре Григорьевне оренбургский пуховый платок, а Петру Ивановичу — ценный подарок.
Через несколько дней мы с удовлетворением прочитали Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым за патриотические действия, проявленные в годы Великой Отечественной войны, Александра Григорьевна Кузнецова и ее сын Петр Иванович; Кузнецов награждались орденами Отечественной войны I степени.
Затем Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский приказал своему заместителю по строительству и расквартированию войск генерал-лейтенанту А. Н. Комаровскому построить дом для семьи Кузнецовых, обставить его мебелью, приобрести телевизор, радиофицировать. И когда Александра Григорьевна стала подниматься на ступеньки крыльца своего нового дома, то не выдержала, заплакала от счастья.
Ключи от этого дома семье Кузнецовых вручал прославленный танкист, дважды Герой Советского Союза, маршал бронетанковых войск Михаил Ефимович Катуков, бригада которого в тот декабрьский день 1941 года переправлялась через реку Маглушу.
На доме советских патриотов и по сей день висит памятная доска с надписью:
«Кузнецовым Александре Григорьевне и Петру Ивановичу за подвиг, совершенный в годы Великой Отечественной войны».
Приведу еще один пример заботы Родиона Яковлевича Малиновского о семьях фронтовиков.
В августе 1965 года нами было получено письмо от Марии Корнеевны Щербань из села Мелекино, Володарского района, Донецкой области.
«Прошу Вас, — писала женщина, — обратить внимание на мое положение и помочь мне. У меня на фронтах Отечественной войны погибло пять сыновей и шестой — внук, воспитанник. Щербань Яков Иванович, 1903 года рождения, погиб под Мелитополем в 1943 году. Женат, трое детей. Щербань Николай Иванович, 1905 года рождения, погиб под Полтавой в 1941 году. Женат, четверо детей. Щербань Федор Иванович, 1912 года рождения, погиб под Брянском в 1941 году. Женат, четверо детей. Щербань Григорий Иванович, 1914 года рождения, погиб на море в 1943 году. Женат, один ребенок. Щербань Иван Иванович, 1916 года рождения, погиб под Каховкой в 1944 году. Женат, один ребенок. Щербань Иван Федорович, воспитанник с 6-месячного возраста. Служил в г. Слуцке, с 1941 по 1945 год был на фронте. Демобилизовался после войны. Получила телеграмму: «Встречайте», а погиб при крушении поезда. Есть у меня еще три дочери. Старшей 70 лет, колхозница, муж погиб на фронте, пятеро детей. Другой — Анне, 65 лет, муж умер, трое детей, колхозница. И третья дочь — Клавдия, с которой я живу, 47 лет, имеет троих детей…Я рождения 1876 года, 89 лет мне, получаю пенсию; лишь за сына Григория, у которого была на иждивении. Прошу не отказать в моей просьбе. Прилагаю справку из военкомата».
В первую очередь Р. Я. Малиновский распорядился оказать единовременную материальную помощь Марии Корнеевне. А затем возбудил ходатайство о назначении ей персональной пенсии. Вот этот документ:
«Председателю комиссии по установлению персональных пенсий при Совете Министров Украинской ССР тов. Бутенко Г. П….Мне известны случаи по РСФСР, когда родителям, потерявшим на фронте нескольких детей, назначались, в порядке исключения, персональные пенсии. Считаю, что в данном случае следовало бы пойти по этому пути. Прошу вас рассмотреть на комиссии вопрос о назначении гражданке Щербань М. К. персональной пенсии и о принятом решении поставить меня в известность. Одновременно сообщаю, что мною дано указание выдать гражданке Щербань М. К. единовременное пособие. Р. Малиновский».
В тот же день Р. Я. Малиновский направил письмо и М. К. Щербань.
А 16 ноября пришел ответ от заместителя управляющего делами Совета Министров УССР Г. Яремчука, в котором сообщалось, что Марии Корнеевне Щербань назначена персональная пенсия.
Да, никто не забыт и ничто не забыто! Не забыты были и многие тысячи советских воинов, получившие ранения на фронтах Великой Отечественной войны, но в свое время из-за госпитальных перемещений не отмеченные правительственными наградами. По заданию Р. Я. Малиновского во всех военкоматах была проведена огромная и сложная работа по выявлению таких бойцов, командиров и политработников. И к 20-й годовщине победы советского народа над фашистской Германией все они были представлены к правительственным наградам. Немало писем от бывших фронтовиков поступило тогда в приемную Министра обороны с выражением благодарности в адрес ЦК нашей партии и правительства за заботу о защитниках Родины.
В том же юбилейном году партия и Советское правительство по достоинству оценили подвиг городов-героев Москвы, Ленинграда, Волгограда, Киева, Севастополя и Одессы в годы Великой Отечественной войны. 8 мая был подписан Указ Президиума Верховного Совета СССР о вручении им медали «Золотая Звезда». Брестской крепости этим же Указом присваивалось почетное наименование «Крепость-Герой».
С особым волнением вчитывался я в слова:
«За выдающиеся заслуги перед Родиной, мужество и героизм, проявленные трудящимися города Ленинграда в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в тяжелых условиях длительной вражеской блокады, и в ознаменование 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. вручить городу-герою Ленинграду, ранее награжденному за эти заслуги орденом Ленина, медаль «Золотая Звезда».
Нахлынули воспоминания. Ведь именно у стен города на Неве мною было получено боевое крещение, здесь я познал цену фронтовому братству и товарищеской взаимовыручки. Захотелось хотя бы на день, даже на час попасть в Ленинград, пройтись по его проспектам. Но как вырвешься, когда работы — непочатый край…
Но вскоре мое желание все-таки сбылось. 8 июля 1965 года меня и старшего адъютанта подполковника В. В. Попова вызвал Министр обороны и дал указание готовиться во второй половине дня к вылету вместе с ним в Ленинград.